и в самом деле  была  живой,  оголодавшей,  как  полярный  волк.  Тело
погрузилось на дно ванны, и тут же в воздухе зазвучала долгая тоскливая нота
- словно некий невидимый музыкант готовился наиграть  на  флейте  похоронную
мелодию. Туман уплотнился,  серым  саваном  спеленал  мертвеца,  походившего
теперь на мумию в неряшливых обертках из старого папируса, затем звук смолк,
исчез вместе с телом. Ни костей, ни обрывков одежды, ни пуговиц... Ничего!
   Дядя Коля, следивший за погребальным обрядом с порога,  крякнул,  поскреб
щетинистую щеку и пробормотал:
   - Это ж они для нас приготовили, поганцы!  Сучьи  дети!  Чтоб,  значитца,
кинуть в  корыто,  за  цепку  дернуть  и  в  отход  спустить!  Ну,  мудрецы,
бляха-муха! Слушай, Нилыч, - он  повернул  к  Сарагосе  слегка  побледневшее
лицо, - давай-ка всех этих хитрожопых в их же  дерьмо  и  перекидаем!  Самое
место, а?
   Но куратор только покачал головой, медленно  отступая  назад  и  тесня  к
дверному проему Снайпера. Зеленая щель, рассекавшая стену, сделалась  тоньше
волоса и стала теперь наливаться пронзительным зловещим блеском. Вдруг  края
ее  бесшумно  сомкнулись,  и  изумрудное  сияние  исчезло;   неяркий   свет,
исходивший от стены, тоже погас; ее поверхность сморщилась, потекла вниз,  к
полу,  обнажая   первозданный   карельский   гранит.   Пропала   сферическая
вмятина-сосалка, разредился, растаял  сизый  туман,  словно  впитанный  дном
ванны, и само это  углубление  тоже  смялось,  как  пластилиновая  формочка,
расплылось, рассыпалось в порошок.  Теперь  напротив  двери  серела  обычная
каменная стена, неровная и трещиноватая, без всяких  следов  обработки.  То,
что покрывало  ее  пять  секунд  назад,  обратилось  в  тонкий  слой  праха,
устилавший пол.
   Дядя Коля издал невнятный возглас и ринулся на крыльцо.  Через  мгновение
куратор вновь услышал его крик -  что-то  там  про  бляху-муху  и  проклятых
оглоедов, умыкнувших хитрые фитюльки. Он выглянул  в  дверь  и  увидел,  что
"механик", яростно потрясая кулаком, склонился над кучкой сероватой  пыли  -
то было все, что осталось от синеватых стерженьков. Итак, если  сбросить  со
счетов мужичонку, проглоченного сизой мглой, результат  равнялся  пятнадцати
трупам: дюжина чужих - добыча, трое  своих  -  потери.  Больше  не  осталось
ничего.
   Кивнув Снайперу на дверь, Сарагоса перешагнул порог, спустился с крыльца,
подошел к слидеру и щелкнул тумблером на щитке связи. Операция  завершилась,
и сейчас, несмотря на гибель трех  агентов,  он  был  склонен  оценивать  ее
положительно И дело тут заключалось  не  в  количестве  утихомиренных  навек
зверей алчущих, лежавших рядком в траве с выпученными глазами; главное - то,
что он увидел сам, о чем мог рассказать. О гравитационных метателях, о сизом
тумане, поглощающем кости и плоть, о нише-сосалке, о зеленой щели - об окне,
в которое, возможно, кто-то  успел  ускользнуть.  Не  таинственный  ли  граф
Калиостро, господин и повелитель этой чертовой дюжины боевиков?..
   Интересно, подумал куратор, вытягивая из щитка микрофон, много  ли  таких
зомби с упругими хлыстами за пазухой бродит по городу?  Десяток?  Сотня?  Во
всяком случае, атарактов, напавших на него две недели назад, среди убитых не
было. Значит, оставались и другие! Где? Сколько?
