ов на убийство ради стакана водки.
   - А все потому, что вы не сумели должным образом произвести его арест!  -
холодно заметил Герасимов. - Я так надеялся на вас, полковник. Мне казалось,
что  вы  далеко  пойдете,  что  вам  пора  присвоить  следующее  звание.  Вы
полагаете, я ошибался, товарищ полковник? - спросил он.
   - Вы поручили мне расследование этого дела, товарищ председатель, чтобы я
разоблачил  предателя  нашей  родины.  -  Потребовалось  все   самообладание
Ватутина, чтобы сдержаться и не вздрогнуть, услышав слова Герасимова.  -  По
моему мнению, я уже сделал  это.  Нам  известно,  что  он  совершил  измену,
передавая врагу секретные сведения. У нас есть доказательства...
   - Язов считает, что этого недостаточно,
   - Контрразведкой занимается КГБ, а не Министерство обороны.
   - Попробуйте объяснить это нашему генеральному секретарю,  -  пробормотал
Герасимов, гнев которого зашел слишком далеко. - Полковник Ватутин, я должен
получить это признание.
   Герасимов надеялся, что сегодня добьется еще  одного  успеха  на  поприще
разведки, но шифровка "молния", поступившая из Америки, положила конец  этим
надеждам.  Но,  что  еще  хуже,  теперь  он  узнал,   что   разведывательная
информация, поступившая накануне и уже переданная им по назначению, является
неверной.  В  шифровке  говорилось,  что  агент   "Ливия"   извиняется,   но
компьютерная программа, высланная в адрес Московского центра через  капитана
Бизарину, оказалась,  к  сожалению,  устаревшей.  Таким  образом,  сведения,
имеющиеся в распоряжении Герасимова, с помощью которых он  надеялся  уладить
отношения между КГБ и новым многообещающим  проектом  Министерства  обороны,
теперь бесполезны.
   Ему нужно, позарез нужно получить признание от Филитова, и это  признание
не должно быть получено с помощью пыток. Всем  известно,  что,  прибегнув  к
пыткам, легко получить что угодно  -  все,  что  требуется  ведущим  допрос,
большинство пытаемых сообщают без  промедления.  Но  Герасимову  нужно  было
достоверное признание, которое он  сможет  продемонстрировать  в  Политбюро,
потому что его члены больше не испытывали безграничного страха перед  КГБ  и
не поверят Герасимову на слово.
   - Ватутин, мне нужно признание, и как можно скорее. Сколько  времени  вам
потребуется для этого?
   - С использованием методов, которые теперь нам приходится применять, - не
больше двух недель. Мы можем лишить его сна. Для  этого  потребуется  время,
потому что старики нуждаются в сне меньше молодежи.  Он  постепенно  утратит
связь с действительным миром и сломается. Принимая во внимание  то,  что  мы
знаем об этом человеке, можно предположить, что он будет сопротивляться  изо
всех сил, собрав все свое мужество  -  а  в  мужестве  ему  не  откажешь.  И
все-таки он всего лишь человек. Да, нам потребуется две недели,  -  закончил
Ватутин, зная, что десяти дней будет достаточно. Но  лучше  уж  сообщить  об
успехе раньше, чем позже.
   - Хорошо. - Герасимов сделал паузу. Теперь надо подбодрить полковника:
   - Ватутин, честно говоря, вы образцово вели  расследование,  несмотря  на
неудачное завершение последнего этапа. Ожидать идеального хода расследования
во всех его фазах было бы неразумно, а политические последствия не  имеют  к
вам отношения, и вас нельзя винить в них. Если вы сумеете добиться успеха  и
выполнить мое поручение, награда будет соответствовать важности поставленной
задачи. Продолжайте работу.
   - Спасибо, товарищ председатель.
   Герасимов смотрел вслед уходящему полковнику, пока за  ним  не  закрылись
двери, и затем вызвал свою машину.
   Председатель Комитета государственной безопасности  никогда  не  ездит  в
одиночку. Его личный автомобиль - "ЗИЛ" ручной сборки, похожий  на  огромную
американскую машину, которыми пользовались  тридцать  лет  назад,  -  всегда
сопровождала еще более безобразная внешне  "Волга",  полная  телохранителей,
которых отбирали для этой  службы  за  искусство  владения  оружием,  умение
сражаться в рукопашной схватке  и  беспредельную  преданность  председателю.
