лся.  Грозный  с  СОБРами  брал.
Вооруженных бандюков  в  одиночку  задерживал.  Всяко  бывало.  Но  в  такую
холодную пучину не окунался еще ни  разу..  Хотя,  говорят,  трудно  все  по
первому разу. Глядишь, еще понравится, и дальше в дурдома буду внедряться  с
легкостью и удовольствием.
   Зазвонил телефон. В трубке зашелестел знакомый голос.
   - Гоша?
   - Я Гоша.
   - Это Клара. Дорогой, ты что, не узнал меня? Забыл?
   Ага, размечталась.
   - Узнал. Куда ты пропала?
   - Как? Я пропала? Ты избегаешь меня, а я пропала?  -  Избегаю?  Это  тебе
кажется.
   - Правда?.. А у меня тут такое. Немецкое издательство хочет заключить  со
мной договор на издание моей книги.
   - Чьей книги? Ты же не пишешь книги!
   - На книгу "Россия на перепутье". Или "Время расколотых небес". Как лучше
назвать?
   - Лучше сразу "Моя судьба".
   Книга. Еще не хватало. Совсем завралась.
   - Я соскучилась. Я так хочу тебя увидеть. Завтра... Нет, даже сегодня.
   - Не могу. Уезжаю в командировку.
   - Как? Куда?
   - На другой конец света.
   - В Штаты? - обрадовалась Клара.
   Гораздо хуже.
   - В Северную Корею? - поскучнела она.
   - Еще хуже. В Антарктиду.
   - Ой.
   - Вот тебе и "ой". Пока. Я укладываю в чемодан унты.
   - Унты?
   - И колокольчики.
   - Колокольчики? Зачем? Для собачьих упряжек...
   С лязгом закрылись  ворота,  отделяя  меня  тоннами  металла,  высоченной
бетонной  оградой,  просматриваемым  видеокамерами   периметром   от   всего
остального мира.
   "Оставь надежду всяк сюда входящий", - назойливо долбила мне мозг строчка
из Данте. С прибытием. Теперь мой дом - дурдом.
   Впрочем,  при  ближайшем  рассмотрении  все  выглядело  не   так   плохо.
Цивилизация на Земле за последние столетия сильно повзрослела  и  подобрела,
ныне душевнобольных уже не держат на цепях и не поливают  в  лечебных  целях
ледяной водой из ведер. По нашим временам сумасшедшие дома - не самое худшее
место. Тем более такие.
   У меня создалось впечатление, что я пересек не только границу клиники, но
и госграницу. В свое время в живописном местечке в  тридцати  километрах  от
Москвы задумывалось создать санаторий четвертого  управления  Минздрава  для
партийных шишек и шишечек. В промежутке  времени,  когда  старые  привилегии
пошатнулись  под  напором  народного  гнева,  а  новые  еще  не  укрепились,
происходила  благотворительная   раздача   разным   богоугодным   заведениям
номенклатурных объектов. На половине из  них,  отданных  под  санатории  для
престарелых  бомжей-туберкулезников  или  детей  пьяных  родителей,  тут  же
посвинчивали бронзовые ручки и фирменные розетки, разворовали  или  изрезали
мебель, растащили все, что плохо лежит, и они превратились в обычные,  милые
сердцу объекты  здравоохранения.  Другие  были  освоены  "новорусаками"  под
бордели и гольф-клубы или преступным миром под  места  проведения  воровских
сходняков. Дульсинский  же  на  базе  только  что  сданного  объекта  создал
роскошную  европейскую  клинику.  Двухэтажный  и   четырехэтажный   корпуса,
тенистые зеленые аллеи со  стилизованными  фонарями,  лавочки  и  беседки  -
прекрасное место  для  душевного  успокоения.  И  везде  идеальный  порядок.
Персонал тоже был вымуштрован по западным стандартам.
   Из машины "скорой помощи" меня провели  в  идеально  чистое,  прекрасного
дизайна, в светло-зеленых и фиолетовых тонах приемное отделение.  Собранный,
строгий   и   вежливый   молодой   врач   задавал   вопросы,   а    красивая
молодуха-медсестра сразу загоняла ответы  в  компьютер,  ее  длинные  пальцы
очень быстро бегали по клавиатуре. Два санитара стояли у  входа  в  стойках,
близких к "смирно". Да, дисциплинка здесь, как в кремлевском полку.
   - Вы понимаете, где и почему находитесь?  -  спросил  врач,  выяснив  мои
анкетные данные и ознакомившись с липовой историей несуществующей болезни.
   - Понимаю. У меня душевное заболевание. Мне нужно лечение,  -  вяло,  как
учили, произнес я.