   Он вызвал Стилета, велел дать отбой Винтеровым "эвакуаторам",  затем,  не
сообщая о потерях, приказал, чтобы  дежурный  связался  с  точкой  "Три",  с
группой техобслуживания, - на предмет отправки двух крытых фургонов. Фургоны
были большими, и, чтоб перевезти погибших, хватило бы и одного, но  Сарагосе
не хотелось валить своих мертвецов на смрадную груду зомби.  Или  атарактов?
Размышляя над этим, он вслушивался в быстрый говорок  Стилета,  повторявшего
приказ. Потом дежурный агент словно бы запнулся, кашлянул и произнес:
   - Тут, Пал Нилыч, вести для вас пришли... Что по "ви-ти",  что  прямо  на
компьютер... Я не в курсе, но думаю, что люди ваши рапортуют -  из  тех,  из
наблюдающих. Передают, что несчастье случилось... да еще вот имена...
   - Имена? - вскинулся куратор. Предчувствие беды  кольнуло  его.  -  Какие
имена?
   - Странные, - доложил Стилет. - Монах, Кликуша, Профессор...  Догал...  и
еще...
   Сарагоса слушал, и лицо его покрывалось бледностью. Когда Стилет  замолк,
он некоторое время постоял словно бы в отупении,  даже  не  пытаясь  оценить
серьезности своих потерь, потом прочистил горло и буркнул:
   - Сделать так: фургоны пусть выезжают, а на всех точках - задраить люки и
лечь на дно! Передашь  -  приказ  эс-ноль-первого!  Чтобы  чужих  близко  не
подпускали! Особенно типов с этакой оловянностью во взоре..  Понял,  нет?  -
Куратор со свистом втянул воздух, чуть попахивавший слезогонкой и дымарем. -
И вот что еще, Стилет. Скажи  Доктору,  пусть  вызовет  Скифа.  Одного,  без
клиентки! И срочно!
   Он сунул микрофон в гнездо и повернулся к Самураю  и  Сентябрю,  тащившим
чье-то бессильно обвисшее тело. "Зря я не взял Скифа с собой, - мелькнуло  у
него в голове. - Зря!"
   Глава 24
   Вне Земли, мир Фрир Шардис,
   ночь со второго на третий день
   Прикрыв дверь пузыря и запечатав ее Стражем, Скиф двинулся  по  коридору,
который петлял, словно  удав,  чарующий  жертву  гипнотическим  танцем.  Тут
нельзя было увидеть ни одной прямой линии,  ни  единой  ровной  поверхности:
округлые стены мягко перетекали в потолок, где сферические ниши чередовались
с более мелкими эллипсоидальными вмятинами; пол,  покрытый  рябью  крохотных
волн, вдобавок то слегка выгибался почти незаметным глазу горбом, то шел под
уклон, то исчезал в  углублении,  засыпанном  землей  и  засаженном  яркими,
напоминавшими красные  лилии  цветами.  Шагать  по  этой  странной  вьющейся
дорожке было тем не менее удобно, и  Скиф  шел  с  приличной  скоростью,  не
забывая поглядывать по сторонам.
   Наступила ночь, но луны еще не взошли. За  гигантским  куполом  Куу-Каппы
еще парила тьма, в  которой  редкими  проблесками  посверкивали  звезды,  но
здесь, в коридоре, света хватало. Его стены и потолок переливались  неяркими
сполохами, напоминая покрытый перламутром свод  раковины-жемчужницы;  чистый
оттенок розового переходил в блекло-золотой,  потом  в  салатную  зелень,  в
бирюзовый цвет и, наконец, в спокойные отблески лилового.  Свечение  стен  и
потолка было спокойным, приглушенным и чуть мерцающим, и Скифу, одолевавшему
поворот  за  поворотом,  казалось,  что  он   погрузился   внутрь   огромной
расплескавшейся в воздухе радуги.
