осс?
   - Нет. Но у меня определенная специализация: гасить возникающие пожары.
   - Чужой кровью?
   -  Когда  идет  война,  нужно  применять  все  средства  для  уничтожения
противника.
   Аля вспомнила Гончарова, произнесла грустно  и  очень  тихо:  -  А  война
всегда, Маэстро внимательно посмотрел на Алю,  словно  увидел  ее  в  другом
свете. Сказал медленно: - Для некоторых это стало хобби.
   - Убивать?
   - Жить азартно.
   - Тогда это не хобби, а наркотик.
   - "Что опьяняет  сильнее  вина?  Лошади,  женщины,  власть  и  война",  -
усмехнулся Маэстро.
   - Опять стихи...
   - Киплинг. Последний поэт империи.
   Аля задумалась на мгновение, произнесла тихо: - Вы странный, Маэстро...
   - Очень. Зато - результативный. Так вот, когда я  прибыл  на  квартиру  к
Красу, выяснилось, что ты - дочь Барса, а Гончар, его еще  называли  Гончий,
один из бойцов его группы.
   - Вы знали моего отца?
   Маэстро на секунду запнулся, потом ответил: - Да. Так вот, появление тебя
и Гончего - реальный повод мотивированно предположить, что кто-то вмешался в
нашу спецоперацию, кто-то, обладающий  информацией  и  возможностями.  Потом
произошел профессиональный налет на квартиру, где зависли мы с  Красом;  ему
показалось, что совпадений слишком много, я тоже был несколько озадачен.  Мы
не ожидали, что начнется настоящая бойня. Решили найти ваше убежище. Твое  и
Гончарова. Автархан со своими людьми успел раньше.  В  любом  случае  -  все
хорошо, что хорошо кончается: Автархана больше нет, Краса -  тоже,  а  мы  с
тобой мило беседуем в приятном заведении.
   - Просто хэппи-энд, да и только!
   - Вроде того.
   - Я не понимаю...
   - Чего?
   - Почему я еще жива? Вы запланировали устранение этого Сиплого...
   - Краса.
   - Да, Краса. И наверняка той, что станет "наживкой". Ею стала я. Почему я
жива?
   - Теперь нет необходимости тебя устранять. Ты и так на всех  крючках:  на
тебе зависло слишком много трупов...
   - Не верю я вам, - горько усмехнулась Аля.  -  Вы  меня  убьете  в  любом
случае: чтобы накладок не возникало. После того, как что-то у меня  выясните
или просто используете для чего-то... Извините, я снова неудачно выразилась:
ведь ничего личного, так? Как в плохом кино: я оказалась в неудачное время в
очень неудачном месте...
   Маэстро закурил, затянулся, выпустил дым, прикрыв веки.  Бросил  коротко:
"Слушаю..." - и замер. Лицо его вдруг жутко побледнело, он  закусил  губу...
Быстро вытащил  из  кармана  коробочку,  выбросил  на  ладонь  две  облатки,
проглотил. Тело его сотрясла судорога, лицо слегка порозовело.
   - В каждой профессии - свои издержки...  -  произнес  он  хрипло.  Открыл
глаза, и Але стало  по-настоящему  страшно:  черные,  как  ледяные  полыньи,
зрачки расширились так, будто их окружал беспросветный  мрак;  в  их  тяжкой
глубине вяло плескалось безумие... - Случай... Его Величество  Случай...  Он
может помочь, а может и спутать все карты... Но мне  любопытнее  всего  тот,
кто управляет случаем! Ведь может статься,  что  тот,  кто  держит  в  руках
веревочку и дергает за нитки, на которых мы подвешены,  управляя  событиями,
судьбами, жизнями, - всего лишь бездарный  актеришка,  которому  не  нашлось
места на действительно престижной сцене?.. И  он  гонит  писклявым  голоском
третьесортную пьеску  драматурга-неудачника...  И  наблюдают  за  всем  этим
действом такие же нищие бедолаги, у которых не хватает средств  на  билет  в
ложу истинного театра, где рушатся империи и потрясаются  троны,  где  дикие
орды крушат  казавшиеся  незыблемыми  твердыни  и  воздвигают  алтари  своих
жестоких богов... Как грустно, когда это представишь... Блистать  на  убогой
сцене среди убогих декораций - что может быть горше для гения?..
