рт  в  карман  пиджака.  -  Буду
держать вас в курсе дела.
   - Смотрите, чтобы эта записка не попала  в  руки  людей,  не  знакомых  с
операцией, - произнес Каттер ледянным голосом.
   - Я знаю, как хранить секреты, сэр. Не забывайте - это моя работа. Риттер
встал и вышел из  кабинета,  чувствуя,  как  по  спине  расползается  теплое
ощущение удовлетворения. Он сумел прикрыть  свой  зад.  К  этому  стремились
многие  в  Вашингтоне.  Но  этого  лишился  сейчас  советник  президента  по
национальной безопасности, однако Риттер  был  убежден,  что  Каттер  должен
винить здесь только самого себя, так как не продумал все до конца.
   Кабинет заместителя директора ЦРУ, которое находилось  в  пяти  милях  от
Белого дома, казался Райану холодным  и  одиноким.  Здесь  стояли  старинные
книжные полки и кофеварка, в которой Джеймс Грир варил той  кофе,  кресло  с
высокой спинкой, где старик устрашится поудобнее, прежде  чем  профессорским
тоном приступить к изложению всякого рода заявлений,  а  также  рассказывать
анекдоты, внезапно вспомнил Джек. У  ею  босса  было  поразительное  чувство
юмора. А ведь он мог бы стать блестящим учителем - впрочем, по  отношению  к
Джеку он им и был.
   Когда  это  началось?  Всего  шесть  лет  назад  он  пришел  работать   в
Центральное разведывательное управление. Джек познакомился с  Гриром  меньше
семи лет назад, и за это время адмирал превратился для него в отца, которого
он потерял в  авиакатастрофе,  происшедшей  в  Чикаго.  В  этот  кабинет  он
приходил в поисках совета и утешения. Сколько раз?
   На верхушках деревьев за окнами седьмого этажа трепетала  летняя  зеленая
листва, закрывая вид на реку  Потомак.  Райан  вспомнил,  что  по-настоящему
безумные события разыгрывались в то время, когда ветви деревьев  были  голы.
Он вспомнил, как расхаживал взад-вперед по роскошному ковру, глядя  вниз  на
кучи  снега,  оставленные  снегоочистителями,  и  пытаясь  найти  ответы  на
мучившие его трудные вопросы.
   Вице-адмиралу Джеймсу Гриру не дожить до следующей зимы.  Свой  последний
снег он видел прошлой зимой, во время Рождества. Сейчас босс Райана лежал  в
палате для особо важных пациентов в морском медицинском  центре  в  Бетесде,
все  еще  полный  интереса  к  происходящему,  все  еще  думающий,  все  еще
рассказывающий анекдоты. Но за последние три недели он похудел на пятнадцать
фунтов; химиотерапия не  позволяла  ему  принимать  какую-либо  пищу,  кроме
питательного раствора, поступающего в его  тело  через  трубки.  Его  мучила
неотступная боль.
   Нет ничего хуже, Райан знал это, чем наблюдать за страданиями других.  Он
видел, как страдали в больнице от боли его жена и дочь, и это было куда хуже
того, что переживал он сам во время пребывания в госпиталях. Ему было трудно
смотреть на адмирала, видеть его  худое  лицо,  напряжение  мышц,  временами
наступающее от спазм, иногда вызванных болезнью,  иногда  лекарствами.  Грир
стал сейчас таким же членом его семьи, как... Бог мой, я думаю о нем; как об
отце.
   - Черт побери, - тихо выругался Джек, не заметив, что говорит вслух.
   - Я хорошо вас понимаю, доктор Райан.
   - Что? - Джек оглянулся. Шофер и телохранитель  адмирала  молча  стоял  у
двери, пока  Райан  собирал  документы.  Несмотря  на  то,  что  он  занимал
должность специального помощника  заместителя  директора  ЦРУ  и  фактически
являлся  заместителем  директора,  за  ним  следили,  пока  он  просматривал
материалы, к которым имел право доступа  лишь  один  адмирал  Грир.  Правила
безопасности в ЦРУ были строгими, логичными и нерушимыми.
   - Я знаю, что вы чувствуете, сэр. Я работал с ним одиннадцать лет. Он для
меня не только босс, но и друг. Накануне каждого Рождества дарил  что-нибудь
моим детям. И никогда не забывал моего дня рождения. Как вы  считаете,  есть
хоть какая-то надежда?
   - Кэти попросила одного из знакомых, профессора Голдмана, осмотреть его.
