ты  пришел  на
Землю, чего тебе надо, что ты ищешь  и  зачем?  А  для  начала  хотелось  бы
узнать, как ты из койки-то вылез? Ведь остальные...
   - Остальные... - медленно протянул Джамаль.  -  Остальные  -  люди,  а  я
все-таки не совсем человек... Конечно, если б они,- князь будто выделил  это
"они", - взялись за меня по-настоящему, и я бы не выдержал.  Но  разрядником
меня не возьмешь! Так что считай, что болезнь моя была притворством. Неплохо
сыграно, да?
   - Неплохо, - согласился Скиф. - Но зачем?
   - Шеф твой сказал, что отправит людей в Амм Хаммат... Сказал  ведь,  так?
Еще говорил, может, и сам пойдет, верно? - Скиф молча кивнул. - Выходит, и я
мог бы проскользнуть следом... за тобой, за Нилычем... Но  разыскать  нужную
тропку непросто, дорогой! Тут лучше пристроиться поближе  к  Доктору  -  так
близко, как сможешь подобраться. Вот я и подобрался... Дело случая!
   - Случай, что к тебе атаракты заявились? Да еще стукнули разрядником?
   Джамаль усмехнулся.
   - Верно! Помогли они мне, вах, как помогли! Не хотели, а  помогли!  Попал
я, как ты  говоришь,  в  койку,  метрах  в  пятнадцати  от  Доктора,  считая
напрямую. И когда он принялся над тобой колдовать...
   - Ну хорошо,  -  сказал  Скиф,  представляя  сейчас  эту  койку,  скрытую
мерцающей пленкой защитного кокона, - хорошо, с этим мы  разобрались.  А  со
всем остальным?
   Об остальном Джамаль рассказывал не один  час.  Путники  успели  пересечь
неширокую цепочку холмов, перебраться вброд через два-три ручья и углубиться
в степь  километров  на  двадцать.  Оранжево-золотое  амм-хамматское  солнце
поднялось в зенит, потом неторопливо покатилось  к  западному  горизонту,  к
морю, оставшемуся  далеко  позади;  в  прозрачном  степном  воздухе  повеяло
вечерней прохладой, стада газелей, оленей и антилоп потянулись  на  водопой,
бирюзовое небо начало темнеть, наливаться огненными предзакатными  красками.
Князь все  говорил  и  говорил,  и,  слушая  его,  Скиф  невольно  задавался
вопросом: кто  же  шагает  сейчас  рядом  с  ним?  То  ли  прежний  Джамаль,
финансовый гений с темпераментом авантюриста, человек хоть  и  странный,  но
понятный, невзирая  на  все  странности;  то  ли  Наблюдатель  с  далекой  и
неведомой планеты Телг, четырежды рожденный в  разных  мирах,  сменивший  не
одну личину, проживший не одну жизнь, преодолевший безмерные пространства  -
такие, что не постигнуть ни разумом, ни чувством.
   Обе  эти  личности  сосуществовали  в  Джамале  в  неразрывном  и  тесном
единении. Пожалуй, о двух личностях не стоило и говорить; по сути  дела,  он
являлся созданием на редкость цельным, помнившим как свою земную  биографию,
так и все прочие жизни, иные существования и  ипостаси,  объединенные  одной
задачей: разыскивать и наблюдать. Он вел свои поиски в трех мирах, считая  с
земным, и надеялся, что теперь  его  миссия  близка  к  завершению.  Личины,
которые он надевал, не были чем-то искусственным  и  чуждым;  возрождаясь  в
каждом мире, принимая новый облик и новую  судьбу,  он  становился  частицей
новой своей родины - такой же, как любое из  мириад  существ,  родившихся  и
проживших свой век на Земле. А значит, он был  земным  человеком,  хоть  сам
временами утверждал обратное; и Скиф, успокоившись на сей счет, уже не видел
разницы между Джамалем прежним и Джамалем нынешним.
