н обольщается на ее счет? Вся  беда  его  в  том,  что  он
слишком обольщается насчет людей!
   - Что там? - отозвался наконец пленник.
   - Посмотри, нет ли здесь знакомых тебе машин? Он не спеша поднялся.
   Еле волоча ноги, подошел к окну. "Рено", стоявший возле будки, исчез.
Он поискал его в других закоулках большого двора, но не обнаружил. Федор
даже не понял, обрадовался он или огорчился в тот момент, настолько  все
раздвоилось в его сознании.
   - Не вижу ничего, вызывающего опасения.
   - Твои или мои? - ухмыльнулась Алиса.
   - А разве они не стали общими? На  это  она  ничего  не  ответила,  а
только, опустив голову, сообщила:
   - Там, на кухне, я тебе налила окрошку... Он совсем забыл про  голод,
но упоминание о еде вызвало спазм в желудке.
   Алиса больше не сторожила его и появилась  на  кухне,  когда  он  уже
вычистил тарелку, пришла заварить чай.
   - Знаешь, а я не поверил тебе, когда ты сказала, что живешь одна.
   - Почему? Это, пожалуй, был единственный правдивый ответ в ту ночь, -
усмехнулась Алиса. - А здорово я обвела тебя вокруг пальца?
   - Здорово, -  согласился  Федор  и  вспомнил,  как  он  клялся  перед
распахнутой дверцей гаражного шкафа, что убьет ее, найдет и убьет. И вот
он нашел ее. - Я, наверно, влюбился,  -  мечтательно  глядя  в  потолок,
рассуждал он вслух. -А может, сошел с ума? Хотя это одно и то же.
   - В меня нельзя влюбиться! -  отрезала  она.  -  Я  не  могу  вызвать
ничего, кроме отвращения.
   - Не правда.
   - Правда, правда. Я ненавижу всех мужчин, особенно тех, что  помоложе
и покруче, как этот раздолбай Алик из магазина "Игрушки". Ты бы видел, с
каким наслаждением я продырявила ему лоб! Сразу бы разлюбил меня!
   - Так ты - феминистка?
   - Хочешь знать правду? Я - лесбиянка! - без тени смущения  призналась
Алиса, и это признание оказалось для Федора небезболезненным. Она  ни  с
того ни с сего расхохоталась.  -  Вижу,  как  проняло  тебя!  Сразу  нос
повесил!  Загрустил!  Я  пошутила!  Я   вообще,   если   хочешь   знать,
девственница до сих пор! И останусь такой  навсегда!  Никого  близко  не
подпущу!
   - А как же директор зоомагазина? Разве...
   - Не трахал он меня. Его больше ты  интересовал,  не  в  том  смысле,
конечно. Но я нужна была ему для других целей. При первом же свидании он
пообещал, что не тронет меня. Попробовал  бы!  Я,  собственно,  затем  и
встретилась с Демшиным,  чтобы  выпустить  ему  мозги!  А  он  возьми  и
предложи: хочешь заработать? И назвал кругленькую сумму. У меня всегда с
деньгами напряг. Так что этим он продлил себе жизнь на целый месяц. Взял
меня в компаньонши, и стали мы, Федя, за тобой следить. Как тебя  зовут,
я знала еще месяц назад. Этот бывший боевик, шестерка, придумал простой,
но гениальный план. Ведь ты ни при каких обстоятельствах не  остановился
бы на Рабкоровской?  Ведь  так?  -  Федор  кивнул.  -  Вот  для  чего  я
понадобилась Демшину.
   - Так это он придумал?
   - Все до последнего винтика. Одного только не учел, что у  меня  есть
виды на него самого. К тому же Сережа оказался чрезмерно  болтлив,  и  я
уже при второй нашей встрече знала, какой ты  везешь  груз.  Меня  тогда
поразило, что твой груз его вовсе не интересует. При этом  он  собирался
мне заплатить немало, если, конечно, не врал. А  может,  отправил  бы  к
праотцам вслед за тобой. Почему нет?
