а правильном пути. Остается только стиснуть зубы  и
примериться, как нанести ответный удар.
   - Остаюсь...
   Тянулся очередной дурдомовский день. Если у меня теперь и  было  ощущение
пребывания в доме отдыха,  то  только  в  таком,  который  стоит  на  склоне
готового рвануть в любой момент вулкана.
   После тихого часа я полулежал в моем  любимом  кресле  в  холле  рядом  с
выключенным из сети телевизором. Утром розовенький, с расплывшейся  на  весь
экран личиной бывший премьер  бойко  рассуждал  об  инфляционных  ожиданиях,
падении денежной массы, лизингах, колсантингах и залоговой политике.
   Завидев экс-премьера, тихий  и  вечно  улыбающийся  маньяк  вдруг  птицей
забился о бронированное стекло с громовым ревом:
   - Ветчина "Хам"! Того и гляди захрюкает!
   Его  оторвали,  тут   же   лечащий   врач   огласил   приговор,   который
незамедлительно привели в исполнение - виновник был помещен на этаж "эфирных
отказников". Досталось и другим, прямо как в  песне  Высоцкого  -  "и  тогда
главврач Маргулис телевизор запретил".  Запретил,  правда,  не  надолго,  до
вечера.
   К этому времени улягутся страсти после такой выходки и в  ящике  привычно
задвигаются живые марионетки из многотысячной серии "Санта-Барбары".
   Напротив  моего  кресла  плешивый   дедок,   согнувшись   на   табуретке,
сосредоточенно перелистывал невидимую  газету,  цокал  языком  и  озадаченно
качал головой:
   - Что ж деется?! Во христопродавцы!
   На  диване  рядом  устроился  морщинистый,  похожий  на  гнома   пациент,
ожесточенно выдергивающий волосы из бороды, как старик  Хотабыч.  Я  слышал,
что он жутко корит и проклинает себя за то, что не может никак сдержаться  и
раскачивает земную ось, отчего происходят землетрясения и гибнут ни в чем не
повинные люди. Рядом с ним неподвижно сидел неразговорчивый  узбек,  положив
широкие ладони на колени, и пялил немигающие глаза на черный экран "Сони".
   - И тут обман, - на соседнее кресло плюхнулся Самуил Кутель - человек без
желудка. - Выключили телевизор. Перед спектаклем Мольера.
   Кугель в последние дни начал резко выкарабкиваться из  черной  депрессии.
После той памятной беседы в первый день в столовой я несколько  раз  пытался
вызвать его на разговор, но у меня ничего  не  получилось.  Он  был  слишком
поглощен переживаниями по поводу своих внутренностей. Сегодня он  сам  искал
разговора.
   - Как ваше здоровье? - спросил я.
   - Много лучше, - он ощупал  свой  живот  и  удовлет-вореннно  отметил.  -
Похоже, стал немножко отрастать желудок. Глядишь, и кишки появятся.
   - Рад за вас. Кстати, мне тоже нравится  Мольер.  "Тартюф",  "Мещанин  во
дворянстве"...
   -  "Брак  поневоле",  "Мнимый  больной",  "Скупой",  -  начал   монотонно
перечислять Кугель.  Он  не  успокоился,  пока  не  назвал  последнюю  пьесу
великого драматурга, что заняло немало времени. Но куда спешить  в  дурдоме?
Поспешишь - психа насмешишь.
   -  Я  боготворю  театр,  -  наконец  вставил  я  словечко.   -   Конечно,
классический. Хотя есть и интересные авангардные коллективы.

***

   - Авангардные?! Тлен и претенциозное разложение!
   - Ну почему. Я был в театре "На завалинке у Грас-ского"...
   -  Грасского?!  -  завопил  Кугель.  -  Этого  сумасшедшего  "истребителя
сумасшедших"!
   - Что вы имеете в виду?
   - Он считал, что сам вполне нормален, хотя нормальных здесь не держат. За
редкими исключениями, как, например, в моем случае. Или  в  вашем,  -  он  с
сильным сомнением посмотрел на меня. - Грасский считал, что ненормальные для
очищения земли подлежат уничтожению.
   - Слышал что-то такое. Он вроде бы даже пытался организовать на это  дело
других больных - Шлагбаума, Касаткину... ? Революционера и  "Мата-Хари"?  Вы
смеетесь. Да, они общались с ним, но чуть ли не ноги о него вытирали. У  них
был другой авторитет.
   - Кто ? - спросил я, почувствовав, что вышел на след.
