,  добиться  выгодного
решения, утешить, развеселить, ободрить... Но влияние его на характер  тупой
и злобный, натуру тщеславную  и  исполненную  непрошибаемого  самодовольства
было ограниченным; ему удавалось лишь сыграть на одних слабостях мерзавца  в
пику другим.
   "И на том спасибо, - подумал Скиф. - Если  уж  князь  сумел  распалить  в
мелкой душонке Тха наполеоновские мечты, то справится и с другой  задачей  -
вселит в синдорских крестьян капельку  героизма,  искорку  отваги,  песчинку
ненависти. И тогда..."
   Он погладил рукоять секиры  и  с  мрачным  видом  принялся  пересчитывать
раскачивавшихся в седлах врагов.
   * * *
   К вечеру путники добрались до обширной морены - гряды валунов,  уходившей
к югу, насколько видел глаз. Камни тут  были  разные:  одни  -  величиной  с
баранью голову, другие - с целого барана, а третьи - со  слона  или  с  пару
слонов. Эти последние глубоко утопали  в  мягкой  почве  и  поросли  мхом  с
длинными бурыми прожилками; пожалуй, они походили больше не на слонов, а  на
стадо мохнатых мамонтов, что прилегли в  траве  да  так  и  застыли  навеки,
скованные необоримой дремотой.
   Справа от каменистой гряды, за ровным полем, тянулся кедровник.  В  одном
месте  его  изумрудная  лента  была  разорвана  полукруглым  строем  золотых
деревьев; их раскидистые кроны с огромными листьями и  гроздьями  ягод  чуть
слышно шелестели на степном ветру, одним своим видом навевая сон.  У  опушки
рощи, тоже полукругом, темнело с десяток  плит,  сперва  показавшихся  Скифу
вырубленными из камня. Потом он уловил металлический блеск,  игру  солнечных
лучей на отшлифованной поверхности, и догадался, что эти монолиты  не  имеют
отношения к лежавшей на востоке морене.
   Вероятно,  роща  и  металлические  плиты  при  ней  являлись   целью   их
путешествия. Подумав об этом, Скиф склонился с седла и шепнул князю в ухо:
   - Сегодня, Джамаль. Сегодня ночью... Ты уж постарайся, поговори с  нашими
синдорцами. Другого случая не будет.
   Звездный странник молча кивнул. На лице его, озаренном последними  лучами
солнца, промелькнуло озабоченное выражение; потом он сунул руку под  куртку,
нащупывая рукоять спрятанного за поясом ножа.
   Шинкасы тем временем спешились, расседлали  лошадей  и  начали  разбивать
лагерь - в безопасном удалении от дурманных деревьев, почти у самых валунов.
Заметив здесь следы прежних кострищ, Скиф решил, что место это посещалось не
один  раз:  на  камнях  виднелся  налет  копоти,  трава  была  вытоптана,  а
вытекавший из-под большой глыбы ручеек перекопан и углублен; на его  илистом
берегу сохранились отпечатки конских копыт.
   Воины принялись раскладывать костры - не два, как  обычно,  а  три;  этот
последний разводили в каменном кольце, сложенном  из  потемневшего  гранита.
Скиф вместе с пятью шинкасами и Джамалем рубил и таскал хворост - толстые  и
сухие стволы кустарника, пробивавшегося среди камней. Еще четверо  степняков
свежевали тушу жирафоподобного хошава, подбитого стрелами  ближе  к  вечеру.
Закончив с хворостом, Скиф внимательно осмотрел зверя. У хошава были длинные
ноги с раздвоенными копытцами, мясистая полутораметровая шея,  плоский  горб
жира на спине у самой холки,  лошадиная  пасть  со  сточенными  пожелтевшими
зубами. Небрежно содрав шкуру, шинкасы обрубили зверю ноги и  принялись  его
потрошить, выкладывая внутренности рядом на траве. Руководил  этой  кровавой
работой долговязый и плечистый Ходда-Коршун.