   Расе  -  превосходный  врач,  специалист-онколог  в  больнице   Хопкинса,
консультант Национального центра здравоохранения и  тому  подобное.  По  его
мнению, у адмирала один шанс из тридцати. Болезнь  зашла  слишком  далеко  и
слишком быстро, Микки. Он вряд ли продержится больше двух месяцев. Надеяться
на большее - значит верить в чудо. - Райан едва не улыбнулся. - Я  обратился
за помощью к священнику. Мэрдок кивнул.
   - Да, я знаю, он дружит с отцом Тимом из Джорджетаунского университета.
   Вчера вечером отец Тим заезжал в  госпиталь  сыграть  партию  в  шахматы.
Адмирал а сорок восьмом ходу поставил ему мат.  Вам  не  приходилось  с  ним
играть?
   - Мне не сравниться с ним классом. Наверно, уже никогда.
   - Нет, сэр, вы ошибаетесь, - произнес Мэрдок после короткого молчания. По
крайней мере, так говорит адмирал.
   - Это на него похоже. - Райан покачал головой. Черт побери, Грир  был  бы
недоволен таким разговором. Следует браться за  работу.  Он  достал  ключ  и
отпер специальный ящик письменного стола, затем положил ключ на  столешницу,
чтобы Микки мог забрать его. Протянув руку, Джек хотел  выдвинуть  ящик,  но
его рука опустилась на ручку выдвижной доски, предназначенной для письма, но
испещренной коричневыми кольцами от кофейной кружки  адмирала.  В  самом  ее
конце Райан увидел квадратик плотной бумаги,  прикрепленный  клейкой  лентой
Характерным почерком Грира на картоне  были  написаны  две  комбинации  цифр
сейфового замка. У адмирала в кабинете стоял свой специальный сейф, и  такой
же сейф стоял в кабинете Риттера. Джек вспомнил, что его босс всегда путался
с секретными замками и, по-видимому, решил записать комбинацию  цифр,  чтобы
не забыть. Сначала ему показалось странным, что здесь были обе комбинации  -
и его собственная, и Риттера, но по недолгом размышлении понял, что  в  этом
есть свой смысл. Если вдруг  понадобится  срочно  открыть  сейф  заместителя
директора по оперативной работе - например, если его похитят и  нужно  будет
убедиться,  какие  секретные  материалы  хранятся  в   сейфе   Риттера   для
повседневной работы, - этим человеком должен быть кто-то,  занимающий  очень
высокий пост,  вроде  заместителя  директора  по  исследовательской  работе.
Вполне вероятно, что и у Риттера хранилась комбинация цифр, открывающая сейф
Грира. Интересно, кому еще известны эти комбинации,  подумал  Джек,  тут  же
пожал плечами, задвинул обратно доску и выдвинул ящик. В нем хранилось шесть
папок, причем все они имели отношение к долго срочным прогнозам по разведке,
которые хотел еще раз прочитать адмирал. В них  не  было  ничего  критически
важного. Более того,  они  даже  не  были  особенно  секретными,  но  чтение
материалов поможет адмиралу отвлечься. В  госпитале,  у  двери  его  палаты,
постоянно находилась охрана - всегда не меньше двух сотрудников безопасности
ЦРУ, - и Грир все еще мог иногда заниматься работой.
   - Проклятье! - снова проворчал Джек. Сейчас же прекрати думать  об  этом,
мысленно приказал он себе. У адмирала еще осталась надежда.  Даже  крошечная
надежда лучше, чем никакой.

***

   Чавезу не приходилось прежде стрелять из автомата. В прошлом  его  личным
оружием была винтовка М-16, часто с прикрепленным под  стволом  гранатометом
М-203. Он умел обращаться с бельгийским легким пулеметом,  недавно  принятым
на вооружение армией США, и раньше отлично владел пистолетом. Но в  армии  к
автоматам давно  утратили  интерес.  Для  солдата  они  просто  не  являлись
серьезным оружием.
   Это не значило, однако, что этот автомат не понравился Чавезу. У  него  в
руках был немецкий автомат МР-580-2 фирмы "Хеклер и Кох". Внешне он выглядел
просто безобразно. Его черно-матовое покрытие было шероховатым на  ощупь,  и
он лишен был приятной компактности израильского  "Узи".  С  другой  стороны,
автомат рассчитан не на то,  чтобы  красиво  выглядеть,  подумал  Чавез.  Он
предназначен для хорошей, точной  и  надежной  стрельбы.  Конструктор  этого
оружия, решил Чавез, беря его в руки первый раз,  превосходно  разбирался  в
своем деле. Автомат имел немного составных частей, что было весьма  необычно
для немецкого оружия. Его можно легко и быстро разобрать для  чистки,  а  на
сборку уходило меньше минуты.
