силой, что тот сполз на пол уже в беспамятстве.
   Как ни странно, возбуждение вовсе  не  прошло,  только  усилилось.  Гриня
неловко упал на проснувшуюся, еще плохо соображавшую Анджелку, резко  развел
ей ноги, притянул к себе и двинул бедрами... Сам он не почувствовал  ничего,
кроме боли, девчонка же заорала громко и резко, и он  вогнал  свой  кулак  в
рот... Потом развернул спиной к себе, схватил  за  волосы,  вывернул  голову
назад так, что  едва  не  сломал  позвоночник...  Девушка  сдерживала  крики
окровавленным ртом, а он насиловал ее долго,  жестоко.  Потом...  Потом  она
потеряла сознание... А он продолжал, пока не зарычал тяжко, освобождаясь  от
переполнявшего семени...
   Когда он встал с постели, в дверях застыла старшая, Элеонора, и  смотрела
на него круглыми от ужаса глазами. Вся постель была в крови.
   -  Да  ты...  Да  ты  ее  порвал!  -  Девушка  быстро  глянула  еще  раз,
прищурилась, произнесла тихо: - Таких, как ты, убивать надо!
   Крас вскочил, выбросил вперед руку. Голова  Элеоноры  дернулась,  девушка
рухнула на месте, заливаясь кровью.
   Пошатываясь, Гриня прошел в кухню, молча приложился к  бутылке  с  виски,
выдохнул и  тогда  впервые  в  жизни  почувствовал  небывалое,  колоссальное
расслабление... Опустил глаза вниз: все его "хозяйство", как и руки, было  в
крови... Похоже, он засадил вовсе не  в  ту  дырку,  а  потом  действительно
порвал девчонку руками... Ничего, будет знать, кто здесь козел, а кто - коза
трахнутая...
   Крас  сидел  умиротворенно,  прикрыв  глаза,  переживая  новые,  небывало
приятные ощущения... В ушах словно, стоял крик этой девки, и он почувствовал
вновь пробуждающееся возбуждение... Глотнул из бутылки... Сейчас он отдохнет
чуть-чуть и снова оттрахает эту козу, теперь уже точно  куда  положено...  И
еще... Еще - он снова услышит, как  она  зайдется  криком  от  непереносимой
боли, почувствует, как будет  рваться  из  его  рук,  но  вырваться  уже  не
сможет...
   Его разбудил звонкий шлепок по лицу. Щека словно загорелась. Крас  открыл
глаза: перед ним, зажимая пах каким-то полотенцем, стояла Анджелка. В глазах
ее была боль.
   - Сама пришла, сучка... Понравилось... -  пролепетал  он  одними  губами,
чувствуя от горячей пощечины нарастающее желание... Девушка скривила губы, и
по ним он прочел одно слово: - Коз-з-зел...
   Ничего сделать он не успел. Полупустая квадратная бутылка обрушилась  ему
на голову. Плечи усыпали осколки, руки сотрясла судорога, полуоглушенный, он
попытался привстать, но девушка резко ткнула его "розочкой"  прямо  в  лицо,
еще, еще... Он упал  на  пол,  сгруппировался,  пытаясь  защитить  глаза  от
ударов, чувствуя прилипающие к рукам лоскуты кожи... Острая боль в паху -  и
он провалился в ночь, потеряв сознание...
   Как ему повезло, он оценил потом. Во-первых, эта  стерва  не  достала  до
глаз, во-вторых, только поверхностно порезала пах и низ  живота.  В-третьих,
она рассекла-таки ему бедренную вену, он залился  кровью  и  мог  бы  вполне
кончиться там, на полу богатой квартирки, если  бы  не  заявился  совсем  по
случаю Ветлицкий-старший. Нелегкая принесла его из командировки на  два  дня
раньше  срока.  Наконец,  Крас  мог  бы   схлопотать   длиннющий   срок   за
изнасилование, да еще в  извращенной  форме,  а  тогда,  в  шестидесятые,  с
насильниками в зонах особенно не церемонились,  и  петь  бы  ему  весь  срок
"петухом"... Но папашка девиц, служивший  по  департаменту  иностранных  дел
какой-то средней важности шишкой, от этой идеи отказался  априори.  Анджелка
была ему не родная; к тому же скандал мог вспыхнуть нешуточный: при судебном
разбирательстве неизбежно всплыли бы подробности  вакханалии,  что  было  бы
расценено как влияние  .тлетворного  Запада;  в  семье  пусть  и  не  самого
удачливого, но  дипломата  такие  вещи  были  недопустимы  -  это  разом  бы
поставило крест на и без того не блестящей карьере товарища Ветлицкого.