   Лицо Маэстро было непритворно печальным; казалось, более всего он сожалел
о том, что природа так напутала с местом и временем его рождения. Левая щека
дергалась, зеницы двигались под полуприкрытыми веками,  словно  он  наблюдал
несокрушимый, стремительный бег орды, и взъяренные кони опаляли его  близким
дыханием, и визжащие всадники  с  перекошенными  криком  лицами  спешили  за
кровью и золотом, и прекрасные дикарки  провожали  их  взглядами,  покусывая
губы от неутоленной страсти,  готовые  покориться  новому  владыке  и  новым
порокам, и жаждущие... Жаждущие вечного зрелища, состоящего из крови, азарта
и не знающей предрассудков, бесстыдной любви - прямо там,  на  арене,  среди
окровавленных тел, когда стоны боли и страсти сольются в один и родят нового
бога, который зальет мир новой кровью...
   Казалось, он открыл глаза лишь огромным, невероятным усилием... Огляделся
вокруг, словно пытаясь узнать окружающее...
   Глава 63
   - Ты  чего  таращишься,  дурик?  Муху  проглотил?  Так  зимой  муха  -  к
покойнику. - Непропорционально маленькие глазки на широком, лоснящемся  лице
остановившегося  у  стола  здоровенного  дебила  придавали  ему  сходство  с
каким-то доисторическим мастодонтом. Он облизал  толстые  губы,  добавил  со
смешком: - Примета верная.
   - Бурнаш, а может, он - дерьмо? От грязного негра? То-то  во  все  черное
обрядился! - сострил малорослый крепыш со стриженной  под  газон  шишковатой
башкой.
   - Ка-а-азел  он,  а  не  негр,  -  заключил  здоровяк,  которого  назвали
Бурнашом. Голос у него действительно был характерный, хриплый,  с  грустными
обертонами, и поразительно походил на голос актера Ефима Копеляна.
   Аля почувствовала, что растеряна. Она совершенно  не  заметила,  как  эти
четверо оказались рядом со столом; а заметил ли  это  Маэстро?  Может  быть,
весь  его  монолог  -предчувствие  этой  мизансцены,  и   он   действительно
гениальный актер-импровизатор?
   Девушка рассмотрела  окруживших  их  столик  полукольцом  громил,  сердце
словно сжалось от глухой, тяжелой" похожей на усталость тоски... И еще - она
ощутила вдруг, что готова от малейшего пустяка сорваться в  истерику  или  в
дикую, всесокрушающую ярость...
   Маэстро уловил ее настроение, положил ладонь на руку, подмигнул: - Ни дня
без приключений, а?
   - Чего он сказал? - спросил Бурнаш крепыша.
   - Приключений он хочет, - осклабился тот.
   - Ну это мы ему щас устроим по полной программе. Тебе что здесь нужно, а,
дядя? - подключился третий.
   Бармен, стоявший за стойкой и занятый протиранием безукоризненно  чистого
бокала, замер, вытянув шею; сонливость с его лица смело напрочь:  сейчас  на
нем было предвкушение веселого представления, развлечения, заключающегося  в
унижении другого... Как он любил эти минуты!
   - Да он - пидор! Волосики отрастил,  оделся  по  стилю...  А  зачем  тебе
бикса, петушок?
   - Эй, пидор, отгадай загадку: солененький, а  не  огурчик,  стоит,  а  не
часы? Щас Бурнаш тебе даст, глядишь - он тебе сладеньким покажется...
   - И не переживай, девочку тоже уважим - не оставлять же ее без десерта! У
нас - приличное заведение!
   - Только, дядя... Все не бесплатно: за удовольствия нужно платить, халявы
здесь не будет!
   Бандиты, изрядно поддатые, развлекались вовсю.  Ржали,  ходили  каруселью
вокруг стола, проводили лапами  по  спине  девушки,  похлопывали  по  плечам
Маэстро...
   Аля хотела вскочить, но Маэстро удержал ее взглядом; девушка  замерла  на
месте: в глазах Маэстро был неземной, смертельный холод.
   - Петушок-петушок, золотой гребешок, шелкова бородушка... Пацаны, как там
дальше в этой считалке про пи-доров?..
   Бармен прихохатывал вместе со всеми.  Хотя,  признаться  честно,  он  был
разочарован. Обычно, когда Бурнаш вот так вот, по куражу, наезжал на заезжих
лохов, те терялись совершенно, пытаясь  кто  качать  права,  кто  вспоминать
знакомых авторитетов... Но это был Крамогорск, никаких крутых,  кроме  самих
себя, здесь не признавали и резонно  полагали,  что  действительно  значимым
людям нечего делать в сомнительной забегаловке  на  дороге.  Порой  опускали
этаких с виду важных - в "гайках" да в "голдах"... "Фуфло дутое", -  говорил
про таких Бурнаш. Похоже, и этот - фуфел, жаль только, что молчит,  так  без
интересу.