   Приклад лег в плечо словно влитой, голова опустилась точно на  положенное
место, и глаз глянул в щель прицела.
   - Огонь! -  скомандовал  мистер  Джонсон.  Чавез  поставил  переключатель
автомата на одиночную стрельбу.  Он  нажал  на  спусковой  крючок,  стараясь
почувствовать необходимую силу тяги. Ударник сорвался и  ударил  по  капсюлю
при тяге около одиннадцати фунтов, отдача  толкнула  Чавеза  в  плечо  прямо
назад, но не очень сильно. Он заметил, что ствол не подпрыгнул  вверх  и  не
ушел от цели, как это случается с некоторыми видами стрелкового оружия. Пуля
поразила, разумеется, самый центр головы на силуэтной мишени. Он снова нажал
на спусковой крючок, и произошло то же самое, затем сделал пять выстрелов  в
быстрой последовательности, один за  другим.  Повторные  выстрелы  отбросили
Чавеза назад на пиру дюймов, но пружина подавления отдачи смягчили удары. Он
поднял голову и увидел семь пробоин близко друг к другу  -  отличная  тесная
группа попаданий, внешне напоминающая нос на  освещенном  фонаре  из  тыквы.
О'кей.. Затем он передвинул переключатель на  автоматический  огонь  -  пора
испытать оружие во всех режимах Чавез всадил три пули в грудь  силуэта.  Эти
пробоины разошлись одна от другой побольше, однако любая пуля была бы  равно
смертельной Выпустив еще одну очередь, Чавез пришел к выводу,  что,  стреляя
короткими очередями, он сможет каждый раз  попадать  всеми  тремя  пулями  в
цель. Нет необходимости стрелять длинными  очередями  -  после  трех-четырех
патронов  боеприпасы  будут  расходоваться  напрасно.  Такое  мнение   может
показаться для солдата странным, но Чавез был легким пехотинцем  и  понимал,
что  боеприпасы  приходится  нести  на   собственной   спине.   Расстреливая
оставшиеся патроны в тридцатизарядном рожке,  он  послал  очереди  в  разные
части мишени - которые оставались нетронутыми - и с удовлетворением  увидел,
что пробоины появились именно там, куда он целился.
   - Бэби, почему ты не попался мне  раньше?  Однако  лучше  всего  было  то
обстоятельство, что  Звуки  выстрелов  казались  не  громче  шуршания  сухих
листьев под ногами, и вовсе не потому, что автомат был снабжен глушителем  -
глушителем служил весь ствол. Были слышны легкое щелканье  затвора  и  свис!
пролетающей пули.  Инструктор  сказал  им,  что  боеприпасы  снабжены  более
слабым, чем обычно, метательным  зарядом  пороха,  и  потому  пули  летят  с
дозвуковой скоростью. Чавез взял  из  коробки  один  патрон.  Нос  пули  был
пустотелым, словно в нем собирались  смешивать  коктейль.  При  попадании  в
человеческое тело она  расплющивалась  до  размеров  десятицентовой  монеты.
Мгновенная смерть при попадании в  голову,  при  попадании  в  грудь  смерть
наступит чуть медленнее,  но  раз  их  тренировали  стрельбе  с  применением
глушителя, значит, рассчитывали на стрельбу в голову.
   Чавез решил, что в этом случае может надеяться на попадание с  расстояния
в пятьдесят или шестьдесят футов  при  идеальных  условиях,  но  солдаты  не
рассчитывают на идеальные условия. Судя по  всему,  предполагалось,  что  он
сумеет  подползти  на  пятнадцать-двадцать  ярдов  к  цели  и  снять   врага
беззвучным выстрелом.
   Какой бы ни была предстоящая операция, снова подумал Чавез,  их  готовили
не с учебными целями, это уж точно, черт побери.
   - Хорошая кучность, Чавез, - заметил инструктор Вместе с Чавезом на линии
огня находилось всего четверо пехотинцев. В каждом  отделении  будут  только
два автоматчика, двое с бельгийскими легкими пулеметами  -  Джулио  один  из
них, - у остальных винтовки М-16, причем две в комбинации  с  гранатометами.
