чти  ничего к
старой  информации  не  добавила.  Только  место  работы  Манихиной  -  она,
оказывается,  была  редактором  одного  престижного международного  женского
журнала, который  сравнительно  недавно  начал выходить на  русском языке. О
Белоусовой - ноль.
  Положив,  наконец,  раскалившуюся  телефонную  трубку,  я  вернулась  к
друзьям. И  только тут заметила, что  уже  полдвенадцатого,  а  от Марка  ни
слуху,  ни духу.  При мысли,  что он пытался мне дозвониться, а  телефон был
занят,  я  покрылась холодным потом. И немного  успокоилась, лишь вспомнив о
сотовых, которые Марк приобрел себе и Леше, чтобы предупредить мои возможные
попытки удрать от последнего.
  - Леша, у тебя сотовый включен?
  Он отцепил от пояса футляр с телефоном, посмотрел на дисплей и кивнул.
  - Включен, а что?
  - Позвони Марку, узнай, где его черти носят.
  Леша нажал пару кнопок, поднес трубку к уху и сообщил:
  - Абонент недоступен. Видно, Марк в метро. Скоро приедет.
  Приехал он в начале первого. Сразу стало ясно, что Марк пьян, - и не по
бессмысленному,  расфокусированному  взору,  и  не  по безуспешным  попыткам
самостоятельно  переобуться   и   рубленым   жестам,  и  не  по  безошибочно
распознаваемому, сбивающему с ног  запаху перегара, а  по милой, благодушной
улыбке  на  устах.  Он был  пьян, как никогда в  жизни,  -  не  считая  пары
легендардных  случаев из  студенческой юности, что давно  отошли  в  область
преданий.
  - Марк, что случилось?
  Он долго вглядывался в мое лицо и наконец величественно, словно монарх,
подающий знак об окончании аудиенции, махнул рукой. Потом прошел в гостиную,
рухнул прямо в туфлях на диван и отключился.
  Мы растерянно переглянулись.
  - Вот так номер! - протянул Прошка. - И что теперь делать?
  - Ему нельзя сейчас спать,  - сказал Леша. - При таком отравлении нужно
непрерывно пить, чтобы вывести всю гадость. Иначе он завтра совсем загнется.
  - А что нужно пить, ты знаешь? - спросила я. - Просто воду?
  - Можно просто воду, но лучше слабый сладкий чай с лимоном.
  Марк силен и страшен во гневе. Попыткам разбудить и напоить его чаем он
сопротивлялся, как дикий мустанг противится ковбою на  родео.  Но на стороне
экзекуторов были численный перевес и вера в наше правое дело. Не могли же мы
допустить, чтобы  наш верный товарищ скончался  в  похмельных  муках.  После
двухчасовой битвы гостиная, залитая сладким чаем, лимонным соком и кровью из
двух разбитых  носов,  выглядела, словно декорация  к фильму ужасов, но Марк
уже  не  лежал,  а сидел  и  пил-таки злополучный чай.  А  еще через час нам
удалось добиться членораздельных показаний.
  Ловля  репортера отдела  криминальной хроники,  которого  сосватал  ему
знакомый  журналист,  заняла  целый  день,  но  наконец  Марк  поймал  этого
неуловимого Джо в баре какого-то пресс-центра. Неуловимый Джо выслушал его и
согласился помочь. Практически бескорыстно, всего за  бутылку рома. Марк тут
же  заказал бутылку и  хотел  откланяться, но  Джо заявил, что не любит пить
один,  и  потребовал, чтобы новый  знакомый  составил ему  компанию.  Распив
первую  бутылку, они, по настоянию репортера,  взяли вторую.  Теперь выпивку
поставил Джо.  Он же  первый  и сошел с дистанции, уснув прямо  за столиком.
Марк объяснил это разницей  в комплекции.  Пили они поровну,  но  маленькому
худому репортеру  досталось  больше  алкоголя  на единицу  веса,  вот  он  и
вырубился, тогда как Марку удалось отбыть на своих двоих.
  Добравшись под утро до  постели, я перед сном еще  успела подумать, что
расследование наше в этот раз  как-то не заладилось. Прошло уже  почти  трое
суток,  как  завертелась  эта  карусель, мы изнурены,  а  результат нулевой.
Может, послать  все к черту?  Зачем  суетиться, если больше никаких зловещих
событий не происходит и милиция оставила меня в покое?
  С этой мыслью я отключилась.



Глава 14

  А назавтра все вновь завертелось со страшной силой.
  Без чего-то двенадцать меня  разбудил  телефонный звонок.  Я подождала,
пока   включится   автоответчик   и  щелкнула  тумблером   "громкой  связи".