   Когда он принялся вытягивать из распоротого брюха кишки, похожие на сизых
змей, лицо Джамаля перекосилось от отвращения. Заметив  это,  Ходда  оскалил
огромные зубы.
   - Пожива Хадар! -  буркнул  он.  -  Шаммах  кушать  чистое,  Хадар  жрать
нечистое; оба довольны, оба любить шинкас, оба  дарить  удачу,  защищать  от
арунтан!
   - Жертва? - спросил Джамаль.
   - Жертва, - подтвердил Ходда. - Шаммах и Хадар помогать,  арунтан  давать
много сладкий трава. Столько за каждого! -  Он  широко  развел  руки,  потом
ткнул окровавленным лезвием ножа в сторону  синдорцев.  -  Завтра  этот  кал
ксиха стать сену! Полежать на камень, понюхать запах, все забыть! Хочешь?  -
с хищной усмешкой Коршун уставился на Джамаля.
   Князь насупил брови.
   - Ты, дорогой, потроши свою зверюшку! Там поглядим, кто на камешек ляжет!
   Он собирался добавить еще что-то, но Скиф предостерегающе потянул его  за
рукав пижамы, пробормотав:
   - Молчаливому воздается вдвойне. Займись-ка лучше делом, компаньон.
   Когда Джамаль, все еще хмурясь, отошел к  пленникам,  Скиф  повернулся  к
долговязому шинкасу.
   - Камни там? - спросил он, махнув рукой в сторону рощи.
   - Там, - подтвердил Ходда-Коршун.
   - Люди дышать сладкий запах, стать сену, да?
   - Не люди, мешок с дерьмом Хадар. - Тонкие  губы  Коршуна  растянулись  в
усмешке.
   - Шинкас тоже нюхать запах, стать сену, так?
   -  Не  так.  Утром  шинкас  взять  ткань,  закрыть  рот,  вести   падаль,
привязывать на камень - быстро, быстро! Убегать! Потом ждать... Ждать,  пока
Глаз Шаммах подниматься, ждать, пока Глаз  Шаммах  опускаться,  ждать,  пока
Глаз Шаммах нет совсем. Отвязывать! Брать сену, брать сладкий трава.  Нюхать
трава! Хорошо!
   - Нюхать трава - тоже стать сену? Ходд-Коршун  тряхнул  черными  сальными
лохмами и рявкнул:
   - Твой глупый кафал! Твой свалиться с коня,  ударить  голову,  так?  Твой
весь нечистый, сверху и снизу! - Он презрительно сплюнул. - Трава  -  слабый
запах, хорошо! Где камень - сильный запах, плохо! Понимать, дурной башка?
   - Понимать, - ответил Скиф, размышляя;  чем  бы  еще  поживиться  в  этом
источнике ценнейшей информации. Глаз Шаммаха у шинкасов обозначал солнце,  и
со слов Коршуна выходило, что пленников выдерживают у камней примерно сутки.
Видимо,  из-за  того,  что  к  самим  дурманным  деревьям,  где  запах   был
по-настоящему силен и разил  наповал,  шинкасы  не  рисковали  приближаться.
Мудрая предосторожность!
   Скиф, привычным жестом коснувшись виска, спросил:
   - Арунтан делать сену, так?  Потом  выходить  из  рощи,  приносить  много
сладкий трава?
   - Ходда говорить - твой кафал! Зюла  мутноглазая!  -  буркнул  долговязый
шинкас, с опаской поглядывая в сторону  дурманных  деревьев.  -  Арунтан  не
выходить. Арунтан никто не видеть. Никто, никогда! Глаз Шаммах подниматься и
опускаться, трава уже лежать. Вот так, бледная плесень!
   Речь  степняков,  хоть  и  понятная  Скифу,  была  отрывистой  и  резкой.
