халатике,  несчастная,  раздавленная.  Лицо  сводили
судороги, перешедшие в  необузданный  рев  маленькой  девочки.  На  крик
прибежала мать, прижала ее к себе, но  Василина  вырвалась  из  объятий.
Исчезла.
   Он тоже постарался исчезнуть.
   Как-то проснулся среди ночи. Перелез  через  спящую  жену.  Пошел  на
кухню попить. Заглянул в календарь. И понял, что сейчас  у  них  брачная
ночь.
   Представил, как ее ласкают чужие руки. Грудь сдавило, как в тот  раз.
Он уже успел привыкнуть к этому недугу, но в ту ночь боль не  отпускала.
Решил принять душ. Встал под сильную холодную струю. Хотелось орать,  но
за стеной спала дочь.
   Орал молча, раскрыв рот, сжав кулаки, раскачиваясь под душем.
   Как-то обнаружил в кармане записку с адресом ее подруги. И кстати.
   Приближался Васин день рождения. Пошел на почту.  Прихватил  из  дома
раритет - Кнут Гамсун, "Плоды земли". Издание  двадцать  третьего  года.
Подписал: "В память  о  факультативах  по  зарубежной  литературе.  Твой
учитель".

***

   Как-то должен был возвращаться из  Москвы  поездом.  Купил  билет  на
красноярский "Енисей", потому  что  он  пять  минут  стоял  в  маленьком
удмуртском городе. Было пять утра. За окном зимний  деревенский  пейзаж.
Фонари лишь на станции. Дальше тьма. Поезд тронулся...

***

   Потом пошли звонки. Безымянные. Похожие на провалы в  пропасть.  Жену
это очень сердило:
   - Опять молчат! Какое-то слишком робкое создание! Явно тебе!
   - Мне тоже не отвечают.
   Теперь у них возникали скандалы по малейшему поводу.
   Как-то звонок разбудил его среди ночи.
   - Алло! Я вас слушаю, - интимно прошептал Антон.
   В ответ кто-то всхлипнул. Еще раз. Он хотел заорать: "Вася! Где ты? Я
сейчас примчусь к тебе, только не плачь! Все еще образуется!"  Но  страх
перед Маргаритой уже перерос в болезнь. Он осторожно положил  трубку  на
рычаг.
   Года через два после этого он снова  -  уже  случайно  -  оказался  в
красноярском поезде. Теперь он не мучился ради  пятиминутной  стоянки  в
удмуртском захолустье. Сразу после Кирова он уснул. И вдруг почувствовал
сильный толчок в грудь, и сладенький голос над ухом промурлыкал: "А ведь
она уже умерла! Умерла! Так-то вот! Сходил бы на могилку - проведал..."
   За окном - тот же деревенский пейзаж. Маленькая  круглая  бабенция  в
огромных сапожищах месила привокзальную грязь.

***

   Солнце сегодня так и не показалось. Спина озябла. Земля с каждым днем
все холоднее.
   - Она не умерла, слава Богу! - обратился Полежаев к пчелам и  шмелям,
которым было наплевать на его откровения.
   А  ведь  прошло  совсем  немного  времени  с   тех   пор,   как   они
познакомились. Десять лет. Ему всего тридцать пять.  Он  молод  и  полон
сил. И все же кажется, что минуло столетие. Что все это было не с ним. В
какой-то другой, ирреальной жизни.
   Он вздрогнул. По ноге ползла пчела.  Смахнул  ее  на  траву  и  вдруг
осознал всю трагедию происходящего. Бедняжка  вылетела  из  улья,  чтобы
умереть.
   Крылышки износились от тяжких трудов и  больше  не  служили  ей.  Она
переваливалась с травки на травку в  предчувствии  долгожданного  покоя.
Ей, наверно, хотелось умереть на цветке, потому что  она  несколько  раз
пыталась подняться по стеблю, но тщетно. Всем нам хочется обставить  это
дело понарядней.
   "И всего-то она прожила три месяца. Длиной в столетие..."

***

   Он позвонил Василине на работу.
   - Ну, как ты?
   - Держусь. Только сегодня в редакции спохватились,  что  Лени  третий
день нет. Главный редактор рвет и мечет.  Обратился  в  милицию.  Может,
хоть теперь пошевелятся эти господа? Ты как? Не  разгадал,  почему  Леня
написал твою фамилию на той бумажке?
   После того как Еремин пренебрежительно отнесся к писанине журналиста,
Антон и думать забыл о листке с текстом.
   - Не хочешь встретиться? - закинул удочку Полежаев.