Герасимов, разместившись на середине заднего сиденья,  следил  за  тем,  как
мимо окон автомашины мелькают московские здания. "ЗИЛ" мчался по центральной
разграничительной полосе широких улиц. Скоро он выехал  за  пределы  города,
направляясь в сторону лесов, где в 1941 году остановили немцев.
   Многие из военнопленных - те, что остались в живых после эпидемии тифа  и
плохой пищи, - строили эти дачи. Несмотря  на  то  что  русские  по-прежнему
ненавидели немцев,  "номенклатура"  -  правящий  класс  этого  бесклассового
общества - высоко ценила мастерство немецких рабочих. Непременным украшением
домов русской элиты являлись электроника "Сименса",  бытовая  техника  фирмы
"Блаупункт", причем не в меньшей степени, чем газета  "Правда"  и  служебные
экземпляры  белого  "ТАСС"  с  новостями,  не  проходящими  через   цензуру.
Деревянные дома, расположенные в сосновых лесах к  западу  от  Москвы,  были
выстроены ничуть не хуже, чем  те,  которые  возводились  в  царское  время.
Герасимову часто приходила в голову мысль: а  что  случилось  потом  с  теми
немецкими солдатами, трудом которых возводились эти дома?  Впрочем,  это  не
имело никакого значения.
   Служебная  дача  академика  Михаила  Петровича  Александрова   ничем   не
отличалась от остальных - два этажа, деревянные стены выкрашены  в  кремовый
цвет, крутая крыша, как у домов в германском Черном лесу. Подъездная  дорога
представляла собой извилистую узкую полосу,  усыпанную  гравием,  проходящую
среди деревьев. У дома стоял лишь один автомобиль. Александров был вдовцом и
в силу возраста уже не стремился к обществу молодых жен-шин.  Герасимов  сам
открыл дверцу машины,  оглянулся  по  сторонам,  чтобы  убедиться,  что  его
телохранители занимают места за деревьями. Охранники лишь на короткое  время
сгрудились у багажника "Волги" - достать оттуда теплые белые куртки на  меху
и сапоги, чтобы не замерзнуть на снегу.
   - Николай Борисович! - Александров  сам  открыл  гостю  дверь.  Академика
обслуживала прислуга, две женщины,  занимавшиеся  уборкой  и  приготовлением
пищи,  но  они  знали,  когда  их  присутствие  является  лишним,  и  приезд
председателя КГБ относился к  одному  из  таких  случаев.  Александров  взял
пальто Герасимова и повесил его у двери.
   - Спасибо, Михаил Петрович.
   - Заходите. Хотите чаю?
   - С удовольствием. На улице так холодно, - признался Герасимов,
   Хозяин и его гость  опустились  в  старинные  удобные  кресла  по  разные
стороны стола. Александрову нравилось принимать гостей  -  по  крайней  мере
когда гостями были равные ему и разделявшие его точку зрения. Он налил  чай,
затем положил в блюдце вишневое  варенье.  Чай  пили  в  традиционно-русской
манере:  сначала  клали  в  рот  ложку   варенья,   затем   запивали   чаем.
Разговаривать при этом было не очень удобно, зато все  это  было  по-русски.
Александрову нравились старые традиции. Хотя он и строго исповедовал  идеалы
марксизма, в обыденной жизни главный идеолог  партии  придерживался  обычаев
своей молодости.
   - Что нового?
   - Этот шпион Филитов оказался  крепким  орешком,  -  не  без  раздражения
отозвался Герасимов. - Понадобится неделя или две, чтобы  получить  от  него
признание.
   - Вам следовало расстрелять этого полковника, который...
   Председатель КГБ отрицательно покачал головой.
   - Нет. Нужно подходить  к  делу  объективно.  Полковник  Ватутин  отлично
провел расследование. Ему надо было бы доверить  сам  арест  более  молодому
офицеру, но я сказал ему, что расследование поручено  лично  ему,  и  потому
Ватутин воспринял мои слова слишком буквально. В  остальном  дело  проведено
почти идеально.
   - Вы становитесь слишком великодушным, Николай Борисович. Время для этого
еще не настало, - заметил Александров. - Неужели так трудно застать врасплох
семидесятилетнего старика?