   Владлен Степанович сам  сделал  инъекции  обезболивающего  и  Анджеле,  и
Красу, развез их на собственной машине по районным больничкам, что уже  было
немалым риском... Впрочем, обошлось. То,  что  все  участники  этой  истории
будут молчать о происшедшем, он не сомневался. А врачи... Он  выбрал  таких,
для которых слова клятвы Гиппократа не были пустым звуком, - идеалистов в те
времена было хоть отбавляй.
   Как удалось узнать потом Красу, Анджела,  как  и  он  сам,  обошлась  без
тяжелых уронов здоровью: в провинциальной больничке в родильном отделении ее
аккуратно зашили; наверное, какой-нибудь сильно замороченный  доктор  еще  и
констатировал притом: "Бывает хуже".
   У  Григория  же  на  память  о  буйном  сексе  остался   дурно   заживший
(райбольница  -  не  институт  красоты!)  багровый   рваный   рубец,   шрам,
разделивший его лицо подобно трещине во льду. И еще... Еще он так и не  смог
забыть  то  ощущение  дикого,  не  поддающегося  никаким  объяснениям  и  не
страшащегося никаких последствий восторга, когда он  рвал  тело  девушки  на
части, когда она,  безвольно  сникшая  в  его  руках  от  нестерпимой  боли,
замерла,  а  он  продолжал  терзать  ее,  словно   дорвавшийся   до   добычи
изголодавшийся зверь...
   Ему хотелось повторений.
   Впоследствии никакая близость с женщиной не приносила ему  даже  половины
того небывалого, жестокого наслаждения, что он испытал  тогда,  с  Анджелой.
Прошло несколько лет, прежде чем он, ведущий  инженер  одного  из  "почтовых
ящиков", сумел повторить тот, первый опыт. Опыт он  повторил,  но  ошибку  -
нет. Девчонка, голосовавшая на дороге, которую Крас подсадил и увез  в  лес,
уже никому ничего не скажет. Никогда.
   И еще он узнал большее наслаждение: когда ты не только первый мужчина, но
и последний... А шею ей он сломал легко, как пластмассовой кукле,  она  даже
почувствовать ничего не успела... Нет, он, Крас, был не садист - просто  так
обстоятельства складывались.
   Потом появился Мазин.
   Собственно... Собственно...  третью  девку,  Нину  Болтовскую,  эффектную
шатенку с васильковыми глазами, старшеклассницу какого-то специнтерната, ему
и подставил не кто иной, как Никита Григорьевич. Мастерски,  словно  хорошая
сваха. А дальнейшее уже было делом  техники.  Краса  подвязали  к  колеснице
накрепко. Как любил повторять Мазин: насмерть. Да и сам  Гриня  очень  скоро
понял: Кит начальство для него куда более  значимое,  чем  сам  председатель
комитета или Генеральный секретарь ЦК...
   Крас услышал в наушниках, как чиркнула спичка. Сам на ощупь  нашел  пачку
"Явы", прикурил...
   Собственно, он встречался с Барсом лично только однажды,  как  раз  после
гибели отряда. Барса здорово подкосило:  до  этого  он  считался  удачником,
потери - самые минимальные, молодые, так и рвались в его  группу,  засады  -
дело как раз для них, азартное дело,  да  и  куда  лучше  быть  стрелком  на
номере,  чем  дичью.  Успехи  у  Барса  были  блестящие,  начальство  просто
нарадоваться не могло: в подобные простые  дела  контора,  как  правило,  не
совалась, этим занимались армейские, и раз  уж  влезла,  было  отрадно,  что
группа работает чуть ли не образцово-показательно, хоть учебные  пособия  по
их операциям пиши.
   Барс уже получил две рубиновые  звездочки,  ходил  слух,  что,  если  так
дальше пойдет, возможно, и золотая обломится, да вот...
   Задачу Красу Никита Григорьевич  поставил  предельно  краткую:  прощупать
офицера на предмет вербовки в проект "Снег".
   Разговор не состоялся. Барс держался  вызывающе,  был  резок;  на  Краса,
представленного  проверяющим  из  центра,  моргать  хотел  с  самой  высокой
колокольни, и когда тот нажал, почти впрямую обвиняя Барса в гибели  группы,
тот только плечами пожал: "А ля гер ком а ля гер".
