бегу.  Мужчина  обернулся.  Балуев
представлял его себе гораздо моложе. На лице нет гладкого места - все  в
морщинах.
   - Слава Богу, успел! - театрально воздел он руки к небу.  -  Спасибо,
что подождали.
   - Это вас я чуть не сшиб в магазине? - припомнил тот.
   - Кажется, -  нехотя  признался  Геннадий.  -  Я  уже  полчаса  здесь
околачиваюсь. Пришел к другу в гости, а записную книжку дома оставил. Ни
кода не помню, ни телефона. У меня на цифры вообще памяти нет.
   Вызвав лифт, здоровяк с хвостиком отметил:
   - Что-то я вас не видел в очереди, а  вы  так  торопились  попасть  в
кабинет, что чуть не расшиблись.
   - Еще бы мне не торопиться! Приемщица - наша общая подруга.  Я  хотел
узнать у нее  код  или  телефон,  -  нашелся  Геннадий,  -  но  напрасно
торопился, она ни черта не помнит!
   - Что это у вас у всех с памятью  приключилось?  А  квартиру-то  хоть
помните?
   -  Помню  только,  куда  идти,  -  невесело  улыбнулся  Гена,  он  не
рассчитывал на  такую  дотошность.  Они  вошли  в  лифт  и  одновременно
спросили:
   - Вам на какой этаж? Вымученно посмеялись.
   - Мне-то на пятый, - признался здоровяк. - А у вас,  наверно,  и  эта
последняя цифра вылетела из головы?
   - Непременно бы вылетела, - согласился Балуев, - но я помню, что  мой
приятель живет на последнем этаже.
   Лифт был старый, с окошком,  и  Геннадий  рассчитывал  подглядеть,  в
какую сторону направится его попутчик, когда выйдет на своем этаже. Ведь
на каждой площадке по две квартиры, и тогда  можно  будет  считать  дело
сделанным. Но мужчина с хвостиком не оправдал его надежд.
   - Желаю вам все-таки встретиться  с  вашим  приятелем,  -  сказал  на
прощание он и, выйдя из лифта, подождал, когда Балуев прикроет  дверь  и
отправится восвояси.
   Доехав до следующего этажа, Геннадий подумал:
   "Он понял, что я за ним слежу. Если я  сейчас  выйду  из  лифта,  мне
несдобровать!" И нажал на кнопку с цифрой "I".
   Проезжая мимо пятого этажа,  почувствовал  на  себе  свирепый  взгляд
старикана  в  клетчатой  рубахе.  Тот  стоял  на   прежнем   месте,   не
продвинувшись ни на сантиметр ни  влево,  ни  вправо,  лишив  тем  самым
Балуева последнего открытия.
   Но и так он узнал больше, чем надеялся узнать, и  теперь  им  владело
единственное желание - вырваться из подъезда  невредимым,  настолько  не
верилось в собственный успех.
   Геннадий Сергеевич пулей вылетел из подъезда, хотя понял уже, что  за
ним никто не гонится. Он прикинул, что  окна  квартиры  на  пятом  этаже
должны выходить и во двор, и на проспект Мира,  а  это  значит,  что  он
сейчас наверняка находится под наблюдением. Под пристальным наблюдением.
И если еще засветит свою машину, то будет полным идиотом. Он не пошел  к
машине, а вернулся в ювелирный.
   Директор магазина расплылся в  золотозубой  улыбке.  Это  был  парень
примерно его лет, кряжистый и тучноватый, но с подвижным лицом, особенно
если видел начальство.
   - Я уже не знал, что и подумать! -  Он  развел  руками.  -  Приемщица
сказала, ворвались к ней,  как  вихрь!  А  ко  мне  даже  не  заглянули!
Ай-ай-ай, Геннадий Сергеевич! - ласково устыдил он шефа.
   Тот  же,  удобно  устроившись  в  кресле   и   восстановив   дыхание,
скомандовал:
   - Прикажи заварить мне крепкий  кофе  и  пошли  кого-нибудь  за  моим
шофером!