   Меня всего подвело от ожидания,  пока  Кугель,  задумчиво  смотря  вдаль,
ощупывал свой живот.
   - Точно, подрастает желудок...
   - Кто у них был авторитет? - попытался вернуть Кугеля к теме.
   - А их ненормальных поймешь? - Кугель почесал живот, похлопал по нему.  -
По кличке называли. "Товарищ Робеспьер ".
   Ох, как же мне это надоело! "Товарищ Робеспьер". Точно,  выйду  я  отсюда
(если выйду) и придется  самому  становиться  на  учет  в  райпсихдиспансер!
Доведут.
   - Я же вам говорил, тут мафия правит, - он продолжал щупать живот. - Нет,
я вам скажу, желудок точно сегодня побольше вчерашнего. И это не обман!..
   Так, значит, Грасского держали тут не за властителя дум,  а  за  обычного
недоумка, о которого такие волки, как "Революционер" и "Мата Хари", вытирали
ноги. Отлично. Еще один элемент встал в нашем конструкторе  на  свое  место.
Есть еще несколько лишних деталей, которые  не  укладываются  пока  в  общую
конструкцию, но это не страшно - и они встанут куда нужно.
   Все, отдых закончен. Приступаем к завершающему этапу.
   Погостили - пора и честь знать. Домой надо. А то там Клара одна,  она  от
скуки и одиночества еще завербуется в ЦРУ или МОССАД и изменит уже не только
мне, но и Родине. Следующим утром  я  передал  через  Дульсинского  на  волю
шифровку. Теперь оставалось ждать дальнейших событий.
   А ждать их пришлось недолго. Всего лишь до вечера...
   Темнело. Закатное солнце валилось куда-то за леса.  Свет  в  кабинете  не
горел, отдав его во власть синих сумерек.
   Расслабленно растекшийся в кресле профессор Дульсинский жестом  пригласил
меня присесть.
   - Не люблю яркое освещение, двухсотсвечовые лампы, - произнес лениво  он.
-  Мне  нравятся  мягкие  полутона,  скрадывающие  остроту  углов.  Нравится
пастельная игра цветов. А вам, мой любезный друг?
   -  Когда  как,  -  неопределенно  ответил  я,  поглаживая  пальцами  кожу
электронной записной книжки.
   - Яркий свет хорош в операционной. Но я же не хирург,  -  голос  его  был
бархатный, вкрадчивый как в рекламе бормашины "Сампекс". - Прочь  лирику.  У
меня для вас новости. Мне удалось прояснить некоторые моменты.
   - Люблю приятные сюрпризы.
   - Все любят...
   Я резко откинулся в бок, пытаясь уйти от сокрушительного удара возникшего
неожиданно и бесшумно, как привидение,  противника.  Среагировал  я  слишком
поздно и понимал, что не успею ничего  сделать.  Но  удара  не  последовало.
Просто у меня с треском вырвали из рук записную  книжку.  Теперь  ее  держал
резко отскочивший в сторону голубоглазый зомби Марсель. Он подошел к столу и
протянул ее профессору.
   - Качественная вещь, - деловито, как скупщик краденого, оценил мое личное
имущество профессор, и у меня возникло подозрение, что возвращать книжку  он
мне не намерен.
   - Что вы себе позволяете? - нашел  я  в  себе  нахальство  непонимающе  и
уязвленно возмутиться творящимся Произволом.
   - Чудо техники, - профессор возвратил книжку  Марселю,  тот  отнес  ее  в
соседнюю комнату, откуда  донеслось  тяжелое  лязганье  сейфа.  -  От  греха
подальше, . - теперь голос профессора был извиняющимся. -  Не  люблю,  когда
мешают откровенному разговору. Скажите, мой дорогой друг, вы на  самом  деле
считаете меня крупным преступником или просто льстите моему самолюбию?
   - Что за чепуха? - упорно продолжал возмущаться я.
   -  У  меня  есть  дурная  привычка,  -  признался  он.  -  Это   неуемное
любопытство.
   "И еще вреднее - золотая клептомания", - про себя добавил я.
   - Иногда, к моему стыду,  она  подавляет  врожденный  такт,  -  продолжил
профессор. - Я попросил моих добрых знакомых пропустить записки, которые  вы
передава ли с моей помощью, через компьютер. Это у  вас  в  МУРе  выдумывают
такие хлипкие шифры?..
   - Шифр как шифр, - обиделся я за контору.
