стовы" ? - я почесал небритый подбородок.
   - А чем, Гоша, черт не шутит?
   - Почему они кладут  глаз  только  на  золото?  Можно  ведь  разжиться  и
валютой, и камушками. И много еще чем. Но они упорно тащат золото.
   - Может, у них существует какой-то страшно засекреченный и выгодный канал
реализации.
   - А может, кто-то решил создать очередное суверенное государство и  копит
золотой запас? - хмыкнул я, даже  не  подозревая,  насколько  был  близок  к
истине...
   На пятиминутке после бессонной ночи я клевал носом. Мне страшно  хотелось
спать и страшно не хотелось возвращаться к своим заботам. После  пятиминутки
шеф потребовал у меня остаться. Настроение у него было неважное.
   - Что у тебя по "Эгсгибиционисту"? - спросил он сурово, с таким видом,  с
каким спрашивают, когда хотят выпороть.
   - Пока ничего. В Москве его следов не обнаружено.
   - А это не след? - он протянул мне сводку происшествий.
   - Это визитная карточка!
   Измайловский парк. Два часа ночи. Уединившаяся  парочка  пятнадцатилетних
сластолюбцев - и куда родители смотрят?
   Нечто, похожее на африканскую гориллу оттащило их в подвал  и  пытало  до
утра обнажением своего тела.
   - Чем всякой ерундой заниматься  и  искать  каких-то  сектантов,  займись
Великанским. Газеты и ТВ сейчас такой визг поднимут - оглохнешь! И  крайними
будем мы. Наша линия. С нас шкуру драть.
   - С меня уже все шкуры давно сняли.
   - Не все еще, поверь... Гоша, ищи "Эксгибициониста"!
   Хорошо давать указания. Ищи - и все дела.  Сам  процесс  поиска  выглядит
посложнее. Запросы по связям, ориентировки, поручения я направил в первый же
день. Но толку-то. Что же, пойдем по его связям сами. Не хочется, и в  успех
не верится, а надо...
   Я зарядил пистолет,  сунул  в  сумку  американские  наручники,  резиновую
дубинку, наполненную  свинцом,  -  Великанскому  она,  как'мухобойка,  но  в
определенной ситуации все-таки может помочь. Теперь можно выходить на поиски
"Эксгибициониста", искать ветра в поле.
   На первом адресе, где был прописан до  отбытия  на  лечение  мой  клиент,
встретила меня худенькая, миниатюрная и изящная  блондинка.  Оказалось,  что
она не кто иная, как сестра-близняшка Великанского. Она со слезами на глазах
сообщила, что насчет брата к ней приходили из милиции за последние  дни  уже
раз пять. Но она его не видела давным-давно. И еще она заявила,  что  Феликс
вовсе  не  такой  плохой,  каким  кажется.   Он   с   детства   был   тихим,
впечатлительным мальчиком, обожал животных, держал котенка и  приблудившуюся
собачонку. Из-за внешности у него возникали проблемы с девочками. И  он  был
очень стеснительным... М-да, уж чего-чего, а стеснительности с тех времен  у
него поубавилось.
   - Он совершил побег из спецбольницы, - сказал я.
   - Я знаю, - всхлипнула блондинка. - Его там, наверное, обижали. Он  такой
ранимый.
   - Если появится или позвонит, вам лучше всего уго-воритьего сдаться.  Или
хотя бы позвоните мне, - я протянул ей свою визитку. - Для его же  блага.  А
то не дай Бог подстрелят при задержании.
   - Ой, -  обхватила  ладонями  щеки  блондинка.  -  Но  почему?  Он  такой
добрый... Он беззащитный.
   - Две сотни потерпевших могут с вами сильно поспорить на этот счет...
   За два дня обойдя еще с десяток лиц, поддерживавших связи с  Великанским,
а так же их соседей и местные отделения милиции, я так и  не  нашел  ничего,
заслуживающего внимания.
   Великанский отыскал где-то теплое логово и хоронится  там.  В  гигантском
муравейнике  Москве  даже  колоритной  фигуре  "Эксгибициониста"  затеряться
ничего не стоит. Иголка в эшелоне со стогами сена.
   Просматривая в очередной раз материалы, я  обратил  внимание,  что  перед
отправлением в спецбольницу по приговору суда, он некоторое  время  лежал  в
клинике   моего   нового   знакомого   профессора   Дульсинского.    Клиника
специализируется  на  лечении  и   исследовании   больных   щи-зофренией   и
маниакально-депрессивным психозом,  представляющих  опасность  или  вносящих
дезорганизацию в общество. Я снова созвонился с профессором.
