Иначе,
говорю... ревут, не рокочут... словно бьются обо что-то...
     -- Скалы? Суша?
     -- Может, и суша... -- Не выпуская весла,  кормчий вытянул шею, пытаясь
разглядеть в полумраке берег.
     -- Хорошо,  если  суша, -- сказал Конан.  --  Только  откуда  ей  здесь
взяться?
     -- От богов  или от демонов... скоро узнаем, от кого... Если там песок,
мы  спасены, а если  скалы, всем конец! Шмякнет нас, одни  доски останутся в
кровавом дерьме...
     Конан злобно выругался.
     -- А не  мерещится тебе, Шуга? Отбил ребра, а  вместе с ними и  слух  с
разумением, а?
     Но тут с носа, где торчал парусный мастер Харат, долетело:
     -- ...Ооо -- ооов! Ооо -- ооов! Беее -- реее... Беее -- реее...
     -- Чего он орет? -- рявкнул киммериец.  -- Берег  или  берегись?  Что у
него -- соль глотку проела?
     Корабль взлетел на огромной волне, и теперь оба  цеплявшихся за рулевое
весло человека увидели  впереди облачную  темную массу,  над которой  плясал
гигантский смерч.  Он  то стремительно вытягивался  к небесам,  касаясь  туч
широкой разлапистой воронкой, то  оседал вниз, плющился  и кружился у  самой
земли, будто хотел вобрать  в себя  камни,  песок и воду,  перетряхнуть  эту
смесь  и выплюнуть  ее  прямо  в сердцевину облаков.  Ненасытная  пасть  его
казалась черной, ведущей прямиком в утробу воздушного демона, и на фоне этой
черноты  белыми   клыками  торчали  у  берега  утесы.  На  мгновение   смерч
представился Конану огромным змеем, чей хвост  взбалтывал тучи, изогнувшееся
тело  касалось земли, а голова с зубастыми челюстями лежала на самом берегу,
словно поджидая "Тигрицу" со всем ее экипажем.
     Вероятно, и у кормчего мелькнула такая же мысль; освободив левую руку и
кривясь  от боли в  разбитых ребрах, он  принялся  чертить  в воздухе знаки,
охраняющие от беды. Губы его посинели.
     -- Сет! Проклятый Сет, грязная гадюка! Явился за нашими головами!
     -- Держи руль,  Шуга! -- прорычал Конан. -- И говори,  куда править! Ты
кормчий, не я!
     -- Там Сет!
     -- Мешок дерьма,  а не Сет! Протри глаза, смрадный пес! Там  вихрь, а у
берега -- рифы! Куда нам править?
     Шуга выплюнул сгусток крови.
     -- Держи  левее...  Вроде  бы есть проход, только узкий... Если течение
пронесет...
     -- Беее -- реее -- гиии -- сссь! Скааа --  лыыы! -- долетело  с носа, и
теперь  ни  кормчий, ни капитан уже не сомневались в том, что  кричит Харат.
Передняя часть галеры  вдруг задралась кверху, корабль  дрогнул от страшного
удара, и переломанный форштевень вместе с  носовым  украшением и цеплявшейся
за него  фигурой  парусного  мастера  взлетел  вверх. Затем послышался треск
весел, скрежет камней, пронизавших обшивку, вопли гребцов, заглушенные диким
воем урагана.  Рулевая рукоять  метнулась,  словно шея  непокорного жеребца,
отшвырнула кормчего вправо -- только растопыренные  руки и ноги промелькнули
над бортом; затем Конан ощутил, что взмывает в воздух, и тут же ледяная вода
обожгла кожу.
     Но  холод  вдруг  сменился теплом, тишиной  и  покоем.  Не было  больше
грохота и криков, ветер не бросал  в лицо соленую влагу,  не терзало  дерево
растертые  в  кровь ладони, исчезло  видение  жуткого  смерча, плясавшего на
берегу... Он погружался  вниз, вниз,  вниз,  в царство  забвения  и мрака, в
бездну,  откуда  начиналась  тропа  на  Серые  Равнины, обещавшая  неспешное
последнее странствие и вечный отдых. Сапоги и намокшая куртка тянули на дно,
в ушах раздавался слабый звон, рукоять кинжала давила на ребра.