Воспоминание о последнем разговоре  с Кузьминым было еще  достаточно свежим,
поэтому голос я узнала сразу.
  - Слушаю вас, Петр Сергеевич.
  На этот раз Песич, похоже, пребывал в игривом настроении.
  - Варвара Андреевна, не в службу, а в  дружбу, поделитесь  со стариком:
какое приворотное зелье вы применяете? Я бы  его младшей дочке присоветовал,
а то от нее уже второй муж сбегает.
  - Отчего же  не поделиться? - Я  была  сама  любезность. - Записывайте,
Петр  Сереевич. Пять  частей зеленого  чертополоха,  собранного в полночь  у
свежей  могилы, одна часть яда гробовой гадюки  -  помните,  одна  такая еще
Вещему Олегу подгадила? Одна часть измельченных крысиных хвостов. Высушенное
и истолченное ухо самоубийцы...
  -  Все,  все,  хватит!  - взмолился Песич.  -  Я  недавно  позавтракал.
Придется, видно, дочери потерпеть  без  мужа.  Варвара  Андреевна, вы будете
дома в ближайшие  час-полтора? Тут к вам хочет заглянуть один привороченный.
Он сам вам объяснит, в чем дело.
  Я обещала быть, повесила трубку и поплелась в ванную. Когда я завершила
утренний туалет, все общество уже собралось на кухне. Марк, несмотря на наши
давешние героические  усилия,  был  зелен  и держался за  голову.  Прошка  с
недовольным  видом тер заспанные глаза.  И только Леша, как всегда,  радовал
глаз бодростью и чудесным цветом лица.
  Я  сообщила  о   скором   приезде  кузьминского   посланца,   высказала
уверенность,   что   этот  визит,   по  всем   признакам,   не  сулит  новых
неприятностей, и взялась за стряпню.
  Наша  трапеза вряд ли вдохновила бы  художника  на создание живописного
полотна. Разве что поставангардиста,  и то вряд ли. Марк, морщась, потягивал
кофе, а  на горячие  бутерброды смотрел со  смесью  ужаса и  отвращения, как
будто  подслушал  мой  разговор с Песичем и  подозревал,  что я сдобрила  их
фирменным  приворотным зельем.  Прошка ковырялся  в обезжиренном  йогурте, и
каждый  кусок,  который  мы  с  Лешей  отправляли  в  рот,   провожал  таким
душераздирающе  тоскливым взглядом, что  я  в  конце  концов пригрозила  ему
изгнанием с кухни. Но  поздно - флюиды, испускаемые им и Марком,  уже лишили
меня  аппетита.  Зато  Лешенька  лучился  радостью  и  наворачивал  за  всех
присутствующих.
  За завтраком Марк, превозмогая головную боль и мизантропию, принял наши
рапорты и слабым голосом выдал новые распоряжения:
  - Варвара, ты разыскиваешь Белоусову. Не знаю как!  Сама думай. Леша, у
тебя задание прежнее - ходишь за ней по пятам  и  следишь, чтоб не натворила
глупостей.  Прошка, даю  тебе последний  шанс. Если  не  разговоришь сегодня
Инну, пошли  ее к  черту. Завтра  займешься этой Манихиной. Выяснишь, почему
она  так  боится  частного   сыщика.  Генриху  поручим  Жердочкину.  Варька,
нарисуешь ему по памяти портрет домработницы.
  Я закрыла глаза и вспомнила  обращенное ко мне желтоватое  плоское лицо
женщины в халате. Потом открыла глаза и кивнула.
  - Пусть Генрих подежурит у подъезда, покараулит ее, - продолжал Марк. -
К самой Жердочкиной  лучше не соваться. Видимо, ваш  визит переполошил ее не
на шутку. Вон, даже  к телефону не подходит, если вообще не  удрала из дому.
Генрих обещал приехать  к трем.  Пусть кто-нибудь его дождется. У меня в три
встреча со вчерашней пьянью. Надеюсь, журналюга уже прочухается.
  Потом  я мыла посуду и ломала голову, как нам добраться  до Липучки.  В
голове забрезжил свет.
  - Пойдем, Леша, прогуляемся,  -  позвала  я, водрузив последнюю чашку в
сушилку. - Кажется, появилась идея.
  -  К тебе же легавый едет,  забыла?  -  встрял Прошка, который6 крутясь
перед  зеркалом в  прихожей,  готовился к решительному  штурму  неприступной
Инны.
  - Мы ненадолго. А в случае чего Марк его развлечет.