Кроме того, у всех - пистолеты. Это показалось Чавезу  странным,  но  он  не
возражал, несмотря на дополнительный вес.
   - Этот малыш здорово бьет, сэр.
   - Он теперь ваш. А как у вас с пистолетом?
   - Более или менее. Обычно я...
   - Да, мне известно.  Ну  что  ж,  будете  практиковаться.  От  пистолета,
вообще-то, мало пользы, но  бывают  моменты,  когда  он  может  пригодиться.
Джонсон повернулся, обращаясь к остальным:
   - Теперь слушайте, вы четверо.
   Необходимо, чтобы все овладели этими видами оружия. Мы хотим всех сделать
снайперами.
   Чавез передал автомат другому солдату и отошел от линии огня. Он все  еще
пытался разобраться в происходящем.  Схватка  пехотинцев  ведется  насмерть,
лицом к лицу, когда видишь, что  ты  делаешь  и  по  отношению  к  кому.  То
обстоятельство, что Чавезу еще не приходилось заниматься этим  на  практике,
не имело отношения к делу; это все равно затрагивало его, а  из  организации
своего подразделения  он  понял,  какая  им  предстоит  задача.  Специальная
операция. Другого мнения быть не может - только специальная операция. Он был
знаком  с  парнем,  служившим  в  подразделении  "Дельта"   в   Форт-Брэгге.
Специальные операции  представляли  собой  всего  лишь  дальнейшее  развитие
простой пехотной схватки. Нужно подкрасться как можно ближе, снять часовых и
нанести затем неожиданный и мощный удар, быстрый, как удар молнии. Если  это
продлится больше десяти секунд - ну что ж, тогда ситуация может обостриться.
Чавезу казалось забавным, что подобная тактика напоминала  действия  уличной
банды.  Во  время  пехотного  боя  не  действуют  никакие   правила   -   ты
подкрадываешься к противнику и без предупреждения наносишь удар в спину.  Ни
в коем случае нельзя позволить ему прийти в себя и начать защищаться.
   Однако  поведение,  которое  член  уличной  банды  сочтет   трусливым   и
предательским, для солдата является правильным тактическим ходом.  Чавез  не
удержался от улыбки. Со стороны это вряд ли покажется честной  игрой.  Армия
всего лишь лучше организована, чем уличная банда, вот и все. И,  разумеется,
жертвы выбирает кто-то другой. Весь смысл армейских  действий,  по-видимому,
заключается в том, что они имеют смысл для  кого-то.  Правда,  то  же  самое
можно сказать и о бандах, но предполагается, что армия действует по указанию
какого-то  важного  лица,  действительно   понимающего   смысл   собственных
действий. Даже в том случае, если для него самого действия не имеют  особого
смысла - такое часто случается с солдатами, - кто-то  отдает  себе  отчет  в
происходящем.
   Чавез был слишком молод и не знал Вьетнама.

***

   Совращение являлось самой печальной частью работы.
   В  осуществлении  этого   этапа,   как   и   при   выполнении   остальных
профессиональных действий разведчика, Кортеса обучили действовать с холодным
бесстрастием и по-деловому. Правда, в интимных деталях невозможно  сохранять
ледяное равнодушие - по крайней мере, если надеешься чего-то  добиться.  Это
признавали даже в академии КГБ. Он припомнил с иронической  улыбкой  длинные
лекции о возможных ошибках  -  подумать  только,  русские  пытаются  научить
представителя латинской расы тайнам обольщения. Возможно, им мешает климат.
   Кортес знал, что нужно менять  методы  в  зависимости  от  индивидуальных
особенностей  намеченного  объекта,  -   в   данном   случае   им   являлась
сорокашестилетняя вдова, на удивление хорошо  сохранившаяся,  не  утратившая
пыла юности, заставляющего ее искать мужское общество после того,  как  дети
легли спать или сами отправились на свидания,  чья  постель  превратилась  в
обитель остывших воспоминаний. Вдова не  была  его  первым  объектом  такого
рода, и всегда в них чувствовалась какая-то отвага, а иногда трогательность.
Предполагалось, что он будет придерживаться, точки зрения - как его учили, -
что их проблемы были их личными трудностями, а  для  него  они  представляли
только  благоприятную  возможность.  Но  разве  может  мужчина  решиться  на
близость с такой женщиной, не разделив ее боль? Инструкторы в  академии  КГБ
не давали ответа на вопрос, хотя  и  обучили  его  соответствующей  технике.
