. Сарагоса грузно заворочался на переднем сиденье,  вывернул
голову на короткой мощной шее, оглядел своих сотрудников.
   - Объясните ему, парни... ты, Сергей... Видишь, не верит сержант! Думает,
мы шутки шутим. Сингапур негромко кашлянул.
   - Представь, Кир, человека с  маниакально-депрессивным  психозом.  Такому
типу чудится, что теща намерена его отравить... или, скажем, что мафия  идет
по его следам... или ЦРУ, ФРС, или инопланетные пришельцы... Представил?
   Скиф пожал плечами.
   - Ну, положим.
   - А еще человеку может помниться,  что  он,  скажем,  волк.  Волк,  барс,
тигр-людоед... Такое случается из-за болезни - самовнушение, очень  стойкое,
длительное. А бывает, что человек здоров,  но  внушение  действует  извне  -
нечто вроде сглаза, порчи, наложенной колдуном...
   - Гипнотизером, - добавил Сентябрь. - Вроде тех, что у нас на точке "Два"
от запоев лечат.
   Ровный баритон Сингапура не  изменился;  он  продолжал,  будто  не  слыша
реплики приятеля:
   - Если внушение очень сильное, оно ломает некий барьер  сопротивляемости,
разный  у  разных  людей.  За  ним  -  полная  или   частичная   психическая
трансформация. Человек внешне остается человеком, но временами - или  всегда
- воображает себя волком, кровожадным волком, и ведет себя как волк. В  часы
затмения он зверь, понимаешь? Зверь! Вот тебе и оборотень,  Кирилл.  Вампир,
вервольф, вурдалак!
   - Граф Дракула, - подсказал Сентябрь.
   - Ну, не волки же  подбросили  Пал  Нилычу...  -  начал  Скиф  и  осекся.
Пожалуй, слова эти были лишними; откуда он ведал, положено или  не  положено
прочим инструкторам знать про красную коробочку?
   Но Сарагоса лишь кивнул массивной головой.
   - Не волки, разумеется! Другого сорта были оборотни... Зомби, или  эти...
атаракты, как их Догал называет!  Ну,  ничего  -  Шеф  пристукнул,  огромным
кулаком по колену. - Ничего! Туман: редеет, племяннички!
   "Про какой это он туман?" - мелькнуло у Скифа в  голове,  но  Пал  Нилыч,
опять повернувшись к нему, спросил:
   - Ну, а что думаешь про Догала? Про усатого моего знакомца?
   С ответом Скиф помедлил. Что, в самом деле, мог  он  думать  про  Догала?
Наркоман...  Наркоман,  испробовавший  какого-то  нового  и  особо   гадкого
зелья... Возможно, доставленного прямиком из Амм Хаммата. Почему бы  и  нет?
Граф Калиостро, таинственный Догалов Хозяин, мог оказаться вторым  Доктором,
ибо редкие вещи в мире существуют в единственном числе; выходит, и  странный
дар красноглазого экстрасенса монополией в принципе не был.
   Но мысли эти Скиф затаил про себя, а вслух произнес:
   -  Крутовато  вы  с  ним  обошлись,  Пал  Нилыч...  Круто!  Больной  ведь
человек...
   - Был человек, да, похоже, весь вышел, - отрезал Сарагоса, вперив в Скифа
пронзительный взгляд. - Ты ведь не думаешь, парень, что я бандит? Что все мы
здесь уголовники и рэкетиры, э?  И  что  служишь  ты  не  в  добропорядочной
медицинской фирме, а у каких-нибудь "тамбовцев" или "казанцев"?
   Смешливый Сентябрь снова  фыркнул,  а  Скиф  благоразумно  промолчал.  Но
вопросы шефа вроде бы и  не  требовали  никаких  ответов,  так  что  тишина,
воцарившаяся в просторном салоне "Лексуса",  казалась  вполне  естественной,
без тени напряженности или недоверия. Чуть слышно  урчал  мотор,  обтекаемый
приземистый  корпус  слидера  скользил  над  асфальтом   подобно   призраку,
всплывшему из невских туманов, мерцал на небе остроконечный  месяц...  Белая
питерская ночь была прекрасна, но  Скифа  вдруг  охватила  тоска  по  другим
небесам, по тем, на которых кружили в хороводе  три  луны,  играя  в  прятки
среди облаков и ярких чужих звезд с неведомыми странными именами.
   "Сийя, Сийя! - подумал он. - Скоро! Скоро я вернусь к тебе!"