     Кинжал!  Стигийский  клинок,  который  он  собирался  всадить  в  брюхо
Нергалу!  Ну, если  он станет дохлой  рыбой,  бессильной  тенью,  изъеденным
крабами трупом, темному богу нечего опасаться его ножа...
     Тело его само рванулось вверх, преодолевая упругое  сопротивление воды.
Мимо  опускались  в  глубину  трупы  гребцов  --  с  разбитыми  головами,  с
переломанными руками  и  ногами, с ошметками  плоти,  содранной с костей. Он
узнавал их: кого -- в лицо, кого -- по приметному браслету, шраму, поясу или
серьге... Людей швырнуло на риф, размолотило о камень; весьма возможно,  что
и ему предстояло разделить их судьбу.
     Вынырнув  и  очутившись  в  провале между  огромными волнами, он сделал
только один  глубокий  вздох, бросил только  один взгляд  на  свой корабль и
снова  погрузился в  воду. "Тигрица" с пробитым  бортом и  начисто снесенным
носом попала в  белые зубья  прибрежных  скал; валы безжалостно трепали  ее,
довершая разрушение. Живых он не разглядел ни  в воде, ни на судне -- но что
увидишь за краткий миг? Барахтанцы -- пираты, люди моря, крепкие парни; быть
может, кто и выплывет... К примеру, Шуга, старый пес...
     Шуга пытался  править левее,  к  проходу... к  узкому  проходу,  сквозь
который морские воды вливаются в бухту...  К проходу меж  рифов, до которого
не добралась "Тигрица"... Там -- течение!
     Внезапно он почувствовал его напор и заработал руками и ногами изо всех
сил,  то поднимаясь  к поверхности  за глотком  воздуха,  то  вновь  ныряя в
спасительную тишину  глубин.  Потом его  крутануло в  водовороте, ударило  о
шершавый камень,  протащило  вперед; под коленями  скрипнула  галька,  ветер
ударил в лицо, сырой воздух наполнил легкие, и Конан понял, что находится на
берегу.
     Вскочив,  он сделал  три  или четыре шага к темневшим невдалеке утесам,
обернулся, оглядел свой погибающий  корабль и каменистую прибрежную  отмель,
потом поднял сжатый кулак и, выкрикивая проклятия, погрозил тучам.
     Ни одного человека в воде... ни одного тела на берегу... Все погибли...
Все!
     * * *
     "Лихо я их!.. Всех  утопил!.."  -- подумал  Ким,  прихлебывая  кофе  из
огромной кружки. Он был доволен; сюжет романа прорисовывался  все отчетливее
и яснее  и  обрастал,  почти  без мысленных усилий,  новыми финтифлюшками  и
прибабахами.  Итак,  Конан попадет  к  волшебнице, прекрасной  фее,  которую
преследует колдун; она, конечно, пообещает киммерийцу сундук с брильянтами и
вечную любовь,  ежели он отправится в северные земли, найдет колдуна-негодяя
и вырвет у него печенку. Возможно, над Конаном  свершится  чародейство, дабы
он не  позабыл о важной  миссии... возможно, фея даст  ему  спутника-голема,
крутого,  как  джидай  из  "Звездных  войн",  --  так,  для  порядка,  чтобы
приглядывал и бдил... В  общем,  выйдет  Конан в путь-дорогу  и после многих
приключений  достигнет  замка у ледовитых ванахеймских берегов, а там уж и с
Небсехтом  разберется, и  с  мерзавцем  демоном!  Но  для  начала  нужно так
устроить, чтобы  лишился  он  друзей-товарищей,  ибо  Конану  Варвару  лучше
геройствовать в одиночку.  Больно уж выпуклый персонаж! Глаза ледяные, мышцы
стальные, челюсть квадратная!