   Он уже не раскроет перед нами своих  карт.  -  Она  разлила  в  чашки
душистый горячий чай и уселась напротив. - Бергамот.
   - Что? - не понял Федор.
   - Чай, говорю, с бергамотом, есть такой сорт груши. Пей на  здоровье.
- Хоть и  произносила  она  все  это  с  неподдельной  иронией,  у  него
потеплело внутри.
   - Так вот, у Демшина  была  единственная  цель  -  пристрелить  тебя.
Почему именно в ту ночь, не ведаю. Он мог бы это сделать  и  раньше.  Не
пришлось бы целый месяц терпеть его общество.  Поверь,  мне  это  далось
нелегко. Меня  же,  как  ты  понимаешь,  интересовали  изумруды.  И  вот
наступил  долгожданный  день.  Демшин  предупредил  накануне,  чтобы   я
морально настроилась. По  его  словам,  не  было  никакой  опасности.  Я
бросаюсь в чем мать родила под  колеса  твоей  тачки.  Ты,  естественно,
тормозишь. Больше ему ничего не надо. Он стреляет с крыши из винтовки  с
оптическим прицелом.  Если  возникает  какая-то  техническая  заминка  -
промазать он, что ли,  боялся?  -  я  должна  наплести  тебе,  что  меня
преследует маньяк-убийца, чему бы ты  вряд  ли  поверил.  Легенду  потом
пришлось переделать и даже упомянуть в ней про изумруды. Я знала, что ты
клюнешь на это... - Она рассказывала увлеченно,  даже  страстно,  но  не
забывала при этом о деле. - Выгляни еще раз во двор!
   Белый "рено" снова появился под окнами. Федор не знал, говорить ей об
этом или нет. Она ведь  с  ним  теперь  откровенна  и  держит  почти  за
своего...
   - Ну, что там?
   - Знаешь... Мне кажется...
   - Говори!
   - Этот белый "рено" возле трансформаторной будки...
   Она в тот же миг оказалась у окна.
   - Да-да, он уже стоял сегодня  здесь.  Черт  побери!  -  ударила  она
кулаком в ладонь.
   - Не переживай так сильно, - успокоил Федор. -  Мои  друзья  тебе  не
опасны.
   - Я тебя,  Федя,  знаю  мало,  но  могу  заключить,  что  ты  человек
доверчивый и наивный.
   - Чего не скажешь о тебе. Я старше тебя  на  восемь  лет,  а  чувство
такое, что все наоборот.
   - Как же быть? - задумалась Алиса. - Кто же с Бимкой погуляет?
   - Еще все может измениться, - дружески похлопал он ее по плечу. Алиса
сначала дернулась от такой фамильярности, но продолжения не последовало.
Федор подумал, что помаленьку ее укрощает. - Может,  вернемся  к  чаю  и
Демшину? - предложил он.
   - Демшин был  в  тот  вечер  на  подъеме.  Видно,  вспомнились  былые
подвиги.
   Он, кстати, с удовольствием всегда рассказывал о  них.  Афган  и  все
прочее.
   Понимаешь? Некоторых хлебом не корми, только дай об этом потрепаться!
Они ведь герои! Псы! Псы! Ненавижу! - Ее лицо  опять  исказилось,  будто
Алиса нацепила маску какого-то монстра.
   - Успокойся!
   Он взял ее руки в свои. Она не вырывалась,  почувствовав,  что  Федор
миролюбив. Его душевное равновесие подействовало на Алису, как наркотик.
   - Почему "афганцы" вызывают у тебя такое отвращение? - спросил он.  -
Среди них есть разные люди. Я, например, знаю отличных парней.