   Это чепуха, что сумасшедшие не осознают своего  заболевания.  Многие  еще
как осознают. Мне выбрали  такую  форму  маниакально-депрессивного  психоза,
которую легче симулировать. Пока в этой  роли  я  чувствовал  себя  довольно
уверенно. Лишь бы не вжиться в роль слишком крепко, чтобы потом не  остаться
в ней.
   Я ответил на все вопросы и в сопровождении медсестры  и  дюжего  санитара
отправился осваивать клинику. Мы прошли длинный, прямой, отделанный  упругим
зеленым пластиком, с лампами, льющими мягкий ласковый свет, коридор. Зашли в
просторный, весь в зеркалах (даже потолок зеркальный) лифт.
   Четвертый этаж - приехали.
   Приемная была похожа на зимний сад - столько там было пальм, лиан, цветов
и каких-то непонятных колючих зарослей.
   В зарослях водилась секретарша.  Она  пропустила  нас  в  кабинет  своего
начальника. Им, естественно, оказался профессор Дульсиский.
   - Спасибо, - кивнул он медсестре.. - Пока оставьте нас. Я вас вызову.
   Кабинет профессора напоминал какдвекапли воды его офис на Проспекте Мира,
только  выдержан  был  в  тех  же  зеленых  и  фиолетовых  тонах,   да   еще
противоположная  от  начальственного  стола  стена  была  исчеркана  линиями
телеэкранов - насчитал я их семь штук.
   - Приятно встретить вас в моих краях, Георгий Викторович, - он пожал  мне
руку. - Отличная усадьба, - оценил я его владения.
   - Еще бы, - с гордостью произнес он. - Все здесь  сделано  моими  кровью,
потом и нервами. Расходы астрономические, госдотации микроскопические.
   - Как выкручиваетесь?
   -  Спонсоры.  Крупные  банки.  Компании.   Психиатрия   сегодня   слишком
актуальное и нужное ремесло, чтобы владеющие им пребывали в нищете...  Кроме
того, иностранцы. У нас лечится  много  иностранцев.  Притом  нередко  очень
богатых и влиятельных. Из США, Германии, Англии...
   - У них нет своих клиник?
   - Таких нет. У нас имеется несколько ноу-хау,  тройка  врачей-кудесников.
Мы возвращаем в социум пациентов, от которых отказались самые лучшие клиники
мира и которым пророчили до конца жизни смирительную рубашку.
   - Таких, как Грасский?
   - Грасский - неудача,  но  и  то  под  вопросом.  Вы  бы  видели  его  до
клиники... Да и вообще - психиатрия не штамповка видеомагнитофонов. Кто  тут
может дать гарантию?
   Я устроился поуютнее в кресле.
   - Хотите посмотреть мою коллекцию? - неожиданно  предложил  профессор.  -
Она весьма поучительна  и  наталкивает  на  размышления.  Дульсинский  нажал
кнопку на пульте на своем столе.
   Зажегся экран, в глубине которого метался мужчина. Рука его была заложена
за отворот пижамы, нижняя губа вызывающе и презрительно выпячена.
   - Парафренный  синдром,  -  пояснил  профессор.  -  Классический  случай.
Изложен во всех учебниках психиатрии  и  во  многих  сотнях  анекдотов.  Это
Наполеон. Его отношения с окружающим миром не  слишком  тесны.  У  него  нет
желания никому доказывать  свою  правоту.  Сейчас  он  движет  армиями,  как
шахматными фигурами, а вечерами беседует о военной  тактике  и  стратегии  с
Александром Македонским и Суворовым.
   Профессор щелкнул клавишей. Следующим экземпляром  коллекции  был  наголо
стриженный верзила  лет  сорока.  Он  ожесточенно  и  очень  быстро  колотил
пальцами-сосисками по клавиатуре пишущей машинки. Рядом  на  столике  лежала
пачка отпечатанных листов.
   - Станислав Семенович Павленко. Не слышали? Многие  ваши  коллеги  хорошо
его знают. Диагноз кирулянство - бред сутяжничества. Уже десять лет он всего
себя посвящает исправлению пороков общества и войне с  истинными  и  мнимыми
обидами. На протяжении всего этого времени его средняя  ежедневная  норма  -
шестьдесят  страниц  жалоб.  Феномен  не  только  психики  отдельно  взятого
человека, но  и  бюрократической  машины.  Подсчитать,  сколько  чиновничьих
человеко-дней потрачено на проверку и отписки по его заявлениям, - ей  Богу,
Беламорканал новый можно вырыть.