   - Ой, Антоша, только  не  сегодня!  Ведь  ты  наверняка  ударишься  в
воспоминания, а мне сейчас не до этого. И вообще я превратилась в  самую
обыкновенную бабу, с которой  тебе  не  о  чем  говорить.  Стоит  только
прикинуть, что Маргарите тогда было двадцать пять,  а  мне  сегодня  уже
двадцать восемь, - и все станет ясно. Ты любил во мне девочку. Ее больше
нет.
   - Главное, поменьше философствуй. Я твою теорию разобью в пух и прах,
вот только доберусь до тебя!  Может,  сходим  в  "Иллюзион"?  Ты  раньше
любила бегать по киношкам. Обещаю не ударяться в воспоминания.
   - Ты уже в них ударяешься, даже по телефону. Нет, Антоша,  сегодня  я
должна побыть одна.
   - Вася, ты представить себе не можешь, как ты меня осчастливила своим
возникновением.
   - Вот этого я и боялась больше всего! Позвони мне завтра.
   "Все правильно.  Тоже  придумал!  Звать  ее  в  "Иллюзион"!  Она  мне
помешает вести расследование. К  тому  же  придется  объяснять,  что  ее
дорогой Леня ходил туда в понедельник с какой-то бабой. Что я так пекусь
об этом деле?
   Чувствую перед ней вину? Или хочу доказать Костяну, что он - хреновая
ищейка, идет по ложному следу? Или меня задело,  что  Васин  муж  дважды
упомянул мою фамилию? Черт его знает, но  что-то  зудит  внутри!  То  ли
предчувствие, то ли очередная блажь!"
   Стоило ему войти в кассы кинотеатра, как он тут же сделал открытие.
   Оказалось,  что  по  понедельникам  в  девятнадцать  ноль-ноль   идут
исключительно фильмы на французском языке. 25-го шел  "Призрак  свободы"
Луиса Бунюэля. Такой фильм можно смотреть и без перевода. И все же.
   Заглянул в окошко администратора.
   - А фильмы на французском у вас демонстрируются с субтитрами?
   - Если есть субтитры, мы указываем в афише.
   Значит, "Призрак свободы" был без субтитров.
   "Какого лешего! Ведь он ни бельмеса не понял!  Подозрительно.  Может,
его спутница переводила ему на ушко? Она француженка? Вот  и  газета  на
кухне, за батареей! Браво, Полежаев! Все как по маслу! Тут  даже  Костян
бессилен со всем своим научным подходом".
   Погруженный в свои  мысли,  он  не  заметил,  как  рядом  выстроилась
очередь. Шумная толпа,  в  основном  картавая  и  говорящая  в  нос,  не
обращала  на  него  внимания.   Антон   решил,   что   для   дальнейшего
расследования ему все же необходимо попасть в кинотеатр. Но не успел  он
пристроиться в хвост очереди, как чей-то детский голосок пропел в  самое
ухо:
   - Вы стои-ите?
   Полежаев обернулся.
   Улыбка так и светилась на милой девичьей мордашке. На вид ей было лет
пятнадцать, хотя наверняка больше, судя по  проницательности  совсем  не
детского взгляда. Впрочем,  кто  их  разберет,  современных  девиц.  Они
становятся взрослыми чуть ли не с пеленок.
   - Да-да, конечно, - поспешил ответить  Антон,  при  этом  смущаясь  и
краснея. Он был сам  поражен  своей  реакцией.  Какая-то  мелюзга  своим
невиннейшим вопросом посмела смутить инженера человеческой  души,  почти
классика!
   Он отвернулся, но тот же голосок вновь пропел ему в ухо:
   - Парле ву франсэ?
   Антон сразу же про себя отметил безупречное произношение.
   - Да, говорю, но по-русски у меня получается лучше. - Он взял себя  в
руки и почувствовал, что уже не краснеет.
   Девица смотрела на него с обожанием. Для бывшего  учителя  литературы
это не было открытием. И все-таки на него давно так никто не смотрел.
   "Может, она читала мои книги?"
   Теперь, во время завязавшейся  беседы,  он  получил  возможность  без
стеснения   разглядывать   ее.   Скрупулезный   осмотр   доставил    ему
удовольствие.
   Девушка была с ним одного роста. Правда, туфли на  высокой  массивной
платформе прибавляли ей  росту.  Рыжие  джинсы  и  салатная  футболка  с
надписью по-французски, в переводе: "Как  рыба  в  воде"  соблазнительно
обтягивали ее стройную фигуру  с  едва  наметившимися  бугорками  груди.
