- Только что Олег Жигорин видел Марину или Варю и разговаривал с ней,
- монотонным голосом повторил Сергей.
   - Где она?!!!
   - В Стамбуле...
   - А он не мог ошибиться?!
   - Владимир Алексеевич... Олег  в  полном  рассудке.  Он  руководитель
туристической фирмы, поехал в Стамбул на переговоры...
   - Ладно, подробности потом. Мы немедленно вылетаем в Стамбул!
   -  Что-то  случилось?  -   еле   слышно   прошептали   губы   Алексея
Владимировича.
   - Папа! Папа! - бросился к нему Владимир. - Варенька нашлась!  Она  в
Стамбуле! Только что с ней разговаривал друг Сережи - Олег  Жигорин!  Мы
немедленно вылетаем туда! Папа,  держись.  Поправляйся,  папа!  -  Слезы
выступили у него на глазах. - Теперь мы ее не упустим!  Сегодня  вечером
она будет здесь, с нами! Только держись! Сколько мы ждали  этой  минуты!
Мама не дождалась, так порадуйся ты за  двоих.  Держись!  Я  тебя  очень
прошу!
   - Володенька, - шептали губы отца. - Я постараюсь, ты уж меня извини.
Не вовремя я заболел. Но вы  не  сидите  около  меня,  вы  поезжайте  за
Варенькой. Не теряйте ни минуты!
   - Катя! - умоляющими глазами глядел на жену Владимир. - Кому-то  надо
остаться с папой.
   - Я останусь, - кивнула она. - Но, ради бога, сделайте все, как надо.
Не теряйте ни минуты! Иди, Володя, иди...
   Владимир поцеловал отца в бледную  исхудавшую  щеку  и  тут  же  стал
набирать по мобильному телефону номер аэропорта Шереметьево.
   - Алло! Вас беспокоит Владимир Алексеевич Раевский.  Когда  ближайший
рейс на Стамбул? Так... Через три часа... Извините,  минутку...  Генрих,
-. обернулся он к Генриху Цандеру. - Как наш самолет? Готов к полету?
   - Проходит профилактику, Владимир  Алексеевич,  -  недовольным  тоном
произнес Генрих.
   - Все-то у нас не слава богу. Ладно, полетим на рейсовом.  Алло.  Мне
нужно... пять, нет шесть мест. Хорошо, спасибо.
   Затем он набрал номер Сергея.
   - Сережа, как мне связаться с Олегом?
   - Вот, запишите его номер. Только очень плохая связь, я никак не могу
до него дозвониться. Он  сказал,  что  глаз  с  нее  не  спустит,  будет
караулить., пока мы не прибудем в Стамбул.
   - Приезжай в Шереметьево, я уже забронировал билеты для  нас.  Там  и
расскажешь подробности вашего разговора.
   Затем он уже из машины попытался дозвониться  в  Стамбул  на  телефон
Олега Жигорина.
   - Олег! - кричал он в трубку. - Олег! Вы меня слышите?
   - Алло, - послышался в трубке мужской голос. - Вас не слышно.  Я  вас
не слышу. Это кто? Сергей? Ты? Не слышу тебя. Попробуй перезвонить.
   - Олег! Это Раевский! Олег! Нет, я его слышу, а он меня нет.  Поехали
в Шереметьево, Генрих. Сергей подъедет прямо туда.
   - Только бы на сей раз не сорвалось,  -  прошептал  Генрих,  уверенно
ведя "Мерседес" по кольцевой дороге в сторону Ленинградского шоссе.
   Он  прекрасно  помнил  их  прошлогоднюю  поездку  по  горным  дорогам
Абхазии, помнил заброшенное горное селение,  откуда  загадочный  Ираклий
увез в неизвестном направлении Варю, помнил, в  каком  отчаянном,  почти
обморочном состоянии был Сергей, как  в  отчаянии  кусал  губы  Владимир
Алексеевич, какими обреченными мертвыми глазами глядела на них в  Москве
Катя, и молил бога, чтобы это не повторилось.