Значит, решил Кортес, и ему следует перенести боль внезапной утраты.
   Его "жена" тоже умерла от рака, рассказал он ей. Это был поздний  брак  -
он решился на женитьбу после того, как сумел снова наладить семейный бизнес.
До этого ему приходилось тратить много времени на  работу,  летать  повсюду,
стараясь укрепить дело, оставленное ему отцом. Он женился на Марии всего три
года назад.
   Она ждала ребенка, но,  когда  посетила  врача,  чтобы  удостовериться  в
предстоящем радостном событии,  были  сделаны  обычные  анализы...  жить  ей
оставалось  всего  шесть  месяцев.  Ребенок  так   и   не   родился,   и   у
несостоявшегося отца не осталось от Марии ничего, Кроме воспоминаний.  Может
быть, сказал он, глядя в свой бокал, это Божья кара за то, что он женился на
такой молодой девушке, или за бессмысленную жизнь повесы и развратника.
   И тут рука Мойры протянулась через стол и коснулась его руки. Ну конечно,
это не его вина, прошептала женщина. Он поднял голову и увидел сочувствие  в
глазах человека, который задавался вопросами, не очень далекими от тех,  что
приписал себе. Как легко предсказать реакцию людей,  подумал  Кортес.  Стоит
только нажать на соответствующие кнопки -  и  сразу  проявятся  чувства,  на
которые рассчитываешь. В тот момент, когда ее руки протянулись к нему  через
стол,  совращение  завершилось.  В  ее   прикосновении   ощущалась   теплота
человеческого чувства. Но если он увидит  в  ней  легкодоступную  цель,  как
сможет должным образом отреагировать на ее эмоции  и  как  сумеет  завершить
операцию? Он ощущал ее боль, ее одиночество. Он решил,  что  будет  нежен  с
нею.
   Так и произошло через два дня. Процедура могла  показаться  комичной,  не
будь она такой трогательной  -  Мойра  готовилась  к  встрече  подобно  юной
девушке, идущей на первое свидание; этого она не  делала  вот  уже  двадцать
лет, и ее дети, несомненно, нашли это забавным.  Но  после  смерти  их  отца
прошло немало времени, и они  больше  не  возмущались  склонностями  матери,
наоборот,  поддержали  ее  ободряющей  улыбкой,  когда  она  направилась   к
автомобилю. Затем последовал короткий ужин, сопровождаемый нервной  тишиной,
и недолгая поездка к его отелю.
   Еще немного вина, чтобы преодолеть робость,  ощутимую  в  обоих,  хотя  у
женщины страх был заметнее. Но награда стоила длительного  воздержания.  Она
утратила навыки, зато ее реакция оказалась  намного  искренней,  чем  у  его
обычных партнерш по постели. Кортес в совершенстве владел  секретами  секса.
Он  гордился  своим  талантом  и  продемонстрировал  его  во  всем   блеске:
подготовка, длившаяся целый час, медленно вознесшая ее  на  пик  страсти,  и
затем плавное скольжение вниз.
   Теперь они лежали рядом в тишине, она положила голову ему на плечо, слезы
струились по ее щекам. В самом деле, она оказалась прекрасной женщиной. Хотя
ее  муж  умер  молодым,  он  имел  все  основания  считать  себя  счастливым
человеком, его жена понимала, что тишина может быть самой  пылкой  страстью.
Кортес следил за часами на столике в ногах  кровати.  Прошло  десять  минут,
прежде чем он прервал молчание.
   - Спасибо, Мойра... я даже не подозревал... насколько... - Он откашлялся.
   - Первый раз за такое долгое время... - По правде говоря, прошла  неделя,
как в его постели побывала последняя женщина, которой он  заплатил  тридцать
тысяч песо. Такая молодая и искусная. Но...
   Его изумила сила женщины. Он едва сумел  вздохнуть  -  настолько  крепким
было ее объятие. Часть того, что являлось его сознанием, настаивала, что ему
нужно стыдиться, однако победило чувство уверенности, что он дал ей  больше,
чем взял.
   Такое не сравнить с купленным сексом, такие  эмоции  нельзя  купить.  Эта
мысль одновременно ободряла и раздражала Кортеса и усиливала чувство  стыда.
И снова он нашел оправдание в том, что без ее пылкого объятия не возникло бы
чувства  стыда  и  что  это  объятие  говорит  о