   - Только не этого.  Американский  агент  -  женщина  -  оказалась  хорошо
подготовленной, как этого  и  следовало  ожидать.  У  хороших  оперативников
превосходная  реакция.  Не  будь  американские  агенты   такими   искусными,
социализм уже давно восторжествовал бы во всем  мире,  -  небрежно  произнес
Герасимов. Председатель КГБ  знал,  что  Александров  живет  в  своем  узком
идеологическом  мире  и  имеет  самое  поверхностное  представление  о  мире
реальном. Трудно уважать такого человека, зато нетрудно бояться.
   - Неделю-другую можно  и  подождать,  -  проворчал  Александров.  -  Меня
беспокоит только то, что мы будем заниматься этим, пока в  Москве  находится
американская делегация...
   - Мы примемся за дело,  когда  они  уже  уедут.  Если  удастся  заключить
договор, мы ничего не потеряем.
   - Но сокращение вооружения  -  это  безумие!  -  воскликнул  Александров.
Главный партийный идеолог все еще считал, что ядерное оружие  -  это  что-то
вроде танков и  пушек:  чем  его  больше,  тем  лучше.  Подобно  большинству
политических теоретиков, он не потрудился овладеть фактами.
   - Мы сохраним самые лучшие, новейшие ракеты,  -  терпеливо  объяснил  ему
Герасимов.  -  Но  что  гораздо  важнее  -  проект  "Яркая  звезда"  успешно
приближается к завершению. Используя открытия наших ученых  и  то,  что  нам
удается узнать из американской  программы,  лет  через  десять  мы  создадим
непроницаемый шит.
   - У вас хорошие источники внутри американской программы?
   - Слишком хорошие, -  ответил  Герасимов,  опуская  чашку  на  блюдце.  -
Оказалось, что  недавняя  информация,  присланная  нам,  была  получена  там
раньше, чем следовало. Часть американской компьютерной программы, попавшей в
руки наших  агентов,  была  настолько  свежей,  что  еще  не  прошла  у  них
окончательную проверку, и в результате была заменена другой.  Неприятно,  но
если уж приходится встречаться с неприятностями, пусть лучше они  происходят
от излишней активности, чем от недостаточной.
   Александров сделал жест, словно отмахиваясь от пустяков,
   - Вчера я говорил с Ванеевым, - сказал он.
   - Ну и что?
   - Он согласен действовать с нами. Мысль о том, что его милая дочь  -  эта
потаскуха - окажется в тюрьме, для него невыносима. Я объяснил, что от  него
требуется. Все было очень просто. Как только  вы  получите  признание  этого
ублюдка Филитова, сразу  начнем  действовать.  Лучше  не  терять  времени  и
добиться всего одновременно. - Академик кивнул в подкрепление своим доводам.
В политических интригах он был настоящим мастером.
   -  Меня  беспокоит  возможная  реакция  Запада...  -  осторожно   заметил
Герасимов.
   Александров улыбнулся хитрой улыбкой, глядя в чашку.
   - У Нармонова случится инфаркт. Возраст для этого как раз подходящий.  Не
смертельный, нет, но ему придется  уйти  в  отставку.  Мы  заверим  Запад  в
неизменности нашей политической линии - если уж вы так настаиваете,  Николай
Борисович, я готов даже согласиться на сокращение вооружений. - Он помолчал.
- Не следует без надобности тревожить политиков на  Западе.  Все,  о  чем  я
думаю, - это первостепенная роль нашей партии.
   - Разумеется. - Герасимов знал, что  последует  дальше,  и  откинулся  на
спинку кресла, чтобы выслушать очередную тираду.
   - Если мы не остановим Нармонова, партия обречена!  Глупец,  он  пытается
отбросить все, ради чего мы боролись. Не будь  во  главе  государства  нашей
партии, в этом доме жил бы немец! Без Сталина, который  железной  рукой  вел
нас вперед, где  бы  мы  были  сейчас?  А  Нармонов  смеет  осуждать  нашего
величайшего вождя - после Ленина, конечно, - поспешно  добавил  академик.  -
Наша страна нуждается в сильной руке, одной сильной  руке,  а  не  в  тысяче
слабых! Наш народ понимает это, он хочет этого.
   Герасимов согласно кивнул. Однако его не покидало  удивление:  ну  почему
этот слабоумный болтливый старик всякий раз повторяет одно и то  же?  Партии
не требовалась одна сильная рука, как бы  ни  хотелось  этого  Александрову.