   Для Генриха Цандера семья Раевских давно уже стала своей семьей.  Ему
шел тридцать седьмой год, у него не было ни жены, ни детей. Его  отец  и
мать жили в Нюрнберге, прекрасном средневековом немецком городе.  Каждый
год в октябре он навещал их, беря у Владимира Алексеевича отпуск на  две
недели. Но частенько ловил себя на мысли, что уже на третий день  отдыха
его снова тянуло в Россию, тянуло к работе, тянуло к семье Раевских.
   - Твоя родина здесь, Генрих, - говорил ему отец,  которому  было  уже
под восемьдесят. - Ты не прав, что фактически оставил нас с матерью.
   Генрих молчал в ответ на упреки. Он посылал родителям  большие  суммы
денег, получаемые  от  Раевского,  и  они  могли  вести  на  них  вполне
достойный образ жизни.
   Но им было нужно не только это, они скучали по  сыну.  Но  Генрих  не
представлял себе жизни без  семьи  Раевских,  настолько  он  был  к  ним
привязан. Однако, жалея престарелых родителей, проживших жуткую, тяжелую
жизнь сначала в Поволжье, а потом в Казахстане,  он  дал  себе  слово  -
вернуться в Германию,  когда  Раевские  найдут  свою  дочь.  Разумеется,
родителям об этом он не говорил ни слова.
   В Шереметьево  их  уже  ожидали  остальные  телохранители  Раевского,
приехавшие раньше. А двадцатью минутами позже них приехал и Сергей.
   Он очень изменился за  этот  год.  Владимир  сказал  бы,  что  сильно
постарел.
   Ему шел тридцать третий год, но виски его были совершенно седые.  Они
поседели  буквально  на  глазах  Раевского,  когда  они  ни  с  чем,   в
подавленном состоянии  возвращались  на  джипах  из  горного  селения  в
Сухуми. Самому Раевскому седеть дальше было уже некуда, его голова давно
была совершенно белоснежной.
   Взгляд черных  глаз  Сергея  становился  все  более  пронзительным  и
мрачным. Он глядел на собеседников не мигая,  и  порой  от  его  взгляда
становилось не по себе.
   Даже ему, Раевскому. Он отчего-то чувствовал какую-то вину перед этим
человеком, сам не понимая, почему это происходит. А ведь  они  и  впрямь
виноваты в том, что жизнь их дочери сложилась именно так,  а  не  иначе.
Куда деться от этих мыслей?!
   Сергей продолжал работать в одной из фирм, принадлежавших  Раевскому,
жил по-прежнему в своей квартире на Рублевском шоссе.  Теперь  он  снова
носил свои настоящие имя и фамилию. Около месяца назад ему позвонила  из
Тюмени Оля и сообщила, что выходит замуж.
   "Поздравляю тебя, Оля, в час тебе добрый", - произнес Сергей.
   "А тебе,  вижу,  это  совершенно  все  равно",  -  обиженным  голосом
произнесла Оля.
   "Да что ты? Я рад за тебя. Понимаешь, я не смог бы дать тебе счастья.
   Теперь это для меня совершенно очевидно. Мне казалось, что ты и  сама
это понимаешь".
   "Я все понимаю, - тихо  сказала  она  слегка  дрогнувшим  голосом.  -
Только...
   Только... Я никогда не забуду  тебя,  того  времени,  когда  мы  были
вместе..."
   "Я тоже не забуду, - стараясь придать голосу как можно больше  тепла,
произнес Сергей. - Но ты же понимаешь, что я люблю другую женщину.  И  я
никогда не смогу быть счастливым, пока не найду ее..."
   "Тогда желаю тебе этого!  От  души  желаю..."  -  произнесла  она  со
слезами в голосе.
   "И я тебе желаю счастья!" - сказал он,  но  в  трубке  уже  слышались
частые гудки.