   - Много времени его взломать не понадобилось. Читаю последнее послание  и
узнаю из него жгучую новость  -  оказывается,  сопредседатель  международной
ассоциации психиатров, доктор медицинских наук, профессор Дульсинский свил в
своей  клинике  осиное  гнездо.  Создал  преступный  синдикат.  Прямо  Кафка
какой-то.
   - В вашем компьютере шайбы зашли за ролики. Ничего подобного я не  писал,
- возмущаться, так уж до конца, Ничего не изменишь, но хоть попрепираешься.
   -  Не  старайтесь  без  нужды.  Не  будьте  смешным,  -  посоветовал  мне
профессор.
   - Не буду. Я вас не обвинял, а всего лишь предлагал версию для работы.
   Профессор только усмехнулся. Он вдавил кнопку  на  пульте,  под  потолком
вспыхнули и ударили электрическим разрядом  по  глазам  яркие  белые  лампы,
выбившие полумрак из самых отдаленных уголков кабинета. Стало светло, как  в
операционной. Может, профессор врал и в  душе  он  именно  хирург?  Из  тех,
которые специализируются на ампутациях и выкручивании  костей.  Не  хотелось
бы.
   - Иногда хочется и яркого света... Георгий, вы мне глубоко симпатичны.  Я
понимаю, что такова ваша служба, ради  нее  нередко  приходится  поступаться
добрыми отношениями. С самого начала я терпеливо ждал от вас  подвоха.  Меня
сразу насторожила игра в шифровки. Не по-милицейски мудрено. Отдает дешевыми
шпионскими боевиками. И шифр очень уж простоват. Какой бы вы на  моем  месте
сделали вывод?
   - Я не на вашем месте.
   -  Вывод  простой.  Вы  рассчитывали,  что  я  прочту  ваше  послание   с
невежливыми обвинениями в мой адрес  и  приму  свои  меры.  Начну  открывать
карты. Но у вас должен быть козырь в рукаве. Какой?  Записная  книжка.  Она,
наверное,  напичкана  звукозаписывающей   и   передающей   микроаппаратурой.
Последнее слово техники.  В  ФСБ  позаимствовали?  Для  милиции  слишком  уж
дорогие игрушки... Кстати, в кабинете установлены радиоглушилки. И книжка  в
сейфе. Вы просчитались, мой юный друг. Ваш план был не слишком разумен.
   - Шеф говорил тоже самое, - вынужден был признать я со вздохом.
   - Мне право жаль. В таких случаях легендарный майор Пронин говаривал: "Вы
просчитались. Не моя, а ваша карта бита. Дом окружен".
   Партизан-подпольщик гордо бы кинул в лицо врагу:
   "Жгите, стреляйте, все равно ничего не добьетесь, фашисты! " А оперу Гоше
Ступину оставалось  лишь  жалобно  прошепелявить  что-то  о  бессмысленности
дальнейшей преступной деятельности, о неприкосновенности личности сотрудника
милиции,  о  том,  что  начальство  прекрасно  знает,   где   находится   их
подчиненный, и примет самые жесткие  меры,  ну  и,  куда  же  без  этого,  о
благотворной роли чистосердечного раскаянья и явки с повинной.
   Почему-то моя пылкая речь не нашла никакого отклика в душах злодеев.  Она
просто улетела в пространство, не  задев  ничьих  умов.  Что  еще  прикажете
делать в такой ситуации Гоше Ступину? Сыграть в  техасского  реинджера  Чака
Норисса? : Врезать по сопатке стоящему за спиной Марселю, потом выбить  пыль
из профессора? Затем завладеть записной книжкой или  телефоном?  Не  уверен,
что противник не  просчитал  такой  вариант.  Но  попытка  не  пытка.  Пытка
начнется, когда попытка сорвется. Раз. Два. Три. Пошли. Вскочить  с  кресла,
уйти вправо. Развернуться. Дать голубоглазому зомби по хоботу...
   Если бы Марсель  так  и  остался  стоять  фонарным  столбом  или,  следуя
рефлексу обученного телохранителя, ринулся бы на меня, глядишь, и рухнул  бы
сразу под моей рукой-кувалдой. Но он просто отскочил в сторону.  Притом  так
быстро и плавно, что просто зависть взяла. В  общем  кулак  мой  со  смаком,
толком и расстановкой нокаутировал воздух да еще вынес меня на шаг вперед. Я
отскочил в сторону, чтобы не нарваться на контратаку зомби, Тут профессор  и
выстрелил в меня из пластмассового бластера. Второй раз меня глушили из этой
штуки. Работала она безупречно...