   - У меня офис на проспекте Мира, - сообщил он мне.
   - Вы мне уже давали адрес.
   - А, ну конечно... Завтра в десять утрая вас жду.
   К десяти я отправился по указанному адресу. Офис профессора  располагался
в доме между станциями метро "Проспект  Мира"  и  "Сухаревская".  Тяжеленные
металлические двери, видеокамера, два пятнистых "пса" с рациями, дубинками и
пистолетами отделяли от суеты и штормов внешнего мира  фирму  "Тартар".  Она
делила подъезд с офисом Дульсинского.
   Охранники решили продемонстрировать на мне свое служебное рвение, красные
муровские корочки не произвели  на  них  никакого  впечатления.  И  началась
бодяга. "А к кому? К Дульсинскому? А он вас ждет? А почему сам не  спустился
завами? А пусть вас встретит". Наконец, я сообщил, что перед всякой щенячьей
братией отчитываться не намерен, а если еще есть вопросы,  то  мне  нетрудно
сбегать за ОМОНом, и его бойцы на них ответят. Пятнистым слово  ОМОН  что-то
болезненно напомнило, поэтому они сразу усохли, и доступ  к  профессору  был
открыт.
   Белые  стены,  бронзовые  ручки,   современная,   блистающая   сталью   и
пластмассой,  чернеющая  мягкой  кожей  мебель,  "Сони"  с  полутораметровым
экраном, несколько компьютеров в приемной - таков был офис Дульсинского.
   - Уютно живете, - оценил я обстановку.
   - Здесь  представительство  международной  ассоциации  психиатров.  Я  ее
представитель  в  России...   Присаживайтесь,   Георгий   Викторович.   Могу
предложить вам только кофе. На работе не пью ни глотка. Принцип.
   - У меня тоже, - не краснея соврал я.
   Голубоглазый зомби Марсель - похоже, профессор не расставался с ним ни на
секунду - принес поднос с кофейником, пирожными-суфле и конфетами "Мишки".
   - У вас лежал "Эксгибиционист" ? - сказал я,
   -  Феликс  Цезаревич  Великанский,  диагноз  -  шубообразная  шизофрения,
находился на обследовании полтора месяца. Направлен в больницу  специального
типа, - как компьютер, выдал профессор.
   - Вы что, помните данные всех пациентов?
   - Таких помню. Чрезвычайно интересный экземпляр.
   - Сестра его сказала мне, что он добрый и стеснительный человек.
   - Так и есть, - кивнул профессор. - Он с детства  был  полон  комплексов.
Одноклассники не брали его, косноязычного, неуклюжего увальня,  в  игры.  Он
мог бы заслужить авторитет физической силой, но обладал  для  этого  слишком
мягким нравом. Когда подрос и потянуло  к  противоположному  полу,  девчонки
лишь презрительно отворачивались от него. И снисходительно, обидно смеялись.
Сначала отвергла одна. Потом другая. В это же время  пошли  первые  приступы
юношеской шизофрении. Он и общество еще легко отделались. При таких условиях
иные становятся  женоненавистниками  и  превращаются  в  кровавых  маньяков.
Дьявол  находит  дырки  в  ржавеющем,  разъедаемом  коррозией  сумасшедствия
сознании, укрепляется в нем. И человек переходит на службу тьме.
   - Вы верите в Дьявола? - приподнял я удивленно бровь.
   - Верю. Мои коллеги  -  неисправимые  скептики.  Иной  скептицизм  сродни
узколобости. Психиатры считают, что сознание  человека  -  это  черный  ящик
Пандоры, внутри которого может сформироваться или дремлет любой кошмар.  Мне
кажется, что не так редко бесы, терзающие разум, приходят извне.
   - Одержимость?
   - Вы считаете ее невозможной?
   Определенно Дульсинский нашел бы общий язык  с  Донатасом.  Бесы,  НЛО  и
Бермудский треугольник в Пермской зоне...
   -  Помимо  стриптиза  способен   Великанский   на   какую-то   преступную
деятельность?
   -  А  зачем?  Он  правопослушный  скромный  человек,  -   пожал   плечами
Дульсинский.
   - Но ведь его может кто-то втянуть в криминальные дела.
   - Смысл? Кому он нужен?
   - Огромная физическая сила,  ловкость,  изворотливость,  -  перечислил  я
достоинства Великанского. - Привлечь его на свою сторону -  все  равно,  что
приобрести бронетранспортер.