   Крас  честно  высказал  Никите  Григорьевичу  свое  мнение:  -  Барс  для
использования в проекте  "Снег"  не  родится.  Разве  что  втемную,  но  это
достаточно рискованно, учитывая его опыт. Лучше и проще -  устранить.  -  Он
усмехнулся и повторил Мазину слова Барса: - "На войне как на  войне".  Война
все спишет.
   Мазин задумался на секунду, произнес: - Но  вы  подтверждаете,  что  Барс
способен выполнять  такие  поручения,  которые  не  выполнит  никто  другой?
Краснов поколебался, но вынужден был ответить: -Да.
   - Вот видите... Тогда -  дело  за  мотивировкой.  Я  полагаю  необходимым
посвятить его  в  официальную  версию  проведения  проекта  "Снег".  Как  вы
считаете, в этом случае ему можно поручить разовые задания?
   - Да, но...
   - Ваше "но" я принимаю. По отношению к любому человеку,  задействованному
в  любой  операции,  существует  "но".  И  всегда  приходится  решать,   что
перевешивает:   опасность   или   целесообразность.    На    данном    этапе
целесообразность использования Барса в проекте куда  выше  опасности  его...
своеволия. Так?
   - Пожалуй...
   - Вы не ответили.
   - Так.
   - Ну а раз так, значит... Быть по сему. Вызовите ко мне Грачева. Он умеет
говорить с... э-э-э... людьми действия. Даже  такими  непредсказуемыми,  как
Барс. - Мазин закурил папиросу,  выдохнул  дым.  -  И  запомните,.  Крас:  в
отличие от вас и меня Барс будет работать не за страх, не за  деньги,  а  за
совесть. А это куда эффективнее, по крайней мере у таких людей,  как  он.  -
Мазин помолчал, сделал затяжку,  посмотрел,  как  тонкая  папиросная  бумага
истлевает, исчезает от жара. - А устранить никогда не поздно. Любого. Не так
ли, Краснов?
   Хм... Крас ухмыльнулся с мстительной  радостью.  Прошло  всего  несколько
лет, и его правота подтвердилась. Теперь Барс создал им проблемы. И если  он
действительно связался, кроме родной Лубянки, еще и с Ходынкой... Впрочем...
Мазин прав: проблема существует, пока жив человек. А это не надолго.  Совсем
не надолго.
   Глава 42
   19 августа 1991 года, 8 часов 31 минута
   - Ну и что тебе сообщил этот меченый? - Наташка смотрела азартно.
   - Знаешь... Я все же не в пехоте лямку тянул.
   - Разве?..
   - Есть такие вопросы, которые задавать не следует.
   - Ты и не задал.
   - Нет. Но это не значит, что решил не искать на них ответы. Двадцать семь
моих ребят были уничтожены. И у. хотел узнать: кем и за что?
   - Ты думаешь, их свои?..
   - Нет. "Духи". Но навели и не препятствовали - точно... Только назвать их
"своими" никак нельзя.
   - Думаешь, они тогда уже добывали наркоту для  себя?  И  пошли  на  такой
риск?
   -  Безопаснее   всего   работать   на   себя   под   прикрытием   высоких
государственных  интересов.  А  высокие  интересы,   как   известно,   легко
разменивают на жизни солдат.
   - Так все с самого начала было задумано для чьего-то обогащения?
   - Нет. Просто кто-то, умный ли, глупый, придумал или преподнес  как  свою
идею  использования  героина  в  качестве  будущего  фактора  дестабилизации
западного или американского общества.  Показал  свою  нужность  и  важность.
Получил регалии и чины. Да и на ковер в ЦК  было  с  чем  пойти.  И  не  ему
одному.  Потом...  Потом,  как  всегда,   идея   обросла   заинтересованными
исполнителями  структурами,  стала  работать  сама  на   себя...   Появились
неизбежные агентурные и внеагентурные связи  с  организованными  преступными
сообществами Востока и Запада; были, я  думаю,  подключены  и  отечественные
авторитеты, особенно из Закавказья и Средней Азии. Собствен но, в  то  время
КГБ уверенно контролировал подвластные  территории,  и  ЦК  вряд  ли  вообще
посвящали в такую мелочевку. Ну и, кроме всего,  наркотики  стали  приносить
огромные, баснословные деньги. Деньги, которые нельзя  было  учесть,  деньги
наличные, анонимные.  Вот  тогда-то  и  выделилась  в  проекте  группа  лиц,
решившая деньги эти использовать в собственных целях.
   - Разве в КГБ или ЦК не было структур,  способных  проконтролировать  эту
"группу лиц"?
