ич знал это, а  завтра
он поедет в парную баню, и еще один пакет со сведениями отправится на Запад,
По  пути  к  квартире  шофер  остановил  машину  у  специального   закрытого
продовольственного  магазина,  посещать  который  могли  только   избранные,
советская элита. Здесь не было очередей.  Михаил  Семенович  купил  колбасу,
буханку черного хлеба и пол-литра водки - лучшей,  "Столичной".  В  качестве
дружеского жеста он даже прихватил бутылку и для своего шофера. Для молодого
сержанта бутылка "Столичной" была лучше денег.
   Пятнадцать минут спустя, войдя в свою квартиру, Михаил  Семенович  извлек
дневник из ящика письменного стола и прежде  всего  начертил  в  нем  схему,
приложенную к докладу  полковника  Бондаренко.  Каждые  несколько  минут  он
поднимал  глаза  на  фотографию  жены  в  серебряной   рамке.   В   основном
окончательный вариант  доклада  мало  отличался  от  рукописного  черновика,
представленного ему первоначально. Пришлось написать всего  десять  страниц,
тщательно  занося  в  дневник   критически   важные   формулировки.   Отчеты
"Кардинала" всегда были образцом краткости и четкости - результат написанных
им  бесчисленных  оперативных  директив.  Закончив  с  дневником,  он  надел
перчатки  и  прошел  в  кухню.  На   обратной   стороне   западногерманского
холодильника была прикреплена на  магнитах  маленькая  камера.  Несмотря  на
перчатки, Михаил Семенович без труда обращался с ней. Ему потребовалась лишь
минута, чтобы  сфотографировать  новые  страницы  дневника,  после  чего  он
перемотал пленку и достал из  камеры  кассету,  которую  положил  в  карман.
Затем, по-прежнему не снимая перчаток, он убрал камеру в тайник,  подошел  к
окну и соответствующим образом раздвинул  шторы.  Он  был  очень  осторожным
человеком. При внимательном осмотре наружной двери, ведущей в его  квартиру,
будут обнаружены царапины вокруг замка, убедительно демонстрирующие, что его
открывал отмычкой настоящий  эксперт.  Вообще-то  эти  царапины  могли  быть
сделаны  кем  угодно.  Когда  подтвердится,  что  его  доклад  находится   в
Вашингтоне - это  покажут  черные  отпечатки  шин  на  определенном  участке
обочины, - Михаил Семенович вырвет  страницы  из  дневника,  принесет  их  в
кармане в министерство, положит в мешок и лично уничтожит в  печи.  Двадцать
лет назад  газовая  печь  для  сожжения  лишних  секретных  документов  была
установлена в подвале министерского здания под его наблюдением,
   Закончив работу, полковник Михаил Семенович Филитов  снова  посмотрел  на
фотографию Елены и спросил ее, правильно ли он  поступил.  Но  Блена  только
улыбалась, глядя на него, как всегда. Миновало столько лет,  подумал  он,  а
прошедшее все еще тревожит меня.  Он  покачал  головой.  Дальше  последовала
заключительная часть ритуала. Михаил Семенович ел хлеб и колбасу  вместе  со
своими давно погибшими товарищами времен Великой Отечественной войны, но  не
мог заставить себя спросить тех, кто погиб, защищая Родину,  оправдывают  ли
они его измену. Ему казалось, что старые товарищи поймут его даже лучше, чем
Елена, но все-таки не решался спросить их. Выпитая  бутылка  водки  тоже  не
давала никакого ответа, но по крайней мере  от  спиртного  призраки  куда-то
исчезли. Он с трудом встал из-за стола и вскоре после десяти часов повалился
в постель, не выключая света в гостиной.
   Едва пробило одиннадцать, по широкому бульвару, на который выходили  окна
квартиры Филитова, проехал автомобиль, и голубые глаза мужчины, сидящего  за
рулем, посмотрели на освещенные окна. На этот раз в машине сидел  Эд  Фоули.
Его внимательный взгляд проверил положение штор. По пути  домой  Эд  оставил
еще один тайный знак. Проверять их будет  московский  рабочий,  занимающийся
уборкой мусора. Все эти знаки были незаметными  -  вроде  пометки  мелом  на
фонарном столбе, но все вместе они дадут команду группе,  занятой  передачей
информации, находиться завтра на предписанных им  местах.  На  рассвете  еще
один сотрудник ЦРУ, работающий в американском посольстве в Москве,  осмотрит
оставленные ночью знаки, и в случае сигнала тревоги сам  Фоули  распорядится
отменить намеченную операцию.