   Алиса не стала развивать  эту  тему.  Не  убирая  своих  рук  из  его
ладоней, она завершила рассказ о Демшине:
   - Короче, ничего интересного. Он уже потирал руки,  говорил,  что  ты
подъезжаешь к городу, что пора, мол, лезть в кусты. Ружье у него  лежало
на крыше, поэтому сопротивляться он  не  мог  и  очень  удивился,  когда
получил свою порцию свинца. Дальше ты все знаешь... Ты, как всегда,  был
точен, а на Рабкоровской, как всегда,  в  это  время  не  было  никакого
движения. Я безошибочно бросилась наперерез твоей машине.
   - Получается, ты спасла мне жизнь.
   - Опять обольщаешься? Не обольщайся. Я ведь уже говорила,  что  долго
решала, застрелить тебя в гараже или нет. Но подумала, что три  убийства
за одну ночь - слишком круто. К тому же меня на Западной дожидался Алик,
а ему выпустить мозги мне хотелось в первую очередь!
   - Чем мы тебе так насолили?
   - Не равняй себя с ними, пожалуйста. Они мне действительно  насолили.
И не принимай меня за сумасшедшую, которая задалась  целью  покончить  с
мужской половиной человечества. Я совсем из другой оперы.
   - Ас кем Демшин разговаривал по телефону? - припомнил Федор.
   - Он успел только снять трубку.
   - Но с кем собирался говорить?
   - Не знаю.
   - Еще вопрос, если можно.
   - Валяй!
   - Зачем ты читала  журнал  в  машине  Демшина,  если  собиралась  его
застрелить? Ты ведь оставила отпечатки пальцев.
   - Я его даже в руки не брала! - засмеялась Алиса. - Этот герой стащил
журнал у жены, чтобы мне не было скучно. Так что на нем пальцы Сережиной
супруги.
   - Ловко! А я думал, какая  промашка  с  твоей  стороны!  А  этого  из
"Игрушек" ты прикончила, когда он рассматривал камни?
   - Алик увлекся, это точно!
   Они не на шутку развеселились и о страшном  говорили  смеясь,  словно
обсуждали какой-то жуткий фильм, не будучи сами его участниками.
   - Я вернулся на Рабкоровскую из добрых чувств.  Представляешь?  Хотел
забрать твои вещи, ведь это прямая улика! Но ни черта не нашел!  Ты  что
же, так и приехала в комбинации?
   - Не там искал, Федя! Есть  отличное  место  для  тайника  -  уличный
сортир! Это я давно уяснила. На Рабкоровской было как раз  то,  что  мне
нужно.
   Платье и сумочка до сих пор  надежно  спрятаны  в  дерьме!  Револьвер
прекрасно помещался  в  туфле.  Это  я  заранее  проэкспе-риментировала.
Сумочка могла тебя напугать. Она не гармонировала с комбинацией, вот я и
остановилась на туфлях.
   Правда, замерзла жутко! Особенно когда ты возился в гараже! Ух, как я
хотела тебя пристрелить!
   - А мне так неохота было везти тебя на Западную! Вот ведь навязалась!
   Я стоял напротив магазина "Игрушки", словно облитый помоями, когда ты
ушла!
   - Ага! Думал,  я  осчастливлю  тебя  поцелуем,  как  спасителя?  Буду
кланяться тебе в ножки и целовать руки?
   -  Ни  о  чем  таком  я  не  думал,  но  расстаться  можно   было   и
по-человечески. - Это как?
   - Сказать друг другу пару добрых слов на прощание.
   - А потом поехать тебя грабить? Ненавижу лицемерие!
   - Пожалуй, ты права, - согласился Федор. - Вы следили за мной с  этим
несчастным Аликом из магазина?
   - И до этого допер? Молодец! Только не называй его  несчастным  -  он
получил по заслугам! Алик был  профессиональным  взломщиком  и  убийцей.
Бизнесом он только начал заниматься.
   - Как ты с ним познакомилась?
   - Еще в детстве. Он служил шофером у моего  отца.  Только  пришел  из
армии. Тогда же его и посадили  за  кражу.  В  нашей  семье  это  горячо
обсуждалось.