   Его пальцы скользнули по стене. Странное вещество! Теплое и в то же время
прохладное;  шероховатое,  пористое  -  и  скользкое;  твердое  и   как   бы
поддающееся  нажатию  ладони...  Орикаст,  как  называли  его   в   Шардисе;
универсальный  и  почти  вечный  материал,  из  коего  строили  титанические
городские  купола,  причалы,  грузовые  и  пассажирские  субмарины,  флаеры,
орнитоптеры, дамбы... Пожалуй, если не считать уулов,  он  был  единственным
шардисским достижением, представлявшим ценность для земной  цивилизации.  Но
хотя  Сентябрь  и  Сингапур  не  раз  привозили  образчики  орикаста,   хотя
расшифровка его состава и  структуры  не  представляла  для  химиков  особых
проблем, воспроизвести это сияющее чудо не удалось. Специалисты, именовавшие
его вспененным алмазом, не  могли  представить,  какие  физические  процессы
загнали атомы водорода в прочнейший углеродный каркас, не ослабив  при  этом
получившийся материал, но сделав его пластичным при  сравнительно  невысокой
температуре и пригодным для  обработки.  Как  понял  Скиф  из  просмотренных
позавчера файлов, тайна заключалась не в химическом составе  орикаста,  а  в
технологии его производства. Впрочем, и тайны-то никакой не было -  в  любой
из визитов в Шардис не составляло труда откопать нужные сведения в  памятных
машинах и переписать их в свой серад-уул.
   Пожалуй, в скором времени кто-то этим и займется, подумал Скиф. Кто-то  -
Сентябрь или Сингапур... Но не он! Он, как и обещано Пал Нилычем,  пойдет  в
леса и степи Амм Хаммата... К  розовеющим  на  южном  горизонте  хребтам,  к
городу Двадцати Башен... К Сийе!
   Вспомнив  о  ней,  он  вспомнил  и  о  золотых  амм-хамматских  рощах   с
загадочными куполами, о блеске огромных листьев, о деревьях с корой,  словно
девичья  кожа,  о  запахе...  Запах  падда  ассоциировался  со   смертельной
опасностью, но, когда он выделывал свой лук, все было  иначе...  Да,  иначе!
Тогда слабый аромат бодрил, просветлял  мысли,  вливал  энергию...  Странно!
Запахи от алой пачки, подброшенной Сарагосе, и от духов Ксении тоже казались
слабыми, но отнюдь не бодрили. Почему? Он был уверен, что не ошибся и  узнал
этот сладковатый медвяный аромат, однако чего-то  в  нем  не  хватало.  Быть
может, высоких небес и яркого солнца Амм Хаммата?
   Коридор-удав кончился, Скиф вышел на просторную площадку  под  причудливо
изогнутым  куполом.  С  одной  стороны  в  нее   впадал   десяток   тоннелей
гостиничного комплекса, с другой вытягивались три цветные дорожки: сиреневая
вела  вниз,  палевая  и  жемчужно-серая  взмывали  к  городской  кровле,   к
расположенному на километровой высоте шпилю Куу-Каппы.  Площадь,  украшенная
фонтаном - три гончих птицы с полураспахнутыми крылами,  -  была  безлюдной;
лишь в дальнем ее конце, рядом с небольшим аппаратом обтекаемых форм,  стоял
человек. Скиф пригляделся, махнул рукой и зашагал к нему.  Фонтан,  бесшумно
тянувший вверх три прозрачных стебля, осыпал его волосы водяной пылью.
   - Вы все-таки пришли, дион Сингар!  -  В  сумраке  смуглое  лицо  серадди
напомнило  Скифу  черты  Джамаля.  -  Вы  все-таки  пришли!  Я   начал   уже
беспокоиться... Что, дионна Ксарин не захотела пить вина?
   - Захотела. Только она оказалась крепче, чем мы рассчитывали,  -  буркнул
Скиф и, покосившись на оживленную физиономию Чакары, добавил:  -  Давайте-ка
без дионов, дружище. Вы - Чак, я  -  Сингар,  и  хватит.  Серадди  загадочно
улыбнулся.