   Смеркалось, в небесах вспыхнули первые  звезды,  темно-красный  диск  Миа
медленно всплывал над горизонтом, озаряя степь багровыми  отблесками.  Скиф,
продолжая слушать речи Джамаля, начал озираться  по  сторонам,  присматривая
место  для  ночлега.  За  день  они  одолели  немалое  расстояние  и  теперь
приблизились к небольшому озеру у подошвы  крутого  холма.  Водоем  окружали
заросли высокой  травы,  походившей  по  виду  на  бамбук;  стебли  ее,  как
помнилось Скифу, были  мягкими  и  гибкими,  но  довольно  прочными.  Вполне
подходящий материал, чтобы сплести сандалии для князя, решил он, выбрав  это
место для ночлега. Вода плескалась рядом, а в зарослях хватало сухостоя  для
подстилок и костра - правда, жарить на костре  было  нечего:  днем  Скиф  не
охотился, увлеченный беседой. Ну, ничего,  подумалось  ему,  на  первый  раз
обойдемся консервами.
   Вскоре, нарезав сухих стеблей, они расположились рядом с банками в руках,
то и дело прикладываясь  к  фляге.  Перед  ними  пылал  костер,  разожженный
вспышкой лазера; за кругом мерцающего света лежала холмистая  степь,  полная
прохлады, таинственных шорохов и шелеста трав.  Они  поели;  пища  была  еще
земной, но вода в объемистой фляге и огонь, плясавший  над  грудой  сушняка,
уже принадлежали Амм Хаммату.
   Но Скиф об этом сейчас не  думал.  Внимая  речам  Джамаля,  он  будто  бы
отключился  от  реальности,   забыл   про   темную   амм-хамматскую   степь,
расстилавшуюся вокруг, про купола  и  золотые  рощи,  про  город  на  скале,
увенчанный двадцатью башнями, где поджидала его Сийя ап'Хенан. И даже о  ней
он не вспоминал в этот миг, ибо рассказы князя были такими же чарующими, как
сказки "Тысячи и одной  ночи"  или  эллинские  предания  о  битвах  богов  и
титанов. Правда, казалось ему, что Джамаль слегка обеспокоен тем, как  будут
восприняты его истории. Повествуя о делах удивительных и необычайных, он как
бы старался подчеркнуть, что ничего удивительного и необычайного в них  нет,
что цель его поисков не столь уж отличается от целей и задач Системы  и  сам
он, наподобие Скифа, Самурая или Сентября, принадлежит к  некой  межзвездной
Суперсистеме, является ее агентом и полномочным эмиссаром.
   Таковым был его статус, если определять его в земных терминах; и Скиф уже
собирался успокоить своего компаньона, сказав, что теперь ему все понятно  и
что он не считает телгского Наблюдателя  коварным  инопланетным  чудищем,  а
готов рассматривать его как союзника и коллегу. Но тут за спинами  путников,
в высокой траве, раздался  шорох,  а  затем  над  ними  взметнулась  большая
ременная сеть. Не успел Скиф выхватить  оружие,  как  был  повержен  наземь,
спеленут и связан; жуткие маски склонились над  ним,  а  перевернутая  лодка
багровой луны, будто символ поражения, плыла в вышине, насмешливо  покачивая
днищем.
   * * *
   Коготь проволок его вокруг костра, не  скупясь  на  зуботычины  и  пинки.
Резким ударом о барабан Тха остановил танец, и теперь разгоряченные  шинкасы
сгрудились за спиной вождя, не выпуская  из  рук  своих  ножей  и  маленьких
топориков. Маски их чуть подрагивали, и Скифу казалось, что они  ухмыляются,
предвкушая новое развлечение.  От  воинов  разило  потом  и  кислым  запахом
хмельной пеки.
   Цепь дернулась вверх, ошейник врезался в челюсть, заставив Скифа  задрать
голову. Он стоял перед Гиеной Тха в унизительной позе, согнувшись и  вытянув
связанные руки ниже колен; ремень, соединявший запястья со  щиколотками,  не
позволял выпрямиться.