   Когда удивленного, заспанного оболтуса ввели в кабинет, Балуев  сразу
взял его в оборот. Прежде всего он  описал  ему  внешность  старикана  и
девушки.
   - Поставишь машину напротив второго подъезда  и  не  будешь  спускать
глаз! Понял? - Тот ошарашенно кивнул. - Если кто-нибудь из  них  выйдет,
сразу позвонишь мне сюда. Дай ему свой телефон, - приказал он директору.
Золотозубый протянул шоферу визитную  карточку.  -  Если  опять  уснешь,
завтра же рассчитаю!
   Ясно тебе?
   Оболтус  так  резко  дернул  головой,  что  все  изумились,  как  она
удержалась у него на плечах. А между тем он гордо понес ее из кабинета.
   - Ничего против не имеешь, если я у тебя немного погощу? -  обратился
Геннадий Сергеевич к директору магазина.
   Золотозубый  не  преминул  вылить  на  него  ушат  лести  и  выказать
безграничную радость оттого, что он хоть чем-то может помочь.
   - Что-нибудь случилось? - спросил он Балуева за чашкой кофе.
   -  Да  так.  Пустяки.  Я  иногда   ради   собственного   удовольствия
подрабатываю частным сыщиком.
   Шофер позвонил через полчаса.
   - Геннадий Сергеевич! - радостно  кричал  он  в  трубку.  -  Мужик  с
хвостиком только что вышел из подъезда и сел в старый "москвич" зеленого
цвета!
   Что мне делать? Ехать за ним?
   - Не надо. Дождись, когда он  уедет,  а  потом  попробуй  узнать  код
подъезда.
   - Уже!
   - Что уже?
   - Уже узнал!
   - Каким образом?
   - Местный пацан выдал "военную тайну" за червонец!
   - Молодчина! - похвалил начальник.
   - Кто? Пацан или я? - не понял оболтус.
   - Оба хороши!
   Он велел шоферу поставить машину  за  кинотеатром  "Знамя",  с  торца
здания, так чтобы не попасть в  зону  наблюдения.  Сам  же  решил  вновь
попытать счастья.
   Он поднялся на пятый этаж и позвонил  сначала  в  левую,  а  потом  в
правую дверь, но это не имело никакого значения,  потому  что  за  левой
дверью стояла гробовая тишина, а за правой только лаяла собака.
   Иван Серафимович вовсе не был  стариканом.  Ему  едва  перевалило  за
пятьдесят, но последние пять лет жизни он мог бы помножить  еще  раз  на
пять, с такой мукой они ему дались.  Он  не  хотел  жить,  но  продолжал
вопреки всему, потому что боялся оставить на этом свете  парализованную,
безнадежно прикованную к постели жену. Он кормил ее с ложки, выносил  за
ней судно. Жили на ее пенсию.
   Перебивался надомной работой. Едва сводил концы  с  концами.  Вернее,
она ничего не сводила - лежала пластом и ожидала конца.
   - Зоя, Зоенька, - гладил он ее по волосам, - не расстраивайся, вместе
помрем. Я за тобой следом отправлюсь.
   Она могла отвечать только глазами, но чаще всего в них стояли слезы.
   Утром он затыкал ей уши ватой, потому  что  весь  День,  не  умолкая,
трещал  телефон:  Иван  Серафимович   работал   диспетчером.   Телефоном
пользовались несколько подпольных публичных  домов,  они  давали  его  в
рекламные издания, и неслись нескончаемым  потоком  звонки  клиентов,  а
Иван Серафимович их переправлял уже по точному адресу. "Красивые  у  вас
девчонки, папаша?" - интересовались в трубке. А он, бывало, посмотрит на
свою Зоеньку, подмигнет ей и басом ответит:
   "Даже очень, сынок!"