   - Я  -  Чак,  вне  всякого  сомнения...  Но  Сингар  ли  вы?  Или  только
сновидение, пригрезившееся бедному Чаку?
   - Дионна Ксарин - тоже сновидение? И ночь, которую вы провели с ней?
   - Ночь... ах, эта ночь! - мечтательно протянул серадди. - Прошлой  ночью,
клянусь милостями Твалы, она показалась мне весьма  и  весьма  вещественной!
Вещественной, мой дорогой Сингар, но не совсем натуральной. Вы знаете, -  он
бросил любопытный взгляд на Скифа, - что у Ксарин  фальшивые  волосы?  Свои,
конечно, тоже есть... есть, да... Но совершенно невероятного оттенка!
   Скиф, проклиная неосторожность клиентки, пожал плечами.
   - Знаю. Мутация  или  странная  игра  природы...  Ксарин,  бедняжка,  так
стесняется!
   - Ну, вспоминая прошлую ночь, я бы этого не сказал, -  произнес  серадди.
Взгляд его вновь подернулся  мечтательной  поволокой,  потом  недвусмысленно
скользнул по шевелюре Скифа.
   - Мои волосы самые натуральные, Чак. Можете подергать.  -  Скиф  наклонил
голову.
   Негромко рассмеявшись, Чакара коснулся кончиком пальца ноздри, украшенной
голубыми жемчужинами, затем хлопнул по сиденью.
   - В путь, мой друг! Что же касается волос... Твала-милостивец! В  них  ли
проблема!
   "А в чем?" - подумал  Скиф,  поудобней  устраиваясь  в  мягком  креслице.
Сиденье, рассчитанное  на  изящных  шардисцев,  показалось  ему  тесноватым;
впрочем, и весь аппаратик, напоминавший каноэ на четырех шаровых опорах, был
миниатюрен, легок и невесом. Чакара, усевшийся впереди,  вставил  в  прорезь
свой серад-уул, поколдовал  над  крохотной  панелькой  управления,  и  каноэ
послушно двинулось к сиреневой дорожке.
   Вниз,  вниз,  вниз...  Они  мчались  по  плавно  изгибавшемуся   пандусу,
пронизывали  гигантские  структуры  Куу-Каппы,  слабо  мерцающие  стены   из
орикаста, расцвеченные вязью шардисских иероглифов, пламеневших сотней ярких
цветов на фоне сотен спокойных и блекловатых оттенков. Дорога  то  ныряла  в
тоннель, огибавший тихие и темные жилые  пузыри,  то  вливалась  в  площадь,
повисшую  на   стометровой   высоте   и   окруженную   феерическим   блеском
административных зданий,  цилиндров  и  сфер,  гантелеобразных  конструкций,
тороидов и вытянутых  вверх  огромных  яиц.  Здесь,  несмотря  на  сияние  и
негасимые огни, тоже царила тишина - город спал,  отдыхая  перед  завтрашним
туром Большой Игры. Временами сиреневая змейка дороги внезапно вырывалась из
плена коридоров и озерного разлива площадей, повисая в  пространстве,  среди
светящихся  колонн,  поддерживавших  другие  такие  же  разноцветные  ленты,
пустые, молчаливые и безлюдные. Они пересекались, скрещивались,  соединялись
и распадались вновь, и легкий аппаратик летел меж ними невесомым  призрачным
мотыльком, стремящимся к лишь ему одному ведомой цели.