  Марк поджал  губы  и  посмотрел  исподлобья,  но ничего  не  сказал.  Я
покопалась  в  недрах  старой  тумбочки,  отрыла  выпускной  альбом восьмого
класса, сунула его под  мышку и  мы с Лешей  отправились на операцию "Путь к
Липучке".
  Посетившая  меня идея  успеха  не  гарантировала, но  внушала кое-какую
надежду. Я собиралась обратиться за помощью к Вадиму Анферову, моему старому
приятелю, жившему в соседнем дворе.
  Наша с Вадиком взаимная симпатия, как и антипатия с Геленой, родилась в
розовый дошкольный период, и причина ее была весьма проста: рост Вадюхи тоже
не дотягивал до среднего, а телосложение не поражало мощью, вседствие чего у
него, как и у меня, было крайне  обострено чувство собственного достоинства.
Не раз и не два мы защищали свою  честь плечом к плечу, и позже, когда Вадим
окреп  и  возмужал, я всегда  могла  рассчитывать на его кулаки. А  пару лет
назад  произошло  событие, которое укрепило наше расположение  друг к другу.
Вадим  подобрал  на улице заблудшего четырехлетнего  чао-чао. Вадим  не  был
собаколюбцем и  поначалу  в  мыслях  не держал оставить  пса у  себя. Но  на
объявление никто не откликнулся, а тем временем он так  привязался к собаке,
что не мог  говорить ни  о чем  другом. Его  бесконечные умильные рассказы о
проделках  пса выдерживали  немногие,  и я,  естественно,  входила  в  число
избранных. Кроме  того,  Вадик,  зная о  моем  большом кинологическом опыте,
часто  обращался ко мне за советом. Так  что теперь я имела полное моральное
право просить его помощи.
  Вадим учился в  той же испанской  школе, но на класс ниже. И у них  был
самый дружный класс за всю историю школы. Они до сих пор отмечают вместе дни
рождения и праздники. Эта общительная команда знала, по крайней мере в лицо,
каждого ученика,  который на их памяти переступал порог  родных  пенатов.  Я
надеялась, что  кто-нибудь  из них жил в  свое время  вблизи  от Белоусовой.
Таким образом мы смогли бы разузнать хотя бы ее  старый адрес. А потом можно
было  бы  выяснить  через  паспортный  стол,  куда  она  выписалась  -  если
выписалась.
  Вадик и Мишка (тот самый чао-чао) чрезвычайно мне обрадовались, но Лешу
встретили настороженно. Однако после должных представлений признали и его.
  - Вадюха, мне нужна твоя помощь, - начала я без предисловий. - Какая-то
зараза подстроила  мне пакость. Последствия пока неясны, но пакость крупная.
Мы  подозреваем,  что зараза эта  женского  пола и  училась в  моем  классе.
Прощупываем всех, кого смогли разыскать, но одна девица как в воду канула. -
Я  перелистала  альбом  и  выдрала  фото  Липучки.  -  Вот  она. Зовут  Лена
Белоусова. Я хочу, чтобы ты  собрал  своих ребят  и  поспрашивал: может, кто
помнит, где она жила раньше?
  Вадим взял у меня фотографию, всмотрелся и удовлетворенно хмыкнул.
  -  Ага! Липучка. Гелина  лизоблюдка. Она,  конечно, не Геля,  а  только
учится, но как пакостить, наверное, уже усвоила. Кстати, Гелю ты проверила?
  - Спрашиваешь! Первым делом.
  - Ладно, будет исполнено, - пообещал Вадик, убирая фотографию в карман.
- Тебе когда нужно? Чем раньше, тем лучше?
  - Истинно глаголешь.
  - Сегодня у нас  пятница, -  задумчиво  пробормотал он. - Боюсь, раньше
семи собрать народ не удастся - рабочий  день. Но кое-кого  из  бездельников
можно призвать сразу. Ты дома?
  - Пока - да. А на потом запиши номер мобильного. Леша, продиктуй.
  Леша  достал записную книжку,  а  Вадик тем  временем  сбегал за своей.
Решив  вопрос со связью, мы попрощались. Мужчины  обменялись рукопожатием, а
мы  с  Вадюхой  традиционно  пихнули  друг друга  кулаком  в плечо. Потом  я
приласкала Мишку, и мы с Лешей удалились.
  Теперь, когда проблема Липучки была переложена на чужие плечи, мы могли
с  чистой совестью  сидеть дома и ждать милицию  хоть  до  самого вечера. Но
ждать  нам  не пришлось.  Не  успела  я  добраться  до дивана, как  в  дверь
позвонили.
