захохотал: - Нет, ты понял, Крас,  ты  понял?..  -  Маэстро
смотрел на клинок ножа, любуясь переливом стали.
   - Что - понял?
   В глубине глаз Маэстро словно плескалась мутная, стылая вода...
   - Ты... Ты найдешь свою девчонку.  А  я  -  своего  Моцарта.  Потому  что
сегодня смертью в этом городе распоряжаюсь я. Я!
   Часть третья
   "ТРУДНОЕ ДЕТСТВО"
   Глава 26
   Моцарт на старенькой скрипке  играет,  Моцарт  играет,  а  скрипка  поет,
Моцарт отечества не выбирает, Просто играет всю жизнь напролет. Ах,  ничего,
что всегда, как известно, Наша судьба то гульба, то пальба...  Не  обращайте
вниманья, маэстро, Не убирайте ладони со лба...
   Музыка звучала тихо, и двое лежали в полудреме, тела их  сплелись...  Аля
повернулась на бок, свернулась клубочком и заговорила тихо и очень серьезно,
глядя на Олега: - Ты знаешь, эта твоя комната напоминает  полустанок...  Где
ты просто пережидаешь время... Но разве время можно переждать?  Ты  сошел  с
одного поезда, ждешь другого, а его все нет... Или движение прекратилось  на
этой ветке вообще, а ты стоишь  один  на  перроне,  огни  маленькой  станции
притушены, дверь заперта, а вдоль платформы лишь ветер и дождь,  промозглый,
нудный, и бесприютная собака дворняжка, которой ты рад уже потому, что вдруг
не один... И  кажется  тебе,  что  стоишь  ты  на  этом  перроне  уже  целую
вечность... И вдруг появляется скорый  поезд,  ты  напрягаешься,  поднимаешь
дорожную сумку, в которой все твое имущество, и ждешь... А состав мчит мимо;
желто, сыто светятся окна спальных вагонов, в них отдыхают  респектабельные,
уверенные в себе люди... А ты... Ты ждешь.
   Из детдома в Конищеве мы с девчонками бегали на такой  полустанок;  здесь
останавливались только пригородные электрички, да  и  то  не  все...  И  так
хотелось унестись в этом теплом  сверкающем  поезде  в  тот,  другой  мир...
Вместо этого приходилось возвращаться в старый барский  дом,  где  помещался
наш дом, детский... Но в  этом  детском,  как  раньше,  наверное,  такие  же
девчонки и мальчишки в барском, мы были крепостными и где на все  -  барская
воля... А  уж  какой  барин  попадется  -  это  наудачу:  злой,  пьющий  или
добрячок... Или барыня...
   - Как ты вообще-то туда попала?
   - Из дома ребенка. В Покровске.
   - И ты там с раннего детства была?
   - В том-то и дело, что нет. Мне было десять, когда меня нашли.
   - Нашли?!
   - Ну да. Я - найденыш. Или звереныш. Это мне так баба Маня  рассказывала.
Нашли меня в сентябре, в Спас-Загорском районе. В поле. Знаешь, я  была  как
Маугли:  царапалась,  кусалась!  Из  одежды  -   только   какая-то   тряпка,
половичок... И температура у меня  была,  жар.  Я  довольно  долго  в  бреду
металась, потом в себя пришла...
   - И давно это было?
   - Ага. В девяносто первом.
   - Подожди... В девяносто первом тебе было...
   - Десять лет. Или девять. Или одиннадцать. Я же  не  дерево,  по  годовым
кольцам не определишь... Записали так,  навскидку...  Помню,  люди  за  мною
ухаживали, и в доме ребенка мне хорошо было, там баба  Маня  была  добрая...
Вот только я не говорила ничего, совсем. Почти  год.  Постепенно  научилась.
Но... О детстве своем так ничего и не вспомнила... Баба Маня  была  хорошая,
водила каких-то докторов... Те задавали мне кучу  идиотских  вопросов  типа:
"Под лежачий камень вода не течет. Почему?" - писали  что-то  в  бумажки,  а
дело не двигалось.