   Он долго сидел на диване и думал.  Он  понимал,  что  был  не  вправе
ломать жизнь другому человеку. Ему казалось, что все люди живут  обычной
спокойной, хоть и наполненной своими  проблемами  жизнью,  а  его  жизнь
давно уже потекла по какому-то совершенно необычному, странному руслу, и
что ему тяжело общаться не только с доброй и  милой  Олей,  так  любящей
его, но и с остальными людьми тоже.
   Только с Раевскими его связывало общее горе, только  с  ними  он  мог
найти общий язык.
   Однако на деле все было не совсем так. Дом Раевских  он  теперь  стал
посещать гораздо реже, чем раньше.  После  поездки  в  Абхазию  он  стал
избегать их общества. И это сильно ранило и Владимира,  и  Катю.  Он  не
смог стать для них своим человеком, он был чужим.
   Когда Владимир приглашал его на какие-то семейные  праздники,  Сергей
обычно отвечал вежливым и на первый взгляд вполне обоснованным  отказом.
В последний раз он заехал к ним поздравить с  Новым  годом.  Общее  горе
стало не объединять, а, напротив, разъединять их. Сергею становилось все
тягостнее находиться в их обществе, он не знал, о чем с  ними  говорить.
Он был бесконечно одинок в этом мире.
   Они стояли друг против друга, ожидая рейса на  Стамбул,  и  Владимиру
порой казалось, что он имеет дело с  умалишенным.  Глаза  Сергея  горели
таким странным огнем, что ему становилось не  по  себе.  Он  то  начинал
быстро говорить, вдохновленный предстоящей поездкой, а то вдруг внезапно
замолкал, погружался в свои тайные мысли  и  глядел  куда-то  в  сторону
блуждающим  туманным  взглядом,  от  которого  у  присутствующих  бегали
мурашки по коже.
   -  Сережа,  -  произнес  было  Владимир  Алексеевич,  пытаясь  как-то
успокоить его.
   - Не  надо,  Владимир  Алексеевич,  -  какой-то  болезненной  улыбкой
улыбнулся Сергей. - Со мной все в порядке, не беспокойтесь обо мне.
   Раевский снова попытался  дозвониться  до  Олега  Жигорина,  и  снова
безуспешно. Он слышал его голос, а Олег его нет.
   Но вот наконец...
   - Слышите меня, Олег?! - крикнул в трубку Раевский.
   - Да, да, слышу.
   - Это Владимир Раевский...
   - Здравствуйте, Владимир Алексеевич...
   - Где Варя?! - без предисловий спросил Владимир.
   - Здесь она, здесь, неподалеку. Я встретил ее случайно, она  выходила
из машины неподалеку от Айя-Софии. Сделала какие-то покупки и снова села
в машину.
   Я узнал ее и подошел к ней. Попытался завязать разговор. Но  тут  нам
помешал какой-то мужчина кавказского типа. Он взял ее под руку и посадил
в машину.
   - Ираклий?!
   -  Судя  по  рассказам  Сергея,   нет.   Это,   очевидно,   шофер   и
телохранитель, человек довольно молодой. Интеллигентный, хорошо  одетый.
Он разговаривал с ней по-русски  и  со  мной  обращался  очень  вежливо.
Только попросил отойти и не препятствовать ей сесть  в  машину.  Я  взял
такси и поехал за ними.
   - Так. Ради бога, не упускайте ее из виду. Где они сейчас?!
   - Красивый дом на набережной. Стоит особняком,  неподалеку  от  улицы
Юлдуз.
   Двухэтажный  дом  красного  кирпича.  Крыша  тоже   красного   цвета,
черепичная. Я брожу тут неподалеку. Машина въехала  в  ворота  и  больше
оттуда не выезжала.
   - Да, но мы в лучшем случае сможем быть там не раньше чем через  пять
часов. Но рисковать больше мы не можем.  Надо  что-то  придумать,  чтобы
подстраховаться. Вы абсолютно уверены, что это она?