   - Практически это сделать невероятно сложно, скорее даже - невозможно. За
завесой исключительной секретности проекта можно было лепить любые блинчики,
Режим секретности был не  меньший,  а  пожалуй,  больший,  чем  в  любом  из
проектов  производства  химического  или   бактериологического   оружия,   -
представь только, какой бы шум поднялся в зарубежной прессе, если  бы  любой
элемент такого проекта стал достоянием гласности. Общественное мнение сразу,
немедленно стало бы на сторону наших противников, и оно оказалось бы правым.
Репутация Советского Союза как "империи зла" укрепилась  бы  настолько,  что
любой шаг нашей страны во внешней политике воспринимался  бы  не  иначе  как
коварство выжившего из ума восточного монстра.
   - Разве это не так?
   - Наташка... Неужели ты думаешь, что в  противостоянии  сверхдержав  есть
запрещенные приемы? Особенно  в  деятельности  "рыцарей  плаща"?  Извини,  я
повторяюсь, но действия наших противников  ничем  не  моральнее  наших:  они
всегда использовали, используют и будут использовать  любую  нашу  слабость,
любой наш промах! Нравственность в этом  мире  категория  личностная,  а  не
общественная или государственная.
   - А жаль.
   - Наверное, жаль. Но это азбука. Таков мир.
   - Ты знаешь, это не мир, а война.
   - Так и есть.
   - Ладно, извини. Умом я понимаю, что ты  прав,  а  только...  -  Наташка,
любая страна строит вокруг себя изгородь. И не только из частокола ракет, но
и  из   параграфов   законов,   экономических,   политических,   религиозных
концепций... Цель у  всех  одна:  обеспечить  устойчивость,  благосостояние,
процветание собственного этноса. Какой ценой это будет сделано по  отношению
к чужим - не суть важно. В это никто вникать не будет.
   - Погоди, но  ведь  они  постоянно  пекутся  о  каких-то  там  голодающих
странах... Или даже об истребляемых животных...
   - Наташка, это то же самое, как, уничтожив индейцев, позаботиться о  том,
чтобы несколько вигвамов с аборигенами стояли-таки посреди прерии, там,  где
хорошо оплаченные статисты играют "дикую жизнь" по прописанному  сценарию...
И вызывали, кроме умиления, ощущение собственной справедливости: "Вот, живут
как тысячу лет назад, и хотя обществу это невыгодно, оно продолжает  тратить
деньги на содержание этих милых дикарей... Потому что мы - свободная страна,
земля справедливости и равных возможностей". Не так?
   - Человек - самое жестокое животное на земле. Знаешь  почему?  -  Женщина
закурила, продолжила: -  Потому  что  человек  может  объяснить  любой  свой
поступок высшими интересами. И тем самым - оправдать его.  Если  так,  тигры
честнее...
   - Кто бы спорил.
   - Знаешь, Володя... Странно, но мы с тобой почему-то  никогда  раньше  не
разговаривали на такие темы...
   - Разве?
   - Да. О книгах, о кино... О многом другом... А на такие - нет.
   - Да и ни к чему это. Слова стоят немного.
   - Наверное. Ты добрый, ты всегда заботился обо мне и об Альке, ты сильный
и смелый... Что еще нужно? Ты знаешь, а мне не хватало, наверное, такого вот
разговора. Нет, я знала, что работа у тебя важная и опасная, я  беспокоилась
за тебя, но я всегда верила, что с тобой  ничего  не  может  случиться...  А
сегодня... Сегодня у меня такое чувство...  Даже  не  знаю,  как  сказать...
Тревога, усталость... Словно я ждала долго-долго чего-то и что-то наступило,
но это совсем не то, чего я ждала... Вернее, я  не  знаю  пока,  что  это...
Черт, я совсем запуталась! Просто голова как в  тумане.  В  грязном  тумане,
какой бывает, наверное, на ядовитых  болотах.  Его  ров...  Мне  неспокойно.
Очень неспокойно.
   - Это, наверное, недосып. Мы здесь третий день, а ночью спим... немного.
   - Ну это как раз меня не печалит. Совсем  наоборот  Словно  у  нас  снова
медовый месяц.
   - Еще какой! - Мужчина наклонился к жене.
   -  Подожди,  Егоров.  Почему...  -  Она   прищурилась,   словно   пытаясь
сосредоточиться, поймать ускользающую постоянно  мысль.  -  Почему  угрожает
опасность? Тебе, мне, Альке? Что случилось?
   - Я сделал ошибку.
   - Какую? В чем?
   - Я написал рапорт.