Партия сама состояла из  тысячи  маленьких,  жадных,  хапающих  рук:  членов
Центрального комитета, местных аппаратчиков, собирающих партийные  взносы  и
твердящих  лозунги,  участвующих  в  еженедельных  собраниях,  которые  всем
смертельно надоели,  но  продолжающих  свою  деятельность,  потому  что  она
означала привилегии. Ну а привилегии в свою очередь - это машина, поездка  в
Сочи и... и бытовая техника фирмы "Блаупункт".
   У  всех  есть  уязвимые  места,  Герасимов  знал  это.  Уязвимым   местом
Александрова было то, что в партию верили сейчас слишком немногие. Герасимов
тоже не верил в провозглашенные ею цели.  Однако  именно  партия  руководила
страной. Партия порождала честолюбивые устремления. Власть  оправдывала  все
возможные средства для ее достижения, и для Герасимова партия была дорогой к
власти. Всю свою жизнь он  защищал  партию  от  тех,  кто  пытался  изменить
соотношение власти. Теперь, являясь председателем КГБ, олицетворявшего  "щит
и меч" партии, Герасимов достиг того положения, когда  может  взять  в  свои
руки бразды правления партией  и  страной.  Александров  был  бы  изумлен  и
глубоко потрясен, если бы узнал, что его молодой ученик видел во власти свою
единственную цель и стремился всеми силами сохранить status  quo.  Советский
Союз  будет  продолжать  медленно  тащиться  вперед,  укрывшись  от  внешней
опасности за своими границами, стараясь распространить свою форму  правления
на любую страну, где только  представится  такая  возможность.  Развитие  не
прекратится - оно будет вызвано отчасти внутренними переменами, отчасти тем,
что удастся получить  на  Западе,  но  так,  чтобы  не  слишком  увеличивать
ожидания, как собирался это сделать Нармонов. Самое  лучшее,  однако,  будет
заключаться в том, что власть окажется в руках Герасимова. Опираясь на  мощь
КГБ, он может не бояться за собственную безопасность - особенно после  того,
как подчинит  себе  Министерство  обороны.  Поэтому  он  терпеливо  сидел  и
выслушивал напыщенные речи Александрова о партийной идеологии, кивая,  когда
это  требовалось.  Постороннему  наблюдателю  могло  показаться,  что  сцена
напоминает  тысячи  старых  картин  -  насквозь  фальшивых,  -  изображающих
Сталина, увлеченно прислушивающегося к словам Ленина,  и,  подобно  Сталину,
Герасимов использует эти  слова  для  собственной  выгоды.  Герасимов  верил
только в Герасимова.

18. Преимущества

   - Но меня только что кормили! - возразил Михаил Семенович.
   - Ерунда, - отозвался надзиратель и сунул под нос Филитову свои  часы.  -
Посмотри, сколько сейчас времени, глупый старик. Ешь, скоро тебя вызовут  на
допрос. - Он наклонился к полковнику. - Почему ты  отказываешься  рассказать
то, что им нужно?
   - Я не предатель! Не предатель!
   - Как хочешь. Ешь. - Дверь камеры захлопнулась с металлическим лязгом.
   - Я не предатель, - произнес  Филитов,  глядя  в  закрытую  дверь.  -  Не
предатель, - услышал микрофон. - Не предатель.
   - Прогресс очевиден, - заметил Ватутин.