   Глава 20
   Земля, разные места,
   начало августа 2005 года
   Доктор Хорчанский плотно притворил дверь  своего  крохотного  кабинетика,
затем,  с  минуту  поколебавшись,   запер   ее   на   ключ.   Пожалуй,   эта
предосторожность была излишней. Его дежурство  закончилось,  и  в  ближайшие
двадцать четыре часа он мог  находиться  где  угодно  -  в  своей  городской
квартире, на даче или тут,  в  клинике.  Однако  привычка  к  пунктуальности
победила. Двенадцать лет  доктор  Хорчанский  занимался  весьма  неприятными
патологиями, и среди людей, которых ему доводилось лечить,  были  всякие,  в
том числе и довольно агрессивные, с коими приходилось держаться начеку.  Это
приучило его к осторожности.
   Постояв в раздумье у своей рабочей конторки,  он  обогнул  ее,  с  трудом
протиснувшись между краем стола и шкафом, и сел. Креслами и стульями  он  не
пользовался, предпочитая тому и другому высокий медицинский табурет, который
позволял с комфортом расположить локти на столе,  а  это,  в  свою  очередь,
являлось немалым удобством, когда он делал записи или работал  с  больничным
терминалом, стоявшим на конторке слева. Но сейчас терминал был выключен и на
столе не лежало ничего лишнего - ни  распечаток  с  историями  болезней,  ни
блокнота с заметками, ни диктофона. Обозрев ровную поверхность  под  толстым
стеклом, доктор Хорчанский сдул с нее невидимую пылинку, затем опустил  руку
в карман белоснежного накрахмаленного халата и тут же вытащил ее  На  ладони
доктора лежала ярко-красная коробочка с золотым листком в овале из маленьких
блестящих звезд, чуть ниже сверкала надпись,  тоже  выполненная  золотом,  -
"Gold". Слово это не ассоциировалось у Хорчанского с чем-либо знакомым -  ни
с маркой сигарет, ни с названием медицинского препарата; "голд" -  и  больше
ничего.
   Он положил алую пачку посередине стола и посмотрел на нее, склонив голову
сначала к правому плечу, потом - к левому. Четыре такие же пачки он  передал
следователю Томской горпрокуратуры с неделю назад - почти такие же. Те  были
измятыми и надорванными, а эта алела свежими красками утренней  зари,  сияла
золотой надписью, красовалась колечком голубоватых звездочек... На ней  даже
сохранился целлофан! Но главное заключалось в другом: она не была пустой.
   Конечно, и  не  набитой  битком  -  в  ней  сохранились  лишь  три  белых
цилиндрика, похожих на обычные сигареты. Фильтров у них не было,  но  каждый
заканчивался небольшим пластмассовым мундштучком,  не  позволявшим  табачным
крошкам лезть в рот. Однако начинка этих непонятных изделий имела  к  табаку
лишь самое отдаленное отношение: она была плотней, иначе пахла и видом своим
напоминала мелко искрошенный чайный лист.
   Эту  пачку  с  тремя  "сигаретами"  Хорчанский  обнаружил  у   очередного
пострадавшего, которого  привезли  в  клинику  утром  -  и,  как  всегда,  в
бессознательном состоянии. В отличие от  постояльцев-бомжей  новый  пациент,
нестарый еще мужчина, был хорошо  одет  и  относительно  чист,  с  аккуратно
подрезанными ногтями и щеголеватыми усиками  щеточкой.  Впрочем,  соблюдение
правил гигиены ему не помогло;  попав  на  больничную  койку,  он  скончался
спустя пару часов. Симптомы были уже  привычными  -  отсутствие  реакции  на
свет, замирающий пульс, одеревеневшие  мышцы,  полная  нечувствительность  к
боли, афазия,  кома...  Но  прежние  больные  продержались  на  внутривенном
питании хотя бы несколько дней, а этот угас почти сразу. Разумеется,  он  не
мог ничего сказать, ничего объяснить.
   Но  объяснения,  пожалуй,  были  Хорчанскому  уже  не  нужны.  Он  твердо
уверился, что имеет  дело  с  каким-то  новым  дьявольским  препаратом,  чья
притягательность для наркоманов превозмогала страх печального конца. Он  еще
не знал, какие меры предприняты прокуратурой, дан ли ход его  заявлению  или
оно навсегда  похоронено  в  чиновничьем  столе,  что  казалось  ему  весьма
вероятным. Во всяком случае, никто не вызывал его -  ни  на  экспертизу,  ни
для, уточнения показаний; следователь, получивший от него пустые пачки, тоже
не звонил.