     Вздохнув,  Ким закурил, потом  ощупал собственный небритый  подбородок.
Так, ничего, но до Конана  далековато...  Впрочем, сожалений или, тем более,
зависти  он не испытывал:  во-первых, каждому --  свое,  а, во-вторых, нынче
эпоха не хайборийская.  Что завидовать герою сказки и собственному поильцу и
кормильцу? Как-то нелепо и  неэтично...  Хотя, с другой стороны, по временам
мечталось Киму расправить плечи, прихватить топор да и  наведаться к верхним
соседям, отродьям Нергала! Такие мысли его терзали  по ночам, когда  соседи,
затеяв пирушку, мешали работать дикарской музыкой, топотом, а еще -- пивными
банками, что сыпались на Кимов подоконник. Увы, уже пустые...
     Но приструнить  соседей Ким не  пытался, снисходя к тому, что  жили над
ним молодожены,  и искренне надеясь,  что через пару лет все образуется само
собой: перебесятся, утихнут. Пока же он терпел. Молодожены все-таки! Любовь!
К  любви  Ким относился  трепетно,  будучи  по  душевному  складу  поэтом  и
романтиком.  Что, впрочем, почти не отражалось в  его  литературных штудиях:
работал он  на издательство "Хайбория", выпекавшее сагу о Конане -- два тома
в месяц, двадцать четыре за год.
     Необъяснимый феномен: Конана Варвара читали --  и почитали! -- на  всем
постсоветском  пространстве! По  тайным  и  удивительным  причинам  он был в
России  популярней президента  и  даже певца  Филиппа  Киркорова;  возможно,
потому, что президент -- суровая реальность, певец -- реальность сладкая, но
все-таки  нечто  обыденное, тогда  как народ российский  жаждал  сказок  и в
книжном, и  в телеэкранном исполнении. Чтоб с колдунами, принцессами, бравым
героем помускулистей,  погонями, битвами  и непременной  победой  над шайкой
плохишей...  Еще  с  любовью,  но без извращений  -- так, чтоб  годилось для
семейного  чтения.  "Хайбория",  уловив  сию тенденцию, нашлепала  уже сотню
томов  без двух:  сначала  --  оригинального  Говарда,  потом  его  западных
наследников,  всяких Джорданов  и Спрэг де Кампов, а когда Кампы  и Джорданы
кончились, в печать пошли творения российских конанистов.
     [Роберт Говард -- крупный американский писатель-фантаст первой половины
XX века, один  из создателей жанра героической фэнтези, творец хайборийского
мира и  образа Конана. Этот герой так  полюбился читателям, что после смерти
Говарда романы о Конане, варваре из Киммерии, писались многими американскими
авторами, в том числе Спрэгом де Кампом и Робертом Джорданом].
     Вот в этой-то бригаде и подвизался Кононов, кормясь от "конины" и давая
повод для многочисленных  и  не  всегда  безобидных  шуток,  связанных с его
фамилией.  Напрасно он доказывал коллегам,  что фамилия эта  с  хайборийским
Конаном  никак  не связана,  а  выводится  из  почетного  имени  Конон,  что
по-гречески  значит   "трудящийся";  напрасно   хмурил   брови,  когда   его
допрашивали, скольких принцесс он обесчестил прошлой ночью  и скольким магам
и  зловредным чудищам  вырезал  аппендикс; напрасно таскал по издателям свои
сонеты,  стансы и  поэмы.  Напрасно! Как говорил Борис Халявин,  директор  и
владелец "Хайбории". Если ты -- Кононов, так и пиши про Конана, а в  Пушкины
не лезь! Ким утешался по-своему -- вставлял в романы  то  балладу, то песню,
разбойничью  или пиратскую, то хвалебный гимн богам -- разумеется,  светлым,
вроде Иштар и Митры.
