онном "ящике",
пока один из покойных ныне директоров не пригласил его главным инженером.
Буквально перед убийством последнего шефа, Рудольф Аркадьевич стал замом, а
сейчас, соответственно исполняющим обязанности. То есть, теоретически,
повод устранить начальника у него имелся. Нам остался сущий пустяк - на
практике доказать, что Шилов воплотил теорию в жизнь, точнее в смерть.

- Ну, и что ты хочешь у него выяснить? - спрашиваю я Георгия.

- Пускай свои соображения выложит. Версии, то есть. А мы послушаем,
покиваем... Главное, понять - при делах он или нет. Это сразу видно будет.
У меня на это нюх. Как у собаки.

Едва мы переезжаем мост, на нас обрушивается слезоточивая вонь, исходящая
от фабричных стен. Смесь конюшни и морга. Прошибает сильнее нашей
"Черемухи". Оружие массового поражения. Водитель Серега морщится и зажимает
рот.

- Дальше не поеду. Мне за вредность не платят.

- Нам тоже, - сообщает Георгий, - Брось увиливать. Потерпевших не выбирают.
Не так уж и шмонит, кстати. Трупом недельной давности. Не Кристиан Диор,
конечно.


Остров и сама фабрика производят удручающее впечатление. Источник зловония
обнаруживается слева от ворот. Огромная гора мусора, огороженная
проволочным забором. Чехов, без сомнения, описал бы окружающую среду более
красочно, я же ограничусь модным словом - отстой. Полная и безоговорочная
капитуляция. Надо предложить Лабудянскому натуру для сцены ужаса, если
таковая имеется в сценарии. Кстати, о сценарии. Вениамин Антонович заскочит
за ним вечерком.

- Ты сценарий прочитал?

- Прочитал.

- Ну и как? Кого там снегом занесло?

- Я, если честно, не понял... Там хлопец один из Чечни возвращается. Крыша
у него немножко поехавши. Синдром. А в городе, где он живет, братва
беспредельничает. Друга детства замочили, пока пацан в Чечне воевал. Он к
ментам сначала. Мол, нашли убийцу или нет? Те, как водится, купленные на
корню. Отфутболили парня. Он к братве, типа, давайте разберемся. Братва
тоже его послала - вали, а то и тебя загасим. Ну, пацан разозлился, купил у
"черных землекопов" "шмайсер", пару лимонок и давай всех подряд валить. И
ментов и бандитов. Трупов двадцать я насчитал, замучаешься оформлять.
Навалил и свалил с телкой в Штаты. Да еще общак с собой прихватил. В общем,
ничего, конечно, но с ментами Лабудянский переборщил. Мало того, что ляпов
выше головы, так еще козлами всех сделал. Ты скажи ему, что так не бывает.
Хоть один, но нормальный должен быть. Оперок какой-нибудь, например...

- Я вас познакомлю, ты ему сам и скажи. Может, ты этого оперка и сыграешь.
Кстати, он к семи в отдел притащится, с Шиловым не затягивай.

За пол часа разобравшись на проходной с охранником, сидящим в противогазе,
мы поднимемся на второй этаж управления и находим кабинет зама. Как
оказалось, он еще не переместился в апартаменты своего покойного шефа, те
опечатаны, и без разрешения прокуратуры их посещать категорически не
рекомендовано. Рудольф Аркадьевич на месте, и не придется его ждать.

Секретарша (без противогаза) докладывает шефу о высоких гостях, и, получив
добро, открывает двери.

- Пожалуйста.

Внешность у зама интеллигентная, а вовсе не козлиная, как утверждал
Георгий. Черты благородны, несмотря на легкую одутловатость. Гардероб
безупречен, ногти ухожены. Я слышал, многие гиганты индустрии на Западе в
рекламных целях делают лицом своей компании какую-нибудь выдающуюся
личность. Рудольф Аркадьевич, без сомненья, лицо мусороперерабатывающей
промышленности. Дородный мужчинка. Смесь Пирса Броснана и Никиты Михалкова.

В кабинете пахнет горной лавандой, и я, наконец, перестаю плакать.

Кондиционер с освежителем. Обстановка типовая, без излишеств типа
аквариумов с пираньями или статуй оголенных дев. На столе маленькая модель
кучки мусора, с воткнутой в нее авторучкой. Сразу чувствуется, что к
отходам Шилов относится трепетно, с теплотой, то есть профессионально.