   И теперь этот пациент... пятый... Пятая смерть за два с небольшим месяца!
   Доктор Хорчанский испытывал большое искушение разобраться с этой историей
своими силами. Его не слишком занимало, откуда брались эти  алые  коробочки,
кто  ими  торговал  и  по  какой  цене,  его  интерес  относился  к   сугубо
профессиональной сфере.
   Как  применяется  препарат?   Какую   реакцию   вызывает?   В   чем   его
притягательность - сравнительно с марихуаной,  героином,  кокаином,  маковой
соломкой, чистым опием и прочими алкалоидами? Производит ли он  возбуждающий
эффект или, наоборот, успокаивающий - подобно барбитуратам и  нейролептикам?
Каковы сроки его влияния на организм  после  приема  однократной  дозы?  Что
касается результата длительного воздействия, то сия проблема уже не  стояла:
таковой результат был, как говорится, налицо.
   Ответы на все остальные вопросы Хорчанский мог получить  немедленно.  Ну,
если не через минуту, так через час или два... Он медленно вытянул  сигарету
с пластмассовым мундштучком, понюхал ее, хмыкнул,  затем  полез  в  стол  за
спичками.
   Хорчанский, нарколог опытный и искушенный, полагал, что рискует немногим.
Ему  случалось  пользовать   кое-какие   средства,   ибо   лечение   больных
предполагало, что сам  врач  исследовал  болезнь  досконально,  во  всех  ее
симптомах и  проявлениях.  У  него  имелся  стойкий  иммунитет  -  возможно,
наследственный либо питаемый чувством долга и преклонением перед медицинской
этикой, но, так или иначе, ему никогда не хотелось возобновить  свои  редкие
путешествия в нирвану, полеты  в  беспредельное  Ничто,  странствия  в  мире
кошмаров и грез. Знал он  также,  что  ни  одно  наркотическое  снадобье  не
приводит  к  эффекту  мгновенного  привыкания;   скорее   наоборот,   первое
знакомство вызывает у всякого нормального человека неприятие,  отвращение  и
страх.
   Он сунул в рот пластмассовый мундштучок и прикурил. Руки его не дрожали.
   * * *
   Существо, присвоившее имя Шепарда Хилари, не относилось к людскому  роду.
Впрочем, в некотором смысле его можно было бы назвать  человеком,  ибо  оно,
это создание, не только трансформировалось сейчас в человеческую форму, но и
сохранило определенные черты личности Хилари, его память, его  эмоциональный
настрой, его склонность к юмору и его  политический  талант.  Пожалуй,  лишь
очень близкий друг или женщина, знакомая с бывшим сенатором от штата Монтана
много лет, сумели бы  подметить  различия  между  Хилари  прежним  и  Хилари
нынешним. Однако Хилари был вдов и детей не имел; что  же  касается  близких
приятелей и  друзей  юности,  то  он,  как  и  положено  сделавшему  карьеру
политику, старался их избегать. Это вполне  ему  удавалось  -  и  прежде,  и
теперь.
   Вообще  говоря,  он  мог  принять  не  только   облик   Шепарда   Хилари.
Воплотившиеся  сархи,  как  и  Перворожденные,  могли  находиться  в   своем
естественном состоянии, в привычном  бесформии,  что  не  требовало  никаких
энергетических  затрат  и  ментальных  усилий.  Чтобы   скопировать   другое
существо, приходилось затратить некую энергию - во-первых,  на  сам  процесс
трансформации, а во-вторых, на поддержание нужной формы, воспроизведенной  с
той или иной степенью подробности. Подробности, тонкости, детали - вот в чем
была главная сложность!  Нынешний  Шепард  Хилари  мог  бы  принять  обличье
президента Соединенных Штатов,  но  что  такое  внешний  вид  без  комплекса
воспоминаний, привычек, опыта, характера, манеры поведения - всего того, что
делает личность  личностью?  Мыльный  пузырь!  Тонкая  пленка,  прикрывающая
вакуум, готовая лопнуть при первом же прикосновении!
   И потому Шепард Хилари оставался Шепардом Хилари,  помощником  президента
по национальной безопасности, хотя он предпочел бы занять более высокий пост
в иерархии мира, колонизируемого сейчас Сархатом. Так  поступали  почти  все
Воплотившиеся; облик партнера по Второму Рождению  удавалось  сохранить  без
труда, ибо он был почти таким  же  естественным,  как  и  форма,  дарованная
сархам от природы.