   Вниз, вниз, вниз... Промелькнули  и  исчезли  арочные  своды,  ведущие  к
многочисленным  канилли  нижних  ярусов;  откатились  назад  овальные   зевы
тоннелей, по которым можно было попасть к пляжам, причалам яхт и субмарин  и
на внешнюю  галерею,  обнимавшую  гигантский  конус  города.  Дорожка  резко
свернула, потекла в  широкой  трубе,  пересекавшей  Куу-Каппу  с  запада  на
восток. Стенки трубы были прозрачными, и взгляд Скифа бездумно  скользил  по
бесчисленным залам и зальцам ресторанчиков, кафе и баров, по пустым  креслам
и столикам, похожим на два соединенных серединками серпа,  по  чуть  заметно
колыхавшимся   воздушным   занавесям,   полускрывавшим   то   плавную   дугу
театрального  подиума,  то   танцевальную   арену,"то   кольцевой   прилавок
магазинчика, заполненный  высокогорлыми  кувшинами,  статуэтками,  вазами  и
прочей дребеденью, соблазнительной для туристов всех миров и во все времена.
   Прозрачный тоннель окончился, и каноэ  устремилось  к  внешним  городским
вратам. Врат, впрочем, как таковых не было;  была  эллипсоидальная  арка,  в
которую, казалось, мог проплыть авианосец. Каноэ скользнуло  в  нее,  словно
сардинка в пасть кашалота, и над Скифом  распростерлись  темные  небеса.  На
востоке уже разгоралось неяркое зарево - восходила Первая Луна.
   - Храм Твалы - на прибрежной  косе,  -  нарушил  молчание  Чак,  повернув
голову. - Древний храм, еще из камня... Он старше Куу-Каппы в десять  раз...
или в двадцать, кто знает? Возможно, даже в Приполярных краях и  на  Пологих
перевалах слышали о нем?
   - Возможно, - произнес Скиф. Намеки серадди делались все  откровенней,  и
он с неохотой  ощупал  ребристую  рукоять  лазера,  торчавшую  под  рубахой.
Впрочем,  ему  не   понадобилось   бы   оружие,   если   б   любопытство   и
проницательность Чакары перешли допустимый предел: один удар, по шее  или  в
висок, и труп можно спускать  в  море.  Но  делать  этого  Скифу  совсем  не
хотелось.
   Дорога теперь была не сиреневой, а серой - редкий случай для Шардиса, где
предпочитали ласкающие взгляд  цвета.  Она  тянулась  по  каменному  гребню,
выступавшему  из  вод  морских  хребтом  задремавшего  на  дне  исполинского
ихтиозавра; первозданная скала, первый природный камень, который Скиф увидел
в этих краях. Впереди  гребень  расширялся,  образуя  площадку,  окаймленную
невысокими, сглаженными временем и ветрами  утесами.  Дюжина  цилиндрических
светильников бросала скупые блики на пористую  бурую  поверхность  скал,  на
выложенный  базальтовой  плиткой  пол.  Кровля  в  этом  странном  святилище
отсутствовала, а стены заменяли омытые водами да опаленные солнцем валуны.
   Каноэ замерло у края площадки. Теперь Скиф разглядел, что на ней  нет  ни
статуй божеств, ни алтарей, ни каких-либо иных признаков  священного  места.
Лишь посреди возвышался каменный  парапет  из  четырех  сложенных  квадратом
блоков - ограждение колодца или маленького бассейна,  единственного  символа
Удачи и Судьбы. Блоки были изукрашены иероглифами, не столь  округлыми,  как
современные,  а  скорей  угловатыми  и  грубыми,  выбитыми,  быть  может,  в
тысячелетнюю старину.  Надпись  на  ближайшем  камне  гласила:  "Жизнь  дана
многим,  удача  -  избранным".  Скифу  припомнилось,  что  и  майор  Звягин,
незабвенный комбат, толковал о том же: "Удачник - что  патрон  с  серебряной
пулей в пулеметной обойме".
   Он приподнялся на руках, перебросил  ноги  через  бортик,  встал,  обошел
вокруг колодца. Тут были еще три изречения: "Выбери любую  из  ста  дорог  и
придешь к своей судьбе", "Счастье нельзя заслужить или вымолить; его  даруют
только боги", "Счастливый - значит, достойный". Скиф, одобрительно покачивая
головой, прочитал каждую надпись, поглядел на темное зеркало воды, застывшей
в бездонной глубине. Чакара, улыбаясь и поглаживая ноздри, следил за ним;  в
темных глазах серадди серебристыми искорками отражались звезды.