   Но вот и Зоеньки  не  стало  полгода  назад.  А  ведь  он  обещал  ей
отправиться следом. Что же так надолго задержало его на этом свете?
   Она  появилась  в  день  похорон.  Осторожно  коснулась  его  руки  и
спросила:
   - Иван Серафимович, вы меня не помните? До того ли  ему  было  в  тот
день, чтобы напрягать память? Тем более перед  собственным  концом?  Что
или кто может дать ему силы для жизни, для памяти?
   - Я - дочь Овчинникова! -  оглушила  она.  -  Мы  ведь  были  с  вами
знакомы...
   Во время поминок она не отходила от него. И наутро явилась в дом  без
приглашения.
   - Их было пять, - объявила она. - Трое из пяти еще живы. Мы должны их
уничтожить!
   В ней было столько решимости и злости, что вечером он сказал портрету
в черной рамке: "Придется пока повременить..."
   Он знал, что именно сегодня пробьет его час, поэтому безжалостно гнал
свой "москвич" в последний путь.
   - Но сначала на кладбище, на кладбище, - нашептывал Серафимыч верному
другу-автомобилю, - я должен проститься с ними...
   Вот  ведь  как  странно  устроен  человек.  Он  должен  проститься  с
усопшими, перед тем как воссоединиться с ними навсегда.
   - Так даже лучше! Так даже  лучше!  -  снова  шептал  он  старенькому
"москвичу". -Действительно, лучше. Наложил бы сам на  себя  руки  -  еще
неизвестно, как бы там вышло с воссоединением. А роль камикадзе  в  этом
деле самая подходящая. Что-то  вроде  дуэли,  когда  один  из  дуэлянтов
смертельно болен.
   И, как бы оно там ни перетасовалось, все равно конец.
   Он приехал на дальнее кладбище, что за чертой города.  Здесь  хоронят
простых смертных. Самых простых и самых  смертных.  Могилки  неказистые:
кресты да звезды, звезды да кресты. Тропинка все уже и уже, как  узки  в
детстве были штанишки, из которых он постоянно  вырастал,  как  сузилось
его земное существование без дорогих ему людей. Сузилось до единственной
тонкой ниточки, которую он обязательно оборвет.  Сегодня  же  оборвет!..
Почва глинистая. После дождя ноги утопают в грязи. А дождь был отменный!
Такой бы ему на похоронах, чтобы заглушить бессмысленные речи, чтобы все
поскорее убрались в автобус и чтобы много озона  потом,  когда  наступит
тишина...
   Еще немного в  горку  -  и  как  раз.  Вон  уже  виднеется  невысокая
голубоватая пихточка, на которую, наверно, слетаются по ночам ангелочки.
А впрочем, что им тут делать по ночам? Для  их  ангельских  сборищ  есть
места покрасивей, попрестижней, побогаче.
   Серафимыч часто в последнее  время  думал:  за  что  он  так  наказан
Богом?
   Чем не угодил? Конечно,  грешил.  А  кто  без  греха  живет?  Состоял
когда-то в партии и  отрицал  существование  Бога.  Так  не  ему  одному
задурили мозги.
   Теперь-то он осознал ошибки и перегибы прошлого, покаялся. А что еще?
Не убивал никого, не грабил, воровать с детства отучен тяжелой отцовской
рукой. Что касается прелюбодейства,  тут  ничего  не  попишешь,  изменял
Зоеньке пару раз, силен  дьявол!  А  другие-то  как  развратничают  -  и
ничего! А может, не в Боге дело? Зачем приписывать Ему такое?  Нет,  это
все дьявол! Это все дьявол! Нельзя их путать! Это он, самый  великий  из
боссов, хозяйничал в то утро. Ну, а Бог-то  что?  Ну,  а  Бог-то  зачем?
Неужели не видел, как они идут убивать его дочь?..
   Вот и пришел. Опустился на лавку.
   - Здравствуй, Людочка! Здравствуй, Зоенька!.. - пробасил и заплакал.
