-  улыбнулся начальник штаба.  -  И  тебя решил пасти?  Он уж
сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном
положении. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.
     - Зачем такие строгости? - недоуменно спросил Жуков.
     - Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из
штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева...
     - Он что, сдурел? - Жуков едва не задохнулся от возмущения. - Да если
б так было дело, бандиты давно уже про него прознали.
     - Вот и Боголепов так ему сказал.


     Возле сложенного из  камней камелька разлеглись на траве члены банды.
Перед  ними  стояли миски  с  похлебкой,  на  дощечке лежала горка  хлеба,
нарезанного крупными ломтями.
     - Принеси там... с устатку надоть, - сказал Кабаков.
     Невысокий  краснолицый  орочен,  которого  здесь  держали  то  ли  за
прислугу,  то ли за кашевара,  поспешно кивая,  скрылся в бараке.  А когда
появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.
     - Плесни-ка,  Шестой,  и на долю Петрухи,  - сказал Желудок, кивнув в
сторону барака. - Может, полегчает бедняге.
     Петруха,  могутный детина лет тридцати пяти,  уже вторую неделю лежал
пластом после ранения,  полученного во  время налета.  Его  подстрелил тот
самый  уполномоченный НКВД,  труп  которого обнаружила в  машине  засадная
команда.
     - Не надо,  однако,  - с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на
гримасу боли,  отвечал орочен.  -  В животе дырка, нельзя ему... воду и ту
нельзя...
     - А-а,   нельзя-нельзя,   заладил,   дураково  поле,   -  раздраженно
передразнил Желудок.  -  От всего она,  матушка,  лечит... А ежели суждено
помереть, так уж лучше напоследок врезать...
     - Отчепись, - лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.
     Когда,  обходя сотрапезников с бутылью,  Шестой дошел до Стахеева, он
вопросительно взглянул на  Василия.  Тот  едва приметно кивнул,  и  орочен
щедро наполнил кружку Иннокентия.
     Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.
     - Ханжа, - пояснил наблюдавший за ним Кабаков.
     - Ну и травиловка, - сказал Стахеев. - Не-ет, наш сучок лучше.
     Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся
жадно нюхать хлеб.
     - Пятое число, - задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой.
И усмехнулся: - Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.
     Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу.  Перед  глазами
его   вдруг   возникли   полуобвалившиеся  стены  окопа,  фигура  матроса,
обмотанная  бинтами.  Лежа  на  подстеленной  шинели,  он  силился  что-то
сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки
и склонился к раненому, то разобрал:
     - Я прошлый год пятого июля расписываться собирался... Не повезло...
     - Ты чего, эй, мент? - Желудок с подозрением уставился на Иннокентия.
- Пиявку проглотил?
     - Да  нет,  Севастополь вспомнил,  -  еще  не  придя в  себя,  ляпнул
Стахеев.
     - Это с чего? - заинтересовался и Кабаков.
     - Да вот как раз пятого июля я туда приехал,  в сороковом году,  - на
ходу сочинил Иннокентий.
     - На кой хрен? - так же подозрительно вопрошал Желудок.
     - А-а, путевку мне на шпалозаводе дали...
     - Стахановец,  что  ль?  -  враждебно-презрительно  спросил  один  из
бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.
     - Какой там!  Даже в профсоюзе не состоял. - Иннокентий уже оправился
от легкого замешательства.  Но хмель ударил в голову,  и он говорил как-то
особенно развязно, без надобности жестикулируя.
     - Врешь, - убежденно произнес Желудок. - Путевки только коммунистам и
стахановцам дают.
     - Ксплуататоры!    -    злобно   пробурчал   бандит   в    солдатском
обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.
     - Да побожусь!  - Стахеев уже стоял на коленях и,  позабыв  про  еду,
вдохновенно врал.  - Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут
звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на
сверхурочной  погрузке  три  дня  стоял  -  хошь  не  хошь норму перекрыл.
Директор гля на доску - ну,  где передовых-то за неделю пишут,  -  смотрит
он, значит: Стахеев. И - дать, мол, ему...
     - Ну  чего было-то?  В  Крыму,  то есть,  -  уже с  интересом спросил
Желудок.
     - Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада...
     - Это как так - люстрада? - встрял бандит в солдатском.
     - Ну,  столбики  беленькие  по  набережной,  на  манер  забора.  Чтоб
красиво.