   -  Кому  нужен  бронетранспортер,  водитель  которого  допился  до  белой
горячки ? Неизвестно, не задавит ли он тебя самого.
   - Нужен тому, кто сумеет управлять водителем... Может так случиться,  что
он будет  захвачен  какой-то  чужой  идеей?  Настолько,  что  превратится  в
идеального исполнителя?
   - Ну, это трудно сказать. Зависит от идеи.
   - Или попадет под очарование чужого бреда. Бреда какого-то лидера.
   Профессор бросил на меня внимательный взгляд и произнес:
   - Интересно.., .  В  принципе,  случаи,  когда  у  группы  душевнобольных
находился  лидер,  захватывающий  их  своими  бредовыми  фантазиями,   были.
Сумасшедшие способны влиять друг на друга. Но не уверен, что из этого  может
получиться что-то путное.  Ну,  займутся  построением  космического  корабля
"Земля-Плутон" из частей, найденных на свалке. Или  создадут  посольство  по
связи с миром насекомых.
   - Или образуют секту.
   - Запросто... Но учтите одно. Деятельность душевно больных  редко  бывает
конструктивна. Вся их энергия уходит в свист и бесполезные движения.
   - С кем у вас в клинике общался "Эксгибиционист" ?
   - Режим у него был свободный. Я был уверен, что в наших  условиях  он  не
сделает ничего плохого. Для него было бы хуже, если бы он замкнулся в  своей
скорлупе. Общался со многими. Близко сошелся с нашим общим знакомым...
   - С кем?
   - Вячеславом Грасским. "На завалинке у Грасского" помните?
   - Еще бы!
   Когда я покидал  офис,  профессор  не  забыл  стряхнуть  с  моей  рубашки
невидимую пылинку.
   - По мере возможностей держите меня в курсе, - напоследок попросил он.  -
Вам будет нелегко с вашими подопечными. Я же всегда рад помочь.
   - Я вам признателен., .
   Вернулся в тот день домой я в девять вечера. В квартире горел свет. Перед
зеркалом в спальной вертелась Клара. Нате, возвращение блудной любовницы. На
ней было надето новое платье, похоже, из  очень  недешевых.  Она  поправляла
набитые ватой  плечики,  затягивала,  а  потом  расстегивала  золотой  пояс,
принимала  фотомодельные  позы.  Мое  появление  не  оторвало  ее  от  этого
захватывающего занятия. Не оборачиваясь, она каким-то невнятным  междометием
приветствовала меня.
   - Прекрасное платье, - произнес я ей в затылок.
   - Правда? - Клара выгнула свой девичий стан, положила  руку  на  бедро  и
причмокнула от удовольствия. - Меня снимали вчера в этом платье для  журнала
"Лайф", а потом подарили. Ну разве не прелесть, а?
   - Потрясающе! - воскликнули нарочито бодрым голосом телеидиота , которому
демонстрируют лучший в мире столовый нож, режущий все и  вся  без  малейшего
усилия.
   - Ты без меня оголодал? - вдруг прониклась заботой обо мне Клара.
   Она оторвалась от зеркала и внимательно оглядела меня с ног до головы.
   - Да, - кивнул я. - Соскучился по мясу с клубникой и торту с баклажанами.
   Она не заметила моего сарказма. - Георгий, из тебя  никудышный  дизайнер.
Когда делаешь перестановку в квартире, всегда спрашивай меня.
   - Что я переставил в квартире?
   - Телефон. Куда ты дел старый?
   - Выбросил. Разбил с горя от того, что ты исчезла. И выбросил.
   Она восприняла это как должное.
   - Кто же покупает такие телефоны? Сейчас покупают только радиотелефоны. Я
знаю место, где есть дешевые радиотелефоны.
   Пара сотен долларов, - подумал я. Как раз по средствам для нищего опера.
   - Дорогая, радиотелефоны - это дурной вкус, - произнес я  нравоучительно.
- Телефон должен быть с диском и проводом.
   - Милый, ты консерватор, - она поцеловала меня. - А цвет? Сказал бы, и  я
купила бы тебе не этот жуткий оранжевый аппарат,  а  синий.  Он  бы  неплохо
подошел к моему платью.
   - Мне кажется, ты лучше смотришься без платья.
   - Правда? - она загадочна посмотрела  на  меня.  На  этот  раз  пояс  она
бросила на пол...
   А среди ночи, обняв ее, я думал, что наверное, все-таки люблю ее...