   - Обо всем, что ты мне рассказал?
   - Нет. Просто... Извини, ты права, тут нужно по порядку.
   - Валяй.
   - После того как у меня состоялся разговор с этим... меченым, было полное
впечатление, что друг другу мы не приглянулись. Настолько, что... Короче, со
мною могло случиться всякое, как и еще  с  двумя  ребятами,  оставшимися  от
группы...
   - Егоров, мне страшно...
   - Сейчас-то чего? Но списать меня  запросто  тоже  было  сложно:  все  мы
засветились  у  грушников,  а  там  ребята  тоже  непростые:  заметили   все
несвязухи, подшили в  дело...  Конечно,  если  бы  на  них  цыкнули  из  ЦК,
только... Любые накладки шаг за шагом повышают  вероятность  рассекречивания
операции. А опасность этого рассекречивания я тебе  уже  разъяснил.  Это  не
значит, что я не был готов к неожиданностям. Но понервничать особенно мне не
дали: через пару дней официально, через мой отдел, меня отозвали  в  Москву.
Там со мной встретился некий  генерал  и  изложил  все  то,  о  чем  я  тебе
рассказал. О проекте "Снег". И предложил работать в этом проекте.
   - Без возможности отказаться?
   - Да. Нет, возможность была, но... Закончилась бы она...
   - Автомобильной катастрофой?
   - Нужды не было. Просто вернули бы в  Афган,  где  бы  меня  и  застрелил
безымянный снайпер.
   - Тогда же войска собирались выводить.
   - Хм... Дело бы мне там придумали.
   - Это было бы скверно.
   - Еще как. К тому же...  К  тому  же  я  не  забыл  пацанов,  с  которыми
провоевал бок о бок полгода. И которых  списали  как  статистов,  как  груду
старого хлама. Короче, я дал согласие.  Это  была  единственная  возможность
разобраться во всем и рассчитаться. За ребят. Очень мне не  понравился  тот,
со шрамом. Но больше я его не встречал.
   - А этот, кто с тобой в Москве беседовал?
   - Он еще опаснее. Неторопливый и сонный, как  африканский  гиппопотам.  И
взгляд у него участливый, словно он говорит не с человеком, а с собакой.
   - С братом меньшим.
   - Похоже на то. Да, согласие я дал достаточно энергично,  кивая  головой,
как и положено правоверному...
   - А разве ты не правоверный?..
   - Знаешь, несколько лет войны сильно вправляют  мозги.  Любому.  Война  -
такая штука, что расставляет все по своим местам. Людей тоже. И еще - на ней
наживаются. Многие, очень многие. Деньги на крови растут быстро, как бурьян,
и поэтому прекратить войну, любую, куда труднее, чем начать.
   - Ты стал доверенным человеком?
   - Не сразу. Прошел множество тестов, проверок, меня поводили п.0  высоким
кабинетам на Старой площади, чтобы проникся... Цирк-то у нас был цирк,  а...
Как тебе сказать... По сути, меня вербовали в этот  проект  очень  грамотно,
словно прозелита - в касту особо посвящ„нных... И  будь  это  год  семьдесят
восьмой,  я  бы  вербанулся  вчистую,  но...  -  Егоров  замолчал,  прикурил
сигарету. - На дворе был восемьдесят девятый. Да и... Точно.  Война  здорово
вправляет  мозги.  Особенно  такая,  на  которой   одни   подыхают,   другие
процветают.
   - Разве бывают войны другие? Егоров помрачнел:  -  Наверное,  нет.  -  Он
сделал  долгую  прощальную  затяжку,  одним  движением  затушил  сигарету  в
пепельнице.
   - Так чем ты занимался эти три года? - спросила Наташа.
   - Это рассказывать долго и нудно.
   - А что? У нас ведь есть время.
   - Это действительно неинтересно. Одно тебе скажу: за три-четыре последних
года сложилась  система  производства,  переработки,  перемещения  на  Запад
наркотических веществ. Прекрасно отлаженная система. И контролируют ее вовсе
не Комитет, не ЦК, а...
   - Узкий круг ограниченных лиц?
   - Да. Со своими боевиками, со своей собственной структурой... И  еще  вот
что... Это была не моя епархия, но...  Через  связи  с  криминалами  создана
система распространения наркотиков в России и во всех республиках  Союза.  И
если раньше это были легкие наркотики типа анаши, то теперь...
   - То есть ты хочешь сказать...
   - Да. Группа, задействованная в проекте "Снег", давно является никаким не
подразделением  Коми