     Но песни и гимны требовали особого настроения, а Ким сейчас существовал
в  ритме прозы, обдумывая сюжетные ходы и помня о  том, что роман он  должен
сдать педели через четыре, к пятнадцатому, крайний срок  к двадцатому  июля.
Отсюда вывод: твори, но поспешай!
     Итак,  бредет  себе  Конан  по  острову,  встречает  прелестную  фею  и
предается с ней любви под  пальмами, после чего прямая дорога во дворец... а
лучше --  в огромную  пещеру  или же в  грот...  Грот  гораздо  поэтичнее  и
подходит  для  названия -- грот  чего-то-там...  Чего-то --  то есть  чей...
волшебницы,  конечно,  но  надо   дать  ей  имя...  короткое,  энергичное  и
красивое... Да и облик не худо бы описать!
     Он отложил сигарету и прикоснулся к клавишам.
     "Девушка  была   высокой  и  гибкой,   с  фигурой   Иштар,  с   формами
соблазнительными  и  в то  же  время девственно-строгими. Лицо ее  поражало:
огромные  нечеловеческие  глаза, изумрудные  зрачки  с вертикальным кошачьим
разрезом,  пунцовые  губы,  нежный  атлас  щек  и  водопад  рыжих  кудрей, в
беспорядке струившихся по плечам. Плечи же,  как и стройные ноги выше колен,
были  обнажены,  да и прочие  части  тела просматривались вполне  отчетливо:
воздушный  хитончик  не  скрывал ничего.  Ни  маленьких  упругих  грудей, ни
перламутровой раковины живота, ни округлых и в меру  полных  бедер, ни лона,
покрытого золотистыми волосками. Озаренная  солнцем, она была прекрасна, как
дикая орхидея из заповедных рощ богини любви!"
     Завершив абзац, Ким перечитал  его  и облизнулся. Ему вот такие женщины
не попадались! Чтоб с перламутровым животом и золотистым лоном... Чтоб кудри
были  рыжие, а  глазки -- изумрудные, пусть даже  без кошачьего разреза... И
где они водятся, эти красотки? Ну, к Голливуде, само собой...  еще у  "новых
русских",  в  богатых теремах... у  шейхов нефтяных,  в Кувейтах и  Катарах,
должно быть, целые гаремы из поп-звездуль да топ-моделей... Все раскуплены и
прикарманены, а что осталось российскому поэту? Или, предположим,  писателю?
Пусть  не поэту  даже, не писателю  -- литературному негру в  самом деле, но
негры  тоже  люди,  особенно  литературные!  И хочется  им  чего-то  такого,
зеленовато-рыжего,  с  пунцовыми  губками,  и чтобы  воздушный  хитончик  не
скрывал округлых, в меру полных бедер...
     Ким  вздохнул,  закрыл  глаза,  пытаясь представить это чудо, но тут  с
бульвара послышался  шорох  шин, плавно переходящий  в  свистящую  тормозную
мелодию  "Кого  это дьявол  принес  в  пятом  часу?" -- подумал Кононов,  Он
повернулся к окну и  обнаружил, что за кустами  шиповника, у тротуара, стоит
автомобиль. Тачка богатая,  вроде шестисотый  "Мерседес", и цвет изысканный,
"мокрый асфальт", --  таких на  Президентском бульваре не  водилось. Они тут
даже не ездили, чтобы не пачкать бесценных  колес в колдобинах и  ямах и  не
столкнуться -- упаси господь! -- с каким-нибудь нищим "жигуленком".  Бульвар
хоть и  звался Президентским, но в ширину и на министра  не тянул. Может, на
губернатора,  только  не  питерского,  а  в  лучшем  случае  псковского  или
тамбовского.
