разобрали секиры. Скиф отыскал
меч - длинный прямой клинок,  какими  бились  амазонки  из  Города  Двадцати
Башен; его  рукоять  украшали  мелкие  кроваво-красные  камни,  напоминавшие
гранаты. Такое же оружие досталось Джамалю. Князь сбросил изорванную куртку,
оставшись в одних кожаных штанах; сейчас, с обмотанной вокруг шеи  цепью,  с
мечом в руках, он походил не на  пришельца  из  иного  мира,  Наблюдателя  с
планеты Телг, а на дикого горца, свана или пшава, выследившего банду янычар.
Вероятно, земные плоть и кровь, дар поколений  воинственных  предков,  брали
верх над разумом звездного странника. Или, как всякое существо во Вселенной,
он был готов отвоевать свою свободу  любыми  способами  -  словом  и  делом,
бластером или мечом?
   "Не прикончили б компаньона в суматохе", - подумал Скиф, поднимая клинок.
Но князь остановил его.
   - Погоди... - шепот Джамаля был еле слышен. - Погоди... Сейчас...
   Черты его окаменели, плечи напряглись -  точь-в-точь  как  у  Доктора  во
время Погружения. Очевидно, резкий  и  мощный  ментальный  импульс  требовал
немалых усилий; во всяком случае,  со  стороны  все  выглядело  так,  словно
Джамаль пытался своротить горный хребет. Это сравнение молнией  промелькнуло
в голове Скифа, но через секунду он позабыл о нем: кровь бешено  стукнула  в
висках, жаркий ветер подтолкнул в спину, взъерошил волосы. Он  услыхал  рев,
не сразу догадавшись, что кричат синдорцы, потом  увидел  вскинутые  топоры,
яростный блеск глаз, искаженные ненавистью лица...
   В следующий миг все смешалось в гуле  и  грохоте  схватки.  Скиф  не  мог
уследить, сколько шинкасов расстались с жизнью в момент первого удара;  быть
может, шесть или восемь, зарубленных прямо у костра, не  успевших  вскочить,
схватиться за оружие... Смерть их  оказалась  стремительной  и  легкой:  они
перенеслись из дремлющей амм-хамматской степи  прямо  на  спину  Одноглазого
Кондора, великого Шаммаха, парящего в вечности и пустоте.
   Но остальные шинкасы туда  не  торопились.  Гневный  вопль  нападавших  и
звериное предчувствие опасности подняли их на ноги; не успев понять,  с  кем
завязалась стычка, они уже рубились с  неведомым  врагом,  дико  вскрикивая,
скаля  зубы,  размахивая  длинными  ножами.  На   стороне   синдорцев   были
внезапность, бешенство отчаяния  и  тяжкое  оружие,  наносившее  смертельные
раны; но степняков насчитывалось больше и время работало на  них.  Они  были
привычны к резне, они были искусны и жестоки, и в их руках кинжалы и  легкие
топоры стоили тяжелых секир синдорцев.
   Вероятно, невольников положили бы в первые пять-десять минут, если  б  не
меч Скифа. Ярость,  которую  он  ощущал,  странным  образом  не  лишила  его
осторожности  -   или,   быть   может,   мышцы   его,   тренированное   тело
бойца-профессионала обладали  способностью  действовать  сами  по  себе,  не
испрашивая у разума ни разрешения, ни  совета.  Двух  степняков  он  поразил
прямо на земле - короткими страшными ударами, пробившими  насквозь  ребра  и
сердца; двух пытавшихся приподняться рассек от плеча  до  пояса.  Затем  его
длинный клинок  скользнул  за  спину,  отбивая  удары  ножей  и  похожих  на
томагавки шинкасских топоров;  кто-то  вскрикнул,  задетый  острием,  кто-то
помянул Хадара, кто-то в ярости заскрипел зубами .