   Тха, на редкость упитанный среди своего сухощавого  воинства,  поерзал  в
седле толстым задом и оттянул двумя пальцами отвислую  нижнюю  губу  -  знак
удивления, принятый среди шинкасов. Он не смотрел на пленника, видно, считая
его недостойным ни взгляда, ни  плевка;  узкие  щелочки  меж  припухлых  век
уставились на Когтя, лицо перекосила гримаса раздраженного недоумения.
   - Что надо? - пропыхтел вождь. - Зачем твой тащить сюда этот падаль? Этот
бледный вошь?
   На  следующий  день  после  пленения  Скиф  выяснил,  что  язык   степных
разбойников ничем существенным не  отличается  от  наречия  амазонок.  Слова
оказались теми же самыми, но было их гораздо меньше, если  не  вспоминать  о
ругани; кроме того, глагольные формы отсутствовали напрочь. "Такие изыски, -
размышлял Скиф, - не для шинкасов; под толстыми их черепами  не  наблюдалось
изобилия мыслей. Они думали о вещах  понятных  и  простых  -  о  женщинах  и
лошадях, о драках, пьянках и жратве, о набегах и добыче, о золоте и серебре,
о пленниках, коих  ару-интаны  обращали  в  покорных  сену.  Пожалуй,  самым
отвлеченным   соображением   являлась   идея   о   собственном   величии   и
непобедимости, сидевшая в темени всякого шинкаса словно гвоздь в доске; свои
победы они считали естественной закономерностью,  а  поражения  -  происками
злобного Хадара, нечистого и завистливого божества..."
   Скиф, руководствуясь этой доктриной, надеялся, что вызов его не останется
без ответа.
   Его охранник, сжимая в одной руке цепь, а в  другой  -  огромную  секиру,
вытянулся перед вождем.
   - Мутноглазая зюла говорить: убить  шинкас!  Любой  шинкас!  Любой  воин!
Убить без топора, без меча, без ножа. Ткнуть пальцем - и убить! Плюнуть -  и
убить! Ха!
   Гиена почесал толстую щеку и ухмыльнулся.
   - Зюла - ядовитый тварь. Ядовитый слюна! Вдруг плюнуть - убить, а? Убить!
Семь ног Хадара! Быть Коготь - нет Когтя!
   Выпустив цепь, Коготь поднес грязную ладонь к губам Скифа. Пальцы у  него
были толстые,  с  обломанными  ногтями;  кожа,  покрытая  валиками  мозолей,
напоминала древесную кору.
   - Плюнуть! - рявкнул он. - Плюнуть! Скиф плюнул, и шинкас с торжествующим
видом вытер ладонь о голый живот.
   - Коготь не умирать! Коготь брать нож, резать глотку длинноносой крысе!
   Воины за спиной Тха одобрительно загалдели, а сам князек  в  задумчивости
принялся  оглаживать  то  свое  ожерелье,  то  отвислую  щеку,  то   рукоять
торчавшего  за  поясом  меча.  Меч  этот  был  Скифу  отлично  знаком:   его
драгоценная  катана  в  черном   лакированном   футляре,   ставшая   добычей
победителей, а с ней и охотничий нож, кисет с золотом и  пуговицы  с  пижамы
Джамаля.  Всем  остальным  шинкасы  побрезговали,   оставив   в   траве,   у
прогоревшего кострища, рюкзак, консервы, лазер, компас и прочее добро.  Скиф
полагал,  что,  не  ведая  назначения  этих  предметов,  дикари   сочли   их
бесполезными и недостойными  называться  добычей.  Его  скрутили  ремнями  и
подвергли обыску, быстрому и не слишком тщательному, ибо понятия о  карманах
у шинкасов  явно  не  было.  Пластинка  Стража,  висевшая  под  рубахой,  не
возбудила их алчности, не нашли они и проволоку  в  комбинезонной  лямке,  и
плоскую коробочку, прощальный дар дяди Коли.