   Форма и внешний  облик  являлись,  пожалуй,  главным  отличием  Земли  от
Сархата. На Земле, как и в иных варварских культурах, облик был своеобразным
фетишем; ему придавали слишком  большое  значение  -  неоправданно  большое,
подумал  Хилари  с  презрительной  усмешкой.  Лишь  существо   определенного
обличья, конкретный индивидуум мог занимать конкретный  пост,  распоряжаться
определенной толикой богатств и власти.  Облик  и  форма  определяли  и  все
взаимоотношения   между   варварами,   систему   их   родственных    связей,
иерархической подчиненности, национальной принадлежности, роль и  функцию  в
технологической, культурной и  социальной  сферах.  Каждый  был  приписан  к
определенному месту и считался незаменимым; лишь одна-единственная  личность
могла нести  отцовские  обязанности  по  отношению  к  другой,  тоже  строго
фиксированной,  либо  выполнять  некую   работу,   персонифицировать   некий
общественный институт, социальную функцию или должность.
   И подобные существа, нелепые и жалкие, еще говорили о равенстве!
   Мысль эта вновь вызвала на губах Хилари суховатую улыбку.
   Теперь,  пройдя  сквозь  горнило  Второго  Рождения,  он  знал,   в   чем
заключается   их   ошибка.   Они   искренне   считали   равенство   понятием
общественно-политическим, культурным, идеологическим - каким угодно,  только
не тем, чем оно являлось на самом деле. Они  изобретали  сложные  социальные
структуры, надеясь, что это гарантирует равенство и справедливость - если не
сейчас, в данный момент, то в светлом и не столь уж отдаленном  завтра.  Они
играли в демократию, в социализм, они вступали в кровавые споры из-за мнимых
преимуществ той  или  иной  формации,  они  пытались  разделить  мир  и  его
богатства, как естественные, так и созданные их трудом,  по  справедливости.
Они,  наконец,  возводили  на  зыбком  песке  предположений,  необоснованных
догадок и непроверенных фактов сложнейшие философские конструкции - то,  что
называлось моралью, этикой, теологией, социологией личности, то, что  должно
было объяснить смысл жизни, взаимоотношений людей друг с другом, с природой,
Вселенной и непостижимым божеством.
   Так было на Земле, так было в других варварских мирах, так было всюду, за
исключением, пожалуй, звездных цитаделей Древних Рас. Но Древних  сархатские
дела не интересовали - ни сам Великий  План,  ни  цели  его,  ни  смысл,  ни
результаты. Что же являлось для них  предметом  исследований,  причиной  для
вмешательства, поводом для забот? Во всяком случае, не жалкие потуги  земных
дикарей, мечтавших добиться равенства там, где его не было и быть не могло.
   Истина же, известная  сархам,  выглядела  ясной,  бесспорной  и  простой:
категория равенства относилась к  понятиям  биологическим,  но  никак  не  к
политическим  или   философским.   Равны   могут   быть   лишь   одинаковые,
взаимозаменяемые, эквивалентные,  лишенные  индивидуальности  -  такие,  как
Перворожденные Сархата, отделившиеся от плоти Творца. Воплотившиеся  уже  не
равны! И в обретенной ими индивидуальности, размышлял Шепард Хилари,  таятся
великий дар и великая ловушка. С одной стороны, она,  эта  индивидуальность,
позволяет осознать себя личностью, с другой - приводит  к  бесплодным  играм
ума, попыткам объять необъятное, объяснить необъяснимое.
   Но,  несмотря  на  подобный  недостаток,  сам  Шепард  Хилари  -  вернее,
существо, носившее сейчас это имя, -  не  собирался  отказываться  от  благ,
дарованных  Вторым  Рождением.  И  в  этом  был  глубокий  смысл,  ибо   он,
превратившись в Воплощенного, не потерял ничего, но приобрел многое.  Впитав
в себя и растворив  человеческую  личность,  он  в  то  же  время  оставался
уроженцем Сархата, членом Безликой Общности, крупинкой, слагающей твердый  и
несокрушимый монолит, спрессованный тысячелетиями из миллиардов  разумов.  И
хотя эта крупинка уже обладала самосознанием, ее связь с  другими  подобными
частицами не сделалась от этого слабее.
   В том и заключалась одна из целей Великого Плана - отняв у варварских рас
их драгоценный  дар,  сохранить  и  те  дары,  что  были  пожалованы  сархам
природой.