   Скиф стремительно  повернулся.  Перед  ним  были  трое;  он  узнал  их  в
переменчивом лунном свете  и  багровом  мерцании  раскаленных  углей.  Клык,
ощерившись,  раскачивал  метательный  нож.  Копыто  заходил   сбоку,   грозя
томагавком, у третьего, Шелама-Змеи, правая рука висела плетью, но  в  левой
подрагивал тяжелый  окровавленный  кистень.  У  ног  его  распростерся  труп
сингарца с проломленной головой.
   - Хиссапы... - в холодном бешенстве выдохнул Скиф. - Хиссапы!
   Клинок, будто  направляемый  волшебным  заклятием,  метнулся  к  запястью
Клыка, и тот, взвыв, выронил нож. Следующий удар пришелся по черепу; хлынула
кровь, заливая лицо шинкаса, и хриплый вой  перешел  в  предсмертные  стоны.
Топор Копыта  глухо  звякнул  о  подставленное  перекрестье  меча,  шипастый
кистень просвистел у самого виска Скифа. Но,  видно,  Харана,  бог  с  жалом
змеи, был посильнее  шинкасских  демонов  -  и  одноглазого  стервятника,  и
семиногого паука, сплетающего сети в ночных небесах. Как бы то ни было,  они
не ворожили ни Копыту, ни Шеламу, а воины,  покинутые  богами,  обречены  на
гибель
   Похоже, Шелам это почувствовал - отпрянул в  сторону,  дернул  кистень  к
себе, пригнулся, ожидая взмаха меча Но Скиф ударил его  тяжелым  башмаком  -
ударил в полную силу, нацелившись в колено; хруст костей не  был  слышен  за
грохотом свалки, но этот враг уже опасности не представлял. Затем его клинок
сверкнул снова, и рука Копыта вместе с  топором  полетела  в  костер.  Жарко
вспыхнули угли, язычки пламени заплясали на топорище,  едкий  запах  паленой
плоти наполнил воздух. Копыто взревел, пытаясь зажать огромную рану ладонью.
   Двумя ударами Скиф покончил с ними - и с приземистым коренастым  Копытом,
и  с   увертливым   Шеламом-Змеей.   Теперь   наступил   черед   долговязого
Ходды-Коршуна, Гнилой Пасти, Косматого и Каша-Клинка, все они были  крепкими
воинами, коих не стоило упускать из вида. Но в полутьме, среди  беспорядочно
метавшихся фигур, Скиф не мог найти их, а потому принялся рубить  направо  и
налево. Он убил еще четверых или пятерых (кажется, Косматый и  Гнилая  Пасть
тоже подвернулись под его клинок), пока не добрался до самой середины свалки
Тут сражались трое на трое: Джамаль и два  молодых  синдорца  против  Ходды,
Каша-Клинка и Полосатой Гиены. Искусство и силы бойцов были явно неравны;  в
результате один синдорец уже истекал кровью, а второй с трудом оборонялся от
Каша, крутившего над головой  кистень.  Что  касается  Джамаля,  то  длинный
клинок позволял ему держать Ходду на расстоянии - пока шинкас  не  дотянулся
до метательного ножа.
   Ненависть толкала Скифа к Гиене,  но  звездный  странник  стоил  подороже
сотни вонючих амм-хамматских князьков. К тому же деваться Тха  было  некуда,
одно дело вступить в бой пешим, и совсем другое - удрать в степь  без  коня.
Скиф не сомневался, что догонит жирную жабу на первой сотне шагов, а потому,
оттолкнув Джамаля, подставил клинок  под  топор  Ходды-Коршуна.  Они  бились
минут пять, ибо Ходда виртуозно владел томагавком и в отличие  от  Клыка  не
забывал об осторожности. Но Скиф был сильнее и быстрее долговязого  шинкаса,
стоило тому чуть замедлить темп, как лезвие меча рассекло топорище, а с  ним
и шею Ходды-Коршуна.