   Хотя его работа была весьма напряженной, кое-какие ее аспекты,  связанные
с ней, казались Эду Фоули забавными. Так, русские сами облегчили его задачу,
поселив "Кардинала" в здании, выходящем на оживленный  бульвар.  Далее,  так
феноменально запутав ситуацию с новым зданием американского посольства,  они
лишили его сотрудников возможности жить в специально отведенном  им  доме  и
вынудили, тем самым самого Фоули или его  жену  каждый  вечер  проезжать  по
этому бульвару. Наконец, русские с такой радостью приняли их старшего сына в
свою хоккейную команду. Вот без этого он будет скучать после отъезда отсюда,
подумал Фоули, вылезая из машины. Теперь детский хоккей нравился ему  больше
бейсбола. Ну что ж, остается играть в футбол, решил  Эд.  Ему  не  хотелось,
чтобы его сын играл в американский  футбол.  Слишком  много  детей  получали
тяжелые травмы в этой игре, да  и  мальчик  был  невысоким.  Но  все  это  в
будущем, а Эду нужно беспокоиться в первую очередь о настоящем.
   Разговаривать в  квартире  следует  с  большой  осторожностью,  тщательно
выбирая слова. Каждая  комната  в  каждой  квартире,  занятой  американцами,
содержит больше микрофонов, чем муравьев в муравейнике, однако на протяжении
этих лет Эд и Мэри-Пэт привыкли жить в прослушиваемой квартире и даже шутили
над  этим.  Войдя  в  прихожую  и  повесив  пальто,  Эд  поцеловал  жену   и
одновременно пощекотал ей ухо. Она  хихикнула,  поняв  скрытый  смысл  этого
жеста, хотя оба смертельно устали от постоянного  напряжения,  связанного  с
выполняемой ими работой. Еще несколько месяцев, и они уедут, так  что  ждать
осталось недолго.
   - Как прошел прием? - спросила Мэри-Пэт ради всеслышащих микрофонов.
   - Как всегда - скучища, - прозвучал стандартный ответ.

9. Возможности

   Беатрис Тауссиг не написала отчет,  хотя  оговорка,  сделанная  Кэнди,  и
показалась ей достаточно важной. Беатрис имела допуск почти  ко  всему,  что
происходило в  Лос-Аламосской  национальной  лаборатории,  но  ей  никто  не
говорил о незапланированном испытании, и хотя кое-какая работа, связанная со
стратегической оборонной инициативой проводилась в Европе и Японии,  участия
Грегори  в  качестве   переводчика   для   этой   работы   не   требовалось.
Следовательно, испытание проводилось в России  и,  если  маленького  ублюдка
ради этого вывезли самолетом в Вашингтон - он, вспомнила Беа,  оставил  свой
автомобиль рядом с лабораторией, значит, за  ним  прислали  вертолет,  -  не
иначе это было связано с чем-то важным. Доктор Тауссиг не любила Грегори, но
ничуть не сомневалась в качестве его мозгов. Интересно,  подумала  она,  что
это было за испытание, но Беа не обладала допуском к  тому,  чем  занимались
русские, и это дисциплинировало ее любопытство. То, чем она занималась, было
опасным.
   Но ведь это и делает жизнь  интересной,  правда?  На  лице  ее  появилась
улыбка.

***

   - Троих не хватает. - Русские, находящиеся  за  оцеплением  из  афганских
солдат, осматривали каждый обломок сбитого Ан-26. Слова принадлежали  майору
КГБ. Ему не приходилось раньше осматривать место катастрофы самолета, и лишь
благодаря холодному ветру, дующему прямо в лицо, он сумел удержать съеденный
утром завтрак.
   - Один из них - ваш? -  Пехотный  капитан  Советской  Армии,  еще  совсем
недавно служивший советником при командире батальона марионеточной афганской
армии, огляделся  по  сторонам,  проверяя,  насколько  надежно  его  солдаты
охраняют периметр места падения самолета. С его желудком все было в порядке.
Величайшим шоком в его жизни  была  попытка  распороть  живот  находившемуся
рядом афганскому другу, и капитан думал  о  том,  выдержит  ли  тот  срочную
операцию.