   - Да уж, - кивнул я. - Это все  мне  знакомо.  Действительно,  сколько  я
видел подобных жалоб, исполненных людьми, не  дружащими  со  своей  головой,
спущенных из самых высоких инстанций с резолюциями помощников,  заместителей
министра: "контроль", "разобраться", "срочно доложить", "принять меры"...
   - Жемчужина коллекции, - профессор ещ„ раз вдавил клавишу.
   На спинке железной кровати всеми четырьмя лапами, ни на что не  опираясь,
сидел тощий нахохлившийся мужичонка  с  выпученными,  непрерывно  моргающими
очами. Как же он сохраняет равновесие?
   - Человек-птица. Слезает с насеста,  лишь  чтобы  поесть  и  поспать.  Не
устает. Не скучает. Доволен и собой, и окружающими.
   Следом  на  экране  появилась  толстая,  с  необъятным   бюстом   женщина
бальзаковского возраста. Она жеманно  морщилась  перед  зеркалом  и  строила
своему отражению глазки.
   - Новое поколение больных - "сериалыцики". Знакомьтесь, "Тропиканка", она
страстно ждет своего суженого.
   Новый персонаж - худая женщина, что-то бормочущая себе под нос и время от
времени подвывающая, как сирена.
   - Это Санта-Барбара, - сказал Дульсинский.
   - Но Санта-Барбара это город, - удивился я.
   - В том-то для нее сложность. Если бы она была просто Иден или Сиси -  ей
бы жилось легче. А так ей нужно жить за весь город... Кстати, есть у меня  и
Марианна. Была Рабыня Изаура - ее мы вылечили... Сегодня в  России  половина
женщин существует в мире телесериалов. Он  становится  для  них  куда  более
реален и интересен, чем пугающий настоящий мир. Мои  пациентки  просто  чуть
глубже погрузились в иллюзию, но  это  вопрос  степени,  а  не  качества,  -
усмехнулся профессор.
   Пальцы его бегали по клавиатуре  пульта.  Из  телеэкранов  возникали  все
новые представители живой коллекции, которых выхватывали скрытые  в  палатах
зрачки видеокамер.
   - Адепт массонского ордена, колдун первого разряда, как он себя называет.
Требовал дать ему желчь зеленой лягушки и  толченый  сушеный  хвост  полевой
мыши. Мы ему дали какой-то порошок, так он сразу распознал, что  получил  не
то, что просил... А вот жертва врачей-вредителей,  не  желающих  признать  у
него марсианскую лихорадку - сложный ипохондрический синдром.
   На экране возникла красивая угрюмая девица лет двадцати.
   -  Бред  дисморфобии,  -  пояснил  профессор.  -  Считает  себя  страшной
уродиной.
   - Она же в "Плэйбое" может сниматься! - воскликнул я. - Или в кино.
   - Она считает, что в кино может сниматься  только  в  роли  инопланетного
монстра... А вот бред высокого происхождения.
   Вы лицезреете прямого потомка Рюриковичей...
   - Хороший замах...
   Щелчок... Полноватый мужчина с блестящей лысиной - по  виду  классический
бухгалтер - возил по полу игрушечную машину и бибикал, объезжая грузовички.
   - Пуэризм - впадение в детство. Он  очень  капризен,  клянчит  игрушки  и
конфеты.
   Голова уже  шла  кругом,  а  профессор  вытаскивал  на  экран  все  новые
персонажи, сопровождая их появления комментариями.
   - Бред реформаторства - в миру это обычно преуспевающие политики...  Бред
Котара - пациент ждет через сто восемьдесят дней конца  света,  который,  по
его мнению, наступит от столкновения  Земли  с  невидимым  пока  астрономами
астероидом... А вот религиозные фанатики - привычные  Девы  Марии,  Махатмы,
Космические учителя и Ученики... Вам все это ничего не напоминает?
   - Слепок с "Большой земли" ?
   - Слепок ли? Может быть, все же два  сообщающихся  сосуда,  подпитывающих
друг друга. Миром правят идеи, и неизвестно, где их больше появляется - там,
на "большой земле", как вы выразились, или здесь - "на малой".
   Мне захотелось зябко  передернуть  плечами.  Что-то  большое  и  холодное
скрывалось  за  словами  профессора.  Эх,  грехи  наши  тяжкие.  Новый,  еще
ненаписанный бестселлер "Капитан Ступин в Зазеркалье".
   Профессор выключил телевизоры и произнес:
   - Будет еще время обсудить все это... К делу. Режиму нас свободный, двери
запираются лишь на ночь.
   - Не боитесь?