     - А-а, - разочарованно протянул бандит.
     - Идем  дальше,  -  продолжал Стахеев.  -  Санатории -  пять  этажей.
Колонны, натурально. На крыше - статуи.
     - Бабы голые? - умильно улыбнулся Желудок.
     - Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти... как их... конструкторы.
     - Дерьма-то, - сплюнул Желудок.
     - Не,  красиво тоже,  - возразил Стахеев. - Ну ладно, поднимаешься по
ступеням,  заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены... Ладно,
дальше топаешь,  ключ берешь...  Заходишь в палату.  Там... - Стахеев даже
глаза прикрыл от восторга. - Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван
во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь - дверь.
Туда посмотришь -  дверь.  Первую открыл - унитаз тебе стоит. Другую дверь
открыл  -   ванна.   Тут  же  аптечка  с  зеркалом  -  хошь  брейся,  хошь
причесывайся.
     Стахеев невольно усмехнулся,  припомнив, как он на самом деле впервые
попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор,
как он,  давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки,
висевшей в  ванной санаторной палаты,  и  увидел свое  чумазое неулыбчивое
лицо.  Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода.
Пригладил волосы.  Огляделся.  Все  вокруг было усыпано осколками кафеля и
кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.
     Он  вышел из  ванной.  По номеру расхаживали солдаты с  автоматами на
груди.   Один  из   них  сел  на  диван,   стал  с   восторженной  улыбкой
раскачиваться,  показывая большой палец.  Другой открыл патефон,  принялся
искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую.
     Стахеев подошел к  двери  на  балкон и  замер,  глядя  на  охваченный
пожарами город,  на  пустынное море.  Среди зданий то  и  дело  вздымались
пыльные облака разрывов.
     С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория.  Часть из  них
пострадала,  другие  еще  стояли  во всем своем довоенном великолепии,  но
клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность
и хрупкость...
     - Ну, давай рожай! - торопил Желудок. - Чего застрял опять?
     - Ну вот,  - продолжал Стахеев.  - Проснулся ты в  номере.  Побрился.
Причесался.  Поодеколонился.  Гладишь пижаму, надеваешь - и на набережную.
Хочешь - велосипед берешь.  И девушек катать.  А там  репродукторы  везде,
музыка целый день гремит.
     Он прикрыл глаза и неожиданно для самого себя запел:
     - Утомленное солнце тихо с морем прощалось...
     - Как-как? Ну-к, снова давай, - закричал Желудок.
     Иннокентий набрал воздуху в легкие и,  плавно помахивая рукой,  снова
запел: <Утомленное солнце тихо с морем прощалось...>
     Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева
с  полной симпатией.  А Иннокентий,  пьяно улыбаясь,  смотрел победителем,
будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом.
     Нестерпимая  жара  загнала  всех  в  бараки.   Только  двое  часовых,
назначенных Кабаковым, затаились в кустах с винтовками в руках.
     Стахеев лежал на нарах в  землянке рядом с Желудком и делал вид,  что
дремлет.  Конопатый то и дело вставал, шумно пил воду из ведра, вполголоса
матерился и снова растягивался на голых досках.
     Скрипнула дверь,  и  в  ярко-голубом проеме появилась чья-то  фигура.
Иннокентий, щурясь после темноты, попытался разглядеть вошедшего.
     - Выдь-ка,  Желудок,  - Кабаков помедлил минуту на пороге, привыкая к
полумраку хибары, и шагнул внутрь. - Чего взаперти сидеть?
     - От мух да от гнуса спасенья нет, - проворчал конопатый. - Лошади-то
рядом - вот и роятся...
     Василий присел на  край грубо сколоченного топчана,  мотнул головой в
сторону двери:
     - Живо.
     Когда они остались вдвоем со Стахеевым, Василий сказал:
     - Значит, говоришь, Кешка, не взяли в армию?..
     - Грыжа у меня,  ты ж знаешь,  - с застенчиво-льстивым лицом произнес
Стахеев.
     - Не помню.
     - Забыл, значит...
     - По   правде  сказать,   физию  твою   не   враз  признал.   Видать,
действительно память слабеть стала.
     - Неужто   и   то   забывать   стал,   как   мы   с   тобой?..   -  с
элегически-скорбной миной на лице начал Иннокентий.