   Каш уже валялся на земле с клинком Джамаля меж  ребер.  Князь,  вроде  бы
целый и невредимый,  отдувался,  вытирал  вспотевший  лоб  и  поглядывал  по
сторонам; похоже, битва была закончена и, кроме Гиены, ни один противник  не
помышлял о сопротивлении. Впрочем, Тха тоже не собирался лезть в драку,  ибо
семнадцать его воинов лежали на земле, все - мертвей мертвого; а с ними -  и
пятеро  синдорцев,  не  подававших  никаких  признаков  жизни.   За   ручьем
послышались крики, конское ржание, затем - гулкий топот копыт. Скиф довольно
кивнул: похоже, Пискун и Две Кучи пустились в бега, не помышляя  о  воинской
славе.
   Он поманил рукой юного синдорца, перемазанного кровью с  головы  до  пят.
Кажется, этого парня ждала девушка за Петляющей рекой? Что ж, ей повезло...
   - Как тебя зовут, воин?
   - Сайри, мой повелитель.
   - На ногах стоишь?
   - Да, Владыка Ярости. - Юноша поклонился. - Мне посекли кожу  на  ребрах.
Крови  много,  но  ничего,  ничего...  Теперь  я  не  боюсь  крови,  клянусь
Безмолвными Богами! Я и вправду стал  воином!  Скажи,  господин,  что  нужно
делать?
   - Присмотреть за лошадьми. Надеюсь, эти два ублюдка не угнали весь табун.
- Когда Сайри исчез в темноте, Скиф бросил взгляд на второго синдорца - тот,
раскачиваясь, держался руками за живот и протяжно стонал.  "Плохая  рана,  -
промелькнуло в голове Скифа, - не выживет  парень..."  Покачав  головой,  он
сказал Джамалю: - Посмотри, что с ним. Может, найдется чем перевязать...
   Затем Скиф повернулся к Гиене. Жирный шинкас, бросив катану  и  приоткрыв
рот, глядел на него с ужасом - так, как кафал смотрит на пятидюймовые  клыки
оскалившегося пирга. Даже без  устрашающей  маски  физиономия  Тха  казалась
пародией на человеческое лицо  -  темные  дыры  ноздрей,  отвисшая  челюсть,
безгубая жабья пасть, глаза, скрытые тяжелыми веками... Пряди сальных  волос
в беспорядке рассыпались по плечам, словно змеи с отрубленными головами,  на
груди, под ключицей, алела длинная царапина.
   Не говоря ни слова, Скиф поднял катану, сорвал с пояса  Тха  лакированные
ножны и бережно вытер их о траву. Потом рявкнул:
   - Снимай сапоги! И штаны, отрыжка хиссапа! Штаны были  кожаные,  прочные,
на широком ремне. Ремнем Скиф обмотал запястья  Гиены,  штанины  разрезал  и
завязал у колен. Тха, сообразив, что его не собираются убивать, оживился.
   - Мой богатый, - сообщил он.  -  Шаммах  мой  любить,  слушать,  что  мой
говорить. Мой сказать Шаммах: твой - пирг, великий воин! Мой - жить,  Шаммах
дать твой удачу. Мой -  жить,  твой  получать  выкуп.  Конь,  золото,  пека,
женщина - много женщина! Еще - сладкий трава.
   - Засунь ее себе в задницу, - буркнул Скиф, подтаскивая шинкаса к костру.
   - Почему задница? Мой жить, твой стать богатый! Богаче ведьма с города на
скале! Много женщина, много пека! Твой  спать  женщина,  пить  пека,  нюхать
трава... Хорошо?
   - Завтра ты у меня нюхнешь травки, падаль! - Скиф  пнул  пленника  ногой,
сплюнул и направился к Джамалю.
   Звездный странник склонился над сингарцем, лежавшим на спине. Тот уже  не
стонал и не хрипел - видно, лишился сознания. Кулаки раненого были стиснуты,
губа прикушена, волосы над левым ухом набухли кровью; его живот, от ребер до
паха, пересекал глубокий разрез. Пробит череп  и  распорот  кишечник,  понял
Скиф; кишечник, печень, почки и бог знает  что  еще...  Ничего  не  скажешь,
шинкасы умели пользоваться своими кистенями и ножами!