   Благодаря вмешательству отца смягчили срок. Он отсидел всего  полтора
года, попал под амнистию. Отец снова взял его в шоферы...
   Алиса замолчала. Он понял, что ей трудно продолжать этот разговор.
   Веселье как рукой сняло.
   Она принялась мыть посуду, а Федор закурил. Он давно  уже  догадался,
что у девчонки никого нет, а вот, оказывается, был папа с машиной. Да  и
не случайно она живет в этом доме бывшей и теперешней номенклатуры.
   - Кем был твой отец? - окончательно осмелел Федор, но  Алиса  сделала
вид, что не расслышала, и не повернулась к нему.
   Тогда он пошел в детскую. Провалялся на диване, пока не стемнело.
   Девушка не запирала его, но  и  откровенничать,  по  всей  видимости,
больше не желала.
   Она пришла уже в полной темноте и пожаловалась:
   - Не знаю, что делать. Надо погулять с Бимкой, а эта "скорая  помощь"
не уезжает! Сколько собака может терпеть?
   - Посади ее на унитаз.
   - Издеваешься?
   - Ничего не будет страшного, если она немного загадит твой паркет.
   - Она умрет, но не сделает этого - не приучена! Алиса нервно зашагала
по комнате. Он не видел ее лица, только  что-то  мелькало  в  темноте  и
обдувало приятным ветерком. Потом он почувствовал на свисающей с  дивана
руке горячее дыхание. Бимка обнюхивала  его  медленно,  с  чувством.  Он
погладил собаку, и она, видно, приняв ласку за  приглашение,  устроилась
рядом на диване.
   Даже после отъезда "скорой помощи" Алиса не решалась выйти во двор.
   - Они могли просто сменить наблюдателя, - опасалась она.
   - Вряд ли Балуев сподвигнул на  это  еще  кого-нибудь,  кроме  своего
личного шофера, - возражал пленник. - У нас нет аппарата  слежки  и  нет
боевиков, - с гордостью заявил Федор: пусть, мол, знает,  на  чье  добро
покусилась. Но девушку мало тревожили подобные вещи.
   - Ты думаешь, можно попробовать? - Она  снова  прильнула  к  окну.  -
Вроде бы новой машины во дворе не появилось.
   - Дерзай!
   Пуделиха с благодарностью смотрела на  хозяйку,  когда  та  открывала
подъезд. Собака сразу полезла в кусты. Моросил дождь, и девушка осталась
под козырьком парадного. Рука потянулась в карман за сигаретами.  Слышно
было, как трепещут листья  деревьев  под  едва  уловимым  Ветерком,  как
легкие капли отбивают беспокойный ритм. При  свете  ночного  фонаря  они
напоминали  стаю  серебристых  москитов.  С  проспекта  Мира  доносилось
урчание моторов одиноких в этот поздний час машин.
   Дымок от сигареты получился  какой-то  неровный,  нервный.  Он  всеми
правдами и не правдами стремился вверх, но  едва  ли  доползал  до  окон
второго этажа.
   А на пятом этаже, в темной  детской,  Федора  терзали  противоречивые
думы. Ему предоставилась прекрасная возможность для побега, но подняться
с дивана и сделать несколько  шагов  оказалось  невероятно  сложно,  все
равно что решить за минуту головоломное уравнение своей судьбы.  Он  мог
бы использовать отсутствие Алисы и  по-другому.  Обратить  его  в  поиск
изумрудов, от которых зависела  уже  не  только  его  судьба.  Но  Федор
бездействовал.
   Из оцепенения его вывел телефонный звонок. До  этого  он  понятия  не
имел, где находится телефон, и нашел аппарат в соседней комнате по звуку
несмолкающих сигналов.
   - Слушаю вас, - сказал он по привычке. Ему не ответили. -  Алло!  Вас
не слышно! Перезвоните!
   Положил трубку. Подождал минуты две. Больше его не беспокоили.