   - Да, мы не можем его найти. - Фюзеляж самолета раскололся  на  несколько
частей. Пассажиры, сидевшие в передней части, оказались  залиты  авиационным
топливом при ударе о землю  и  обгорели  настолько,  что  опознать  их  было
невозможно.  И  все-таки  солдаты  собрали  останки   почти   всех   мертвых
пассажиров.  Всех,  кроме  троих,  и  теперь  судебно-медицинским  экспертам
предстоит определить, кто погиб и  кого  не  удалось  обнаружить.  Обычно  к
жертвам авиакатастроф не относились с таким  вниманием  -  формально  сбитый
Ан-26 принадлежал Аэрофлоту и не был самолетом ВВС, - однако в данном случае
к опознанию погибших  приложили  максимальные  усилия.  Исчезнувший  капитан
служил в Девятом управлении КГБ и совершал инспекционную  поездку  по  этому
району, проверяя личный состав и охрану определенных секретных  объектов.  У
него находились в высшей степени секретные документы, но, что было еще более
важно, капитан знал многих сотрудников КГБ и чем они занимались.  Документы,
находившиеся при нем,  могли  погибнуть  при  пожаре  -  удалось  обнаружить
остатки  нескольких  кейсов,  сожженных  до  пепла,  -  но  пока  не   будет
подтверждена смерть самого  капитана,  в  центре,  в  Москве,  будет  немало
недовольных.
   - У него осталась семья - точнее, вдова. Сын умер месяц назад,  насколько
мне это известно. По-видимому, от рака, - негромко заметил майор КГБ.
   - Надеюсь, о его жене позаботятся должным образом, - произнес капитан.
   - Да, у нас существует отдел, который занимается такими делами. А они  не
могли унести его с собой?
   - Трудно сказать. По крайней мере мы знаем, что они были  здесь.  Афганцы
всегда грабят сбитые самолеты, стараясь найти оружие.  А  вот  документы?  -
Капитан пожал плечами. - Мы воюем с неграмотными дикарями, товарищ  майор  -
Сомневаюсь, что они могут проявлять интерес  к  каким-либо  документам.  Они
могли узнать по форме, что он офицер КГБ, и унести тело,  чтобы  изуродовать
его. Вы даже не представляете, что они делают с пленными.
   - Варвары, - пробормотал майор КГБ. - Сбивать невооруженный авиалайнер! -
Он посмотрел по сторонам, "Лояльные" афганские  солдаты  -  вот  уж  излишне
оптимистическое название для них, проворчал он, - укладывали тела и  останки
в резиновые мешки, которые будут отправлены на вертолете в Газни, а оттуда в
Москву для опознания. - А если они унесли с собой тело моего офицера?
   - В этом случае мы никогда его не найдем. Вероятность остается,  конечно,
но самая малая. Всякий раз, когда увидим кружащих над  чем-то  стервятников,
будем высылать к этому месту вертолет, но... - Капитан  покачал  головой.  -
Вероятнее всего, товарищ майор, что его тело уже у вас.  Потребуется  время,
чтобы подтвердить это.
   - Бедняга. Он ведь даже не оперативник - работал в штабе. Да и  район  не
его, просто офицер; кому принадлежала эта территория,  попал  в  больницу  с
воспалением желчного пузыря, вот он и вызвался взять на себя его обязанности
в дополнение к своим.
   - А где он обычно работал?
   - В Таджикистане. Думаю, он решил, что лишняя нагрузка  отвлечет  его  от
личных проблем.

***

   - Как чувствует себя, русский? - спросил пленного  Лучник.  Моджахеды  не
могли обеспечить раненого какой-нибудь медицинской помощью. Ближайшая группа
медиков - французские врачи и  медицинские  сестры  -  находились  в  пещере
недалеко от Хазан-Хель. Сейчас туда направлялись те раненые афганцы, которые
могли передвигаться. Что касается тяжело  раненных...  им  ничем  помочь  не
могли. У партизан был достаточный запас болеутоляющих лекарств, в том  числе
ампулы  морфия  швейцарского  производства,  его  вводили  умирающим,  чтобы
облегчить их страдания, В некоторых случаях морфий облегчал им переход в мир
иной, однако тех,  кто  подавал  надежды  на  выздоровление,  укладывали  на
носилки и несли на юго-восток, к пакистанской границе.  Те,  кому  удавалось
вынести шестидесятимильный переход, получали настоящую медицинскую помощь  в
чем-то  похожем  на  больницу,  рядом  с  заброшенным  ныне   аэродромом   в
Мирам-Шахе. Лучник вел туда свою группу. Ему удалось убедить  партизан,  что
захваченный русский принесет им больше пользы  живым,  чем  мертвым,  и  что
американцы хорошо вознаградят их за офицера русской секретной полиции с  его
документами. Лишь один глава племени  мог  успешно  выступить  против  таких
аргументов, но он погиб во время боя. Моджахеды поспешно похоронили его тело
в соответствии с обычаями их веры. И сейчас он был уже в раю.  Теперь  отряд
возглавлял Лучник - как самый опытный и преданный воин.