Тонкие кисти рук  все  время  находились  в  движении,  жестикулировали,
иногда только поправляя висящую на плече  сумку-рюкзак.  Ее  кожа  имела
смугловатый оттенок, и нежность ее чувствовалась на расстоянии,  еще  до
прикосновения к ней.  Пышные  каштановые  волосы  обрамляли  симпатичную
мордашку. Ангельские, широко раскрытые серо-голубые глаза  с  поволокой.
Замысловатые  дуги  коричневых  бровей.  Немного  вздернутый,  с  легкой
горбинкой нос. Пухлые губы в бледно-коричневой помаде.
   - Вы уже слышали эту банду?
   - Какую банду? - не понял Полежаев.
   - Группу "Модо". Вы разве не на нее берете билет?
   Он даже не посмотрел, что сегодня идет в кинотеатре.
   - Так сегодня здесь концерт? - сильно  удивился  Антон,  и  лицо  его
вытянулось.
   - Какой вы смешной! - рассмеялась она и захлопала в ладоши. - Даже не
посмотрели в афишу?
   Это чудо природы с  непомерной  веселостью  потихоньку  начинало  его
раздражать. Бесцеремонные соплячки вряд  ли  могут  нравиться  серьезным
молодым людям зрелого возраста.
   - Билет, наверно, дорого стоит? - озадачился Полежаев.
   - Наоборот. Цена символическая. Всего две тысячи рублей.
   - Не может быть!
   - Вы  -  прелесть!  -  Она  снова  захлопала  в  ладоши.  Создавалось
впечатление, что девушка принимает его за какого-то знаменитого  комика.
Каждое слово, оброненное Антоном, приводило ее в восторг.
   - Почему так дешево?
   - Потому что здесь все свои.
   Действительно, кроме них, никто не говорит по-русски.
   "Я, наверно, буду лишним в этой компании. Впрочем,  я  только  сделаю
свое дело и отчалю. Мне еще повезло, что такой дешевый билет".
   - Только не говорите, что будете здесь лишним! -  угадала  его  мысли
веселушка.
   "Вот пристала! Вокруг столько молодых парней!"
   Ну а если серьезно, ему  льстило  такое  повышенное  внимание,  почти
обожание, со стороны девицы, и в фойе кинотеатра они вошли рука об руку.
   Вернее, он не успел глазом моргнуть, как та повисла у него на руке.
   Когда они  приземлились  за  столиком  кафе,  Антон  понял,  что  зря
радовался дешевизне билета. Концерт ему обойдется куда дороже.
   - Давайте знакомиться, - предложила она, когда Полежаев  заказал  два
кофе с коньяком. - Меня зовут Патрисия. Можно просто - Патя.
   - А фамилия? - поинтересовался  он,  потому  что  хотел  окончательно
убедиться в ее национальности.
   - Ой! Прямо как на допросе! - Опять взрыв хохота.  -  Патрисия  Фабр,
если угодно. Знакомая фамилия, не так ли?
   Фамилия показалась не очень знакомой. У писателя вообще  была  плохая
память на фамилии, но Патя сама пришла ему на помощь:
   - Мой предок - известный драматург восемнадцатого века.
   - Кажется, припоминаю. У нас он не очень известен.
   - Ну да. Разве что как жертва якобинской  диктатуры.  Мой  бедненький
предок окончил дни свои под гильотиной!
   Уж тут ее смех и вовсе был неуместен.  Полежаев  давно  замечал,  что
французы слишком легкомысленно относятся к своей революции. Может, так и
надо?
   - Вы еще школьница?
   - Нет, слава Богу, отмучилась! Мне на днях исполнилось  восемнадцать,
- с достоинством произнесла она.
   Пожилая барменша принесла кофе. Антон вспомнил,  что  хотел  показать
барменше  фотографию  Шведенко,  но  при  юной  француженке  делать  это
постеснялся.
   Пусть принимает его за холостого чудака, которому надо убить время.
   - Я слушаю вас, Патрисия, и удивляюсь. Откуда вы  так  хорошо  знаете
русский?
   - Русский? Но это мой родной язык. Я родилась в Москве.  Здесь  много
таких, как я, - кивнула она в сторону фойе, все больше заполнявшегося ее
соотечественниками. - Мы не  совсем  французы,  но  и  русскими  нас  не
назовешь.
   Поэтому любой привет с родины греет душу. Банда "Модо" уже не  первый
раз приезжает сюда. С ними весело.
   - А со мной, наверно, скучно?
   - Не  скажите.  Я  как  увидела  тебя,  так  и  обомлела.  -  Девушка
неожиданно перешла на "ты". При  этом  в  ее  глазах  что-то  вспыхнуло,
отчего Полежаеву стало не по себе.
   - Обомлели? - растерянно повторил он.