   Впервые пришел к ним без "горькой".  Сегодня  нельзя.  Сегодня  нужно
быть трезвым.
   Ветер нагнал пустяковые тучи. Капнуло несколько  капель.  Пихта,  как
водится, поохала на ветру.  Неодобрительно  каркнула  ворона.  И  солнце
по-новому посмотрело на мир.
   - До скорого, - пообещал им Иван Серафимович и  пустился  в  обратный
путь.
   А приблизительно через час он уже звонил из телефонной будки:
   - Саня? Это Иван Серафимыч. Не признал?
   - Ваш голос трудно не признать.
   - Удивляешься, наверно, что позвонил?
   - Да нет...
   - Удивляешься. Как  не  удивляться?  Ведь  мы  почти  десять  лет  не
виделись.
   - Как-то не сталкивала судьба...
   - Ты, говорят, собственным домом обзавелся? Не пригласишь  старика  в
гости? О многом надо бы потолковать.
   - О чем нам толковать, Иван Серафимыч?
   - О жизни, Саня, о жизни.
   - У вас что-то случилось?
   - Случилось. Так как? Пригласишь старика?
   - Конечно, приезжайте. Буду рад...
   - Врешь, сволочь! Не будешь ты рад! -  крикнул  Серафимыч  в  трубку,
когда в ней раздались гудки.
   Небо    отливало    неестественным,    багряно-фиолетовым     цветом.
Недостроенная часовенка  боязливо  жалась  к  дремучим  вековым  соснам,
окружавшим ее полукругом.
   "Пейзаж подходящий", - отметил Серафимыч, пристроив свой "москвич"  в
хвост "ниссану".
   Возле  дома  Шаталина  разгуливали  двое  молодых  людей,  о   чем-то
бесстрастно  беседуя.  Они  остановились   и   замолкли,   увидев,   как
притормозил у часовни автомобиль.
   Здоровенный, широкоплечий старикан, казалось, с большим трудом  вынес
собственное  тело  из  машины.  Парни  направились  к  нему,   на   ходу
расстегивая пиджаки и хватаясь за левый  бок  так,  будто  у  них  разом
заболело сердце.
   - Я к Шаталину, - остановил он  их  своим  могучим  басом.  -  Я  ему
звонил...
   - Мы должны вас обыскать, - заявил первый.
   -  Таковы  указания,  предписанные  нашим  начальством,  -   как   бы
извиняясь, подтвердил второй.
   Серафимыч окинул взглядом окрестности.  "С  этими  двумя  цуциками  я
как-нибудь справлюсь, говорил его взгляд, - да там,  кажется,  еще  двое
сидят в машине! Хорошо позаботился о себе Санек!"
   В этот момент открылась дверь на высоком крыльце особняка и в  проеме
двери возник силуэт Шаталина.
   - Пропустите его! Это ко мне! - Парни расступились,  расчистив  гостю
путь.  -Добрый  вечер,  Иван  Серафимыч,  -  без  особого  воодушевления
произнес Александр, когда старикан взошел на крыльцо.
   В кабаке "У Сэма" дым стоял коромыслом. Бравые ребята учинили разгул.
   Туда-сюда сновали между  столиками  официантки,  пышнотелые  бабы,  в
красных сарафанах и кокошниках - сегодня "У Сэма" был "русский день".  И
гуляли по-русски, широко и весело. Особого повода для гулянья  вроде  бы
нет, но разве нужен повод молодым парням с отменным здоровьем, у которых
карманы набиты деньгами. У таких и в мрачный,  ненастный  понедельник  -
праздник! Сегодня только водка на столах,  окрошка,  пельмени,  блины  с
мясом и творогом, с капустой и икрой - настоящий праздник желудка! А для
души - цыгане! Цыгане "У Сэма" поют и пляшут каждую ночь,  прямо  как  в
старые добрые времена. И "новые русские" щедры не меньше, чем купеческая
братия в период расцвета. И песни  они  поют  хором  те  же  самые,  что
певались сто лет назад: "Ямщик,  не  гони  лошадей,  мне  некуда  больше
спешить..." Великое дело - традиции.  И  самое  главное,  молодым  людям
хочется, очень хочется подражать своим предкам. Они из кожи  вон  лезут,
чтобы все как тогда! И получается! Гляди-ка ты, получается! Ведь пьют, и
поют, и даже блюют не меньше!.. Ладно, будет насмехаться! На таких людях
держится сейчас земля русская! Они-хозяева тут, и с этим надо Считаться.