   - Вчера Девять Сфер не принесли мне удачи, - сказал  он,  сняв  серьгу  в
виде крохотного серад-уула. - Но всякий, кто приходит сюда,  должник  Твалы,
дарующего нам счастливые мгновения, - не сейчас, так в  грядущем.  Пусть  же
примет он эту жертву и будет благосклонен ко мне!
   Чак наклонил ладонь, и крохотный золотой квадратик,  соскользнув  с  нее,
без всплеска канул в темную воду колодца. Такова традиция,  сообразил  Скиф,
шаря в карманах в поисках чего-нибудь подходящего. В одном был сплюснутый  с
боков цилиндрик,  запасная  батарейка  для  лазера,  в  другом  -  платок  и
расческа. Наконец под ними,  в  самом  углу,  он  нащупал  нечто  твердое  и
округлое, с выпуклым знакомым рельефом с обеих сторон.
   Монетка... Затерявшаяся в кармане монетка... Ничтожный дар  для  божества
удачи! С другой стороны, если припомнить, откуда этот блестящий кружок попал
на Шардис...
   Скиф склонился над темным зеркалом воды и, призывая милость Твалы, принес
свою жертву. Быть может, это шардисское божество обреталось во многих мирах,
в реальности и во сне, под  разными  именами,  в  бесчисленных  ипостасях  и
инкарнациях? Быть может, на планете  Земля  его  называли  Хараной?  Что  ж,
подумалось Скифу, Харана заслужил его благодарность. И давно!
   Машинально огладив полоску старого шрама на предплечье, он  повернулся  к
Чаку. Тот уже сидел на каменном барьерчике, поглядывал на восходившую луну и
будтр бы размышлял,  с  чего  начать  разговор.  Следы  недавнего  оживления
стерлись с его лица; теперь оно было отмечено печатью серьезности и грусти.
   - Жизнь - как этот колодец с темной водой, - наконец произнес  Чакара.  -
Мы опускаем туда руку; шарим вслепую на дне, что-то  достаем...  Олорто  или
унузу, ашара или эйсэшэт, как в игре в Девять Сфер... Кому суждены  удачи  и
радости, кому - горести и забвение,  кому  -  любовь,  кому  -  ненависть  и
беды... Судьба! Немногие способны ею управлять! Такие люди - редкость,  друг
мой Сингар. Люди со зрячими руками... ведающие, что берут - там, в  глубине!
- Он склонился над темным зевом колодца, помолчал и вдруг негромко произнес:
- Может, вы, Сингар, пошарите в колодце Твалы,  раздобыв  что-нибудь  и  для
меня?
   - Как поделиться счастьем и удачей? - Скиф пожал  плечами.  -  Если  б  я
мог!.. Но боюсь, что это нереально, Чакара.
   - В других местах - согласен! Но Шардис -  приятное  исключение,  Сингар,
приятное исключение. У нас, - он как бы  подчеркнул  это  "у  нас",  -  есть
точная мера удачи и способ обнаружить ее избранников. Большая Игра... Тот же
колодец,  заполненный   влагой   вероятного,   дымом   возможного,   туманом
случайного... Но хотя никто не ведает предпочтений судьбы,  они  существуют,
друг  мой,  существуют!  Вопреки  закону   больших   чисел,   вопреки   всем
статистическим закономерностям!
   - Вы в этом уверены? - спросил Скиф.
   - Уверен ли я! - Брови Чакары взлетели вверх. - Мы, серадди,  работаем  с
памятными машинами десятки лет, а в  письменных  хрониках  можно  проследить
результаты Большой Игры за пару веков... Кому же знать, как  не  нам!  -  Он
покачал головой, словно подтверждая сказанное.  -  Есть  люди,  дорогой  мой
Сингар, угадывающие девять раз из десяти - так, словно их  и  в  самом  деле
направ