Соплеменницы Сийи, амазонки из Города Двадцати Башен, растягивали  слова;  в
их устах название таинственных амм-хамматских демонов звучало как ару-интан,
с  отчетливым  долгим  "и"  в  середине.  Несомненно,  они  являлись   более
культурным и высокоразвитым племенем, чем грабители-шинкасы - и, безусловно,
более приятным на вид. От них пахло свежим степным ветром и ароматом луговых
трав; их голоса звенели, как взметнувшиеся в воздух струи водопада, а  песни
и заклятья будили у Скифа воспоминания о гомеровском эпосе. От  шинкасов  же
разило потом и брагой, и вряд ли они могли сложить  хоть  пару  стихотворных
строк. Песен, похоже, у них не имелось вообще,  а  главным  видом  искусства
были вечерние пляски под рокот барабана и звон клинков.
   Скиф, однако, надеялся выжать из Ходды-Коршуна еще что-нибудь  интересное
- о сену, ару-интанах и прочих загадочных материях, в которых ему полагалось
разобраться. К примеру, кто, когда и как повелел шинкасам ловить  пленников,
обращая их в безмозглых тварей? Если подозрения Джамаля были справедливы, то
степнякам отводилась в Амм Хаммате та же роль, что Рваному  с  приспешниками
на Земле. Действовали они, разумеется, попроще и погрубее, без разрядников и
гравитационных метателей, без тайных убежищ и прочей конспирации, но суть от
этого не менялась: шинкасы, так же, как банда Рваного, поставляли товар. Но,
как бы ни хотелось Скифу взглянуть на заказчика, торопиться он не  собирался
- по крайней мере до тех пор, пока не  вернет  утерянное  снаряжение.  Самой
ценной его частью был лазер с запасными  батареями,  который  Скиф  надеялся
отыскать. Клинок, топор и стальная проволока годились против банды  Тха,  но
для их хозяев нужно было обзавестись чем-то посерьезней.
   Он снова принялся расспрашивать Коршуна, но выяснил немногое -  лишь  то,
что ару-интаны появились в Амм Хаммате в незапамятные времена и  вступили  с
шинкасами в сделку. Вернее, даже не с шинкасами,  а  с  грозным  Шаммахом  и
нечистым Хадаром, ибо демонам полагалось общаться не с людьми, а с такими же
могущественными  существами  божественного  происхождения.   Боги   объявили
степнякам свою волю - как положено, через шаманов и вождей;  затем  началась
охота, длящаяся до сей поры. Шинкасы и прежде считались разбойным  племенем,
падким на чужое и предпочитавшим  нож  да  секиру  мирному  посоху  пастуха,
однако невольников они не держали - невольники для кочевого народа  были  бы
лишней обузой. Но теперь невидимые демоны, по милости Шаммаха и  Хадара,  не
скупились на сладкую траву - в обмен  на  нечто  неощутимое  и,  безусловно,
ненужное двуногим хиссапам, коих здесь и там мог зацепить шинкасский  аркан.
Выгода получалась двойной, ибо ару-интаны превращали  пленников  в  покорный
скот, весьма ценившийся на юге,  севере  и  востоке,  а  также  в  заморских
западных странах. Впрочем, там,  как  понял  Скиф,  имелись  свои  Проклятые
Берега и свои шинкасы, охотники за людьми.
   Коршун, продолжая болтать, не забывал о Деле, и через полчаса  хошав  был
выпотрошен и поделен на две половины - чистую и нечистую. Тут к  мясу  важно
приблизился Тха с барабаном в руках, выбрал кусок полакомее и буркнул:
   - Мой! Жарить! Побыстрее, задница ксиха!