   - Китока мертв? - спросил он, вспомнив о предводителе сингарцев.
   - Мертв, - угрюмо подтвердил князь. - Еще четверо убиты, а  этот...  этот
умирает... Долго будет умирать, генацвале!
   - Долго, - согласился Скиф. Тут вспомнилось ему, как во время  схватки  с
шинкасами, еще в первое их  странствие  по  амм-хамматским  степям,  Джамаль
ударил врага мечом в живот. Жестокая рана! Профессионал так не  поступает...
Однако в отличие от бандитов Тха звездный странник  не  был  профессионалом,
когда дело касалось убийства. Просто человек,  разъяренный  и  перепуганный,
сражавшийся за свою жизнь...
   Того подраненного шинкаса добила одна из амазонок, прикончила  быстрым  и
милосердным ударом копья.  А  что  делать  с  этим  умирающим  синдорцем?  С
крестьянином, взявшимся за боевой топор, чтоб отвоевать утраченную  свободу?
У Скифа не поднималась на него рука. Разумом он  понимал,  что  этот  парень
обречен и что скорая смерть лучше смерти в  невыносимых  муках,  но  чувства
говорили иное. Он не мог хладнокровно перерезать сингарцу глотку!
   Джамаль, поцокав языком, произнес:
   - Ну, что скажешь, дорогой? Тут не Телг и не Земля... Да  и  на  Земле  с
такими ранами... -  Он  положил  ладонь  на  лоб  сингарца  и  страдальчески
сморщился. - Два или три дня еще проживет. Стонать не  будет,  есть-пить  не
будет и слова не вымолвит. Вах! Что  тут  поделаешь?  Боль  я  попытался  бы
снять. Или...
   - Или, - промолвил Скиф, уставившись в землю. - Если  ты  можешь,  сделай
так, чтобы он ушел без мучений. И поскорее.
   - Хорошо.
   Молчание. Полминуты, минута, полторы... Когда Скиф поднял  глаза,  ладонь
князя по-прежнему лежала на лбу синдорца, но тот, казалось,  уже  не  дышал.
Кровь из раны над ухом перестала течь, рот умершего приоткрылся, будто бы  в
улыбке, стиснутые кулаки разжались, веки скрыли лихорадочный блеск зрачков.
   - Знаешь, - сказал Джамаль, - не видел я их Петляющей  реки,  но  Кура  у
стен Тбилиси тоже красиво...  Тридцать  лет  назад,  когда  мне  исполнилось
пятнадцать, я уезжал  к  вам,  на  север.  Помнишь,  рассказывал  тебе,  что
заболел? Маялся с головой...
   Скиф молча кивнул; теперь ему было известно, какая  болезнь  приключилась
со звездным странником в пятнадцать лет.
   - Так вот, - продолжал  Джамаль,  не  убирая  руки  со  лба  сингарца,  -
отправился я к реке. Совсем мальчишка, понимаешь... Худо мне было и страшно;
думал, сдохну или с ума сойду... вроде я - и не я...  Я  -  Джами  Саакадзе,
школьник, сосунок,  и  я  -  Ри  Варрат  с  какого-то  Телга...  Ри  Варрат,
Наблюдатель  в  четвертом  рождении...  Ну,  будто  звездный  джинн  в  меня
вселился! Как в страшном сне...  -  Он  помолчал,  поскреб  обросшую  темной
щетиной щеку. - Вот и отправился я, значит, к  реке...  Вода  -  прозрачная,
журчит, бежит по камням, небо - синий шелк, кизил в  цвету  -  алый  бархат,
солнце глядит с улыбкой...  доброе  солнце,  грузинское,  не  такое,  как  в
Питере... Посмотрел я на солнышко, дорогой, и решил - к чему подыхать?  Вах,
Джами, говорю себе, не будь ослом тупоголовым, и с  джинном  с  Телга  можно
ужиться, смотря какой джинн! Ты понимаешь красоту, он понимает красоту - вот
вам и мостик друг к другу! Подумал я про мост и джинна своего, что  ждет  на
том берегу Куры, и сделалось мне легче...