   Федор уже собрался возвратиться в свою незапертую "тюрьму", как вдруг
в голову  пришла  простая,  почти  гениальная  мысль:  "А  я  ведь  могу
позвонить Балуеву! И что  скажу?  Бежать  что-то  не  хочется.  Изумруды
здесь, но искать их лень?"
   И все-таки он набрал номер начальника, но тот не подошел к телефону.
   "Наверно, уже спит", - решил пленник и побрел в детскую.
   Машина резко вывернула из-за угла и осветила фарами двор. Алиса  чуть
не угодила  в  их  гибельный  свет.  Она  бросила  сигарету,  вжалась  в
подъездную дверь и негромко позвала:
   - Бимка!
   Машина остановилась. Из нее никто  не  вышел,  будто  сидящие  внутри
тянули жребии - кому мокнуть под дождем,  а  кому  потягивать  из  банки
виски с пепси.
   Дождь усилился. Бимка уткнулась мохнатой мордой в коленку Алисы.

***

   Светлана сказала ей: "Спокойной ночи, мамочка!" - поцеловала  в  лоб,
погасила свет и, прикрыв дверь поплотней, вернулась в кухню.
   Пока мыла посуду, слезы капали сами собой. Зачем устроила матери  эту
безобразную сцену? Она летела к дочке за тридевять земель, а дочка -  на
тебе, отблагодарила!
   Давно они не поднимали щекотливого вопроса Све-тиного  происхождения.
В детстве мама говорила, что отец умер, но почему-то в доме не оказалось
ни одной его фотокарточки. Нет, одна  -  смешно  вспомнить!  -  все-таки
была: мама всучила ей в отцы мужчину  с  вытянутым,  лошадиным  лицом  и
красивыми, выразительными глазами. Глаза действительно были как  у  нее!
Но, когда подросла, обнаружила точно такой  же  портрет  в  библиотечной
книге - поэт Борис Пастернак! Умер года за три до Светиного рождения!
   - Что же ты меня не Борисовной назвала?! - возмутилась тогда  девочка
и долго еще язвила по этому поводу.
   Мать замкнулась. На очередные расспросы об отце неизменно отвечала:
   "Ни о чем меня не спрашивай!"
   Попытки   разговорить   на   этот   счет   бабушку   оказались    еще
безрезультатной. Она только отмахивалась от внучки, лицо ее  становилось
непроницаемым. Однако кое-что  из  бабушки  вытянуть  удалось.  Та  хоть
объяснила загадку происхождения Светиного отчества. Оказалось,  Василием
звали бабушкиного брата, погибшего в сорок третьем на  Курской  дуге.  В
его честь и дали ей отчество. Вот такой ненавязчивый инцест получился!
   Тайна раскрылась сама собой, как сама  собой  наступает  зрелость.  В
десятом  классе  Светлана  втайне  от  матери  сделала  аборт.  Операция
происходила на  бабушкиной  квартире,  и  оперировала  бабушкина  лучшая
подруга, имевшая к  гинекологии  такое  же  отношение,  как  поэт  Борис
Пастернак к Светиному происхождению.  Не  обошлось  без  вызова  "скорой
помощи" и нового хирургического вмешательства.
   "Детей не будет", - вынес свой приговор  доктор.  Татьяна  Витальевна
опустилась на обшарпанный стул в его кабинете и тихо заплакала.
   Все открылось в тот же вечер, когда  Светлану  привезли  из  больницы
домой. Татьяна Витальевна не отходила от нее ни на шаг  -  боялась,  что
дочь что-нибудь с собой сделает. Слишком тяжело ей далась первая любовь.
   Мать  поставила  перед  Светиной  кроватью  табуретку,  чтобы  та  не
вставала. Принесла чай с ее любимым облепиховым  вареньем.  Но  дочь  не
притронулась к чаю. Лежала и смотрела в  потолок.  Под  потолком  первый
майский комар радостно вытанцовывал свою  комариную  тарантеллу.  Раньше
Света обязательно бы дождалась, когда он  отпляшется,  и  подбросила  бы
вверх диванную подушку, пришмякнув танцора к потолку. Теперь ей было все
равно.