Кроме макета я примечаю фото в рамке. Портрет молодой дамы в красном.
Вероятно, дочка. Пошла в папу. В смысле внешности, а не призвания. Смесь
Софи Марсо и Анюты Курниковой.

После первого часа беседы с замом ничего принципиально нового мы не узнаем.
Шилов гоняет воздух, жалуясь на тяжелое положение фабрики, на политику
городских властей в части переработки мусора, на невозможность жить так
дальше и прочие ужасы, которые мы и так видим каждый день по телевизору.
Жора, возможно, не видит, он с неподдельным интересом слушает и
сочувственно кивает головой в такт жалобам, не задавая не единого вопроса.

О, сразу оговорюсь, один удивительный факт я все же выяснил.

Никто из Главка с Рудольфом Аркадьевичем пока не общался, мы с Жорой первые
представители спецслужб, с которыми он встречается после того злополучного
вечера. Правда, в его отсутствие приезжал кто-то из прокуратуры, изъял
бумаги из кабинета Бочкарева, а сам кабинет опечатал. А из Главка ни-ни.
Подозреваю, что Утконос включил зама в длительную, глубокую разработку и
сейчас утверждает ее план у вышестоящего руководства.

Завершив трагический монолог о судьбе мусора в России, Шилов смотрит на нас
через толстые линзы своих очков.

- Так я пока главного не понял, - Жора достает из нагрудного кармана
авторучку, - кто убил вашего директора? Или хотя бы за что? У вас есть
предположения?

Зам зачем-то тоже достает ручку, словно сам собрался записывать свои
ответы. О, блин, нормально! Признаться честно... Отличная преамбула.

Третьего директора убивают, а он не представляет, что сказать. По ошибке,
наверное, валят. Или маньяк. Я называю это доверительными отношениями!

- Вряд ли это связано с фабрикой... Да вы сами все прекрасно видите! -
Рудольф Аркадьевич затягивает прежнюю песню, - работает один цех по
распилке древесины, да заводоуправление. Вон, куча у ворот третий год,
извиняюсь, воняет, разобрать не можем. Седьмой месяц на картотеке, люди не
получали жалованье с прошлого года. Сводим концы с концами, только потому,
что сдаем в аренду несколько помещений. Остальные корпуса пустуют.
Громадная ошибка, что в свое время фабрику приватизировали и отказались от
бюджетного финансирования...Посудите сами, ну кто будет убивать директора
из-за совершенно убыточного предприятия? Да и таким циничным способом!

- Простите, лично вы, когда получали в последний раз жалованье? - уточняет
Георгий.

- Ну, видите ли, - исполняющий обязанности в настоящую секунду смахивает на
перепутавшего мужской туалет с женским, - у руководства отдельная графа
заработной платы.

Научно это называется - социальная несправедливость. Древесину пилят одни,
жалованье получают другие. Ментура, кстати, более совершенна. Вкалывает
меньшинство, но получают все. Но речь сейчас не об этом, вернемся на
игровое поле.

- И неплохая, судя по всему графа, - комментирует Жора ответ Шилова, -
иначе, какого рожна вы тут забыли?

- Дело же не в окладе... Это сложно объяснить. Может, будет громко сказано,
но... Кто, если не я? Да, время тяжелое, но мы не сдаемся, пытаемся хоть
что-то сделать. Иначе город просто утонет в отходах. Свалки не бездонны,
они растут как опухоль... Говорят, у вас тоже не сладко, но вы же не
уходите... Хотя мне иногда хочется на все махнуть рукой и убежать отсюда к
чертовой матери!

"На дачу под Всеволожск", - заканчиваю я про себя мысль Рудольфа
Аркадьевича.

- Значит, вы уверены, что убийство не связано с фабрикой? - продолжает
настаивать Георгий.

- Сейчас уверенным быть нельзя ни в чем. Но, никаких веских причин для
убийства я не вижу. Мы же не нефтеперерабатывающий завод и не
ликероводочный. Делить здесь абсолютно нечего.

- Но, простите, трех директоров на тот свет уже отправили! - не выдерживаю
я, - вы не боитесь стать четвертым?

- Типун вам на язык, молодой человек, - стучит по деревянному столу Шилов,
- Почти все предприятия пережили подобное. Что поделать, закономерность
нашего скорбного времени.

- Поясните, не сочтите за труд.