     Из  машины вышли трое -- двое мужчин и женщина  в длинном плаще.  Дождь
прекратился,  однако  кусты  и  висевшая  в  воздухе  белесоватая  дымка  не
позволяли разглядеть  их лиц. Мужчины, кажется, были плечистыми, крепкими и,
судя по резвости движений,  молодыми; женщина -- стройной, довольно высокой,
в капюшоне, надвинутом но самые брови. Один из мужчин держал над нею зонтик,
другой озирался с бдительным видом, будто под аркой Кимова дома или где-то в
лесу таились в засаде злоумышленники.
     -- Недолго, Дарья Романовна, -- услышал Ким  хрипловатый  голос. -- Пал
Палыч  задерживаться  не велел.  Посмотрим,  что с ней, а надо, так "Скорую"
вызовем.
     Не  поедет "Скорая"  на судороги,  -- со  знанием дела  возразил другой
мужчина -- тот, что оглядывал территорию.  -- На вывих тоже  не поедет. Тут,
Гиря, Генку-костоправа надо звать. Он рядом живет, на Энгельса.
     --  Сперва  посмотрим. Если  что, звякну  по  мобильнику,  съездишь  за
Генкой. Сотню в пасть и сюда!
     -- За сотню может не согласиться. Ночь как-никак!
     -- Сунешь  две. --  Тот, кого назвали Гирей, повернулся  к  женщине: --
Пошли, Дарья Романовна, посмотрим, что с вашей сестричкой. И что ее на слона
понесло? Выкаблучивалась бы себе на арене, на мягком песочке...
     Они двинулись  к  парадному  Кима,  которое так же,  как два  соседних,
выходило на улицу. Дальше, правее и почти на самом углу, располагалась арка,
ведущая во двор  П-образной блочной  девятиэтажки, а во дворе чего только не
было:  бетонный бункер жилконторы,  детсад,  похожий  на барак  за  сетчатой
металлической  оградой,  три  киоска  с  пивом  и жвачкой,  будка  холодного
сапожника, пять скамеек и у каждой -- по дереву, где тополь,  где береза. Но
эти  подробности Кононова  сейчас не занимали; прищурив глаза,  он  мысленно
обкатывал услышанное имя.
     Дарья Романовна...  Дарь Рома... Неуклюже,  и целых два "р"  --  рычат,
подлые,  ревут...  Дар-ома... Лучше, но все равно рычащий звук... Дай-ома...
Дайома... Вот это уже ничего, подумал Ким, это годится для прелестной феи! А
рычать мы будем в слове "грот", и получится у нас энергично и нежно -- "Грот
Дайомы"... Хорошее название! Конан эту Дайому трахнет на лужке под пальмами,
потом она его затащит в грот, а  там -- ковры  и гобелены, хрустали и ложе с
тигровыми шкурами, отличный винный  погреб  и  пропасть слуг... Само  собой,
служаночки  есть...  такие  нежные, приглядные и работящие...  Вот пусть они
гостя искупают, маслом умастят, и -- в койку... А там и главе конец!
     Он  повернулся  к  компьютеру,  но тут  за  окном  что-то переменилось.
Вскрикнула  женщина:  "Прочь!  Пустите  же!  Пустите!"  --  затем послышался
хриплый рев: "Куда  ты? Стой!  Стой, говорю!" -- и сразу  раздались перестук
каблучков, топот, тяжелое дыхание и вопль: "Эй, Петруха! Лови ее, лови!"
     Склонившись над  подоконником, Ким разглядел, что женщина, скинув плащ,
куда-то устремилась,  но явно не к его подъезду,  а  вроде бы вдоль улицы, к
дворовой арке. Парень  с хриплым голосом  бросил зонтик  и, топая по  лужам,
бежал за  ней, а его компаньон  -- вероятно, Петруха  --  ринулся  от машины
наперерез.  Но беглянка была легкой и быстрой, как серна туранских степей, и
мчалась  так,  будто  ее  преследовала  волчья  стая.  На  краткий  миг  Ким
залюбовался  изяществом  ее  движений,  пламенным  мазком   волос,  длинными
стройными ногами, но тут же сообразил, что происходит нечто странное. Может,
киднепинг, а может, и того похуже... С чего  бы  женщине бежать? Да и как ни
беги, в модельных туфлях от погони не уйдешь...