     - Помню, - прервал Кабаков.
     Просительно глядя на атамана, Стахеев заговорил:
     - Ты б хоть рассказал, как все годы-то эти жил... - И зачастил словно
боясь,  что  Василий не  даст ему договорить:  -  Другой ты  стал,  другой
совсем.  Раньше-то,  помню, все одно мне вдалбливал: не пачкайся, Кешка, в
кровушке человечьей - липкая-де она...
     Кабаков  помрачнел,  его  тяжелый  неподвижный взгляд  остановился на
румяном от  выпитой ханжи лице  Иннокентия.  Стахеев осекся,  встретившись
глазами с этим свинцовым взглядом.
     - Вопросики ты, миляга, подсыпаешь... Насчет кровянки, Кеш, правильно
я гутарил:  липкая она.  Но и другое в толк возьми:  убить -  это только в
первый раз трудно... А воды-то много утекло, всему научиться было время...
     Стахеев подавленно молчал,  как бы боясь взглянуть на Василия. А тот,
напротив,  уставился  на  него  долгим  немигающим взглядом.  Потом  снова
заговорил:
     - Ну ладно,  мобилизовали тебя в  вохру.  Так чего ж  тебе не жилось,
зачем ко мне напросился?
     Стахеев потерянно пожал плечами, робко поднял глаза на Василия.
     - Обрадовался,  когда тебя узнал...  Ни  о  чем не думал -  кинулся к
тебе, и всё...
     - А теперь жалеешь...
     - Н-не  знаю...  -  неуверенно ответил Иннокентий.  -  Назад-то  пути
нет...
     - Молодец,  что  не  врешь,  -  Василий хлопнул Стахеева по  плечу  и
поднялся.
     Постоял с  полминуты,  раскачиваясь на носках.  И с ядовитой усмешкой
произнес:
     - А  насчет воспоминаний...  Помню ведь  я,  как  ты  от  меня  ушел.
Чистеньким захотел быть... Ну и как оно, в чистоте-то себя содержать?..
     Понизив голос до яростного шепота, Кабаков сказал:
     - Пришить бы тебя,  человеколюбца...  Да может, исправишься, бес тебя
ведает...
     Василий подошел к двери,  чуть приоткрыл ее, с минуту смотрел в щель,
потом вернулся к нарам. Заговорил вполголоса:
     - Я  ведь,  Кешка,  оттуда,  из Харбина,  пришел.  А  назад не хочу -
намыкался... И здесь жить не сумею - позабыл, как да что.
     Он сел рядом со Стахеевым, схватил его за плечи, всмотрелся в лицо.
     - Отсидимся,  Кеш, с полгодика - всё одно краснюкам хана скоро, немец
к самой глотке подобрался... А потом заживем...
     - Это на какие шиши? - с недоверчивой ухмылкой спросил Стахеев.
     - Я,  думаешь,  зря сюда пришел?.. Мне один старичок, помирая, словцо
сказал -  где  атаманскую казну в  двадцать втором году  сховали...  когда
большевики внезапно ударили.
     - Так  чего ж  ты  спешил-то?  -  все  так  же  недоверчиво сощурился
Иннокентий.  -  Коли красным каюк придет,  тогда бы и приезжал, без хлопот
свое добро забрал.
     - В  том-то и  дело,  что торопиться приходится.  Не я один про тайну
старикову узнал. Опередить надо...
     - А я-то как помогу?
     - Ты здесь все ходы и выходы ведаешь,  как-никак никуда не уезжал.  А
меня - появись я на людях - враз сцапают, не знаю ведь я вашей жизни.
     - Уйти отсюда хочешь?
     - Не сразу. По золотишку надо еще ударить да с Шаманом разобраться...
     Шаманом в банде звали орочена с обветренным морщинистым лицом -  того
самого, чей испытующий взгляд несколько раз ловил Стахеев.
     - А чего он-то тебе мешает? - простодушно спросил Иннокентий.
     Кабаков скрипнул зубами и стукнул себя кулаком по колену.
     - Я бы его...  Давай,  говорит,  по продуктовым складам, по баржам...
Золото золотом, а продукты да шмотье еще нужней...
     - Зачем ему?..
     - Много  будешь знать -  скоро состаришься.  Покамест я  тут  вопросы
задаю.  Поработай на  меня  сначала,  а  потом...  До  какого  прииска  от
райцентра семьдесят два километра?
