ли все  новые  и  новые  женщины  -  Искусные  В  Письменах,
облаченные в пурпур, и Танцующие У Престолов в лазоревых  накидках.  Но  эти
девушки, вероятно, не танцевали, а лишь аккомпанировали танцу; у одних,  как
заметил Скиф, висели у пояса гонги и небольшие барабаны, другие  вооружились
инструментами, походившими на земную флейту или свирель.
   Между  тремя  кольцами,  серебристым,  белым  и   пурпурно-лазоревым,   и
замершими у стен воительницами оставалось широкое пространство в два десятка
шагов. Огни масляных ламп тускло отсвечивали в  полированных  плитках  пола,
мерцали в бронзе  шлемов  и  панцирей;  когда  круг  пурпурных  и  лазоревых
сомкнулся, в храме воцарилась мертвая тишина, хоть собралось тут  не  меньше
тысячи человек - если не считать божественного духа,  витавшего  где-то  над
гранитными глыбами Престолов. Но Скиф  его  не  замечал  и  некоторое  время
предавался размышлениям о том, являлись ли все это многолюдство, великолепие
и торжественность необходимой стороной обряда или всего лишь данью  традиции
и почтения богам. Затем, разглядев все, что было можно, он перестал  вертеть
головой и сосредоточился на своих  внутренних  ощущениях.  Казалось,  все  в
порядке; он чувствовал себя отлично, и Харана, бог с жалом змеи, не  подавал
никаких тревожных сигналов. Значит, опасности не было.
   Седовласая  жрица  и  Дона  ок'Манур,  хедайра,  стояли  на  самом   краю
возвышения, сбоку от Скифа, лицом к темневшим у дальней стены Престолам. Как
все  остальные,  они  замерли  в  неподвижности:  две  статуи,  отлитая   из
серебристого металла  и  высеченная  из  белого  мрамора.  Веки  Гайры  были
опущены, словно она вслушивалась  в  тишину  или  творила  молитву;  хедайра
сосредоточенно глядела перед собой.
   Скиф покосился направо, на  соседний  топчан  и  Джамаля.  Казалось,  его
компаньон спит с раскрытыми глазами; он тоже  не  двигался,  не  смотрел  по
сторонам, но слушал - слушал, как Гайра, тишину или же  пытался  уловить  то
невидимое и неощутимое, что витало сейчас под сводами храма. Он не  был  уже
Джамалем, сыном Георгия  Саакадзе,  человеком  Земли;  Ри  Варрат,  звездный
странник, четырежды рожденный, готовился принять  и  запомнить  то,  за  чем
улетел с далекого Телга.
   Мантия Гайры всколыхнулась; она подняла руку  с  пальцами,  сложенными  в
куум.
   - Во имя Безмолвных и Небесного Вихря, породившего их! Начнем!
   Ее звонкий голос эхом раскатился под сводами  зала,  и  тут  же  в  ответ
ударили гонги - слитно, мощно, будто призывая не к священному обряду,  но  к
битве.  Вслед  за  жрицей  хедайра  сделала  повелительный   жест   и   тоже
провозгласила:
   - Во имя Безмолвных и  Небесного  Вихря,  породившего  их!  Пусть  войдут
Танцующие! Пусть боги, прозревая сквозь  каменный  свод,  глядят  на  них  в
ликовании - ибо сильны наши тела и несокрушим дух! И  пусть,  увидев  это  и
возрадовавшись, они защитят тех, кто пришел  к  нам  издалека,  -  так,  как
защитили нас!
   Гонги  вновь  откликнулись  протяжным  звоном,  потом  враз   загрохотали
барабаны, тонко и пронзительно свистнули флейты.  Они  и  повели  мелодию  -
резкую, мощную, суровую,  непохожую  на  хвалебный  гимн  или  сладкозвучное
песнопение в честь богов. "Боевой пеан", - промелькнуло у  Скифа  в  голове.