- Ивана Михайловича, насколько я в курсе, убили, когда началась
приватизация. Я тогда не работал на фабрике. В то время предприятие еще
процветало и представляло интерес для определенных кругов. В итоге кресло
директора занял некий Карпец, человек совершенно от мусора далекий, а от
его переработки еще дальше. Вскоре поняв, что фабрика не приносит никакой
прибыли, а наоборот, явно убыточна, он принялся вкладывать активы в
различные пирамиды, надеясь хоть таким образом поправить положение. Едва
активы сошли на ноль, Аркадий Борисович тоже погиб. Теперь вот, Илья
Сергеевич. Как это, не прискорбно, но подобные явления происходили почти на
любом городском предприятии.

- Лично вы ладили с Бочкаревым?

- Конечно. Хотя у него был иной взгляд на выход из кризиса. Мы часто
спорили из-за этого, но всегда корректно и по-деловому.

Лучше б взяли по лопате, да кучу убрали. А спорить - не лопатой махать.

- Что же касается отношений вне работы, - продолжает Шилов, - то они
прекрасны. Мы с супругой частенько бывали у Ильи в гостях, ездили вместе за
город на шашлыки. Они с Жанной приезжали к нам на дачу. Никаких конфликтов.

Картинка лубочная. Шашлыки на природе.

- А как у него с женой? В смысле личной жизни? Это между нами. Без
протокола.

К слову сказать, никакого протокола мы и так не ведем.

- По-моему, это идеальная пара, хотя Жанна на пятнадцать лет младше. У них
чудесная дочь. Боже мой, она, ведь, ничего еще не знает... Жанна не хочет
портить ей отдых.

Входит секретарша, неся на подносе фарфоровый чайник и три чашки.

Наконец-то догадались кофейком угостить проголодавшихся бойцов незримого
фронта.

- Спасибо, Машенька, - Рудольф Аркадьевич берет чашку, - прошу. Чай, кофе.

Мы не заставляем себя уговаривать. Георгий провожает Машеньку
подозрительным взглядом, нацеленным ниже ватерлинии, и возвращается к
прежней теме, помешивая ложечкой в чашке.

- Интересную закономерность я наблюдаю в нашем, отдельно взятом
государстве. Убивают в большинстве исключительно безпроблемных граждан. Я
не беру в расчет погибших при ограблениях или по пьяному делу. А как какой
директор попадется или президент, только и слышишь - все было в порядке,
все было замечательно, не житуха, а курорт. И за что ж тогда статуей по
голове?

- Я не могу даже предположить! - оправдывается Рудольф Аркадьевич, - Илья
Сергеевич ни разу не жаловался, что ему угрожает опасность! Согласен,
просто так не убивают, но я уже сказал...

- Извините, но пока вы ничего не сказали, - перебивает Жора, - кстати, о
вас. Напомните, чем вы занимались в тот день?

Да, возможно, Георгий был прав, подозревая зама. Слишком резкая перемена в
его облике приключилась после последнего вопроса. Нет, волосы, конечно, не
зашевелились, пальцы не задрожали, и пот не выступил на высоком челе. И
продолжал он сидеть в кресле, как и сидел и улыбался по-прежнему...Но... Не
та это улыбочка, что была секунду назад. И не тот это Рудольф Аркадьевич.

- Но, я ж уже объяснял... С утра я находился на фабрике, в семь вечера
уехал по делам.

- По каким делам? - прицепился напарник.

- Ну, я сейчас уже точно не помню... Сначала заскочил на заправку, потом в
магазин запчастей. На Кантемировский. Хочу поменять левую рессору на
машине.

- Там это смогут подтвердить?

- Не уверен... Неделя прошла, и я там ничего не купил. Не было у них
рессоры.

- Хорошо, дальше...

- Дальше? Дальше? - Шилов начинает барабанить авторучкой по столу в режиме
швейной машинки, - Послушайте, а почему вы этим интересуетесь? Это мое
личное дело, где я был и что делал! К смерти Ильи Сергеевича я не имею
никакого отношения!

- А вот это, Рудольф Аркадьевич, судить не вам.

- Что значит, не мне? Если я знаю, что я не при чем.

- Увы, этого не знаем мы. Так, где вы были в тот вечер?

- Какая разница?! Допустим, в ресторане. Неужели вы думаете, что пойдя на
такое, я не обеспечил бы алиби?!

- В каком ресторане? - не унимается Жора.

- Хорошем! На Невском! Там было много народа, меня никто не запомнил!
Устраивает?

- Вполне, - заступаюсь я за позеленевшего заместителя, ибо дальнейшие
вопросы на тему алиби бессмысленны. Алиби нет.

- Бочкарев говорил вам, что его жена собиралась в театр? - Жора решил зайти
с другого фланга.