   Дружбанки  тоже,  видно,  притомились  ждать  "адекватной   реакции",   а
разрешать ситуацию вульгарным мордобоем им не хотелось:  представление  есть
представление, всегда успеется, к чему кайф ломать?
   - Бурнаш, этот тампекс для нигеров что-то ни мычит,  ни  телится.  Может,
музычку включим? Пусть девочка его  нам  голышом  на  столе  спляшет,  а?  -
предложил малорослый крепыш.
   - Мысль, Бурнаш, в натуре мысль! - поддержал его напарник.
   Аля  недоумевала,  почему  Маэстро  ничего  не  предпринимает.  Он  сидел
неподвижно, опустив голову вниз, и вдруг... Аля заметила, что  на  лице  его
блуждает улыбка. Она почувствовала, как холод сковал ее  всю,  с  головы  до
пят; она догадалась: он, как и эти дебилы, смакует ситуацию...  Предвкушение
поединка  с  этой  рванью  доставляет   ему   удовольствие...   Вернее,   не
предвкушение даже - знание. Знание их будущего, теперь уже совсем  близкого.
Девушку даже затошнило, будто от запаха крови... Она невидяще оглянулась  по
сторонам, но никакой крови  вокруг  не  было,  только  гогочущие,  глумливые
рыла...
   - Уходите, пожалуйста, уходите отсюда... - зашептала она одними губами.
   - Чего она там шепчет?
   - Маму зовет...
   - Цепочка, хочешь, научу тебя на спинке плавать? Даже без воды? Или  тебе
попкой шевелить сподручнее? А твой задрот  путь  поучится,  чего  зря  время
терять?
   - Эй, телочка, ты что, оглохла? Не слышишь, пацаны тебя уважить  хочут...
Или у тебя грабки отсохли? Так  мы  пуговички  расстегнуть  поможем,  ты  не
сомневайся...
   И тут Маэстро - захохотал.  Он  хохотал  громко,  утирая  выступившие  на
глазах слезы. Аля снова почувствовала, как мороз пробежал по коже от шеи  до
кончиков пальцев: Маэстро был искренен.
   Парни затихли озадаченно.
   - Мужик, ты  чего?  -  тихо  произнес  один.  А  Маэстро  сделался  вдруг
серьезен, скорбен. Он встал, обвел  взглядом  окружающее  так,  будто  видел
впервые или..^ Или собирался распрощаться с этим навсегда...
   - Вы любите Шекспира? -  спросил  Маэстро,  ни  к  :  кому  конкретно  не
обращаясь. Взгляд его был тускл и безумен.
   Каким докучным, тусклым и ненужным Мне кажется все то, что есть на свете!
О, мерзость! Это буйный сад, плодящий Одно лишь семя; дикое  и  злое  В  нем
властвует, - продекламировал он, слегка аккомпанируя себе  рукой.  Помолчал,
повторил еще раз, будто в бреду: - Дикое и злое в нем властвует...  Дикое  и
злое...
   - Фуфел дуркует, - прокомментировал Бурнаш. - Тяжелый слу...
   Договорить он не успел. Движение Маэстро было настолько молниеносно,  что
никто его даже  не  заметил.  Сам  Бурнаш,  казалось,  тоже  не  понял,  что
произошло: просто полоска на шее набухла кровью, а Маэстро успел  развернуть
его спиной к себе и дернул голову назад. Она откинулась, словно крышка люка,
тугие струи артериальной крови фонтаном брызнули на  двоих  его  дружков,  а
третий упал на пол спиной, как столб: короткая рукоять  стилета  торчала  из
глазницы.
   Парни отпрянули, не в силах вымолвить ни слова; Маэстро прыжком  оказался
между ними. Тот, что был ближе, выхватил заточку, выбросил  вперед  кулак  с
зажатым намертво оружием, но рука ушла  в  пространство.  Маэстро  мгновенно
нырнул куда-то вниз, а его противник с  маху  полетел  на  пол.  Сначала  он
ничего не почувствовал, попытался встать, но острая боль  в  печени  ударила
как штык... Его собственная заточка была загнана по самую  рукоятку.  Парень
перехватил ее обеими руками, выдернул и - упал на спину.
   Оставшийся бросился бежать. Маэстро, казалось,  не  обратил  на  него  ни
малейшего внимания. Наклонился над упавшим, констатировал:  -  Труп.  Чистая
работа.
   Обернулся и  двинул  рукой.  Клинок  тяжелого  десантного  ножа  разрубил
затылочную кость и вошел в мозг. Бегущий словно споткнулся: с маху грохнулся
об пол и затих.