   Кто бы мог сказать, глядя в его ледяные глаза и прислушиваясь к  холодным
словам, что впервые за три года в его сердце найдется место жалости? Даже он
сам испытывал удивление. Почему в его голову пришли  такие  мысли?  Или  это
воля Аллаха? Не иначе, решил он. Кто еще мог помещать мне убить русского?
   - Больно, - послышался наконец шепот раненого, однако милосердие  Лучника
не распространялось так  далеко.  Моджахеды  несли  морфий  лишь  для  своих
раненых. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Лучник передал капитану
КГБ фотографии его близких.  На  мгновение  его  взгляд  смягчился.  Русский
офицер посмотрел на афганца с удивлением, преодолевшим даже  боль.  Здоровой
рукой он взял фотографии и прижал их к груди. На  лице  капитана  отразилась
благодарность вместе с  изумлением.  Он  подумал  о  своем  умершем  сыне  и
собственной судьбе. Худшее, что может случиться  с  ним,  пронеслось  сквозь
туман вновь нахлынувшей боли, -  это  то,  что  он  присоединится  к  своему
ребенку, где бы тот ни  находился.  Афганцы  уже  не  смогут  причинить  ему
больших страданий, чем те, которые  он  пережил  как  душой,  так  и  телом.
Капитан достиг того мгновения, когда боль превратилась  в  наркотик,  агония
стала знакомой, даже приятной. Он слышал, что такое возможно,  но  не  верил
рассказам.
   Он  по-прежнему  не  мог  мыслить  достаточно  четко.  В  охватившем  его
сумеречном состоянии капитан не мог понять, почему все еще жив. В Москве  он
слышал о том, как афганцы обращаются с пленными... Но ведь именно поэтому ты
и вызвался на это задание в дополнение к собственным обязанностям,  напомнил
он себе. Сейчас капитан думал о предстоящей участи и о том, как навлек ее на
себя,
   Ты не должен умирать, Валерий, ты должен жить. У тебя есть  жена,  и  она
уже достаточно страдали, подумал он. Даже  сейчас  ей  так  больно...  Мысль
исчезла, словно по собственной воле.  Капитан  сунул  фотографии  в  грудной
карман и отдался накатывающейся тьме, теряя сознание, пока его тело боролось
за жизнь. Он не пришел в себя, когда его привязали к  доске  и  положили  на
повозку. Лучник повел свой отряд дальше.

***

   Михаил Семенович проснулся от звуков битвы, разрывающих голову. На  улице
было все еще темно - до рассвета  оставалось  немало  времени,  -  и  первым
действием старого полковника было пройти в туалет, сполоснуть лицо  холодной
водой и проглотить три таблетки аспирина. Его тело содрогнулось  в  приступе
рвоты, но в желудке было пусто - показалась  только  горькая  желчь.  Михаил
Семенович выпрямился и посмотрел в  зеркало,  чтобы  убедиться  в  том,  как
отразилась измена на Герое Советского Союза. Он, разумеется,  не  мог  -  не
хотел - прекращать свою деятельность, но... посмотри, Миша, что  делается  с
тобой. Когда-то ясные голубые глаза стали красными и безжизненными,  румяное
лицо - серым, как у  трупа,  складки  кожи  свисают  вниз,  а  седая  щетина
скрывает черты лица, которое когда-то называли красивым. Он  вытянул  правую
руку - шрамы, как всегда, стягивали  ее,  походили  на  пластик.  Ничего  не
поделаешь. Михаил Семенович сполоснул рот и пошел в кухню готовить кофе.