   То, что происходило с Филитовым, в  конечном  итоге  мало  отличалось  от
того, что делал  врач  в  своем  бассейне,  полностью  отрезая  пациента  от
окружающего мира. Арестованный  терял  связь  с  действительностью,  хотя  и
гораздо медленнее, чем это происходило с Ванеевой. Его камера находилась  во
внутренней части тюрьмы, и потому заключенный не  мог  видеть  смены  дня  и
ночи.  Единственная  голая  лампочка,  висящая  под  потолком,  никогда   не
выключалась. Через  несколько  дней  Филитов  потерял  счет  времени.  Затем
отправления  организма  утратили  регулярность.  Далее  надсмотрщики  начали
менять интервалы между приемами пищи. Бго тело чувствовало, что здесь что-то
не так, однако  за  последнее  время  изменилось  столь  многое  и  организм
Филитова столь безуспешно пытался справиться  с  потерянной  ориентацией  во
времени, что происходящее с ним фактически мало отличалось  от  психического
расстройства. Такая техника была классической, и редко кто мог выдержать  ее
больше двух недель. Но даже в этом случае позже выяснялось,  что  счастливец
ориентировался  на  какой-то  внешний  знак,  о  существовании  которого  не
подозревали следователи, такой, например, как  грохот  утреннего  транспорта
или шум волы в канализации  -  звуки,  следующие  определенному  регулярному
расписанию.  Постепенно  "Двойка"  научилась  изолировать  арестованного  от
всякого постороннего влияния. Новый корпус специальных камер  был  полностью
защищен  от  внешних  звуков,  от   остального   мира.   Чтобы   изолировать
заключенного от кухонных запахов, пища готовилась на  другом  этаже.  Короче
говоря,  при  постройке  этой  части   Лефортовской   тюрьмы   использовался
многолетний  опыт,  накопленный  психиатрами   и   направленный   на   ломку
человеческого духа.
   Такое обращение действует лучше пыток, подумал Ватутин.  Пытки  неизменно
влияли и на мучителей. В этом заключалась проблема. Как только мужчина - или
в редких случаях женщина - становился  особенно  искусным  в  этой  области,
разум  такого  человека  менялся.  Мучитель   постепенно   терял   рассудок,
результатом чего становилось получение данных, на которые нельзя положиться,
к. тому же бесполезный офицер КГБ требовал  замены,  а  порой  и  больничной
койки. В тридцатые годы таких офицеров просто расстреливали, как  только  их
политические повелители сознавали, какое чудовище было ими создано, и тут же
заменяли другими. Наконец для допросов потребовались более хитроумные, более
утонченные методы. Да, так лучше для всех, понимал полковник Ватутин.  Новые
методы,  даже  те,  которые  требовали  физического  насилия,  не   наносили
допрашиваемым постоянного ущерба. Теперь могло показаться, что  здесь  лечат
психические заболевания, тут и возникшие, и врачи, работавшие бок  о  бок  с
офицерами КГБ, с уверенностью заявляли, что измена родине уже сама  по  себе
является  симптомом  серьезного   психического   заболевания,   требовавшего
радикального медицинского  вмешательства.  После  этого  все,  кто  принимал
участие  в  работе,  чувствовали  себя  лучше.  Тогда  как,  причиняя   боль
мужественному противнику, можно испытывать чувство вины.
   А вот этот страдает куда более  серьезным  заболеванием,  чем  остальные,
мрачно ухмыльнулся Ватутин. Полковник  оставался  слишком  большим  циником,
чтобы верить всей  этой  чепухе,  которой  учили  новое  поколение  офицеров
"Двойки"  на  курсах  усовершенствования.  Он  вспоминал  полные  ностальгии
рассказы тех, кто учил его почти  тридцать  лет  назад,  о  добрых,  славных
временах при Берии... Хотя у него мурашки бежали по телу,  когда  он  слушал
истории, рассказываемые этими безумцами, но они честно делали свое  дело.  И
хотя Ватутин был благодарен судьбе, сделавшей его непохожим на  них,  он  не
пытался обманывать себя мыслью,  будто  Филитов  -  психически  больной.  По
правде говоря, Филитов был мужественным  человеком,  добровольно  пожелавшим
изменить своей стране. Отвратительный поступок, разумеется. Филитов  нарушил
законы воспитавшего его общества, но тем не менее был достойным противником.
С помощью световода, установленного в потолке камеры,  Ватутин  наблюдал  за
Филитовым, а  чувствительный  микрофон  позволял  прислушиваться  к  звукам,
доносившимся из камеры.
   Сколько времени он работал на американцев? С момента  гибели  семьи?  Так
долго? Почти тридцать лет... Неужели это возможно? - думал полковник Второго
главного управления.  Неслыханно  длительный  отрезок  времени.  Киму  Филби
далеко до него, да и карьера Рихарда Зорге,  пусть  и  блестящая,  оказалась
короткой.
   Однако все это объяснимо и понятно. Кроме того,  следует  отдать  должное
Олегу  Пеньковскому,  полковнику-предателю  из  ГРУ,  разоблачение  которого
считалось одним из двух особых достижений  "Двойки",  -  но  как  болезненна
мысль, что Пеньковский использовал собственную смерть для того, чтобы помочь
деятельности ещ