   -  Раз-два-три-четыре-пять,  вышел  зайка  погулять,  -   продекламировал
Маэстро, подошел к стойке  бара,  придирчиво  оглядел  себя  в  зеркало,  не
осталось ли  следов  крови,  поправил  воротничок  сорочки,  взял  салфетку,
тщательно, палец за пальцем, будто хирург после операции, вытер руки...
   Бармен  застыл  за  стойкой,  превратившись  в  соляной  столб.   Маэстро
приподнял брови: - А вы любите Шекспира?
   Бармен попытался открыть рот, у него это даже получилось, но изо  рта  не
доносилось ни звука; он был похож на камбалу, выброшенную на берег из  самой
глубины...
   Глаза Маэстро словно помутнели, губы затряслись так, словно с ним  сейчас
случится истерика, эпилептический припадок... Казалось, он справился с собой
лишь гигантским усилием воли; щеки и губы его посерели...
   Бунтовщики! Кто нарушает мир? Кто оскверняет меч свой кровью ближних?  Не
слушают. Эй, эй, вы, люди! Звери! Вы гасите огонь преступной  злобы  Потоком
пурпурным из жил своих, - продекламировал он устало, добавил: - Как  жаль...
Как жаль, что все вы не любите Шекспира...
   Аля не отрывала взгляда от Маэстро.  Ей  казалось,  она  присутствует  на
каком-то спектакле, и все это бутафория, все -  обман...  Вот  только  запах
крови был настоящий, от него судорогой сводило желудок...
   И еще - страх. Страх перед чем-то, чему нет ни названия, ни объяснения...
   - Нам пора, - произнес Маэстро и двинулся к выходу.
   Аля не могла  противиться  его  воле.  Она  тихонечко  встала  со  стула,
стараясь не смотреть по  сторонам.  Видела  только  черную  спину  человека,
идущего впереди. И еще она заметила, что шел он сейчас как старик.
   Дверца захлопнулась. Завелся двигатель, засветились зеленым приборы.  Аля
безучастно смотрела в окружающую темень.  Там  было  страшно.  Но  здесь,  в
машине, простоявшей на улице больше часа и холодной,  как  склеп,  было  еще
страшнее.
   Маэстро был,  без  сомнения,  псих.  Только  что  он  запросто  прикончил
четверых... Нет, Аля не могла сказать, что  они  были  украшением  общества,
но...
   Внезапно ей стало не по себе. Девушка  спросила  себя,  а  стала  бы  она
стрелять в них, если бы у нее был пистолет. И поняла одно: да.  И  еще  одно
она знала точно: она не стала бы их убивать, просто прострелила  одному  или
двоим ляжки: этого хватило бы, чтобы они  отвязались.  А  Маэстро...  Он  не
просто убил их: он сначала участвовал в их представлении, пошлом и  гнусном,
и продумывал свое... И Аля не могла  не  отметить:  у  него  получилось!  Он
действовал так, словно... Словно он был не человек, а  представитель  некоей
силы, силы жестокой и могущественной,  которой  дана  власть  над  жизнью  и
власть над смертью.
   ...Ни плащ мой темный, Ни эти мрачные одежды...
   Ни горем удрученные черты И все обличья, речи, знаки, скорби  Не  выразят
меня; в них только то, Что кажется; и,  может  быть,  игрою  Скрываю  сущее,
живущее во мне; Оно с судьбой отвагою играет, А маскарад - со мною  умирает,
- произнес Маэстро, словно угадав ее мысли. Потом  добавил  самым  будничным
тоном: - Так на чем мы остановились?
   - Что? - еле выдохнула из себя Аля.
   -  Разве  тебе  неинтересно  завершить  разговор?  К  тому  же  езда   по
предутренней  дороге  зимой  после   бессонной   ночи   -   занятие   совсем
небезопасное. Водитель вполне может  уснуть  за  рулем;  дальнобойщики  чаще
всего берут попутчиков как раз для того, чтобы этого избежать.
   - Какие дальнобойщики?
   - Ты что, не знаешь?
   Аля заставила себя повернуть лицо  и  посмотреть  на  него.  Маэстро  был
спокоен. Абсолютно, безмятежно спокоен, словно...
   Она почему-то вспомнила слова Толстого, сказанные некогда Чехову:  "Пьесы
вы пишете еще хуже, чем Шекспир".
   Ну да... Толстого удивляло отсутствие в  трагедиях  англичанина  нюансов;
Гамлет протыкает шпагой Полония, словно  тот  действительно  не  человек,  а
крыса... Никаких  переживаний...  Никаких...  Только  два  сильных  чувства:
благородство и предательство, любовь и ненависть, ревность  и  зависть...  И
везде - только один исход: жизнь или смерть.