  Не знаю,  с  чего Петр  Сергеевич  взял, будто  я пользуюсь приворотным
зельем. Куприянов, явившийся  с визитом, нисколько  не  походил на  мужчину,
опоенного любовным напитком. Был он  хмур,  как  осенний рассвет, и холоден,
как  мороженый палтус.  Когда я ввела  визитера  в  гостиную,  его угрюмость
достигла  масштабов почти  неприличных.  Правда,  обшарив  взглядом  углы  и
убедившись,  что  ни в одном  из них не притаился  Прошка, Сергей Дмитриевич
несколько просветлел. Он взял в руку узкий длинный  сверток, который до того
держал под мышкой, протянул мне и сказал, радуя слух легким грассированием:
  -  Вот,  Варвара  Андреевна,  возвращаю вам  вашу картину.  Но с  одним
условием...
  Про условие я  не  дослушала.  Схватила сверток и опрометью бросилась в
спальню.  И  лишь  убедившись,  что  держу  в  руках  свой  "Пир",  целый  и
невредимый,  я вспомнила  о  нормах цивилизованного поведения и  вернулась к
бесцеремонно  брошенному гостю.  Хорошо еще, Марк заполнил паузу,  затушевав
недостатки моего воспитания.
  - Значит, подозрения с Варвары сняты окончательно? - уточнял  он, когда
я вошла в комнату.
  - Почему? - тут же полюбопытствовала я.  - Вы нашли  более  подходящего
кандидата на роль убийцы Анненского?
  -  Пока  нет.  Как я уже  сказал вашим  друзьям, мы  нашли  свидетеля -
пьющего  пенсионера,  который  промышляет  сбором  бутылок  в  районе  офиса
Анненского.  Там  напротив  особняк  другой  фирмы, и уборщица  по  пятницам
выставляет под крыльцо черного хода  коробки с собранной по кабинетам тарой.
В  пятницу  пенсионер был под хорошим градусом,  и  за  бутылками не  пошел.
Засветло  он  никогда  их не  собирает  -  стесняется.  Поэтому  добрался до
заветных коробок он только в субботу  после одиннадцати  вечера. Если верить
его  показаниям,  получается,  что  Анненский  все-таки  доехал  первого  до
конторы.  По крайней мере,  пенсионер видел перед  воротами особняка машину,
похожую по  его описанию на "тойоту" Анненского. И  еще он  видел, как  один
мужчина грузит в машину другого. Дедуля не придал инциденту значения, решил,
что шофер транспортирует перебравшего хозяина. Лиц  "шофера" и  "хозяина" он
не рассмотрел, но клянется и божится, что и тот, и другой - крупные мужчины.
Поскольку  вас, Варвара  Андреевна,  за крупного  мужчину невозможно принять
даже с  перепою, у нас появились серьезные  сомнения  в вашей причастности к
убийству.  Кроме  того,  мы  нашли  эксперта,   у   которого   Юрий  Львович
консультировался по поводу вашей картины. У вас есть магнитофон?
  Я указала на журнальный столик за диваном, где стояла магнитола. Сергей
Дмитриевич достал  из  кармана кассету,  вставил ее  в  гнездо, понажимал на
кнопочки,  разыскивая какой-то  определенный кусок  записи,  нашел и включил
воспроизведение.
  "Юра совершенно не разбирался в живописи, - услышали мы приятный тенор.
-  Даже несколько бравировал этим. Знаете, считается, что культурный человек
должен понемногу  разбираться  во  всем  - в музыке, литературе, живописи, в
кино, в  еде,  винах эт цетера.  Так  вот, Юра во  всеуслышанье заявлял, что
живопись оставляет его совершенно равнодушным, и он не видит причин забивать
себе голову именами художников и сведениями об их  технике. Поэтому я был до
крайности удивлен, когда он попросил меня взглянуть на этот холст. Удивление
сменилось изумлением, когда я его увидел. Современный художник, лично мне не
известный  и,  судя  по  технике,  даже  не  вполне  профессионал.  Конечно,
чувствуется,  что  автор  -  человек образованный,  с  воображением  и,  как
говорится, не без искры Божьей. Но знаете,  сколько  таких талантов рассеяно
по  всему миру? Десятки,  если не  сотни  тысяч. А пробьются  к  известности
единицы. Художники вообще редко добиваются  признания при жизни - такая уж у
них судьба. Я, конечно,  полюбопытствовал, кто автор  холста,  и  почему  он
заинтересовал Юру. Юрий  отказался  назвать имя, а на второй вопрос ответил,
что это первая в его жизни картина,  которая  произвела на него впечатление.