Так могли бы играть флейтисты спартанцев, когда  три  сотни  воинов  Леонида
бились  с  персидскими  ордами  у   Фермопил;   эти   звуки   напоминали   о
кровопролитных сражениях, о грохоте оружия и свисте стремительных стрел,  об
атакующих фалангах великого Македонца, о мерной поступи римских легионов,  с
воинственным кличем "барра!" теснивших врага, о грохоте копыт  закованной  в
сталь рыцарской конницы.
   Под эту грозную мелодию, под эти звуки, отражавшиеся от стен и потолка и,
казалось, наплывавшие со всех сторон, в зал вступили Танцующие. Каждая несла
в правой руке факел.
   Они были полностью обнажены,  и  Скиф  едва  не  задохнулся,  ослепленный
блеском светлых и темных волос, яркими бликами, игравшими на умащенной  коже
плясуний, стремительным и слитным мельканием огней, то возносившихся  вверх,
то чертивших быстрые круги, то вдруг перелетавших от одной девушки к другой,
подобно птицам с багровыми сверкающими крылами. Гибкие  руки  секли  воздух,
стройные сильные  ноги  отбивали  воинственный  ритм,  пряди  длинных  волос
вились,  как  боевые  вымпелы;  изгибались   станы,   подрагивали   ягодицы,
колыхались крепкие груди, раскачивались бедра. Но в неистовой этой пляске не
было ничего эротического; она возбуждала -  но  так,  как  возбуждает  воина
перед битвой рев трубы или клич сомкнувшихся в боевом строю соратников.
   Танцующие обошли полный круг, и Дона ок'Манур, хедайра, вскинула  голову.
Раздался грохот: перекрывая дробь барабанов, звон гонгов  и  посвист  флейт,
Стерегущие и Хранящие ударили о панцири рукоятями  мечей.  Плясуньи  на  миг
замерли, воздев факелы к потолку, откинувшись  назад,  с  поднятой  вверх  и
согнутой в локте левой рукой; казалось, они метнут  сейчас  невидимые  копья
или рассекут воздух быстрым ударом клинка.
   Новый повелительный кивок хедайры, грохот металла о металл -  и  незримые
копья и  клинки  опустились.  Колонна  Танцующих  двинулась  вперед,  словно
гигантский огненный змей с блестящей кожей - и сразу факелы, очертив  резкий
зигзаг, заставили дракона распасться на сотни  пламенных  жарких  саламандр,
стремительно метавшихся в  полумраке.  Опять  блеснул  шлем  хедайры,  мощно
грохнула бронза, и саламандры замерли;  Дона  ок'Манур  управляла  шеренгами
Танцующих, словно полководец на поле битвы, то кивком посылая их в атаку, то
сдерживая, как покорного скакуна. Глядя  на  правительницу  и  гибких  нагих
плясуний, Скиф припомнил  другой  танец:  воинов  в  масках,  с  клинками  и
топорами, кружившихся у костра, и подгонявшие их  резкие  барабанные  удары.
Оба зрелища были похожи и непохожи;  оба  славили  силу,  призывали  милость
воинственных богов, грозили врагам зримым или незримым  оружием.  Но  пляска
шинкасов казалась жалкой пародией на грозный и стремительный танец амазонок.
   Скиф не успел додумать эту мысль  до  конца,  как  мелодия  оборвалась  и
факелы разом погасли. Зато повелительный жест Гайры заставил вспыхнуть огонь
в жаровнях - синеватое неяркое пламя,  призрачное,  но  ровное,  как  язычок
газовой зажигалки в недвижном воздухе. В  ноздрях  у  Скифа  защекотало;  он
вдохнул знакомый сладковатый аромат, дернулся, потом вспомнил, что  говорила
утром Гайра: "Вы ощутите запах падда, но не бойтесь - он слишком слаб, чтобы
погрузить человека в дурной сон..." И правда, ему совсем не хотелось  спать;
танец  захватил  его,  разбередил,  унес  бурным  потоком  все  лишнее,   не
соответствующее моменту - и мысли  о  Джамале,  звездном  страннике,  о  Пал
Нилыче и порученном задании, и думы о двеллерах, обитателях тумана, и  планы
штурма и натиска на их проклятые рощи. Реальность была фантастичной,  но  он
как бы выпал из нее в другое, еще более невероятное измерение; выпал - и был
готов к новым чудесам.