А кто не считается, тому сидеть в... Нет,  господа,  у  нас  демократия!
Каждый имеет право на жизнь.
   На свою собственную жизнь, которую прожить надо так... Как не стыдно,
господа?
   Не лучше ли восстановить еще  одну  прекрасную  традицию  -  "русскую
рулетку"?..
   Нет, позвольте, мы не какие-нибудь прожигатели жизни! Мы - люди дела,
мы поднимем престиж, мы улучшим уровень, на нас вся надежда!.. А на кого
же еще?
   На Пушкина, что ли?.. Стойте, господа! Давайте  учредим  какой-нибудь
благотворительный фонд имени того  же  Пушкина!..  Да  иди  ты!  Их  уже
столько...
   Будем  собирать  на  "чудные  мгновенья"?..  Я   серьезно,   господа!
Кто-нибудь из  вас  занимался  благотворительностью?..  Ни  хрена  себе!
Конечно, занимались! Жека вон своей старухе на днях новую тачку купил...
А я завсегда нищей старухе подам! И потом, в метро как войдут  в  вагон,
как  заголосят:  "Мы  люди   незде-е-ешние!"   -   так   тысчонку-другую
выкладываю!..  На  всех  тысчонок   не   напасешься!   А   те,   которые
"незде-е-ешние", из  метро  на  собственную  тачку  пересаживаются  и  в
ресторан катят!.. Так что же все-таки  насчет  Пушкина?..  Пусть  живет,
пока...
   В  отдельном  кабинете,  в  стороне  от   разгула   отдыхал   Георгий
Михайлович.
   Медленно нанизывал на вилку пельмень,  с  достоинством  макал  его  в
блюдце со сметаной и отправлял после этого  в  рот,  запивая  квасом  из
керамической кружки.
   Водки и других спиртных напитков Лось не употреблял уже лет десять, с
тех пор как врачи обнаружили у него атеросклероз.
   "У Сэма" босс сиживал, еще когда это называлось кафе "Ландыш" и когда
он не был боссом. Здесь частенько собирались  на  сходки  уркаганы  всех
мастей  и  учиняли  третейские  суды,  а  Лось   пользовался   громадным
авторитетом как третейский арбитр. Позже, когда его посадили  в  "отцы",
он прибрал к рукам незаурядную кафешку. Так появился "У Сэма".  Значение
этого заведения в мафиозных кругах трудно было переоценить. Лось  сделал
кабак доступным для всех.
   Здесь до сих пор разрешались спорные ситуации между разными  кланами,
высказывались претензии друг другу по тому или иному поводу.
   Ему доставляло удовольствие наблюдать из своего  кабинета  за  пьяным
разгулом бравых ребят. Слушать их дурацкие споры о  благотворительности,
бравирование  первосортных   людей   перед   второсортными,   тосты   за
возрождение русского купечества, желание сыграть  в  русскую  рулетку  и
многое другое, от чего он посмеивался.  Ему  отрадно  было  видеть,  что
молодые люди не выясняют отношений между собой. Им не  важно,  кто  есть
кто, они просто  оттягиваются  здесь,  "У  Сэма".  И  хотя  нет  никакой
гарантии, что, выйдя из кабака, они не начнут палить друг в  друга,  все
же старому боссу грело сердце то, что он сумел создать нейтральную  зону
в городе вечных междоусобиц.