   * * *
   Раздался телефонный звонок, и Марк Догал снял трубку. Экран был темен; на
нем не высветился даже номер абонента - явный признак того', что аппарат,  с
которого сделан вызов, имеет блокирующее устройство. Но  Догала  с  недавних
пор такие вещи не смущали; он ждал этого звонка и знал,  кто  должен  с  ним
связаться.
   В трубке раздался глуховатый голос Рваного. Произнес он лишь одно слово -
не слово даже, а так, междометие:
   - Ну?
   - Синельников, - выдавил Марк Догал. - Синельников! Теперь он и  в  самом
деле чувствовал себя предателем. Правда, и Петр Ильич в свой последний визит
с ним не церемонился: выжал все что мог. Почти  все!  Даже  об  этом  звонке
пришлось  сказать...  О  звонке,  но  не  о  последствиях,  которые  за  ним
ожидались. Эти последствия были единственным, что он утаил.
   - Ну? - снова произнес Рваный.
   -  Был  у  меня,  -  прошептал  Догал,  удивляясь,  насколько  слабым   и
беспомощным сделался его голос. - Вчера. Я сразу позвонил... на тот номер...
сказал, чтоб тебе передали.
   - Мне передали. Выходит, твой Синезадов опять начал дергаться... Ну,  как
он тебе вчера показался?
   - Нормально. Как всегда.
   - Товара не просил?
   - Нет. Сам  принес!  Непочатую  пачку.  Молчание.  Видно,  Рваный  что-то
соображал, обдумывал  или  просто  переваривал  сказанное.  Потом  в  трубке
раздалось:
   - Значит, не пожелали испробовать... Ну-ну! Крепкий гусь!
   - Ты еще и не знаешь, какой крепкий, - промолвил Догал. - Он ведь не один
пришел... с целой командой... Я так думаю, что обложили меня, словно лиса  в
норе.
   - Обложили? Это хорошо! - прокомментировал Рваный.  Догал  вдруг  ощутил,
как по спине стекают струйки холодного пота. Услышанное подтверждало то, что
он предчувствовал сам, чего страшился, что мучило его ночами. Покой, подумал
он, хотя бы капельку покоя! Глаза метнулись к ящику  стола,  где  он  хранил
свои запасы. Там ждали его покой и счастье, и скоро - совсем  уже  скоро!  -
покой обещал сделаться вечным. Но теперь это не страшило  Догала;  страшными
казались  все  неприятности  и  суета,  сопровождавшие  переход  к   вечному
блаженному забвению. Он сказал:
   - Зачем ты меня подставляешь, Рваный?. Синельников-то ведь не из  простых
журналистов... большой чин из ФРС, я думаю...  А  может,  из  Интерпола,  из
группы по борьбе с наркотиками... Зачем тебе надо, чтоб он меня зацепил?
   - Ведено Хозяином, - отрезал  Рваный.  -  Писули  тут  всякие,  слежка...
Хозяину это ни  к  чему!  Нашарим,  кто  ту!  любопытствует,  и  срубим  всю
верхушку. Замочим, коль по-доброму не хотят.
   - Гляди, как бы вас не замочили. У них сила! Я же сказал, откуда этот мой
Синельников...
   В ответ раздался издевательский смешок.
   - Знал бы ты, кореш, откуда Хозяин! Знал бы, так штаны были б сухими!
   "Я знаю, - промелькнуло у Догала в голове, -  знаю!"  В  этом  и  было-то
самое ужасное. Он знал! Уже не просто догадывался, а знал.
   - Ну, чего твоему Синепятому надо? - спросил Рваный.
   - Встретиться хочет. Выпытал у меня все и...
   - Это как же выпытал? - Голос Рваного сделался  резким.  -  Как  выпытал,
мандражная твоя задница?
   - А вот так! Ему, видишь ли, курить  захотелось!  Снова  молчание.  Потом
Рваный сказал:
   - Ну, понос твой это не извиняет, но объясняет. Знаешь ты не  много,  так
что хрен с тобой! И с Синеухим тоже! Все, что выпытал, с ним и помрет.
   - Ты велел условиться о встрече, -  после  паузы  напомнил  Догал.  -  За
городом, в тихом месте... Так он готов.
   - И я готов. В третий раз рыбка с крючка не  сорвется!  -  Рваный  тяжело
задышал в трубку, потом  распорядился:  -  Скажешь  так:  ждут,  мол,  тебя,
приятель разлюбезный, через три дня поутру на  девяносто  седьмом  километре
Приозерско-го шоссе... там дорожка есть, слева от указателя... по ней  пусть
и шурует.
   - Боюсь, пришурует он на пяти машинах с автоматчиками, -