   - Ну да. Тебе никто не говорил, что ты как две капли  воды  похож  на
Марселя Пруста?
   Он так совсем не считал. Более того, не  находил  ничего  общего,  но
подобное сравнение не может не нравиться писателю.
   - А вы тут часто бываете,  Патрисия?  -  перевел  Антон  разговор  на
другую тему.
   - Каждый понедельник. Я  вообще-то  не  люблю,  когда  меня  называют
Патрисией, - предупредила она. - И потом, что мы все обо мне и обо  мне?
Хочешь, отгадаю твою профессию?
   "Это нетрудно сделать, моя умница, если ты меня видела в телеящике!"
   - Ты - частный детектив! Правильно?
   - Как ты догадалась? - Он был ошарашен ее проницательностью.
   - Тут нет ничего странного. Просто надо уметь логически рассуждать. Я
подумала: зачем человек стоит в очереди за билетом, когда не знает,  что
там идет? Значит, ему надо просто попасть в кинотеатр. Для  чего?  Ясное
дело - чтобы кого-то выследить.
   - А может, человеку просто скучно и ему все равно, где  и  как  убить
время?
   - Ты не похож на такого. В тебе бьется  жилка  активности,  а  те,  о
которых ты говоришь, обычно люди потерянные.
   - Не слишком ли ты наблюдательна для своих лет?
   Она ничего на  это  не  ответила.  Прозвенел  третий  звонок,  и  они
направились в зал.
   Патя не  зря  называла  их  бандой.  Трое  молодых  людей  и  девушка
напоминали бродячую труппу комедиантов, каковыми, возможно, и были.  Под
аккомпанемент гитары и аккордеона они намеревались совершить музыкальное
путешествие от Мулен Руж до  наших  дней.  Все  это  выглядело  довольно
провинциально и самодеятельно, но при этом в полупустом зале "Иллюзиона"
возникла  на  удивление  дружелюбная   атмосфера   какого-то   семейного
праздника.
   Солист, похожий на Фернанделя в молодости, без конца одаривал публику
своей лошадиной улыбкой. Солистка, немного угловатая девица, подвижная и
гибкая, будто сошедшая  с  картинок  Тулуз-Лотрека,  мастерски  стреляла
глазами в самые дальние и темные закоулки  зрительного  зала.  Особенным
успехом пользовались их репризы-ссоры, смысл  которых  Антон  не  всегда
улавливал, потому что артисты переходили на арго. Это было досадно, ведь
все вокруг смеялись.
   Патя просто визжала от удовольствия, а писатель беспомощно  улыбался,
как  улыбается  глухой,  не  желая   признаваться   в   своей   глухоте.
Аккордеонист, маленький человечек в кепке  а-ля  Гаврош,  после  каждого
блока песен и реприз молча поднимался со стула, "усаживал"  вместо  себя
аккордеон,  доставал  из  футляра  лист  ватмана  альбомного  формата  и
пришпиливал его к  занавесу.  Лист  был  по-детски  разрисован  цветными
карандашами и фломастерами и, видимо, символизировал определенную  эпоху
в истории французской песни, но уже  со  второго  ряда  невозможно  было
разобрать, какую именно.  Однако  бессмысленные  действия  Гавроша  тоже
вызывали у публики сочувствие и сопровождались аплодисментами.
   Последний участник представления, пышноусый гитарист с вечно  хмурым,
непроницаемым лицом дрессировщика ("С этими хищниками глаз  да  глаз!"),
скорее  всего,  являлся  руководителем,  то  есть  атаманом  банды.   Он
поругивал всех:
   Фернанделя, солистку, маленького  аккордеониста  и  даже  кого-то  из
публики.
   После одного из номеров пышноусый атаман банды басом объявил:
   - Медам и месье, вы понимаете, что война -  дело  серьезное,  поэтому
артистам надо немного перекусить.
   Какой-то странный паренек с фантастической шевелюрой и серьгой в ухе,
сложив ладони рупором, крикнул атаману:
   - Эй, усатый! Давай в буфет! Угощаю!
   - У нас тут все по-простому, - шепнула Патя и поинтересовалась:
   - Ну, как тебе?
   - По-моему, здорово!
   Полежаев не кривил душой. Ему всегда нравилась самодеятельность.
   Дилетантский душок имеет свой, особенный шарм.
   - В таком случае купи мне банку пива, - распорядилась  девушка.  -  Я
тебя здесь подожду.
   Купить  банку  пива  оказалось  делом  непростым.   У   стойки   бара
выстроилась внушительная очередь.  Странный  паренек  с  серьгой  в  ухе
действительно  угощал  артистов,  и  не  просто  водичкой,   а   джином.