   Остальное мясо из чистой половины без церемоний свалили в огонь, пылавший
меж камней. Гиена принялся что-то бормотать, изредка касаясь туго  натянутой
кожи барабана; потом, когда хошавьи  ребра,  череп  и  хребет  почернели,  а
прочее обратилось в прах, велел бросать в  костер  брюшину,  внутренности  и
ноги. Пританцовывая, он несколько раз  обошел  жертвенник  по  кругу,  тряся
толстыми щеками и взывая то к Шаммаху, то к Хадару, и наконец  устроился  на
трех седлах со Скифовой катаной в руке. На благородный японский  клинок  был
насажен шмат мяса; Тха обнюхал  его  и  начал  жрать.  "Чтоб  ты  подавился,
гадюка", - подумал Скиф.
   Он вдохнул запах горелой  плоти,  закашлялся  и  под  угрюмыми  взглядами
шинкасов  отступил  подальше  от  жертвенного  костра.  К  счастью,   ритуал
заканчивался; оба божества уже получили свое. Шаммах, гигантский  Одноглазый
Кондор Войны, чьим Всевидящим Оком являлось солнце, сожрал верхнюю  почетную
половину; Хадару, семиногому  пауку  с  ядовитыми  жвалами  и  бесчисленными
звездами-глазами,  досталась  презренная  нижняя  часть.  Согласно  нехитрой
шинкасской теологии,  любая  тварь  -  включая,  разумеется,  и  человека  -
принадлежала от пояса и ниже злобному Хадару, а выше - грозному  Шаммаху.  В
этом был определенный смысл, ибо у зверей вверху находилась голова с рогами,
с пастью и зубами, а у человека, кроме того, две  руки,  в  коих  он  держал
оружие. Убивая топором, стрелой, рогом или клыком, все твари земные  служили
Великому Одноглазому. Что же касается нижней части тела, то в  ней  полезным
был лишь детородный орган да отчасти ноги - топор и  лук  ими,  конечно,  не
удержать, но можно хотя бы лягнуть врага. Все остальное считалось хранилищем
мочи и кала, веществ гнусных и мерзких, коими завалена  гигантская  паутина,
что плетет Хадар по  ночам  поперек  бездонной  небесной  пропасти.  В  нее,
разумеется, отправлялись все покойные враги шинкасов, тогда как сами степные
удальцы после смерти обитали на спине Шаммаха, прыгая среди огромных  перьев
на манер блох.
   Тха  покончил  с  жарким,  священной  долей  вождя  и  шамана,  и  плавно
переместился на землю, ерзая по ней задом и скребя жирную  грудь.  Остальные
воины, заправившись пекой, лепешками и сушеным мясом, тоже возлегли у  огня,
перед ровным валом мешков с припасами,  свернутых  сетей,  набитых  стрелами
колчанов, луков и топоров. В этот  вечер  половецкие  пляски,  вероятно,  не
предусматривались - то ли  потому,  что  Шаммаха  с  Хадаром  уже  задобрили
жертвой, то ли из-за предстоящей назавтра нелегкой работы, то ли в  связи  с
опасным демоническим соседством, не располагающим к танцам  и  развлечениям.
Минут через пять шинкасы дружно захрапели, обратив ноздри к небесам;  в  хор
этот вплетались далекий рык гиен, протяжные завывания хиссапов  и  заунывные
вопли каких-то ночных птиц.
   Уснули, впрочем, не все, как положено темной порой,  когда  яростное  Око
Шаммаха сменяют бесчисленные и холодные глаза Хадара. Не спал Скиф -  жмурил
веки, посматривал в нетерпении  на  Джамаля,  не  спал  Дырявый,  охранявший
сегодня пленников, которые сгрудились в  ярко  освещенном  пространстве  меж
двух костров; где-то в темноте дремали вполглаза  Пискун  и  Две  Кучи,  как
всегда присматривавшие за лошадьми. У Пискуна,  тощего  неуклюжего  верзилы,
был комариный голосок; напарник его вечно страдал животом  -  что,  судя  по
всему, и явилось причиной для прозвища.
   Скиф, которому полагалось теперь спать рядом с воинами,  улегся  с  краю.