   Слабый запах коры падда действовал  на  него,  безусловно  действовал!  В
голове воцарилась звенящая ясность, зрение вдруг обрело  небывалую  остроту:
теперь он мог разглядеть со своего возвышения лица  Хранящих  и  Стерегущих,
раньше тонувшие в полумраке огромного храма. Он  принялся  искать  меж  ними
Сийю, но резкий голос  правительницы  отвлек  внимание  Скифа;  он  перестал
крутить головой и уставился в потолок.
   Дона ок'Манур нараспев читала  заклятие  Силы  и  Защиты,  а  Искусные  В
Письменах подхватывали каждую строфу.
   Вихрь Небесный, услышь нас!
   Подхвати, пронеси над пропастью зла,
   Одари мощью своей, укрой крылами,
   Укрепи, Отец Богов!
   - Укрепи, Отец Богов! - согласным хором отозвались  Искусные.  -  Укрепи,
одари и укрой!
   Безмолвные Боги, внемлите!
   Вы, глядящие на нас с Зилура,
   Вы, могучие, одолевшие бездну и мрак,
   Поделитесь частицей Силы!
   - Поделитесь частицей Силы, - слитно пророкотал  хор,  заставив  дрогнуть
пламя в светильниках. - Вы, могучие, поделитесь!
   Дона ок'Манур простерла руки к трем каменным Престолам.
   Дайте нам Силу, Безмолвные!
   Силу против наших врагов,
   Силу, что воздвигает незримые стены,
   Силу, что хранит наши души,
   Силу, чтобы защитить, Силу, чтобы оберечь!
   Дайте нам Силу, Безмолвные!
   Укройте наш разум доспехами рук своих,
   Укройте сердца наши от темного зла,
   Воздвигните щит, отлейте броню,
   Несокрушимую, как горы Мауля!
   - Несокрушимую, как горы Мауля! - грянули Искусные В Письменах, и  следом
рукояти мечей ударили о панцири. - Воздвигните! Отлейте! Укройте!
   Они смолкли, и тут же раздался негромкий голос Гайры ар'Такаб:
   - Довершим заклятие, сестры  мои!  Довершим  в  тишине,  как  делают  это
Видящие Суть, говорящие с богами, умеющие читать их волю!
   - Довершим! - откликнулись женщины в серебристых плащах. - Довершим!
   Скиф не заметил, как старая жрица очутилась у изголовьев  их  лож,  будто
сам Небесный Вихрь перенес ее туда.  Он  вдохнул  медвяный  аромат,  которым
тянуло от жаровен, и запрокинул голову, пытаясь увидеть лицо Гайры, но сухие
прохладные пальцы легли ему на лоб, прикрыли веки. Он еще успел  разглядеть,
как другая ладонь премудрой скользит к виску  Джамаля,  как  Видящие  сужают
свой круг и  теснятся  к  возвышению,  как  сходит  вниз  хедайра,  оставляя
магическое кольцо синих призрачных огней...
   Затем мир перестал существовать.