   Тха наконец принял решение. Повернувшись к  Скифу,  он  дважды  ударил  в
барабан и с важностью произнес:
   - Твой хочет драться? Твой будет драться. Шинкас смотреть и  думать:  вот
кафал кусать пирга! Очень весело! Ха-ха!
   Кафалами  у  шинкасов  звались   те   безобидные   длинноухие   создания,
полукролики-полукрысы, на которых Скиф с Джамалем охотились в амм-хамматских
степях и лесах во время прошлого визита. Что касается пиргов, то они внушали
степным разбойникам опасливую ненависть, так как хищников сильнее и страшнее
их в степи не водилось. Впрочем, сила, ловкость и едва  ли  не  человеческий
разум пиргов пользовались у шинкасов уважением - в той мере, в которой  этот
дикий народ мог испытывать подобное чувство. Судя  по  репликам,  услышанным
Скифом, пирги являлись Белыми Родичами - уже знакомыми ему степными  тиграми
с белоснежной шерстью, заключившими союз с племенем Сийи ап'Хенан.
   - Твой драться с Пискун? - спросил Тха. - Или с Две Кучи?
   Это предложение было откровенным оскорблением:  двое  названных  являлись
слабейшими бойцами, самыми распоследними, самыми тощими, самыми грязными  во
всей орде и почти не имевшими украшений. Скиф презрительно сплюнул:
   - Пирг не давит хиссапов!
   - Пирг? Твой - пирг? - Гиена в изумлении  оттянул  губу.  Сейчас  он  был
особенно похож на жабу, на  толстую  коричневую  жабу,  внезапно  потерявшую
девственность. Его широкий безгубый рот приоткрылся, жирные щеки затряслись.
- Хо-хо! Хо-хо-хо! Ну,  мой  поглядеть!  Скоро  поглядеть!  Твой  драться  с
Дырявый. Дырявый - сильный воин!
   Этот шинкас был обязан своей кличкой рваному отверстию, зиявшему в  щеке,
сквозь которое просвечивали  зубы.  Скиф  полагал,  что  эта  дыра  являлась
напоминанием о встрече с  амазонками,  а  точнее,  с  длинным  копьем,  коим
воительницы  владели  с  поразительной  ловкостью.  Дырявому  еще   повезло:
копейный наконечник лишь взрезал плоть от нижней челюсти  до  скулы,  вырвал
клок мяса и скользнул над плечом.
   С пренебрежительной усмешкой Скиф ткнул пальцем в щеку.
   - Дырявый - плохой воин! Женщина победить Дырявый. Женщина проколоть  его
копьем! Я - мужчина! Я не буду с ним драться.
   Видимо, его предположение оказалось верным: Тха побагровел и  раздраженно
стукнул в барабан.
   - С кем твой драться, отрыжка Хадар? Мой слушать тебя и  думать:  твой  -
прямо Кондор Войны, как Шаммах! Много болтать, а?
   - Я хочу драться с ним! - Скиф мотнул головой в сторону Когтя. -  С  этим
вонючим хиссапом!
   - Хей-то! Пожрать твой Хадар!  Коготь  -  лучший  воин!  Луна  не  успеть
подняться, он кушать твою печень! И  твой  говорить,  что  взять  Когтя  без
оружия? Без ножа, без топора?
   - Взять, - подтвердил Скиф. - Я взять Когтя, отправить его  к  Хадар,  ты
отпустить меня, отпустить моего друга, отдать мой меч. Хорошо?
   - Там посмотреть. - Гиена почесал жирные  складки  на  шее.  -  Пока  мой
глядеть, как твой плясать с Коготь, и смеяться. Сильно-сильно смеяться! - Он
повернулся к Когтю и отрывисто приказал: - Резать ремень! Брать нож!
   Шинкас, сопевший за спиной Скифа, полоснул клинком ремни, и  тот  наконец
выпрямился, разминая запястья. Руки были свободны, и ноги тоже; кровь  снова
пульсировала в пальцах, покалывая их острыми иголочками. Харана, бог с жалом
змеи, верный Скифов хранитель, молчал;  значит,  судьба  не  сулила  ему  ни
поражения, ни серьезной раны.