   По крайней мере у него еще остался хороший кофе,  купленный  в  магазине,
доступ в  который  открыт  только  "номенклатуре",  и  сделанная  на  Западе
кофеварка, чтобы готовить его. Старик задумался: а не  стоит  ли  что-нибудь
поесть, затем решил ограничиться одним кофе. Всегда можно  пожевать  хлеб  в
кабинете. Через три минуты кофе  был  готов.  Он  выпил  чашку,  не  обращая
внимания на то, как горячая жидкость обжигает рот и горло, затем снял трубку
телефона и вызвал машину. Ему нужно было выехать из дома пораньше,  и,  хотя
он не сказал, что собирается заехать в баню, сержант, сидящий у телефона  на
автобазе Министерства обороны, догадался об этом.
   Двадцать минут спустя Михаил  Семенович  появился  на  улице.  Его  глаза
слезились, и он болезненно  щурился  от  холодного  северо-западного  ветра,
пытавшегося загнать старого офицера обратно в подъезд. Водитель-сержант едва
было не подбежал  к  полковнику,  чтобы  поддержать  его,  но  Филитов  чуть
наклонился, сопротивляясь невидимой  руке  природы,  и  сел  в  машину,  как
всегда, словно залезая перед боем в свой старый Т-34.
   - В баню, товарищ полковник? - спросил водитель, садясь за руль.
   - Ты продал водку, которую я тебе дал?
   - Да, конечно, товарищ полковник, - ответил молодой сержант.
   - Молодец. Это куда полезнее, чем ее пить. Едем в баню и  побыстрее  -  с
притворной суровостью произнес полковник, - может быть, мне удастся выжить.
   -  Если  уж  у  немцев  не  получилось  убить  вас,  товарищ   полковник,
сомневаюсь, что несколько капель хорошей русской водки могут вам  повредить,
- весело заметил водитель.
   Михаил Семенович засмеялся и  даже  острую  боль  в  голове  воспринял  с
юмором. Сержант и внешне походил на ефрейтора Романова.
   - А вам не хочется стать офицером?
   - Нет, спасибо, товарищ полковник, я надеюсь закончить  университет.  Мой
отец химик, и мне хочется пойти по его стопам.
   - Вашему отцу повезло, сержант. Ну, поехали.
   Через десять минут автомобиль  остановился  перед  Сандуновскими  банями.
Сержант открыл дверцу для полковника, затем поставил  машину  в  месте,  где
стоянка запрещалась, но откуда был виден выход. Он закурил сигарету и открыл
книгу. Такая служба ему нравилась, по  крайней  мере  это  куда  лучше,  чем
ковылять по колено в грязи в составе мотострелковой роты.  Сержант  взглянул
на часы. Старик выйдет из бани примерно через час. Бедняга, подумал про него
сержант, он так одинок. Почему герою войны пришлось столько пережить?
   Внутри бани процедура была отработана настолько, что старый полковник мог
бы проделать все и во сне. Раздевшись, он  прихватил  полотенце,  тапочки  и
березовый веник и направился в парилку. Сегодня  он  появился  здесь  раньше
обычного, и завсегдатаи еще не пришли. Это его устраивало. Он  плеснул  воду
на раскаленные кирпичи, сел на полку и принялся терпеливо ждать,  когда  пар
выгонит похмелье из его больной головы. В разных углах  парилки  сидели  еще
три клиента. Он узнал двух, но не был знаком  с  ними,  да  и  разговаривать
никому  не  хотелось.  Михаил  Семенович  тоже  предпочитал   оставаться   в
одиночестве. Ему было больно даже открывать рот, и аспирин  почему-то  никак
не действовал этим утром.
   Прошло еще  пятнадцать  минут,  и  пот  ручьями  стекал  по  белому  телу
Филитова. Он поднял  голову,  увидел  банщика,  услышал  обычное  объявление
относительно выпивки - никто не выразил  желания,  -  а  также  сообщение  о
пользе плавания в бассейне. Казалось, что для банщика такая фраза была самой
обычной, однако ее скрытое значение звучало по-другому: "все  в  порядке.  Я
готов к приему информации". Вместо ответа  Филитов  подчеркнуто  размашистым
жестом, привычным для  пожилых  людей,  вытер  пот  со  лба.  Это  означало:
"сейчас". Банщик вышел. Михаил Семенович начал медленно считать до  трехсот.
Когда   он    добрался    до    двухсот    пятидесяти    семи,    один    из
соратников-алкоголиков, сидевших в парилке, встал и вышел. Полковник обратил
на это внимание, но не проявил никакого беспокойства. У  него  была  слишком
большая практика. Досчитав до трехсот, он встал, с трудом разогнув  коленные
суставы, и молча вышел из парилки.
   В раздевалке воздух был намного холоднее,  но  Михаил  Семенович