   Это совсем не походило  на  телепортацию,  осуществляемую  Доктором.  Там
Скифа  преследовало  чувство  бесконечного  падения  в  пропасть,  в   некую
ало-багровую бездну, которая  могла  с  тем  же  успехом  оказаться  недрами
гигантской звезды, облаком светящегося газа или самой преисподней. Правда, в
своем полете он не ощущал ни палящего жара, ни  холода,  ни  боли  -  вообще
ничего,  кроме   томительной   пустоты   в   голове   и   желудке,   которые
ассоциировались с невесомостью и падением с большой высоты. Чувство это было
привычным, так как Скифу не раз доводилось десантироваться с небес на  землю
- и при помощи парашюта, и другими способами, предусматривающими  длительный
свободный полет. Так что "штучки" Доктора его не слишком раздражали; если бы
не угрожающее видение багряных облаков да огненные бесплотные  протуберанцы,
бушевавшие со всех сторон, Скиф вообще не имел бы к нему претензий.
   Правда, Джамаль утверждал, что все эти пламенные пропасти и алые тучи, да
и само чувство полета, являются чисто субъективным ощущением. Сам  он  будто
бы не падал в огонь,  а  висел  неподвижно  в  слоистом  и  влажном  тумане,
наблюдая  за  игрой  призрачных  теней,  скользивших  где-то  под   ним,   в
белесовато-серой мгле. Эти эффекты,  по  словам  звездного  странника,  были
связаны с мгновенным проколом переходной  зоны  между  двумя  Вселенными,  с
которой оперировал Доктор, области,  где  отсутствовали  понятия  времени  и
пространства.
   "Темпоральный вакуум", - припомнил Скиф  и  удивился,  что  еще  способен
что-то помнить. Сейчас он  не  испытывал  чувства  падения  и  не  видел  ни
огненных бездн, ни серого тумана; он  вообще  не  мог  видеть,  слышать  или
ощущать, ибо не обладал какой-либо плотью - даже такой, как у Ри Варрата  во
время странствий его в облике  светового  луча.  Скиф  был  уверен,  что  не
превратился в поток фотонов  или  в  частицу  раскаленной  плазмы;  каким-то
образом он понимал, что разум его отключен от всех внешних  воздействий,  от
миллионов и миллионов сигналов, что слали каждый  миг  миллионы  и  миллионы
нервных окончаний, рецепторов и датчиков, поставлявших пищу мозгу. Эта мысль
не была приятной или пугающей, она не порождала страха или тревоги, но  лишь
подсказывала, что нужно ждать. И он ждал -  ждал  терпеливо  и  безразлично,
будто и в самом деле очутился сейчас в  темпоральном  вакууме,  где  понятие
времени перестало существовать.
   Затем что-то случилось. Он не мог  сказать,  что  именно;  ощущение  было
таким, словно тысячи крохотных паучков на тонких лапках разом прикоснулись к
нему. К нему? К его телу и коже? Или к обнаженным мышцам? Или  к  глазам,  к
сердцу, к мозгу? Или к венам, нервам, костям? Он не знал, и это его странным
образом не беспокоило и не интересовало. Он продолжал ждать.
   Крохотные паучки  не  дремали,  бегали  туда-сюда,  вытягивая  по  дороге
невесомые прочные нити, ткали затейливую паутину, скрепляли одно  с  другим,
старались не  оставить  ни  щелки,  ни  дырочки,  ни  самой  малой  прорехи.
Трудолюбивые малыши! В какой-то момент он понял, что плетут они не сетку,  а
сплошной  покров,  многослойную  вуаль,  где  каждая  нить  переплеталась  с
мириадами других нитей; эта работа, конечно, была  титанической,  но  паучки
выполняли ее с терпением и усердием. Он тоже был терпелив; он ждал. Ждал, не
ощущая ничего, кроме тонких лапок, скользивших по некой поверхности.
   По коже? По нагой плоти? Какое это имело значение!
   Паучки исчезли; мир  потоком  обрушился  на  него  -  красками,  звуками,
запахами. На  самом  деле  вокруг  царила  полутьма,  витали  едва  заметные
медвяные ароматы, а слышать  он  мог  лишь  негромкое  дыхание  застывшей  у
изголовья женщины. Однако переход был резким, и Скиф, чертыхнувшись,  сел  и
прикрыл ладонью глаза.