   - "Настоящих буйных мало" - писал поэт. Я хорошо  представляю,  от  каких
пациентов что можно ждать. Вы были когда-нибудь в обычных психбольницах?
   - Пару раз. По долгу службы, конечно.
   - Это довольно точная копия следственного  изолятора.  В  приемной  вновь
поступившего тщательно  обыскивают.  Отбирают  все  вещи.  Потом  подвергают
дезинфекции.  Палаты  похожи   на   тюремные   камеры.   Между   отделениями
запирающиеся металлические двери. Нет  ни  одного  предмета,  которым  можно
нанести себе или другим повреждения.  Даже  серьги  и  кольца  персоналу  не
разрешены - мало ли что. Вам бы понравилась такая жизнь?
   - Вряд ли.
   - Изуверство! У нас же - максимальная свобода, уют. Это не казарма  и  не
тюрьма. Здесь проходит  жизнь  этих  людей.  И  они  имеют  все  права  жить
по-человечески.
   - Понятно, - кивнул я, признавая в его словах некоторый резон. -  Кстати,
у меня привычка - держать всегда под рукой  электронную  записную  книжку  с
калькулятором и игрой. Ничего?
   - Я же говорил вам ранее - мои пациенты имеют право  и  наличные  вещи...
Обживайтесь, Георгий Викторович. Вам здесь понравится.
   Еще бы! Такой круг общения. Махатмы, Санта-Барбара.
   - Последнее, - сказал я. -  Мне  надо  как-то  поддерживать  отношения  с
волей. Телефоном вашим пользоваться несподручно - можно вызвать  подозрения.
Я вам буду передавать отчеты, а в городе вас будет встречать человек.
   - Не боитесь, что прочитаю?
   - Они зашифрованы.
   - Штирлиц в ставке Гитлера. Это по нашей кафедре,  -  ухмыльнулся  он.  -
Конечно, передам. До завтра.
   - До завтра...
   Моя одиночная  палата  больше  походила  на  гостиничный  номер.  Уютная,
застеленная хрустящим бельем кровать, столик, два кресла, тумбочка,  толстый
палас, туалет с душем. Вот только двери не хлипкие гостиничные,  а  толстые,
тяжелые. Да и окно, кажется, не высадишь.
   - Устраивайтесь, -  санитар  был  предельно  вежлив.  Он  взбил  подушку,
пригладил постель. И неожиданно бросил на меня  острый  взор,  полный  -  не
показалось ли - злобной усмешки.
   Оставшись один, я осмотрелся. Вон там, где встроенное  в  стену  зеркало,
должен скрываться объектив видеокамеры. С новосельем тебя, опер.
   Ужин раздавали в столовой. Посуда, ножи  и  вилки  -  все  пластмассовое.
Кормили как на убой: картофельное пюрэ, вареное мясо, колбаса или ветчина  -
на выбор, даже фрукты.
   На пациентах здесь не экономили - бывают же благодатные края.  Контингент
действительно был тихий. Ели молча, лишь двое мужчин о чем-то заговорщически
перешептывались, бросая на всех настороженные взгляды.
   Я выбрал пустующий столик. Приступив  к  трапезе,  я  услышал  за  спиной
вежливое покашливание и оглянулся.
   Там стоял низенький, в годах, с растрепанными седыми лохмами  пациент.  В
руках он держал поднос.
   - Не гоните меня, - взмолился он. - Я поем и уйду.
   - Конечно, ешьте, - пригласил я его жестом присаживаться.
   Он сел за мой стол и начал обреченно возить вилкой в пюрэ. Потом  грустно
представился:
   - Самуил Анатольевич Кутель. Доктор физико-математических наук.  Впрочем,
кого это интересует?
   - Георгий, - в ответ представился я.
   - Ах, Георгий, - печально вздохнул он, присаживаясь за стол. - Вся  жизнь
просто обман. Что я делаю сейчас?
   - Разговариваете. Едите.
   - Ем? Обман. Как можно есть, не имея желудка. Да и вообще  внутренностей,
- еще печальней вздохнул он.
   - Вам не повезло.
   - Еще как. Когда я лишился внутренностей,  меня  почему-то  поставили  на
учет в районном неврологическом диспансере. Эх, коновалы. Никакого  понятия,
- уже совсем печально вздохнул он. -  Дурак-доктор  вообразил,  что  у  меня
маниакально-депрессивный психоз, бред отрицания... Поняли меня только здесь.
Вообще, Георгий, это хорошее место для успокоения души.
   Он подхватил вилкой вареную  говядину  и  отхватил  весьма  солидный  для
человека без внутренностей кусок.