   Скиф удивленно приоткрыл рот. С одной стороны, эта  история,  как  многие
иные речи  звездного  странника,  попахивала  земными,  а  не  инопланетными
ароматами, что было, разумеется, приятно. Но с другой...  Здесь,  под  двумя
лунами чуждого мира, среди истоптанной  и  залитой  кровью  травы,  рядом  с
мертвецами, изуродованными варварским оружием, поведанное Джамалем  казалось
фантастическим и неуместным. Серый холодный Питер и розовый  теплый  Тбилиси
остались за  гранью  реального  бытия;  там,  по  другую  сторону  вечности,
струились стальные невские воды и  прыгала,  звенела  по  камням  прозрачная
Кура.
   Взглянув на задумчивое лицо Джамаля, он произнес:
   - Зачем ты мне это рассказал? Никак тебя домой потянуло? Только вот  куда
- в Тбилиси, в Питер или на Телг?
   - Я не тебе рассказывал, ему. - Джамаль кивнул на  мертвого  синдорца.  -
Рассказал и показал... реку, небо, солнце и цветущие кусты кизила... Видишь,
он улыбается! Значит, умер счастливым! Человеком умер, не  безмозглым  сену,
понимаешь?
   За ручьем заржали лошади - Сайри, видно, сбивал  их  в  табун,  собираясь
подогнать поближе к кострам. Темно-багровая Миа стояла в зените,  серебряный
Зилур догонял ее, а самая меньшая из лун, Ко, напоминала о себе лишь  слабым
заревом над южными горами. Скиф оглянулся  на  пленника,  неподвижным  кулем
лежавшего в траве,  посмотрел  на  груды  трупов,  на  мертвых  степняков  и
синдорцев, вздохнул и сказал:
   - Давай-ка, князь, собью я с  тебя  ошейник.  А  потом  сядем  у  костра,
отпразднуем победу,  выпьем  пеки...  Хотя  и  мерзкое  зелье,  да  чем  еще
синдорцев помянуть? Ну, заодно и тебя окрестим.
   - Вах, генацвале! Что  меня  крестить?  Я  и  так  крещеный,  -  возразил
Джамаль, глядя на компаньона снизу вверх. Но Скиф замотал головой.
   - Я не про тот крест, что тебе в детстве навесили.  Когда  в  первый  раз
ходили мы в Амм Хаммат, ты был клиентом, а я -  проводником.  Ты  вроде  как
куражился да развлекался, а я тебя лелеял и берег...  Ну  а  теперь  расклад
другой, верно? Теперь мы в равных правах - идем вместе и деремся вместе, как
Пал Нилыч со всей нашей командой... там, у Приозерского шоссе!
   Брови Джамаля поползли вверх.
   - Это где Сингапура убили? И еще двух ваших?
   - Убили, - подтвердил Скиф, выбирая секиру потяжелее,  -  убили.  Значит,
команда нуждается в пополнении, так? И коль уж ты увязался за мной, звездный
джинн, ты этим пополнением и будешь. Не Наблюдателем с Телга, а землянином и
агентом звена С, разведчиком Системы.
   Князь приглядел подходящую глыбу гранита и вытянулся рядом на земле; цепь
и ошейник глухо заскребли по камню.
   - Так ты меня, дорогой, и кличкой осчастливишь? - усмехаясь, произнес он.
- Как там у вас положено? Смерч, Скелет, Сердар или Сирена?
   - На скелет ты не похож, на смерч и сердара не тянешь, а вот Сирена  -  в
самый раз. Умеешь обольщать! - Скиф размахнулся и с одного  удара  перерубил
цепь. - Но Странник все-таки лучше. Ты ведь  Странник  и  есть  -  Странник,
пришедший издалека.