   У Дульсинского какая-то страсть к  модерновым  офисным  интерьерам.  Даже
подвал он умудрился обустроить по европейским казенным стандартам  -  обитые
тем же фиолетовым (прямо страсть какая-то нездоровая у него к  этому  цвету)
пластиком стены, стеклянные  столики,  кресла  с  изогнутыми  хромированными
подлокотниками, огромный телевизор, три компьютера.  У  профессора  явно  не
было проблем с жилплощадью.
   По помещению можно кататься на велосипеде или, если не жалко  паласов  на
полу, то и на мотоцикле.
   Очнулся я в этом подвале все в той же компании. Похоже, я  вышел  у  моих
оппонентов из доверия их озаботил мой необузданный нрав, так что теперь  моя
нога была закована в кольцо, цепь шла к вмонтированной в стену ржавой скобе.
   Подмосковный пленник.
   Чувствовал я себя гораздо лучше, чем после прошлой обработки паралитиком.
Предплечье побаливало  как  после  укола.  Скорее  всего,  они  вкололи  мне
какой-то нейтрализатор, быстро поставивший меня на ноги. Я вполне был  готов
к выяснению отношений, которое, учитывая соотношение  сил,  с  моей  стороны
могло носить лишь характер дешевого базара.
   - Убьете? - поинтересовался я. ? Убьем? - удивился профессор. - Господь с
вами. На нас есть хоть одно убийство?
   - Пожалуй, ни одного.
   - Мы не  причиняем  вреда  людям.  Жизнь  и  здоровье  личности  для  нас
священны. Это непоколебимый принцип.
   Приятно попасть в  лапы  к  бандитам-гуманистам,  последователям  доктора
Швейцера, Махатмы Ганди и матери Терезы. Окажись я в гостях,  к  примеру,  у
того же Миклухо-Маклая - гуляла бы уже по моим косточкам бейсбольная бита. И
уже готовился бы бак с кислотой или с негашеной известью, дабы  неэстетичный
вид моих останков не смущал бы население и правоохранительные органы. Но  то
необразованный Миклухо-Маклай и ему подобные социально опущенные субъекты.
   Здесь же - интеллектуальная элита.  В  обхождении  -  сама  вежливость  и
предупредительность. Вот только держат меня на цепи, как пушкинского ученого
кота, - Но я не в обиде. Любой гуманизм имеет пределы.
   - Причинять вам физические страдания, применять  насилие  -  у  нас  и  в
мыслях такого нет и быть не  может,  -  продолжал  профессор  излагать  свое
жизненное кредо.
   - А что есть? - спросил я.
   - Попытаться вас убедить. Узнав все, вы встанете на нашу сторону.
   - А если не встану?
   - Какие могут быть "если"? - удивился профессор,  будто  я  действительно
сморозил какую-то глупость. -  Конечно,  встанете.  Или  я  не  психиатр,  а
слесарь-сантехник низшего разряда... И никакого насилия.  Поверьте,  с  нами
сотрудничают только люди, согласные с нами. Сотрудничают, кстати, из идейных
соображений. Мне эти бандиты нравились все  больше.  Надо  же,  "из  идейных
соображений" им помогли награбить несколько центнеров золота. Что же  у  них
за идеи такие? - Думаю,  Георгию  Викторовичу  необходимо  объяснить  все  в
деталях, чтобы он сумел ясно представить себе ситуацию во всей ее полноте.
   - Кто это сказал? Неужели Марсель? Это была самая Длинная фраза,  которую
я слышал от голубоглазого зомби. Представить себе не  мог,  что  он  за  раз
способен произнести столько слов. Притом свободно и правильно, без  гыканий,
эканий, слов паразитов и неверных ударений.
   - Дормидон Тихонович, вы не могли бы нас оставить на несколько  минут?  -
мягко произнес  Марсель,  но  в  его  голосе  были  повелительные  интонации
человека, который умел и имел право приказывать.
   - Да, пожалуйста, - к моему удивлению, профессор моментально  поднялся  и
послушно вышел из помещения.
   - Все обстоит несколько иначе, чем вы думаете, -
   Марсель подкатил кресло на колесиках поближе  ко  мне,  остановившись  на
таком расстоянии, чтобы  я  не  смог  до  него  дотянуться.  -  Вы  считаете
Дормидонта Тихоновича эдаким гением преступного мира,  профессором  Мориарти
от психиатрии. Конечно, он человек выдающихся способностей, достойный самого
глубокого уважения. Но не он первая скрипка в этом оркестре.
   - А кто же?
   - Профессор Мориарти - это я.