     Он оперся ладонями  о подоконник и  спрыгнул вниз.  Натура  у Кима была
романтическая; он относился к  людям, которые не взвешивают "за" и "против",
а повинуются  импульсу  -- тем более  если  кому-то нужно  помочь, спасти из
огня,  из  вод морских  или, как  в  данном случае,  из  лап  предполагаемых
насильников.  В  такие  моменты он  забывал,  что не  умеет  ни  драться, ни
плавать, да и сложения скорей не богатырского, а ближе к легкоатлетическому;
бегал  он,  правда, неплохо, а потому, продравшись сквозь заросли шиповника,
успел перехватить преследователя. Роста они были одинакового,  но Гиря весил
килограммов на тридцать  побольше  и,  судя  по бритому черепу и  тяжеленным
кулакам, входил в разряд профессионалов.
     Но Кононова это не смутило. Схватив бритоголового за  локоть, он дернул
его, развернул к себе и яростно прошипел:
     -- Ну-ка,  мужик, притормози...  Куда  разогнался? Чего  тебе нужно  от
женщины?
     Секунду  Гиря глядел  на  Кононова в недоумении,  словно  на призрак из
астральных  бездн или  на  оживший труп  папаши Гамлета. Лицо  у  него  было
приметное --  брови густые, нос  переломан, и  на скуле, под  правым глазом,
родимое пятно. Он,  кажется, был ошеломлен,  но длилось ошеломление недолго:
оттолкнув Кима  -- так, что тот полетел к кустам, -- бритоголовый повернулся
к компаньону и хрипло рявкнул:
     -- Разберись, Петруха! Быстро! Чтоб фраерок не возникал!
     Петруха был  в пяти  шагах и мчался во  всю прыть -- коренастый, пониже
Кима,  но  плотного  сложения и  накачанный, будто  футбольный  мяч. Ухватив
пригоршню мокрой земли, Ким швырнул ее в  физиономию Петрухи и сам удивился,
что попал. И  не  куда-нибудь,  в глаза! Приободрившись,  он залепил  второй
комок  противнику в  ноздри, вылез из кустов и ринулся  следом  за Гирей. Не
очень рыцарский прием --  оборонять прекрасную даму с помощью грязи, но  что
поделаешь! Ни лат, ни меча под рукой  не  нашлось, а кулаки  у Петрухи  были
гораздо увесистей.
     Гирю он  настиг  уже за  третьим,  самым крайним из выходивших на улицу
парадных. Женщина успела проскочить во  двор, и ее гибкая  фигурка  мелькала
теперь  где-то  у  пивных   ларьков,  таяла  в  белесоватом  тумане,  словно
привидение, спешившее сбежать от мира до утренней зари. "Фея, волшебница..."
-- подумал Кононов, глядя, как вьются в воздухе рыжие локоны и как колышется
гибкий  стан. В следующее  мгновение женщина скрылась  за сапожной будкой, а
Ким прыгнул на широченную спину Гири.
     Они  свалились наземь, Ким сверху, противник  -- под ним,  но  ситуация
вдруг изменилась --  можно сказать, с пугающей быстротой. Ким  почувствовал,
что летит  куда-то, рассекая воздух, проносится над грязной лужей, кустами и
парой колдобин,  затем последовал удар о стену, хруст в  плече  и обжигающая
вспышка  боли. Он сполз на растрескавшийся асфальт, скрипнул зубами и  начал
медленно  подниматься  на  ноги.  Гирина  рожа  --  родинка,  густые  брови,
переломанный нос -- висела над ним, подобно лику дьявола
     --  Чего  тебе надо, лох припадочный? Ты что в чужую разборку встрял? И
на кого ты  тянешь? -- полюбопытствовал бритоголовый и, зл