     Стахеев понял,  почему Кабаков так  резко  переменил тему  -  видимо,
сказал  лишнее.  На  минуту  задумавшись,  Иннокентий коротко  ответил  на
поставленный вопрос:
     - До Огонька.
     Кабаков озадаченно наморщил лоб и сказал:
     - Далековато...
     - И до Романовского! - хлопнув себя по лбу, воскликнул Стахеев.
     - Что до Романовского?
     - Тоже семьдесят два.
     Кабаков помрачнел. После недолгого раздумья спросил:
     - А на какой из них последнее время за золотом ездили?
     Стахеев пожал плечами:
     - Наш наряд ни на одном не был.
     - А другие? - настаивал Василий.
     - Вот не соврать бы, - раздумчиво произнес Иннокентий. - Как будто на
Романовский ездили...


     В  кабинете Боголепова было душно.  Жуков в расстегнутой гимнастерке,
без ремня расхаживал вдоль стены,  обмахиваясь газетой.  Гончаров, оседлав
стул и  опершись локтями на его спинку,  сидел у  карты района,  то и дело
утирая платком испарину со лба и шеи.
     - Все делаем,  как школяры,  -  ни  к  кому не обращаясь,  с  горечью
говорил начальник штаба ББ.  -  Вон сколько брошенных приисков мне Николай
Семенович назвал -  и  ни  один на карту не был нанесен.  А  еще за бандой
взялись гоняться.
     - Это  ты  прав,  -  кивнул  Боголепов,  сидевший  на  подоконнике  у
раскрытого окна.  -  Давно надо  было старичков собрать да  вместе с  ними
карту подправить.  Где  шахта была,  где старатели золотишко мыли -  пусть
лето простояли, а все какая-нибудь хибара осталась.
     - Собираетесь весь год в кошки-мышки играть?  - ядовито спросил Вовк,
также ни к кому конкретно не обращаясь.  -  А что,  я считаю, что операция
проводится с  полной  безответственностью!  Послали  одного  на  аэроплане
летать,  другого  в  Золототрест под  видом  ревизора бумажки  перебирать.
Теперь мало того,  что отдел ослабили еще и утечка информации неизбежна...
Я подам рапорт!
     - Не кипятись!  -  Боголепов флегматично махнул на него рукой. - Тебе
бы только рапорты писать...
     Но Вовк явно еще не выговорился. Губы его подрагивали от возбуждения.
Рубя воздух ребром ладони, он забегал по кабинету.
     - Да и вообще затея со знаками для самолета!..  Детский сад какой-то.
В шпионов играем. Что с воздуха увидишь?..
     - Погоди, Федор. - Жуков резко повернулся. - Сначала насчет того, что
людей разбазариваем...  Тебе, как и всем, прекрасно известно, что с самого
начала  операции  начались  регулярные  облеты  района  и  для  наблюдения
выделили сотрудника...
     В спор вмешался Нефедов:
     - Товарищи, я вижу, у вас какие-то давние разногласия...
     - Начальник отделения службы считает, что на банду работает кто-то из
отдела, - с ядовитой усмешкой пояснил Гончаров.
     Встретившись с  требовательным взглядом Нефедова,  Вовк отвел глаза и
глухо сказал:
     - Береженого бог бережет...
     - Вы  кого-нибудь  подозреваете,  Федор  Григорьевич?  -  бесстрастно
спросил Нефедов.
     - Нет пока...
     - Тогда  давайте больше не  будем  поднимать эту  тему...  -  Нефедов
помолчал,  потом спокойно спросил,  будто никакой размолвки не было:  -  А
почему вам кажется,  что с  самолета ничего не увидишь -  напротив,  любой
предмет правильной формы бросается в глаза.
     - Да  ведь  в  районе  больше  сотни  брошенных  приисков,   зимовок,
рудничных разработок...
     - Опять за рыбу деньги, - раздраженно вставил Боголепов. - Никто и не
отрицал сложность задачи...  Если даже Стахееву не  удастся выложить знак,
он  может на крайний случай сбежать потемну из банды и  сообщить нам о  ее
пристанище.
     Вовк хотел что-то  ответить,  но  тут  заливисто затрезвонил телефон.
Нефедов снял трубку.
     - Райотдел. Сейчас.
     Передал трубку Боголепову.