Тут, на границе света и тьмы, он был  почти  незаметен;  к  тому  же  свежий
ветерок отгонял неприятные запахи - дым костра и  едкую  вонь  немытых  тел.
Принюхавшись, он различил чуть заметный сладковатый аромат,  которым  тянуло
от рощицы падда. Медвяный бриз овевал его лицо, вселяя бодрость и готовность
к действию; голова была на удивление ясной, мышцы наливались  силой,  сердце
мерными ударами отсчитывало секунды.
   Теперь он  знал  об  этом  сладком  запахе  неизмеримо  больше  прежнего.
Воздействие его, вероятно, зависело от концентрации:  в  очень  малых  дозах
аромат падда бодрил, но передозировка вызывала  наркотический  транс,  более
или менее глубокий, а затем - смерть. При определенных  условиях,  размышлял
Скиф, это зелье можно использовать месяцами или годами - так,  как  Догал  и
прелестная Ксарин и как, несомненно, пользовались им шинкасы. Он  почти  уже
не сомневался, что сладкая трава и пачки золотистого "голда" имеют одно и то
же происхождение, однако гипотезу эту полагалось подтвердить. Сарагоса,  его
шеф,  был  из  тех  людей,  которые  верят  не  домыслам,  но  лишь   твердо
установленным фактам.
   Костры начали прогорать. Рдеющие угли бросали слабые  отблески  на  кучку
жавшихся друг к другу пленников; редкие вспышки огня выхватывали на  миг  то
лицо с опущенными веками, то  нагую  спину,  скорченные  плечи,  поджатые  к
подбородку колени. Скиф глядел на этих синдорских крестьян, пытаясь угадать,
как поведут они себя в бою и сколько  их  выживет  после  схватки.  Вряд  ли
половина - шинкасы - были воинами опытными и безжалостными и к тому же вдвое
превосходили пленников числом.  Но  иного  выхода,  кроме  внезапной  ночной
атаки, Скифу в голову не приходило; он  мог  защитить  этих  людей  лишь  их
собственными руками.
   Дырявый сидел за костром, в трех метрах от связанных невольников, воткнув
в землю древко секиры и опираясь на нее подбородком. Физиономию его скрывали
длинные черные волосы, свисавшие до груди, и Скиф молчаливо порадовался, что
не видит лица шинкаса: не так просто взглянуть в  глаза  человеку,  которого
через четверть часа отправишь на тот свет. Разумеется,  Дырявый  был  скорей
шакалом, чем человеком,  -  такой  же  хищной  тварью,  как  заключенные  из
вилюйской тайги и таиландские мафиози, едва не превратившие Скифа в  калеку.
Вспомнив об этом, он успокоился. Как говаривал майор Звягин,  если  обед  на
столе, остается только вытащить ложку.
   Так он и поступил - но вместо ложки была у него остро заточенная стальная
проволока, более надежная, чем топор или кинжал. Сжимая ее в кулаке, Скиф то
посматривал на Джамаля, то переводил взгляд на амм-хамматское  ночное  небо:
багровая Миа с усердием лезла  вверх,  на  востоке  разгоралось  серебристое
сиянье Зилура, и света с каждым мгновением становилось все больше.
   Наконец князь сделал призывный жест, чуть заметно  кивнув  на  дремлющего
шинкаса.  Скиф  перевернулся  на  живот,   бесшумно   пополз   в   полумрак,
распластавшись по земле, словно  гигантская  рептилия;  его  руки  и  колени
ощущали мягкую влажную почву, грудь приминала траву, какой-то камешек упорно
давил у самого локтя.  Через  секунду  он  вспомнил:  не  камешек  вовсе,  а
маленькая круглая коробочка, запрятанная в  нарукавном  кармане,  прощальный
дяди Колин дар. Он так  и  не  успел  ее  вытащить  и  рассмотреть:  события
обрушились  на  него  стремительной  лавиной.  Сначала  откровения  Джамаля,
звездного странника, потом - шинкасы... Совсем немало для четырех  прошедших
дней!