   Это  движение  далось  ему  с  трудом,  словно   вдруг   восстановившаяся
реальность навалила ему на плечи тяжкий груз - видеть, слышать, ощущать.
   - Распадись и соединись! - пробормотал Скиф. - Дьявольщина!  Распадись  и
соединись!
   Теперь он понимал, что означает это присловье амазонок.
   * * *
   Той же ночью, после плотного ужина, они с Джамалем сидели в  своей  келье
под Башней  Стерегущих  Рубежи.  Во  время  трапезы  звездный  странник  был
непривычно молчалив, не шутил с  девушками,  не  хвалил  душистое  вино,  не
поднимал тостов, не бросал откровенных и жадных взглядов на круглые  коленки
и упругую грудь златовласой Таммы. Ему явно хотелось  поскорей  закончить  с
едой и питьем и поразмыслить в покое, но  Тамма  и  Сийя  были  безжалостны,
заставив съесть  все,  что  находилось  на  столе.  Обряд  отнимал  силы,  и
восстановить их можно было лишь одним способом - есть и пить.
   Когда трапеза закончилась и  компаньоны  вернулись  в  свою  опочивальню,
Джамаль опустился на ложе, упер локти в колени и  закрыл  ладонями  лицо.  В
такой позе пребывал он довольно долго, и Скиф начал  уже  беспокоиться,  ибо
угрюмая молчаливость и отсутствие аппетита были Джамалю несвойственны.  Как,
впрочем, и Ри Варрату, телгскому Наблюдателю.
   Но тут он заметил, что звездный странник, растопырив  пальцы,  с  улыбкой
поглядывает на него, и приободрился. Затем Джамаль  вытянул  губы,  произнес
"пху!", причмокнул и уставился на стеклянный кувшин с  вином,  который  Скиф
прихватил  с  собой.  Вино  было  цвета  старого   янтаря,   терпкое,   чуть
горьковатое, напоминающее вкусом херес,  но  вряд  ли  здесь  его  гнали  из
винограда. Впрочем, на качестве это не отражалось.
   - Налей,  дорогой,  -  произнес  Джамаль.  -  Выпьем  за  щит  и  доспех,
несокрушимый, как горы Мауля, за погибель ару-интанов и премудрую мать  нашу
Гайру! Чтоб Небесный Вихрь баюкал ее в  эту  ночь  и  в  другие  ночи,  пока
Безмолвные не шепнут ей на ушко, что пора подниматься к ним,  на  серебряный
Зилур!
   Дважды упрашивать Скифа не пришлось; он налил, и компаньоны выпили за все
сказанное. Потом Джамаль уселся  поплотнее,  привалился  спиной  к  стене  и
начал:
   - Помнишь ли, драгоценный мой Паир-Са, нетерпеливый Владыка  Ярости,  как
стояли мы на холме, прибыв сюда в первый раз, и глядели на дурную рощу, куда
ты за веткой ходил, да котелок из золота, что торчал над деревьями?
   Скиф кивнул.
   - А помнишь, как хотел ты тут же бежать к нему? И тогда, и в этот  раз  я
едва выволок тебя на свежий воздух?
   - Ну? - буркнул Скиф, не понимая, куда клонит компаньон.
   - А что я тебе говорил? - Джамаль  многозначительно  поднял  палец.  -  Я
говорил: не спеши, дорогой! Пойдем в степь, пойдем в горы,  встретим  людей,
познакомимся, выпьем, потолкуем! Вах! Люди нам все скажут! - Он так  забавно
сымитировал  свой  собственный  грузинский   акцент,   что   Скиф   невольно
расхохотался. Джамаль погрозил ему пальцем. - Вот! Теперь смеешься! А  вышло
все  по-моему!  Пошли,  встретили  хороших  людей,  выпили  да  потолковали,
расспросили обо всем, да еще и подарка удостоились! Вах, какого  подарка!  -
Он закатил свои черные, как маслины, глаза.