   Молодежь отвлекала его от грустных мыслей. В определенных кругах  его
организация считается самой стабильной. И  немудрено.  Из  шести  первых
боссов, поделивших город на неравные части, в живых остались только он и
Поликарп.
   Другие организации, увы, страдают  текучестью  кадров,  но  никто  из
ушедших боссов не выжил, никто не умер в постели,  в  кругу  домочадцев.
Вот  что  угнетало  Георгия  Михайловича.  Он  боялся,  что  не   станет
исключением в этой цепочке. Великое дело - традиция!
   В последнее время он все больше склонялся к  тому,  чтобы  отойти  от
дел.
   И хитрая лиса Поликарп тут же учуял, чем запахло. Ах,  как  хочет  он
запустить свою лапу! Все ему неймется. Уже и мэр пляшет под его дудку.
   Лось оказался прозорлив. В  часах  письменного  прибора,  подаренного
мэром, сегодня обнаружили передатчик.
   Что он так привязался к Шаталину, рассуждал Лось. Хочет посадить  его
вместо меня? Неужели ведет переговоры с ним у меня за спиной?  Зачем  же
так?
   Шаталин - во всех отношениях достойная кандидатура. Я ничего не  имею
против.
   Мне пора на покой. Все верно. Но ведь они не  рассчитывают  на  тихую
смену. Им такое и в голову не придет! Поликарп тешит себя надеждой,  что
предъявит потом Шаталину свои права.  Я,  мол,  помог  тебе  занять  это
место, ты вообще бывший мой человек,  изволь  подчиняться.  Если  расчет
сделан на это, то он прогадал. Карпиди - плохой психолог. И  с  Питом  у
него вряд ли что-нибудь выгорит. Что-то странное  происходит  в  мире  -
шестерки становятся боссами!  Одно  только  напоминание,  что  они  были
когда-то шестерками, должно приводить их в бешенство! А Поликарп вздумал
этим играть! Доиграется...
   Его  невеселые  мысли  прервала  красносарафанная  бабища  с   лицом,
разрисованным под самые смелые опусы Кандинского.
   - К вам человек, - загадочно произнесла она.
   -  Поставь  еще  прибор,  -  попросил  Георгий  Михайлович,   заметно
оживившись.
   Да,  он  сегодня  здесь  не  случайно.  Конечно,  забавно   послушать
разглагольствования молодых  и  отведать  пельменей  с  квасом,  но  его
старуха тоже готовит будь здоров,  и  ее  стряпню  он  не  променяет  на
ресторанную. Его визит к "Сэму" нынче окутан тайной.
   Вчера позвонил незнакомец.
   - Георгий Михайлович, у меня есть важная информация,  касающаяся  вас
лично.
   - Может, вы сначала представитесь?
   - Я назову свое имя при встрече.
   - Где вы хотите встретиться?
   -  "У  Сэма",  но  только  при  нашем  разговоре  никто   не   должен
присутствовать.
   - Добро. Не вздумайте выкинуть какой-нибудь номер, иначе живым оттуда
не уйдете, - на всякий случай предупредил Лось.
   В трубке раздался приглушенный смех.
   - Узнаю вас, Георгий Михайлович. Но  я  не  дешевка,  чтобы  нарушать
традиции "У Сэма". Великое дело - традиции!
   Да, этот, в трубке, так и сказал: "Великое дело - традиции". И с  тех
пор эта поговорка, как заноза, сидит в нем.
   В кабинет заглянул полноватый мужчина  лет  пятидесяти,  с  приличной
лысиной, до самой макушки. Глаза его были малоподвижны и невыразительны,
нос аккуратно вылеплен, улыбку можно использовать в рекламных целях.
   Лось ожидал увидеть кого-нибудь  из  старой  воровской  гоп-компании,
кого он знал еще по "Ландышу", но этого человека он видел впервые,  хотя
не мог не признать, что кого-то  он  ему  напоминает,  особенно  жирн