Глупый вопрос. После прокола с алиби, только идиот ответит утвердительно.

- Да говорил. Если не ошибаюсь, на "Калигулу".

Идиот.

- Когда и где он это сказал?

- На совещании. Утром. Кто-то случайно заговорил о театре, Илья Сергеевич и
упомянул.

Не идиот. Потому что, есть свидетели разговора. Да, Рудольф Аркадьевич, да
ты не прост. Я киваю напарнику на дверь, мол, пора убираться восвояси. И
так сколько времени угрохали. В отделе ждут материалы, которые в мусор не
выкинешь. (Хотя, добрую половину следовало бы). Жора улавливает мой знак,
ставит чашку на край стола и поднимается со стула.

- Хорошо. Не будем вас задерживать.

Что ни говори, а любит напарник слегка покаламбурить. "Не будем
задерживать". Хорошо, не "арестовывать"... Ну, хорошо, не будем. Всему свое
время.

- Да, вот еще что, - вспоминает Георгий, - нам бы в кабинет Бочкарева
заглянуть. Так, для внешнего осмотра.

- Но он опечатан. И там уже нечего смотреть.

- Смотреть всегда есть что. Давайте ключ. Или он тоже в прокуратуре?

- У Маши есть второй, но...

- Пойдемте.

- Машенька, подай господам ключ от кабинета Ильи Сергеевича, - велит Шилов,
вышедший за нами.

Приказ выполняется без отрыва от макияжа. Похоже, авторитетом Рудольф
Аркадьевич у секретаря не пользуется. "Ну, как ваш шеф? Да уж, скорей
бы..."

Жора безжалостно срывает прокурорские нашлепки, комкает и бросает их на
пол. Отворяет дверь. В угол срывается крыса и ныряет под плинтусом. Бедное
животное. Мечтало поживиться. Да уже нечем! Пусто! Все изъято в интересах
следствия. Даже жалюзи с окон. В столы и шкафы соваться бесполезно, это мы
с Жорой понимаем сразу. Еще бы, в прокуратуре не дураки - любая бумажка
может вывести на след преступника, не говоря уже о телефонных аппаратах и
телевизоре, антенна к которому сиротливо свисает с потолка.

- А холодильник-то где?! - заглядывает в кабинет Рудольф Аркадьевич, явно
не знакомый с особенностями национального уголовного процесса.

- Тайна следствия, - отвечает напарник, - не волнуйтесь. Ничего не
пропадет.

Это точно, не пропадет. Вот вернется ли, сказать уверенно нельзя. Георгий
секунду-другую обыскивает глазами пустоту, замечает что-то в районе
директорского стола. Подходит, нагибается, приподнимает его ножку. На полу
кругляшок, по размерам чуть больше пятирублевой монеты.

- Что там? - я сгораю от нетерпения.

- Казино "Бармалей". Жетон. Стол качается, вот и подложили. Увы, это все,
что у нас осталось, - напарник прячет находку в нагрудный карман, -
повезло, что стол не пролазит в дверь. Рудольф Аркадьевич, а что, Илья
Сергеевич любил побаловаться рулеточкой?

На лице Шилова вновь налет смятения.

- Не знаю... На... Наверно.

- Ладно, закрывайте.

- Простите, а если спросят, кто сорвал пломбы?

- Валите на крыс. Я смотрю, их тут у вас много...


Вечереет. Мы с Укушенным стоим на остановке в ожидании общественного
транспорта. Рабочий день позади, осталось пара часов на личную жизнь,
потратить которые надо с умом. Жора остался в отделе беседовать с
Лабудянским, объяснять ему тонкости милицейского ремесла. А заодно и
напроситься в эпизод. Для чего предусмотрительно куплена бутылка коньячного
напитка и лимончик. Надеюсь, творческий вечер пойдет на пользу обоим.
Борька едет домой, Лидуся, его ревнивая супруга не принимает оправданий
вроде "оперативная необходимость", "засада" или "ненормированный рабочий
день". Это Шишкина можно дурачить, а Лидуся "прокачивает" грамотно, не хуже
бойцов "СМЕРША" из "Момента истины".

Поэтому Укушенный не рискует.

Автобуса на горизонте не видно, мы закуриваем, нанося очередной удар по
легким. Рядом с остановкой уличный холодильник под зонтиком. Девушка -
продавец вяленым голосом предлагает прохожим товар.

- Пельмени, пельмени... Блинчики... Пельмени.

Товар расходится плохо, девушке явно не хватает рыночной хватки.