   Глава 3
   ДОКТОР
   Нити распались. Две главные струны, аметистовая  и  цвета  алого  рубина,
по-прежнему были вместе, сопровождаемые тремя десятками иных, гораздо  менее
ярких паутинок - тех, что относились к неживым предметам.  Но  многие  нити,
столь же неощутимо тонкие, покинули первоначальный шнур и замерли в огромном
пестром клубке Амм Хаммата. Эта картина, воспринимаемая им как  разветвление
цветных потоков, красок, запахов, мелодий,  не  представляла  собой  чего-то
загадочного; с подобным он встречался раньше и  знал,  как  идентифицировать
такую ситуацию.
   Странники расстались с частью своего снаряжения. Он смог бы проследить, с
какой именно, но это означало дополнительный расход энергии и не являлось  в
данном случае необходимым. Сигнал тревоги не поступил, а значит, посланные в
Мир Снов не подвергались серьезной опасности, что бы ни было потеряно ими  -
оружие, пища,  приборы  или  иное  добро.  Неживое  не  представляло  особой
ценности; каждый предмет он мог извлечь вместе с людьми, когда их странствие
завершится.
   Обратный переход не требовал таких усилий, как  предварительный  поиск  и
Погружение. Связь с путниками и контроль их перемещений вообще не составляли
труда; днем и ночью, бодрствуя и погружаясь в сон, он продолжал  ощущать  те
струны Вселенской Арфы, что соединяли его с  очередным  фэнтриэлом.  Цветные
огоньки, обозначавшие тот  или  иной  объект,  светились  где-то  на  рубеже
ментального восприятия, но никогда не ускользали в полумрак подсознательного
или в абсолютную тьму беспамятства. Стоило напрячься, как он  чувствовал  не
только краски и цвет, но и тепло, запахи,  звуки  -  весь  спектр  ощущений,
порождаемых неизмеримо крохотными частицами Мироздания, чью плоть и разум он
отправлял к иным мирам.
   Удивительно, но путники - не все, но некоторые - будили в  нем  временами
теплое ощущение сопричастности и интереса. Он не мог бы назвать это  чувство
дружбой или тем более любовью; сам  по  себе  он  являлся  слишком  странной
личностью, изгоем и отщепенцем, неспособным испытывать ни дружбы, ни  любви.
Одно лишь равнодушие, безмерное равнодушие,  столь  же  ледяное,  как  серый
сумрак безвременья, царивший в Том Месте. Обычно люди  не  понимали  его,  а
непонимание вело к страху, отвращению и грубой издевке - или в лучшем случае
к недоверию и насмешкам. Так длилось десятилетиями, пока...
   Пока он не встретил тех, кто понимал его и верил ему. Тех, кто согласился
испытать его дар - а испытав,  предоставил  возможность  играть  на  струнах
Вселенской Арфы, погружаться в сплетенье мелодий и ярких  красок,  плыть  из
Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов. Об ином он не мечтал.
   И потому в последние месяцы он словно бы начал  оживать,  оттаивать,  как
земля, согретая жарким солнцем после долгой зимней стужи.  Сопричастность  и
интерес были первыми признаками оттепели; он начал уже отличать  одни  живые
огоньки от других, выделять некие мелодии, не слишком прислушиваясь  к  тем,
которые оставляли его равнодушным. Разумеется,  выбор  этот  касался  только
путников -  людей,  подчинявшихся  его  странному  дару  и  в  то  же  время
руководивших им; все остальное человечество, все миллиарды разумов были лишь
несыгранной мелодией и незажженной свечой.
   Пожалуй, первым, кто пробудил в нем  необычные  чувства,  стал  обсидиан.
Когда-то в молодости ему попалась книга о камнях; с тех пор  палитра  красок
ожила в названиях самоцветов, а позже он добавил к ней и другие определения,
проистекавшие из мира живого и неживого. Теперь