   - Дерьмо ксиха! - прошипел Коготь, натягивая на лицо кожаную маску, столь
же страшную, как собственная его физиономия. - Дерьмо  ксиха!  Мой  спустить
шкура, весь шкура с хиссап! Твой не стать сену, но арунтан не  обижаться  на
Когтя, Коготь поймать других хиссап, других зюла, привести арунтан!  Арунтан
давать Коготь много сладкий трава.
   Не слушая его злобного бормотанья, Скиф  продолжал  массировать  руки.  С
ногами все было уже в порядке; он подпрыгнул несколько  раз,  потом  обмотал
цепь вокруг шеи, закрепив конец ее под ошейником. Его противник потянулся  к
торчавшей за поясом рукояти ножа.
   - Э, нет! Пусть бьется секирой, - произнес Скиф, оборачиваясь к костру  и
пытаясь разглядеть лицо Джамаля. Встревоженный князь приподнялся на коленях,
остальные пленники тоже зашевелились, вырванные  из  обычной  своей  апатии.
Никто из них добрых чувств к шинкасам не питал, а к Когтю - особенно.
   - Биться топором? Большим топором? - Рука Гиены вновь потянулась к нижней
губе. - Нехорошо! Слишком быстро! Раз - и Коготь снять твой  глупый  голова!
Не успеть повеселиться! Нож лучше.
   - Топор, - настаивал Скиф.
   Тха в раздумье помял отвислую щеку.
   - Коготь - топор, твой - нож, - наконец распорядился он. - Так интересно.
Топор - тяжелый, медленный, нож - легкий, быстрый. Твой, длинноносый  крыса,
быстро бегать, мой воины стеречь, чтоб не убежать совсем. - Он махнул  рукой
Клыку, и тот поднял свой лук и колчан.
   - Пусть он оставит нож себе, - сказал Скиф, плюнув Когтю под ноги.
   - Твой драться голой рукой? Мой говорить  -  нельзя!  Шаммах  не  велеть!
Шаммах тоже хотеть повеселиться! Долго повеселиться!
   Шаммах, бог Чистого, почитаемый в облике огромного степного кондора,  был
кровожаден и неуступчив, так что спорить тут не приходилось.  Рванув  зубами
комбинезонную   лямку,   Скиф   вытащил   заточенный   обрезок    проволоки,
продемонстрировал его Гиене и пояснил:
   - Я биться этим. Вместо ножа.
   Неожиданно вождь шинкасов согласился. На его жирной физиономии расплылась
ухмылка, глаза  превратились  в  две  крохотные  щелочки,  ладонь  легла  на
барабан, пальцы дрогнули, выбивая короткую дробь.
   - Не спешить, - сказал он, взглянув на  Когтя.  -  Не  спешить,  безногий
ящерица, или  мой  закопать  твой  в  землю.  Дать  бледный  вошь  побегать.
Побегать, хо-хо!
   Барабан отрывисто грохнул, и бойцы начали сходиться.
   Озирая рослую фигуру Когтя, Скиф перебирал в уме  все  способы,  которыми
мог прикончить этого дикаря. Их, изобретенных на Земле за пару  тысячелетий,
насчитывался не один десяток;  одни  годились  в  групповой  схватке,  когда
предстояло сражаться с несколькими противниками, другие  шли  в  ход  против
воина в броне, против всадника или человека с огнестрельным оружием,  третьи
- когда противостоял равный по силе враг, мастер  рукопашного  боя.  Коготь,
разумеется, таким мастером не был; полагаясь на  свой  топор  и  тупую  мощь
мускулов, он двигался с небрежностью дворняги, собиравшейся запустить  клыки
в цыплячье горло.