   - На сто процентов. Она же жила у меня в доме, я ее  прекрасно  знаю.
Да что вы, Владимир Алексеевич, - засмеялся Олег. - Это она, вне  всяких
сомнений, она.
   - Так она узнала вас или нет?
   - Нет, не узнала. Хотя в лице что-то промелькнуло. И все-таки нет.  Я
спросил ее, не помнит ли она меня. Она ответила, что не помнит.  Но  нам
не Дали поговорить, я же говорю, тот мужчина посадил ее в автомобиль,  и
они уехали.
   - Как она выглядит?
   - Прекрасно. Отлично, одета, распущенные волосы, лицо без макияжа.
   Автомобиль "Форд Сиерра" белого цвета. Дом  хороший,  видно,  что  не
бедствует.
   Расспросить  людей  о  том,  кто  в  этом  доме  живет,  я  не  могу,
практически не понимаю ни слова по-турецки. А обращаться  за  помощью  к
нашим  друзьям  тоже  не  могу,  дело-то  уж  очень   интимное.   Опасно
разглашать, как вы полагаете?
   - Согласен. Пожалуй, лучше никого не вводить в курс этого дела.
   - Так что вот, хожу здесь, топчусь,  бросил  все  дела.  Хорошо,  что
место достаточно уединенное и никто пока не обращает на  меня  внимания.
Но за пять часов, думаю, что обратят. Кстати, вот  уже  минут  двадцать,
как метрах в пятидесяти от дома стоит автомобиль желтого цвета. Один раз
из него вышли трое людей, о чем-то переговорили и снова сели в машину. Я
не знаю, может быть, у  них  какие-то  свои  дела,  но  я  уж  хочу  вам
рассказать поподробнее, что здесь происходит. Тем  более  что  эти  люди
очень похожи на наших соотечественников, причем  не  самого  пристойного
образа жизни. И смотрят эти люди как раз именно в  сторону  этого  дома.
Так что ставлю вас в известность. Запишите, кстати, номер  их  машины  и
той, в которую села Марина. То есть Варя, - поправился он.
   - Правильно делаете, что  обо  всем  подробно  рассказываете  мне.  -
Владимир записал номера машин. - Мы не имеем права на очередную  ошибку.
Каковы из себя эти люди, которые выходили из машины?
   -  Один  невысокого  роста,  в  очках,   невзрачный   такой,   второй
высоченный, метр девяносто с гаком, весьма  уголовного  вида.  А  третий
очень странный.
   Среднего роста, худощавый. У него такие странные волосы, мне кажется,
что это парик. И брови очень странные, как будто накладные. И усы  тоже.
Скорее всего есть и четвертый, но он сидит за рулем, а стекла  в  машине
тонированные, и его не видно.  Я  один  раз  прошел  мимо  них,  они  не
обратили на меня внимания. А теперь я  нахожусь  в  небольшом  скверике,
меня им не видно за деревьями и кустами, а  я  их  вижу  хорошо.  Отсюда
прекрасно просматриваются и дом, и ворота, и эта машина.
   - Вы полагаете, что эти люди следят  за  домом,  где  живет  Варя?  -
насторожился Раевский.
   - Трудно сказать однозначно, но исключить тоже нельзя. Так,  Владимир
Алексеевич, ворота дома открылись, и оттуда выезжает  машина.  Так...  А
эти люди бросаются к ней. Это бандиты!  Подождите,  попытаюсь  помочь...
Там происходит что-то нехорошее. Подождите...
   Связь прервалась,  и  смертельно  бледный  Владимир  молча  посмотрел
каким-то обреченным взглядом на Сергея.
   - Что-то снова произошло? - со  своей  блуждающей  улыбкой  на  губах
спросил Сергей.
   - Не знаю точно, - еле слышно ответил Владимир,  -  но  полагаю,  что
произошло.