   Утром, идя на работу, я по привычке заглянул в почтовый ящик. Я три  года
не выписываю ни одной газеты.  Но  время  от  времени  туда  бросают  ценные
рекламки, например, спортивных культуристских тренажеров для лиц, перенесших
инфаркт миокарда, или дешевых и доступных вилл на территории Испании с садом
и пропиской. Сейчас в ящике уютно  устроилась  яркая  бумаженция.  Еще  штук
пятьдесят таких же были рассыпаны по всему подъезду. Я решил отправить ее  в
мусорку, но на глаза попались знакомые слова.
   "Партия восьмидесяти  процентов  россиян!..  Все,  кому  надоела  рабская
участь, на митинг 29 июня перед главным входом на ВДНХ. Партия  обманутых  -
ваша партия!"
   Карьеру политического психбольного Шлагбаум начал еще в тихие брежневские
времена. Голоса "внешние" ("Голос Америки", "Немецкая-волна"), в свое  время
не обходившие его тяжелую судьбу  своим  вниманием,  именовали  его  узником
совести. Голоса "внутренние" ("Время", "Маяк") клеймили в нем  полоумного  и
продажного наймита империализма.
   Во всем виноваты были гены. Точнее,  горячая  революционная  кровь  семьи
Шлагбаумов. В прошлом веке Мосины предки ходили  в  народ  и  звали  Русь  к
топору. В начале этого века они мастерили на чердаках и  в  подвалах  адские
машины и метали их в полицмейстеров. После семнадцатого  года  они  выводили
под корень разную контру и представителей "кровососущих" классов и сословий,
а в свободное от этой работы время мечтали о светлом  будущем.  Это  будущее
вскоре наступило, и они нашли в нем свое место  -  в  ГУЛАГах,  с  кайлом  и
лопатой. Там они наконец занялись полезным трудом  и  внесли  свою  лепту  в
возведение гигантских строек Коммунизма, не уставая повторять,  что  товарищ
Сталин ничего не знает о творящихся безобразиях. В родителях Моисея бурлящая
революционная кровь Шлагбаумов сильно охладела. Ее хватало лишь на то, чтобы
шушукаться с единомышленниками на кухнях,  ругать  зажравшихся  партократов,
позабывших идеалы социализма, рассказывать анекдоты о  Хрущеве,  а  потом  о
Брежневе.
   Но  неожиданно  в  лице  Моси   кровь   приверженцев   дела   Робеспьера,
Маркса-Энгельса вскипела, как лава рванувшего вулкана. Первыми, кого  крошка
Мося довел до слез, а потом и  до  истерик,  были  воспитательница  детского
сада. В крошке не только пробились задатки лидера, но и начала пышным цветом
расцветать  страсть  к  реформаторству.  В   детсаду   у   него   все   было
"неплавильно". Что "неплавильно", он еще сказать не мог.
   Но в  школе  он  быстро  научился  стройно  формулировать  свои  мысли  и
призывать одноклассников к  революционным  выступлениям  против  учительской
деспотии. Два раза он изгонялся из школы,  один  раз  -  из  института.  Его
политическое сознание и самосознание росло как на дрожжах. В студенчестве он
дошел до распечатыва-ния листовок, клеймящих кого-то или чего-то, -  сегодня
уже и не упомнишь.
   Распространять он их пытался в рабочих столовых, в результате чего сильно
пополнил свои познания в ненормативной лексике и заработал массу  синяков  и
шишек.
   Настоящих единомышленников Шлагбаум нашел, когда государство предоставило
ему отпуск в тихом и уютном доме, в который легче  войти,  чем  выйти.  Чего
стоят   одни   лишь   политические   диспуты   с   будущей   основательницей
демократического объединения (ДО)  Валерией  Стародомской.  Оба  они  удачно
подзаряжались друг от друга агрессивным безумием.
   Другой его партнер по беседам позже, через несколько лет,  был  избран  в
Государственную Думу, теперь не выле-. зает с экранов  телевизоров  и  очень
красноречиво разглагольствует о задачах текущего момента.
   В старые  времена  изредка  Шлагбаум  выходил  из  психушек,  лихорадочно
раздавал уже стоящим в боевой  стойке  с  магнитофонами  наперевес  западным
журналистам интервью о печальной участи  инакомыслящих  в  "Империи  зла"  и
отправлялся обратно, к добрым старым знакомым в белых халатах  и  больничных
пижамах. Болезнь его  прогрессировала.  Постепенно  он  начал  бредить.  Это
заключалось в том, что он стал воспринимать себя вовсе и  не  Шлагбаумом,  а
кем-то гораздо более исторически  значимым.  Притом  его  роль  была  всегда
оппозиционна режиму. При Брежневе он "поработал"  незаконнорожденным  братом
академика Сахарова. С наступлением перестройки надел  личину  князя  Георгия
Евгеньевича Львова - главы Временного Правительства России. Когда  демократы
пришли  к   власти,   он   решил   продолжить   борьбу   против   социальной
несправедливости в качестве Бронштейна-Троцкого.