   Мать вздохнула и, выходя из комнаты, обронила:
   - Все-таки она добилась своего!
   "Не надо! Не надо вспоминать!" - умоляла  себя  Светлана  Васильевна.
Она вытерла руки, открыла форточку, закурила, сделала  глоток  холодного
черного кофе, оставшегося  от  ужина.  Из  окна  тянуло  сыростью.  Ночь
выдалась мрачная.
   Тогда Татьяна Витальевна точно так же сидела  на  кухне,  уставившись
невидящим взглядом в окно, допивая остатки  холодного  чая.  Света,  как
привидение, возникла  в  проеме  двери,  бледная,  босиком  и  в  ночной
рубашке.
   - Ты о ком говорила сейчас? -  Она  тяжело  дышала  и  сверлила  мать
глазами. - Ты о ком, мама? О бабушке?
   - Не стой босиком! - приказала мать и уже помягче добавила:
   - Неси свой чай. Попьем на кухне.
   С одной стороны, Татьяна Витальевна  радовалась,  что  таким  простым
способом вывела дочь из депрессии: та вызвалась сама приготовить  свежую
заварку и даже попросила печенья.
   С другой стороны, она боялась, что, узнав правду. Света впадет в  еще
большее уныние и надолго замкнется  в  себе.  Но,  как  говорится,  клин
клином вышибают, и Татьяна Витальевна пошла на этот риск.
   - Бабушка и меня уговаривала сделать аборт, - призналась она.
   -  Предлагала  убить   меня?   -   Девушка   широко   раскрыла   свои
пастернаковские глаза.
   - Зачем ты так?
   - А как? Разве я не убийца?
   Света  отвернулась,  больно  закусила  нижнюю  губу,  но  сдержалась.
Сколько можно ныть? У мамы сердце не железное. Ей здорово  досталось  за
эти дни.  Еще  в  больнице,  держа  дочь  за  руку,  мать  сквозь  слезы
произнесла:
   "Зачем ты скрыла от меня? Разве я тебе чужая?"  От  последнего  слова
сильно сжалось сердце. "Чужая"! Да никого роднее не было у нее! Потому и
скрыла свой позор, чтобы не расстраивать, чтобы низко не пасть в  глазах
самого любимого человека!
   Мать снова вздохнула, но ничего не ответила на ее страшный вопрос.
   - Когда я родила тебя, - продолжала  Татьяна  Витальевна,  -  бабушка
меня знать не захотела и выгнала нас с тобой из дома.  Мы  жили  у  моей
тетки, ютились в крохотной комнатушке.
   Ту полунищенскую жизнь у  другой  бабушки  Светлана  помнила  смутно,
обрывками. В  основном  бесконечные  мамины  слезы.  Потом  на  трудовые
малярские деньги мама построила кооперативную квартиру. Этот  счастливый
переезд в новое жилище Света  запомнила  навсегда.  Ей  было  семь  лет.
Мебелью они еще не обзавелись. Мама спала на полу, а Света на  скрипучей
раскладушке. Раскладушка была до того старой, что подстилка уже рвалась,
и девочка часто просыпалась от того, что ноги у нее свисали на пол. Мама
каждый вечер перед сном латала дыры и просила  поменьше  ворочаться,  но
Света спала беспокойно, и все повторялось сначала.
   Из этой же квартиры она пошла в школу. Сюда приглашала подруг на чай,
другими  словами,  устраивала  девичники.  Не  все  могли   себе   такое
позволить.
   Жилищные условия у сверстниц были куда хуже, чем у нее.  Здесь  же  в
десятом классе встречала вместе с одноклассниками Новый год.
   Но про себя и про свою жизнь Света знала  все,  поэтому,  когда  мама
увлеклась