 
*** 
 
   Он жутко тосковал по родине. Иногда эта тоска  становилась  настолько
мучительной, что ему хотелось выть. По ночам он видел во сне заснеженные
горные вершины, видел парящих между ними орлов, видел зеленые  долины  с
пасущимися овцами. А когда просыпался, все рассыпалось, словно дым.
   И он решил вернуться. Пусть не в родной дом в горном селении Абхазии,
так хотя бы к своим соотечественникам в Тбилиси, в Кутаиси, куда угодно,
только на родину.
   Ираклию Джанава было шестьдесят три  года.  За  спиной  была  долгая,
полная тревог и проблем жизнь. В восемнадцать лет он убил кровного врага
своей семьи и попал за решетку на восемь лет.
   Его жизнь могла закончиться буквально в  первый  же  день,  когда  он
попал в зону строгого режима неподалеку от "солнечного" Магадана. Чем-то
не  приглянулся  этот  молодой  черноглазый  открытый   парень   угрюмым
замордованным зэкам. Слово за слово, он в долгу тоже не остался, и ночью
до его горла уже дотронулось лезвие острого, словно  бритва,  ножа.  Уже
впоследствии он понимал, что его не пугали, его  бы  обязательно  убили,
если бы не тот человек, который спас ему жизнь.
   Оскару Рубановичу, осужденному  на  десять  лет  строгого  режима  по
знаменитой пятьдесят восьмой статье, было  тогда,  в  пятьдесят  третьем
году, где-то лет сорок пять. Он выделялся среди политических заключенных
своим резким непримиримым характером, желанием постоянно  вступиться  за
кого-нибудь, вмешаться в кровавую потасовку. К  тому  же  он  был  очень
силен физически,  в  молодости  занимался  борьбой,  причем  выступал  в
тяжелом весе. Его могли убить десятки раз, однако какие-то  силы  словно
берегли его.
   Повезло ему и на этот раз. А  особенно  повезло  Ираклию,  что  в  ту
минуту, когда холодное лезвие ножа дотронулось до его  горла,  Оскар  не
спал.
   Жутким ударом ноги в позвоночник  он  отключил  зэка  по  имени  Туз,
который собирался  перерезать  молодому  грузину  горло.  Туз  не  успел
сделать всего одно, последнее, роковое движение своим ножом  разбуженные
шумом зэки пришли к нему  на  помощь.  Завязалась  потасовка,  жестокая,
бескомпромиссная. Оскар дрался, словно лев, и Ираклий,  вскочив  с  нар,
стоял насмерть рядом с ним.  Их  ярости  не  было  предела.  И  уркаганы
отступили перед ними. А Туз так и остался на всю  жизнь  в  полусогнутом
состоянии.
   "Ничего не бойся, - посоветовал Ираклию Оскар. - Я устал бояться.  Мы
всегда всего боялись, начиная с семнадцатого года, мы живем в постоянном
страхе перед силой, оттого,  кстати,  так  замечательно  и  живем.  А  я
плевать на них хотел, пусть уродуют, пусть прирежут. Мне терять  нечего,
нет у меня ни дома, ни семьи. А в этом, между прочим, надо тебе сказать,
есть большое преимущество. С тридцать пятого года  по  лагерям  мотаюсь.
Первый раз получил три года за лишнее слово в хорошей компании, отсидел,
вышел; всего семь месяцев на воле погулял, и снова взяли. На сей раз уже
восемь лет дали, якобы за участие в троцкистской  организации.  Война  в
сибирском лагере застала, попал в штрафбат,  ранен  был  в  Сталинграде,
потом снятие судимости, воевал до последнего дня, до Праги дошел.
   И после того ни одного ранения, ни одной царапины. А в сорок  восьмом
опять приняли в дом родной, без меня тут, как видно, никак не  обойтись.