   Вообще-то в доме ребенка жили одни малыши, это кого родители бросили  или
погибли. Мне там не положено было находиться, меня оформляли в детский  дом,
но баба Маня все путала нарочно какие-то бумаги, и я оставалась... И  еще...
Если честно, то имя - мое, я на  него  отзывалась,  а  вот  ни  фамилии,  ни
отчества я не помнила. Это мне в детдоме дали: Глебова - потому что в  поле,
в хлебах нашли, но "Хлебова" -  это  какая-то  совсем  странная  фамилия  бы
получилась. А Игоревна - потому что шофера колхозного, что на меня на машине
в поле чуть не наехал и потом в тот дом малыша привез, Игорем и звали. Такая
вот родословная...
   - Небогато, но лучше, чем ничего. Девушка закурила, выдохнула дым:  -  Ну
вот. А потом баба Маня умерла; она хоть и старенькая была, в  умерла  вдруг:
тромб какой-то сорвался и закупорил сосуды сердца. А как бабы Мани не стало,
оформили меня быстро: знаешь, люди к чужой беде легко привыкают, и  для  них
она уже не беда, а так, работа. Вот и  попала  в  Конищевский  детдом.  Хотя
правильнее было бы назвать по-старому: приют.  И  там  он  совсем  с  времен
незапамятных, чуть ли не с двадцать седьмого года. Сначала один дом  барский
и  стоял,  потом,  в  шестидесятые  или  семидесятые,  еще   пару   корпусов
пристроили... Парк там был, пруд старинный, но заросло все, как лес... Глушь
глушью, но сначала было еще ничего... - Аля вздохнула,  добавила  горько:  -
Если не считать того, что мы там были никому не нужны, абсолютно.
   Директором в детдоме был толстый и лысый Тимофей  Карпыч;  мужичок  очень
немолодой, себе на уме; крал нещадно, ну а что и как делается между ребятами
в детдоме, ему было наплевать... У Карпыча было свое хозяйство в  райцентре,
в восьми километрах, - свиней разводил... И к ним относился куда лучше,  чем
к людям. Его так и прозвали: Кабан.
   Ребята не то что недоедали - голодали. Стояла какая-то жуткая  несуразица
с ценами. Кабан грел на этом руки, как мог, купил себе  две  машины,  домище
отгрохал... А дети лопали щи пустые, носили какие-то гуманитарные обноски...
И еще ходили на кухню  просить  сухарики:  воспитатели  тогда  еще  на  свои
прикупали хлеб, его сушили на кухне... Тот, что детдомовский, шел на прокорм
Кабановым свинкам.
   Впрочем, там, где взрослые махнули  на  детей  рукой,  Дети  организуются
сами. И в такой компании закон один: на  выживание.  Дети  ведь  куда  более
жестокие существа, чем взрослые... Или мне только  так  кажется?..  Да  нет,
правда:  дети  более  жестокие,  но  они  порой...  справедливее.   Честнее.
Бесхитростнее.
   Знаешь, в детдоме  особая  иерархия.  У  одних  родителей  нет  точно,  и
некрасивые они, а потому часто самые злые:  у  них  даже  надежды  нет,  что
когда-нибудь их заберут отсюда домой. Но все равно ждут. Родителей или  чуда
- для детдома это одно и то же. Самое сладкое слово: дом. Что-то  призрачное
за ним, почти нереальное... Особенно для тех, у кого его не было никогда или
кто не помнил совсем, как я... Наверное,  еще  хуже  тем,  кто  помнил:  они
знали, что потеряли...
   Дом. Всем так хотелось домой!.. Те, у кого родители были  живы,  сочиняли
про них целые истории... Героические, жалостливые... Разные.
   ...Привезли меня вечером. Отнесли в какую-то канцелярию документы,  потом
завели в душ, но кастелянша даже помыться  с  дороги  толком  не  дала,  все
торопила: рабочий день у нее закончился, а минут через двадцать был  автобус
на поселок. Отвели в комнату, показали мою койку и  тумбочку;  две  девочки,
что там жили, сидели на койках и уставились на меня с любопытством. А я  так
устала, что мне бы только до постели добраться, кажется, мигом бы уснула.