     - Слушаю,  - сказал тот и через секунду начал лихорадочно строчить на
листке бумаги. Хмуро бросил:
     - Держите в курсе.
     Положив трубку, объявил:
     - Нападение на обоз с мукой...
     Наступило долгое молчание. Его прервал Жуков.
     - У  меня  никаких сомнений:  они  уничтожают продукты и  промтовары,
чтобы оставить прииски на голодном пайке, заставить прекратить работу...
     Гончаров медленно покачал головой и с сомнением сказал:
     - А  почему им  не  уничтожать захваченное на  месте?  Мы  не  видели
никаких следов этого - ни кострищ с остатками мануфактуры, ни рассыпанного
сахара и соли...
     Нефедов тряхнул свернутыми в кольца телеграфными лентами и сказал:
     - А  ГУББ требует от  нас определенности.  Проводим операцию,  не  до
конца уяснив цели противника.
     Все пристыженно молчали.
     - Что телеграфировать прикажете:  просим снять дивизию с  укрепрайона
для проведения войсковой операции по прочесыванию?..
     - Да тут десяти дивизий не хватит,  -  бросив взгляд на каргу, сказал
Боголепов. - Две Бельгии...


     Солнце  стояло  в  зените.  Склоны  сопок,  обступавших котловину,  в
которой лежал брошенный прииск,  дрожали в  горячем мареве.  Стахеев сидел
возле  камелька  и   с   выражением  безмерной  скуки  на  лице  оглядывал
окрестности.  Он  уже  во  всех деталях изучил все  эти  полуразвалившиеся
строения и заросшие кустарником мостки.
     Чуть  в  стороне местность была  словно  изрыта гигантскими кротами -
отвалы пустой породы чередовались с  шурфами,  над ними поднимались в небо
деревянные журавли-подъемники.  На некоторых болтались тяжелые рассохшиеся
бадьи.
     Перехватив взгляд Иннокентия, сидевший с ним Куклим заметил:
     - Преисподня, да и только. Будто бес какой изрыл...
     Стахеев согласно кивнул головой и лениво поднялся. Сказал:
     - Пойду еще хворосту принесу...
     Он   уже  несколько  раз  пытался  выложить  из   палок  какую-нибудь
правильную геометрическую фигуру.  Старенький биплан дважды проносился над
пустырем,  но  знак каждый раз  не  был готов.  А  потом Иннокентию самому
приходилось  разбрасывать разложенные  хворостины,  когда  Желудок  как-то
слишком назойливо начинал вертеться рядом.
     Сегодня за  первую  половину дня  Стахееву удалось вытянуть в  прямую
линию  несколько  валежин.  Оставалось  приладить  еще  две  палки,  чтобы
получилась стрела, указывающая прямо на барак.
     Сделав несколько шагов,  Иннокентий почувствовал на  себе пристальный
взгляд.  Резко  обернулся.  В  дверном проеме барака мелькнула серая кепка
Желудка.
     <Глаз  не  сводит,  скотина>,  -  подумал Стахеев и  сделал вид,  что
зацепился штаниной за ветку.
     Возвращаясь к  камельку,  он  как бы  невзначай уронил одну из палок,
подправил ее ногой.  Чуть отойдя, неприметно оглядел полянку - вдоль всего
края вытянулась ровная линия,  выложенная из хвороста.  Еще один заход,  и
знак будет готов.
     Но   едва  Стахеев  свалил  возле  камелька  дрова,   как  послышался
отдаленный топот копыт.
     Куклим обеспокоенно встрепенулся:
     - Что-то  стряслось.  Чего  это  они  среди бела дня  возвращаются...
Пыль-то за десять верст видать. Да и ероплан, гляди, опять появится...
     Банда влетела на  поляну на  полном скаку.  Иннокентий прикусил губу,
увидев, как под копытами лошадей разлетелся выложенный им знак.
     Кабаков нетерпеливым жестом подозвал к себе Шестого. Орочен помог ему
слезть с седла. Василий повалился на землю и поднял ногу:
     - Сдерни!
     Орочен взялся за сапог, но Василий рыкнул:
     - Легче, морда!
     Из  сбивчивых  объяснений  бандитов  Иннокентий понял,  что  один  из
возчиков мучного  обоза  швырнул в  Кабакова топором и  слегка  ранил  ему
ступню.
     - Накормил ду