- Борь, пельмени не нужны?

- Нет, Лидка сама валяет.

Жалко, Жоры нет, он их любит.

Я улыбаюсь, вспомнив, как однажды напарник проголодался во время дежурства
и решил подкрепиться пельмешками. Сбегал, купил. Отварить не успел,
привезли задержанного с поличным квартирника. Допрос длился часа два, после
чего Георгий решил вернуться к трапезе. Поставил кастрюлю на плитку,
сунулся в пакет, а пельмешек и след простыл. Только тут мой друг
почувствовал вкус перца на языке. Оказалось, что, увлекшись допросом, он
сгрыз их замороженными, по одной выуживая из пакета, словно карамельки. Я
называю это призванием.

К продавщице подваливает молодой короткошерстный крепыш с незатейливой
внешностью, характерной для низшего звена организованных бандформирований.

За спиной розочка, на лице улыбка.

- Привет, Надюх.

- Привет.

- Это тебе, - розочка втыкается в стойку с ценниками.

- Спасибо, Паш. Красивая.

- Ну, дык! Как торговля?

- Плохо. Все в универсаме закупаются, сюда уже полные приходят. А шеф
вечером накатывает - мало продала, мало продала... А что мне, застрелиться,
чтоб покупателя заманить?

- Дык, счас решим вопрос, Надюх... Какие проблемы? Давно бы сказала.- Эй,
братуха! Иди сюда! Сюда, говорю, иди, по натуре!

- Вы меня? - братуха покорно подходит, озираясь по сторонам, в надежде, что
позвали не его.

- Тебя, тебя... Куда гребешь?

- Домой, вообще-то.

- Пельмени любишь?

- Ну, люблю...

- А чего тогда не покупаешь? - крепыш стальной хваткой бульдога берет
мужичка за рукав плаща и пододвигает к холодильнику, - Так, быстро взял и
купил!

- Простите, но я уже... В универсаме, - тот разворачивает авоську и
демонстрирует содержимое.

Крепыш брезгливо косится внутрь, затем извлекает из авоськи сморщенную
пачку.

- Ты это пельменями называешь? Это говно голимое! Отстой полный!

- Мне сказали, хорошие, - интеллигент явно растерян.

- Кто сказал?

- Там, в универсаме.

- Да тебя развели как лоха полного, братуха! Кому ты веришь? Им бы только
свое дерьмо собачье впарить. Во где конкретные пельмени, - парень кивает на
холодильник, - давай бабки! Быстро бабки гони, урою щас!

Не дожидаясь, он запускает руку братухе за пазуху, выдергивает кошелек, и,
отсчитав нужную сумму, возвращает его на место. Открывает холодильник,
находит заледенелую пачку пельменей и бросает их в авоську.

- Вот это другая тема. Все, свободен.

- Но они точно такие же...

- Вали отсюда, говорю!

Не дожидаясь третьего повтора, мужик отваливает.

- Не боись, Надюха... Все нормалек будет. Эй, тетя! Ползи сюда!...

Я называю это любовью...

Автобуса все нет.

- Слушай, ты завтра на заявах? - интересуется Укушеный.

- Да, - подтверждаю я, - а что?

- Черт, хорошо, вспомнил... Мне сегодня Серега Луков звонил, который у нас
раньше дежурным работал. Земляк мой. Он сейчас в оргинспекторском. Короче,
предупредил, что завтра проверка приема заяв будет.

- Это как?

- Ну, припрется к тебе какая-нибудь кочерыжка с заявой, обокрали там, или
еще чего. А на самом деле это клерк переодетый. Поглядит, как ты на
заявления граждан реагируешь. Со всеми вытекающими. Так что, гляди, не
проколись. Не вздумай отшить или нахамить. И главное, улыбайся. Клерки это
любят.

- А твой земляк поконкретнее не уточнил? Ну, что за заява?

- Он сам не знает. А! Они могут и не придти, а вызвать откуда-нибудь. И
поглядеть, как отреагируем. Не оплошай.

Не оплошай... Легко сказать. С правого фланга Шишкин и компания на мозги
капают - отшивай, отшивай, отдел в заднице, нужны показатели, а с левого
всякие проверяющие со своими подставами. У них свои показатели и интересы -
уличить меня в нерадивости и фальсификации. А я посередке. С пистолетом
наголо.

Я называю это романтикой.


- И так каждую ночь! Сколько это будет продолжаться?! Сколько мне терпеть?!
Принимайте меры, иначе, я