Пленила с первого взгляда, так он выразился.  По этой причине он  решил, что
художник  - непременно  гений.  Нужно только  сделать небольшую  рекламу,  и
мировая  слава  ему обеспечена.  Разумеется, Юра  собирался  помогать  гению
небескорыстно. Он  рассчитывал  стать его  агентом и  получать  баснословные
комиссионные.  Сколько  помню,  единственной  подлинной  его  страстью  были
деньги.  Да, возвращаясь к  картине. Я, конечно, рассеял Юрино  заблуждение.
Назвал приблизительную сумму, которую ему  придется вложить,  чтобы  сделать
художника модным. Сказал, сколько  примерно будут стоить  в этом  случае его
работы. Юрий ушел, не скрывая разочарования".
  Куприянов потянулся рукой и выключил магнитофон.
  - Когда Анненский обратился за консультацией? - спросил Марк.
  - Двадцатого  июля.  Полагаю, он позаимствовал  картину,  когда Варвара
Андреевна была в отъезде.  Правда, не очень ясно, как он узнал, что квартира
пустует, и где достал ключ.
  - О  том,  что Варвары  нет в  Москве, он мог  узнать  по  телефону,  -
предположил Марк. - Она наверняка, как всегда, оставила приглашение ворам на
автоответчике. Так, Варвара? Предупреждал ведь: не вводи людей во искушение!
  - Я думала, у меня нечего красть. Кто же мог предположить, что найдется
сумасшедший, готовый рискнуть  свободой ради моей мазни? Кстати, я, кажется,
догадалась, как  Анненский добыл ключ. В двух шагах  от ресторана,  куда  он
меня водил,  стоит будка "металлоремонта". Анненский дважды отлучался  из-за
стола минуты на три. А сумочку с ключами я небрежно бросила на соседний стул
и, конечно, за ней не следила.
  - Ну что же,  одной загадкой меньше, - заключил Куприянов.  - С  вашего
позволения, я пойду. Дела.
  Я вышла в прихожую проводить его.
  - Знаете, Варвара Андреевна, - тихо сказал Куприянов, взявшись за ручку
двери,  -  меня, конечно, тоже не назовешь  знатоком живописи,  но я понимаю
Анненского.  Я ведь читал раньше "Пир  во  время  чумы", но и представить не
мог, насколько  трагична история Вальсингама. Пока не  увидел вашу картину и
не  перечитал Пушкина. Мне не  приходило в голову, что  Вальсингам жил  в те
времена, когда Священному писанию верили безоговорочно. Он точно знал,  что,
пируя  с  городским отребьем в чумном  городе, обрекает себя на вечные муки.
Выходит,  его   страдания,  скорбь  по   умершей  девушке,  были  совершенно
невыносимыми, если он готов был  положить им конец  ценой адских мук.  Очень
жаль, что вы отказываетесь выставлять картины.  Может быть, критики сочли бы
их дилетантскими,  но  простые  любители  открыли  бы в них для  себя что-то
новое.
  Несмотря на то  что моя трактовка образа Вальсингама заметно отличалась
от куприяновской, я была польщена.
  -  Спасибо  за  добрые  слова,  Сергей  Дмитрич.   Кто   знает,  может,
когда-нибудь  я  созрею и  устрою  персональную  выставку.  Персональную - в
смысле персонально для вас.
  -  Не понимаю, чего это  он разболтался? - недоумевал  Леша после ухода
оперативника. - Ведь  есть же тайна следствия! Ну, допустим, они установили,
что лично ты Анненского не убивала. Но ведь могла же кого-нибудь нанять! Или
вынудить,  или даже просто попросить.  А  вдруг  ты расскажешь сообщнику про
свидетеля? Такая болтливость может стоить пьянчужке жизни.
  - Вы что,  сговорились?!  -  возмутилась  я. -  Сначала  Прошка пытался
навесить на меня собственно убийство, теперь ты шьешь мне его организацию...
  - Ничего я не шью!  Мне просто непонятно, почему этот опер не подумал о
такой возможности. Тем более что сначала он тебя подозревал.
  - Куприянов - поклонник Пушкина, - объяснила я. - Он верит, что гений и
злодейство несовместны.
  - Гений - это ты? - недоверчиво уточнил Леша. - Ну-ну!
  -  Прекратите этот  пустопорожний треп! - прорычал Марк, который еще не
вполне оправился от вчерашнего возлияния. - У нас  есть проблема посерьезнее
милицейской халатности.
  - Какая? - удивился Леша.
  - Да,  в общем, пустяковая, -  ответила  я  за Марка. -  Просто Маркова
версия о взаимосвязи всех убийств в Москве и сопредельных областях приказала
долго  жить.  Раз  Анненский  сам  свистнул мой  шедевр  и держал у  себя  в
каб