   Век живи, век учись, дураком помрешь. Это не я сказал, а народ. Я лишь  в
очередной раз убедился в справедливости такой постановки вопроса. Так всегда
и бывает: строишь версии, прорабатываешь варианты, перед глазами стоит целый
питомник призраков собак, которых ты съел на подобных делах.
   А когда докапываешься окончательно до  истины,  выясняется,  что  дом  ты
строил вверх тормашками. Сейчас тот  же  случай.  Голубоглазая  обезьяна  на
поверку  оказалась  не  только  говорящей,  но  и  руководящей  -  точно  со
знаменитого плаката сошла, где шимпанзе в смокинге держит телефонную трубку,
а внизу подпись "босс всегда прав". Итак, меня можно поздравить с  конфузом.
Оказывается, профессор Дульсинский в этой компании на  посылках.  А  "всегда
правым боссом" служит Марсель. Вот и верь после этого людям.
   Марсель  устроился  поудобнее  в  кресле,  и  начался  первый  этап  моей
обработки - не самый важный, но без которого не обойтись. Речь голубоглазого
текла плавно. Ему лекции студентам читать. Впрочем, не  думаю,  что  у  него
недостаток в благодарных слушателях.
   - Вы наверняка слышали от  профессора  Дульсинского,  что  главной  своей
задачей он считает возвращение душевнобольных в социум.
   Я кивнул. Слышал. И не раз. Что с того, спрашивается?
   - Я  переосмыслил  эту  идею.  А  почему  нельзя  социум  приспособить  к
душевнобольным?
   - Недурственно, - хмыкнул я.
   - Одна из главных проблем психиатрии - разница между нормой и патологией.
Грань,  которая  отделяет  обычную  экстравагантность   от   болезни.   Если
максимально упростить, то норма - это состояние умов большинства.  Патология
- меньшинства. То есть фактически столь тонкий вопрос решается референдумом.
   - Любопытно, - вставил я с умным видом. Мне действительно было любопытно.
А вдруг голубоглазый сейчас расщедрится и выложит смысл шарады,  которую  мы
так до конца и не разгадали ?
   - Вам не приходило в голову, что в последнее время это большинство сильно
редеет, а меньшинство стремительно растет.
   Приходило, подумалось мне. У голубоглазого в голове точно  патология.  Но
излагает хорошо - со вкусом и толком.
   - И однажды, - продолжил Марсель, - перевесит Другая  чаша  весов.  Норма
станет патологией, а патология нормой.
   - Бредятина зеленая! - воскликнул я искренне.
   - Узость мышления -  не  великое  достоинство...  Ведь  фактически  нечто
подобное уже происходит. Общественное сознание  далеко  шагнуло  за  границу
нормы.
   Он встал, подошел к стеклянному столику, взял с него пульт дистанционного
управления и включил телевизор.
   - Вот они, иллюстрации моих слов. Миловидная дикторша  на  первом  канале
тараторила:
   - Вновь депутаты областного собрания подняли вопрос о проведенной недавно
приватизации водопровода в городе Гадинске. Малое предприятие  "Ватерклозет"
якобы использует сооружения сети не по назначению.
   - Это норма? - спросил голубоглазый.
   - Новости конверсии, - продолжала заливаться соловьем дикторша. -  Отныне
на несение боевого дежурства эскадренный миноносец "Витязь" будет выходить с
иностранными  туристами,  интересующимися  военной  техникой  и   традициями
русского военно-морского флота.  Это  позволит  решить  вопросы  с  закупкой
топлива и выплатой заработной платы офицерскому составу...
   - Это тоже норма?  Посмотрите,  что  творится  с  обществом.  Психические
патологии  -  состояние  не  только  отдельных  людей.  Ими  охвачены  целые
государственные структуры. И общественные слои. Начните с  высших  коридоров
власти и закончите последним совхозом - и вы найдете любой диагноз.
   Он переключил программу. По российскому каналу политический  обозреватель
что-то уныло вещал о  безысходно-мрачном  российском  прошлом,  настоящем  и
будущем, о необходимости ломки всего и вся, в том числе  безнадежно-рабского
менталитета, "изначально отмеченного парадигмой несвободы".
   - Пожалуйста,  брюзжащая  депрессия,  -  взмахнул,  как  фокусник,  рукой
Марсель. - И говорит не он. Его устами говорит общество.
   По сорок пятому каналу какой-то очень крупный чиновник косноязычно  молол
какую-то чушь  о  стабилизации  и  дестабилизации,  о  чьих-то  подлостях  и
происках.
   Олигофрения в степени легкой дебильности. Типичное лицо с верши