   - Положим, людей мы встретили всяких, - сказал Скиф. - С одними и вправду
выпили да поговорили, а из других пришлось выпустить кишки.  К  тому  же  не
собирался я сломя голову в ту поганую рощу бежать ни тогда, ни  теперь.  Ибо
сказано: не дергай затвор, коль магазин пуст! Сейчас - другое дело... - Скиф
уставился на Джамаля, взиравшего на него с усмешкой. - А  ты  что-то  весел,
как я погляжу... Разобрался с  секретами  премудрой?  Сможешь  повторить  ее
фокус?
   - Смогу. Если не повторить, так показать, как  это  делается.  Главное  -
показать, дорогой!
   Тут  звездный  странник  пустился  в  долгие  рассуждения  о   ментальном
кодировании, защитной телепатической блокировке и тонких операциях  на  коре
головного мозга, способных  предохранить  разум,  эмоции  и  подсознание  от
насильственного отторжения от тела, коему все эти блага дарованы от природы.
Скиф, в силу своего гуманитарного образования,  мало  что  понимал  в  таких
делах, однако усвоил, что Джамалю во время обряда  удалось  запомнить  некий
алгоритм  перестройки  нейронных  связей,  который  можно  воспроизвести   в
техническом устройстве. А что касается всяких устройств, то в  этом  телгани
являлись великими  искусниками,  ибо  цивилизация  их  была  на  десять  или
двадцать тысячелетий постарше земной.  Словом,  у  звездного  странника  был
повод пить и веселиться, ибо Миссию свою, по крайней мере в  части  обороны,
он исполнил. "Броня крепка, и танки наши  быстры!"  -  как  говаривал  майор
Звягин. И добавлял: "А коли так, то можно пострелять не только холостыми".
   Послушав речи Джамаля, Скиф спросил про пляски. Танец  амазонок  произвел
на него большое впечатление, Да и не один лишь танец,  а  вся  торжественная
атмосфера, царившая в подземном святилище, - музыка и заклятия,  что  читала
Дона ок'Манур, грохот мечей о панцири, многолюдство собравшихся и  явная  их
уверенность в том, что Незримые  и  Безмолвные  Боги  готовы  одарить  некой
Силой, защищающей от демонов.
   В ответ Джамаль заметил, что все великолепие колдовской процедуры создает
лишь необходимый психологический фон, раскрепощает и проясняет подсознание -
как, впрочем, и сладкие запахи падда в строго  дозированной  и  очень  малой
концентрации. По его мнению, человек, обладающий ментальной  подготовкой,  с
дисциплинированным и восприимчивым  умом,  вполне  обошелся  бы  без  лишней
помпезности,  музыки  и  плясок.  Главное  заключалось  не  в  этом,   а   в
телепатической операции, производимой  премудрой  матерью.  Джамаль  не  мог
сказать, прибегала ли она к помощи богов, но  сестры  ее  -  те,  кто  носил
серебристые плащи, - являлись активными участницами магического действа. Они
накапливали и отдавали энергию; они были скальпелем и иглой, премудрая Гайра
- хирургом.
   Под конец, осушив еще одну чашу с вином, Джамаль с улыбкой произнес:
   - Женщины - суетные существа, дорогой, и не  любят  простоты.  Если  дело
можно сделать многими способами,  они  выберут  самый  сложный,  подумают  и
сделают его еще сложнее. Таковы они повсюду - и на  Телге,  и  на  Земле,  и
здесь. Тщеславны, мнительны, склонны к таинственности, к пышности и ненужным
излишествам...
   - Помнится, в келье  у  премудрой  ты  говорил  о  них  иное,  -  прервал
компаньона Скиф.
   - А что я говорил?
   Память у Скифа была хорошей. Кивнув, он процитировал:
   - Что в мире превыше женщин? Женщина в юн