   - Но и тут все обман. Декорация, - прошептал он, приблизившись ко мне.  -
Витя Чулков. Мой сосед. Человечище. Глыба. Кандидат наук, химик. У него были
грандиозные планы. Эликсир  молодости,  безвредные  наркотики,  генератор  с
коэффициентом полезного действия двести шестьдесят процентов.
   Он бы все выполнил. Но тоже был жестоко обманут, - теперь  уже  обреченно
вздохнул доктор наук.
   - Как обманули?
   - Заманили и обманули. Теперь его здесь нет. Работает  на  мафию.  Обман,
везде обман, - всхлипнул Кугель и жадно вцепился зубами в вареное мясо.
   - Инвестиционный фонд "Нил", во весь экран оскалилась зубастая крокодилья
пасть, любые вложения мы проглотим.Ваше будущее в наших руках!..
   - Кто раз попробовал "Баунти" - тому уже больше не захочется ничего!..
   Криминальная хроника. На экране приветливо улыбающаяся дикторша.
   - Юбилейное пятидесятое уголовное дело возбуждено в отношении популярного
террориста Мусы Бабаева. Проникнув на  территорию  военно-морской  базы,  он
захватил дизельную подводную лодку вместе с экипажем и потребовал  выхода  в
открытое море. Только полная профнепригодность экипажа и неумение обращаться
с техникой предотвратили большую беду. Бабаев с сообщниками  вплавь  покинул
базу. Ведется розыск...
   По  просьбам  прогрессивной  общественности  и  творческой  интеллигенции
уголовное  дело  в  отношении  одного  из  лидеров  "Партии   экономического
освобождения" Валерии Стародомской прекращено за изменением обстановки  -  в
связи с дальнейшим развитием демократичского процесса...
   Убит лидер неформальной  молодежной  группировки  сексуальных  меньшинств
Алексей  Ванюхатин.  Жертву  душили  сначала  в  ванной,  а  потом   руками.
Проводится расследование...
   В Ленинградской области неизвестная бандитская группа совершила разбойное
нападение с целью грабежа на бронированный фургон. Похищено двадцать  восемь
килограммов золота. Удивительно, но убитых нет. Проводится проверка...
   Потрясающе! Еще ничего, что дикторша в одной фразе совершила три  ошибки,
обозначив одно деяние тремя взаимоисключающими составами - бандитизм, разбой
и грабеж - спрос с них,  малограмотных,  небольшой.  Интереснее,  что  опять
похитили золото. И ни одного трупа. Знакомо, не правда ли?!
   Нет, все-таки хорошо в сумасшедшем доме. Спокойно. Лежу, в потолок  плюю.
А Донатаса сейчас гоняют пинками по начальственным кабинетам и  вытирают  им
ковры.
   Пациенты смотрели телевизор с неослабевающим  интересом.  Многие  из  них
были идеальными, благодарными зрителями. Они готовы были хоть сейчас  бежать
за "Баунти" или бросать свои  сбережения  в  пасть  нильскому  крокодилу.  В
глазах телевизионщиков они сошли бы за венец творения цивилизации - человек,
во все верящий. Правда, находились и другие  -  не  верящие  ни  во  что  на
экране, даже в часы-заставку. Поэтому и был "Панасоник" с  метровым  экраном
скрыт за бронированным стеклом. Оно  хорошо  защищало  от  ударов  руками  и
ногами, летящих тапочек и плевков.
   Дульсинский считал, - что информационный изоляционизм вреден для  больных
и только усугубляет выпадение из действительности. Кроме того,  его  идея  о
неотъемлемых правах пациентов включала и право  на  телевизор.  Правда,  был
целый этаж "эфирных отказников", на  которых  телевизор  действовал  подобно
ядерному реактору без защитного кожуха, высокоскоростным миксером взбалтывая
и без того взболтанное сознание. Мне казалось, что и на  моих  соседей  ящик
действует далеко не лучшим образом, но профессору виднее.
   Я лениво  потянулся  и  поднялся  с  кресла.  Досматривать  программу  не
хотелось. Вообще ничего не хотелось. "А у психов жизнь, так бы жил  любой  -
хочешь спать ложись, а хочешь песни пой", вспомнилась песенка Галича. А  еще
у этого автора есть такие слова: "Отдохни здесь с денек как в доме  отдыха".
Кстати, и профессор советовал  то  же  самое.  Я  и  отдыхал.  Правда,  были
некоторые неудобства. Из меня высасывали кровь, меня просвечивали рентгеном,
меня облепляли проводами для снятия электрокардиограм мы,  и,  наконец,  м