   Он подтянул колени к груди, привстал на  четвереньках  и  прыгнул.  Левая
рука метнулась вперед,  клещами  стиснув  челюсти  шинкаса,  правая  ударила
сильно и резко, направив стальной стерженек в  ямку  под  затылком.  Дырявый
всхрапнул, дернулся и тут же обмяк, словно куль с мукой; Скиф  почувствовал,
как на мгновение вздулись и опали упругие мышцы, как что-то влажное  потекло
по ладони - вероятно, шинкас прокусил губу. Освободив его от ножа, топора  и
кинжала, он приподнялся и бросил взгляд на спящих степняков.
   Все было тихо - если не считать басистого разноголосого  похрапывания  да
стонов ночной птицы, парившей где-то в  вышине.  Таинственно  мерцали  угли,
багровый свет Миа скользил по травам и камням, поблескивал алыми  всполохами
ручеек, за которым паслись лошади. До них было не  меньше  сотни  метров,  и
Скиф полагал, что ни Пискун, ни Две Кучи не всполошатся; оба сторожа  сейчас
наверняка дремали, устроившись под каким-нибудь обросшим мхами валуном.
   Мимо угасающего костра Скиф  проскользнул  к  Джамалю  -  тот,  не  теряя
времени, уже вовсю трудился с ножом над прочными ремнями. Избавить синдорцев
от ошейников и цепей он, конечно,  не  мог,  но  цепи  не  помеха  в  драке;
главное, чтоб не гремели  и  не  путались  в  ногах.  Большинство  синдорцев
обматывали их вокруг пояса.
   - Готовы? - прошептал Скиф, нащупывая плечо  князя.  Продолжая  пилить  и
резать неподатливую кожу, Джамаль скосил на компаньона темный глаз.
   - Я сделал все, генацвале. Почти все... Теперь ты с ними поговори.
   - Поговорить? Сейчас не время для болтовни! Нам надо...
   - Не торопись, - прервал его Джамаль. - Ты - Паир-Са, Владыка Ярости,  их
вождь. Они хотят услышать твое слово.
   - Ну ладно.  -  Оглядев  лица  синдорцев,  на  которых  страх  мешался  с
решимостью, Скиф пристукнул кулаком о ладонь. - Ладно! Вы крестьяне, так?
   Китока, кряжистый муж лет сорока, склонил голову.
   - Так, господин. Прости, но руки наши привычны к мотыге и серпу, а сердца
страшатся смерти и крови. И мы никогда не убивали людей, о владыка!
   - Они, - Скиф кивнул в сторону спящих щинкасов, - не считают вас  людьми.
Для них вы - хиссапы! Трусливые кафалы, кал ксиха!  И  это  станет  правдой,
если  вы  безропотно  уляжетесь  завтра  на  камни.  -  Он  выдержал  паузу,
всматриваясь в тревожные глаза синдорцев. -  Ну,  так  что  решим?  Драться,
бежать или... - Его рука вытянулась к темневшей неподалеку роще.
   - Я не хочу становиться сену, - быстро произнес один из молодых парней. -
У меня есть девушка... там, за Петляющей рекой...
   Остальные поддержали его негромким согласным гулом. Скиф довольно кивнул.
   - Тогда беритесь за топоры и рубите! Топор для крестьянина  -  все  равно
что мотыга или серп... Рубите! Там,  за  костром  -  полосатые  тха,  и  они
продадут вас демонам за пучок травы!
   Сингарцы забормотали:
   - Как прикажешь, Повелитель Ярости...
   - Пусть слова твои не станут прахом...
   - Во имя Безмолвных Богов...
   - Паир-Са, спаситель наш... благослови...
   - Спасите себя сами, - сказал Скиф, поднимаясь на ноги.  -  Семь  топоров
лучше благословения Паир-Са.
   Подобно ночным теням они обогнули костер и