   Его прототип - лидер  коммунистов  и  соратник  Ленина  -  в  свое  время
отличался дьявольским красноречием. Хотя Шлагбаум-Троцкий и уступал  в  этом
своему предшественнику, но все-таки искусством ораторствовать  и  конопатить
текущие крыши сограждан владел отменно.
   - Никто никогда  никому  ничего  не  давал  просто  так,  -  вещал  он  с
возвышения на площади перед главным входом на ВДНХ. - Миром правила и правит
сила. Кто может вскочить в седло -  тот  на  коне.  Остальные  глотают  пыль
из-под копыт. У наших врагов - сила наглости, нахрапистости и жестокости.  У
нас - сила справедливости и единства!
   Площадь была наполнена народом - людская масса перехлестывала на проезжую
часть и в сквер. Надтол-пой реяли  красные  серпасто-молоткастые,  полосатые
российские, желто-черные монархические, Украинские  флаги,  а  так  же  флаг
Демократической  Республики  Вьетнам.  Свысока  смотрели   на   происходящее
портреты Ленина, Николая второго, Ивана Грозного, Сахарова и  еще  непонятно
кого. Из плакатов можно было узнать массу интересного. "Банду демократов под
суд". "Монархия - мать  порядка".  "Долой  ТЕЛЬ-АВИВви-дение  и  "Московский
мозгомоец". "Отстоим перестройку -  вашу  мать".  "Учение  мондиализма  -  в
массы". Шел торг газетами и брошюрами. Тут были и "Жиды", и "Дерьмократия  -
путь в  никуда",  и  "Семьдесят  лет  красного  террора",  и  "Кто  тормозит
реформу". Судя по всему, собрались  здесь  люди  самых  разных  политических
платформ.Вел митинг Сидор Николаевич Сидоров - именно так теперь  именовался
Шлагбаум. Именно под этим именем он  рекламировал  партию  по  телевизору  и
умывал Андрюшу Карабасова "пепси-колой".
   После школы я поступал в театральное училище и даже  выдержал  творческий
конкурс. Потом достаточно походил по театрам и циркам,  позанимался  всласть
личным сыском, так что узнать человека, даже если он  изменил  внешность,  я
мог без особого труда. Надо отметить, поработал Шлагбаум над собой серьезно.
Даже походку изменил. Но я его раскусил. Вот только  к  чему,  спрашивается,
весь этот маскарад?
   Держался  Шлагбаум  напористо.  Нес  полнейшую   чепуху,   неубедительно,
энергично. Срывал аплодисменты. Он предоставил слово очередному  оратору,  и
на ящики вскарабкался очкастый мужчина в мятом дешевом костюме.
   - Товарищи, господа, как же нас дурят. Машину продал. Квартиру продал.  У
сестры живу. Деньги все в ЛЛЛ отдал. Не вернули  ни  копейки.  Даже  рваного
рубля не увидел. За Ламроди голосовал в старую Думу - все равно  не  вернул.
Агитировал за него в новую Думу - и тут  не  вернул.  Обдурили!  Теперь  все
деньги, что оставались, в нашу партию отдал! Последние брюки отдам - лишь бы
гадам, что нас дурят, пусто было!
   Публика  выглядела  очень  разношерстно.  Тетки,  только  что   стянувшие
телогрейки или отбежавшие от кухонной плиты. Элегантные  дамы,  вылезшие  на
солнечный свет из пыльных библиотечных подвалов или оторвавшиеся  от  нотных
тетрадей. Вечно  ржущая,  быстрая  и  шустрая  молодежь.  Пропахшие  солярой
здоровяки, которые, расчуствовавшись от слов оратора, аплодировали широкими,
похожими  на  лопаты  ладонями  и  хриплым  рыком  ревели:  "Долой   гадов!"
Объегоренные, не уверенные ни в  настоящем,  ни  в  будущем,  доведенные  до
морской болезни десятибалльной качкой, в которую занесло корабль "Россия" со
ста шестьюдесятью миллионами пассажиров, все эти люди в  этот  момент  вновь
были переполнены энтузиазма и опять пытались уцепиться за мираж.
   Были здесь и вечны