   Как в  жизни.  Совсем  как  в  жизни.  Ведь  в  конечном  счете  выбирать
приходится только из двух: быть верным или предавать, любить или ненавидеть,
завидовать или созидать. Быть или не быть.
   "Пьесы вы пишете еще хуже, чем Шекспир".
   "Вы любите Шекспира?"
   "Жаль, что вы не любите Шекспира..."
   Девушка старалась унять охватывающую ее дрожь, но это не  получалось.  Ее
трясло как в лихорадке, глаза заволокло грязным туманом, удушливым, как дым,
змеей выползающий из высоких заводских  труб,  чтобы  стелиться  по  низким,
нищим улочкам, делая снег грязным...
   - Что с тобой?
   Аля не чувствовала уже ничего. Она била кулачками по приборной доске,  по
рулевому колесу, по панелям, По лицу мужчины, она металась, пытаясь  открыть
дверцу, билась в нее всем телом, царапала стекло... Прочь,  прочь  из  этого
холодного  мира,  из  этого  склепа,  от  этого  призрака,  безумца,   ловко
изображающего из себя живого... Прочь...
   Она проваливалась в жуткую леденящую бездну и не чувствовала уже ничего.
   Глава 64
   Языки пламени плясали  в  ночи.  Костер  разбрызгивал  горящие  головешки
далеко вокруг, и они шипели в снегу, как тысяча змей. Лицо словно горело,  а
у Али не было сил отодвинуться от костра. Ее пугал леденящий мрак за спиной.
Ей казалось, что она сидит на самом краю пропасти, одно неловкое движение, и
она полетит туда, в холодную бездну, откуда нельзя выбраться.
   Она боялась всего. Боялась огня: он был свиреп и неласков, в любой момент
он мог полыхнуть смертоносным, испепеляющим жаром и спалить ее, превратив  в
черную головешку, скрюченную, дымящуюся... Боялась холода и  мрака.  Боялась
чего-то,  затаившегося  там,  в  пустоте...  Боялась  самой  пустоты...  Она
понимала, что нужно  просто  сделать  усилие  и  идти.  Хоть  куда-нибудь...
Перейти эту ледяную пустыню... Где-то там есть и тепло, и лето,  и  цветы...
Где-то там ласковый шелест моря, тихий перезвон  гитары,  солоноватый  запах
подсыхающих водорослей... Где-то там...
   Она шептала какие-то слова... И жалела, что не знает  ни  одной  молитвы:
может быть, тогда прекратился бы этот бесконечный круг страха...
   Сил подняться и уйти не было. Вернее, Аля понимала,  что  она  не  сможет
уйти. Как только она встанет,  ноги  заскользят  по  обледенелому  насту,  и
неудержимая, беспощадная сила утянет ее вниз...
   И еще Аля понимала, что это сон. Но он длился уже  вечность.  Она  желала
проснуться, щипала себя, просыпалась, но, не успев почувствовать облегчения,
снова оказывалась в той же ледяной пустыне у того же огня, палящего,  но  не
согревающего... Снова и снова... Снова и снова... Девушка знала, что силы ее
на исходе...
   Встать... Подняться и идти... Идти...
   Девушка  собралась  с   силами,   примерилась,   чтобы   ступить   и   не
поскользнуться у пропасти... И - проснулась.
   Проснулась... Она чувствовала, как капелька пота сбегает по  виску...  Но
не поспешила открывать глаза. Больше всего  она  боялась,  что,  как  только
сделает это, снова окажется в том же самом месте,  у  сыплющего  головешками
огня, но теперь наяву.
   Попробовала пошевелить пальцами и  ощутила  под  рукой  что-то  мягкое...
Открыла глаза, произнесла тихо: - Потап...
   Взяла медвежонка на руки. Ей очень хотелось заплакать, но слез  не  было.
Она сидела в машине. В той самой машине. А рядом, на  водительском  сиденье,
спал человек в черном. Маэстро.
   Дыхание его было мерным и  спокойным.  Зрачки  двигались  под  сомкнутыми
ресницами: Маэстро тоже видел сон. Но он не был таким  жутким,  как  у  нее:
лицо было спокойным и безмятежным.
   Девушка замерла. Стекла автомобиля  совершенно  запотели,  она  не  могла
понять, где они находятся. За окном было светло, но свет этот был холодный и
зябкий, словно  светило  не  солнце,  а  бело-голубая  звезда,  плавающая  в
мерцающем тумане...
   Аля тихонько перевела дыхание. Бежать? Куда? И - зачем? Чтобы  потом  всю
жизнь замирать от страха, чтобы ледяной со