Теперь уже червонец. Растем, растем. Первая моя жена погибла в лагере  в
тридцать  девятом,  шестилетняя  дочь  осталась   с   восьмидесятилетней
бабушкой моей жены и вскоре простудилась и умерла от воспаления  легких.
А вторая жена, на которой я Уже,  значит,  после  войны  женился,  после
моего ареста, как мне сообщили, вышла замуж  за  энкавэдэшника.  Видишь,
какой интересный переплет? Чего бояться, а, Ираклий?!
   Давить их надо всех, как клопов, давить, и все, понял меня?
   Убеждать Ираклия было не надо, за его спиной и так  была  кровь.  Они
стали дружить. И горе было тому, кто вставал на их пути.
   В пятьдесят пятом году Оскар был досрочно освобожден. Но Ираклий  уже
никого не боялся.
   Отсидев свои восемь лет, в  шестьдесят  первом  году  он  вернулся  в
родную Абхазию, где ждали  его  родители  и  пятеро  братьев  и  сестер.
Встречали Ираклия буквально, как национального героя.
   Он закончил исторический факультет Тбилисского университета,  работал
учителем, затем стал занимать руководящие  должности.  Женился,  у  него
родилось трое детей.
   События девяносто второго года в Абхазии перевернули всю  его  жизнь.
Но до этого он успел повидаться со своим спасителем.
   Найти Оскара Рубановича оказалось делом крайне  сложным.  И  все-таки
Ираклий сумел отыскать его. Оскар жил в глухой деревушке,  затерянной  в
лесах Владимирской области. Ираклий поехал к нему.
   Жил Оскар не один.  С  ним  была  красивая  русоволосая  девушка  лет
семнадцати.
   Ее звали Марина. С этой встречи вся дальнейшая жизнь Ираклия  потекла
по совершенно другому руслу.
   Ираклий влюбился в  эту  девушку  с  первого  взгляда.  С  ним  стало
происходить нечто фантастическое, поразительное.  И  он  ничего  не  мог
поделать со своими чувствами, думая только о ней. Жутко  смущался  в  ее
присутствии, начинал говорить с сильным акцентом, путая  русские  слова,
хотя прекрасно владел русским языком, отсидев восемь лет в лагере.
   Оскар заметил его состояние.
   "Я спас тебе жизнь, Ираклий", - произнес он.
   "Всю жизнь буду помнить, дорогой брат", - ответил тот.
   "Я не для этого говорю, чтобы напоминать об этом. Я спас тебе жизнь и
имею право дать тебе совет. Не рушь свою семью. У тебя прекрасная  жена,
трое детей.
   А Марина еще ребенок. Я подобрал  ее  в  электричке,  когда  ей  было
тринадцать лет.
   Сейчас ей всего семнадцать. Она моя воспитанница. Я удочерил ее. И ей
рано думать об этом. Ты же сильный мужчина, возьми себя в руки. Это  моя
просьба".
   "Твоя просьба - закон", - ответил Ираклий и уехал к себе  на  родину.
Но Марину он никогда не забывал.
   Через некоторое время до него дошли слухи о смерти Оскара. А затем он
стал одним из руководителей грузинской оппозиции в Абхазии.
   Однажды части, которыми он командовал, взяли в плен раненого  чеченца
Ахмеда Сулейманова, воевавшего на стороне абхазцев. Его хотели убить, но
Ираклий спас ему жизнь и отпустил его на все четыре стороны, взяв с него
слово больше не воевать на стороне абхазцев. Ахмед свое слово сдержал.
   Как-то Ираклию довелось попасть в дом Ахмеда, когда он по своим делам
был в Грозном. Это происходило незадолго до первой чеченской кампании...
   И то, что он увидел в доме Ахмеда, настолько  потрясло  его,  что  он
сказал себе: "Это судьба. И никуда мне от нее уже не деться..."
   - Погляди, какая девушка у меня живет, - улыбался Ахмед. -  Не  жена,
не любовница, просто живет, и все. Очень интересная