Осветитель же требовал для  себя  водки.  Барменша  налила  ему  граммов
двести "Распутина", и пролетарий присосался  к  стакану,  как  младенец.
Младенец в бакенбардах.
   Каждому  непременно  хотелось  чокнуться  с   артистами,   и   те   с
удовольствием чокались и охотно вступали в разговор.
   Антон подумал, что у нас даже  самодеятельные  артисты  не  позволяют
себе столь тесного контакта с публикой. Наши артисты - это особая каста.
Эдакие неприкасаемые!
   И еще он подумал, что  антракт  наверняка  затянется,  а  пиво  можно
купить за углом, в овощном магазине, и обойдется оно в два раза дешевле.
   Так он и сделал. А вернувшись, не сразу направился  в  зал,  где  его
случайная знакомая оживленно беседовала с какой-то экстравагантно одетой
парочкой.
   Билетерше было никак не меньше ста двадцати. Она сидела возле  двери,
что-то тщательно пережевывая. На коленях у нее покоился  рыжий,  изрядно
потрепанный котище. А сама она напоминала древнюю сову, у которой очки с
двойными линзами съехали на самый кончик клюва.
   Полежаев не очень-то надеялся, что общение с доисторической  бабушкой
принесет ему успех. И все же решился.
   - Вы не видели этого  молодого  человека?  -  сунул  он  ей  под  нос
фотографию журналиста. - Он был здесь в тот понедельник.
   Старушка не сильно заинтересовалась снимком, только  широко  раскрыла
один глаз и прищурила другой. Куда больше заинтересовался рыжий  кот  на
ее коленях. Он так и вылупился на портрет.
   - Чего не знаю, милый, того не знаю. Много тут  ходит  вас.  Всех  не
упомнишь.
   Антон не стал больше докучать ни бабке, ни коту.
   Патрисия продолжала болтать со своими экстравагантными приятелями, но
писатель застал самый конец беседы и даже  не  успел  толком  разглядеть
юных французов, потому что в зале погасили свет.
   - Это мои одноклассники, - пояснила она в темноте. - Ты  произвел  на
них впечатление. Я им сказала, что выхожу за тебя замуж.
   - Это еще зачем?
   - Просто  так.  Для  экзотики.  -  Патя  тихо  засмеялась,  а  потом,
наклонившись к самому уху Антона, добавила:
   - А может, я им правду сказала!
   Второе  отделение  вышло  более  веселым,  чем   первое,   но   менее
художественным.  Артисты  и  зрители,  подогретые   разными   напитками,
бесновались уже не на шутку.
   Полежаев сообразил,  что  действие  приближается  ко  второй  мировой
войне, а значит, скоро опять объявят антракт, потому что "война  -  дело
серьезное". И для барменши вновь наступит горячее времечко.
   - Я выйду ненадолго, - шепнул он Пате.
   - Только не навсегда! - взмолилась девушка.
   "Черт побери! Она, кажется, и  в  самом  деле  втрескалась!  Подумать
только! Так не бывает. А может, бывает? Надо получше к ней приглядеться.
Она не дура. И это уже радует".
   Барменша сидела за  одним  из  столиков  в  пустом  кафе  и  запивала
коньяком едкий дым сигареты. Ей явно перевалило за пятьдесят, и  она  не
скрывала своего возраста,  не  молодилась  при  помощи  пудры  и  румян,
принимала жизнь такой, какая она есть.
   - Можно вам задать вопрос? - обратился к ней писатель.
   - Задавай, если ты не "таймшер", не "гербалайф" и не цыганка.
   - Этого человека вы когда-нибудь видели?
   Она пристально посмотрела на Антона, даже не взглянув на фотографию.
   - Ты что, из ментовки?
   - Нет. Я ищу пропавшего друга.
   - То-то, я смотрю, не похож вроде на мента. Друг, говоришь, пропал? -
Она взяла в руки снимок. -  Каждый  день  кто-нибудь  пропадает.  Черная
дыра, а не город! Знакомое лицо. - Она вернула фото. - А где видела - не
припомню.
   - Он был здесь в понедельник,  на  французском  сеансе,  -  подсказал
Полежаев. - И скорее всего, не один.
   - С дамой?
   - Вспомнили?
   Она пожала плечами.
   - Его вроде точно помню. Он подходил к стойке,  что-то  заказывал.  А
вот даму... нет.
   - Может, видел кто-нибудь из ваших сослуживцев или знакомых?
   - Мои знакомые сюда не ходят, тем более на  французские  сеансы.  Они
сидят дома у своих  родных  ящико