   Но массивная секира шинкаса, и длинный нож, и свисавший с  пояса  кистень
не значили сейчас ничего.  Как  говорил  Кван  Чон,  сингапурский  наставник
Скифа,  неуклюжий  меч  только  щекочет  воздух.  И  еще  он  говорил,   что
смертоносным  оружием  может  стать  любой  предмет  -  карандаш  или  остро
заточенная палочка, шнурок, игла, свернутый особым  образом  бумажный  лист,
шелковая нить... Но самым грозным и страшным орудием  убийства  являлся  сам
человек. В то же время он был уязвим в сотне мест; его глаза,  ноздри,  рот,
уши; виски, нервные центры и  кровеносные  сосуды  позволяли  закончить  бой
одним ударом или  превратить  врага  в  инвалида  на  веки  вечные.  Древнее
искусство ходу коросу, умение убивать обнаженной рукой, ценилось Кван  Чоном
превыше всего; он поучал, что ладонь надежней стального клинка, а быстрота и
ловкость важнее защитной брони.
   Живот  Когтя,  поднявшего  топор   над   головой,   был   открыт.   Одним
стремительным выпадом Скиф мог  проколоть  шинкасу  печень,  пробить  сквозь
брюшину позвоночник, быть может, достать до сердца...  Но  Тха  -  Полосатая
Гиена и Шаммах - Кондор Войны желали насладиться редким зрелищем,  и  потому
Скиф подпрыгнул, перевернулся в воздухе и  отпечатал  подошву  башмака  чуть
ниже ребер Когтя, угодив врагу  в  солнечное  сплетение.  Он  не  стал  бить
носком, такой удар мог отправить Когтя к Хадару раньше времени.
   Шинкас покачнулся, но устоял на ногах;  из-под  маски  донеслось  гневное
рычание, потом огромный топор обрушился на  Скифа.  Но  там,  где  сверкнуло
стальное лезвие, была лишь одна пустота.
   - Торопишься,  хиссап!  Так  мы  побегать  не  успеем,  -  заметил  Скиф,
перемещаясь к границе светового круга. Теперь багровый  диск  встававшей  на
востоке Миа был у него за спиной, а шинкас находился  перед  самым  костром.
Пламя  немного  слепило  Скифа,  но  имелись  в  этой  позиции  и  кое-какие
преимущества. В конце концов разделаться  с  Когтем  -  не  главная  задача;
важней удивить толстую жабу, восседавшую на  трех  седлах  с  чашей  пеки  в
руках. Удивить, а еще лучше - напугать!
   Скиф пал на землю, перекатился, поджал  ноги  к  груди,  ударил  ступнями
шинкаса по коленям. Тот рухнул на спину в  двух  шагах  от  пылающего  огня.
Маска задралась на лоб, приоткрыв распяленный в вопле рот, топор  отлетел  в
сторону, и какую-то долю секунды Скифу  пришлось  бороться  с  искушением  -
подхватить секиру да и обрушить ее на башку Тха и грязные шеи его  воинства.
Но их было много, слишком много -  даже  для  бойца,  владевшего  искусством
рукопашной схватки. О  луках  тоже  не  стоило  забывать:  пользоваться  ими
шинкасы умели.
   Под их выкрики и волчий вой Скиф поднялся и  отступил  к  краю  светового
круга. Тха, покинув свое высокое  сиденье,  потрясал  кулаками;  глотка  его
извергала брань, щеки налились кровью.
   - Моча хиссапа, блюющий кафал, гнилая плесень!  Твой  перепить  пеки,  а?
Твой не  стоять  на  ногах,  вонючий  ксих?  Твой  не  держать  топор?  Твой
спотыкаться, как жеребая кобыла? Недоумок, мокрица,  падаль,  отродье  зюлы!
Забрать твой Хадар! Забрать в Великую  Паутину,  пожрать  сердце  и  печень,
выколоть глаза, набить брюхо дерьмом!
   - Подожди ругаться, толстозадый, - сказал Скиф, - может, твой ублюдок еще
меня прикончит. Луна ведь только поднимается. Мы...