   - Новенькая, зовут тебя как? - спросила одна, глазастая такая. -  Меня  -
Света. Артюх. А это Катька Мелвинская, - кивнула она на соседку.
   - Аля, - сказала я.
   - Алевтина, что ли?
   - Нет. Алена. Лена.
   - Ну так бы и сказала. Выпендриваешься? Аля-а ..  У  нас  тут  была  одна
Аделаида, а на самом деле - Машка Хвостова. Ты тут лучше не выпендривайся, а
то ВИДали мы таких...
   Я пожала плечами: и не собираюсь. - Привальную будешь устраивать...
   - Чего? - не поняла я.
   - Привальную! Ты чего, дикая совсем! Угощение должна выставить  соседкам,
и вообще... Скажу тебе по секрету: ты в правильную комнату  питала,  мы  тут
классно живем, не то что в четвертой или в восьмой... Они - хамки и холопки.
А мы с Катькой - центровые. Так что смотри, куда попадать.. На  мордочку  ты
ничего, да и фигурка тоже...  Правильно  себя  поведешь,  центровой  будешь,
неправильно - в холопки пойдешь, поняла? Ну, показывай, чего у тебя есть?
   Она бесцеремонно взяла мой чемоданчик, раскрыла, начала рыться.  Судя  по
лицу, разочарование ее было полным.
   - Голота... Ты откуда прибыла-то?
   - Из дома ребенка, из Покровска.
   - Такая дылда?! Ты чего, подкидыш?
   - Никакой я не подкидыш.
   - Ну, у тебя мамка или папка есть?
   - Конечно есть. Только я их не помню.
   - Ври!.. Тут все врут. Есть ли, нет ли... Что ж они тебя, "прикинуть"  не
могли в этом доме малютки? На выпуск. Ни платьица,  ни  бельишка  путного...
Ладно, дурой не будешь - проживешь. Сейчас отбой,  сегодня  тетка  Швабра  -
дежурная воспиталка, ей Буня уже бутылочку выставил, через  час  напьется  и
задрыхает. Тогда знакомиться пойдешь.
   - С кем знакомиться?
   - С пацанами. Центровыми. Ты чего дурой-то прикидываешься? Они  во  дворе
сидели и тебя оч-ч-чень хорошо заметили!
   Я попыталась вспомнить... Да, были вроде какие-то ребята во дворе, что-то
даже говорили, когда я и сопровождающая меня воспитательница из дома ребенка
проходили мимо... Но вот ни лиц, ни даже голосов вспомнить не могла, устала,
вымоталась зверски...
   - ...Раз ты такая  бесприданница...  -  услышала  я  Светкин  голос.  Она
царственным  жестом  вытянула  из-под  кровати  чемодан,  раскрыла,   вынула
короткую белую сорочку, чулки-эластик. - Держи! Наденешь, когда пойдем. А то
мне Буня самой шею намылит, если ты девкой-замарашкой заявишься. Да  и  мала
она мне.
   - Может, я посплю лучше?
   - Ты что, дура совсем? "Посплю-у-у..." Я же тебе говорю  русским  языком,
привальная - это вроде прописки. Или центровой будешь, или  холопкой.  Нужно
показаться...
   - Как это - показаться?
   - Вот блин! И чего я с тобой вожусь? Отправлю  в  четвертую,  на  холопьи
харчи... Просто Буне ты глянулась.
   - Кто такой Буня?
   - Увидишь. Он у пацанов главный. Ну  чего  ты  на  меня  уставилась?  Щас
можешь упасть и дрыхнуть с часочек, пока не разбудят.
   Я так и сделала. Только прилегла, сразу провалилась в  сон,  как  в  яму.
Снились какие-то переезды, поезда, пустые квартиры...
   Открыла глаза сразу, как только кто-то тронул за руку.
   - Ну ч„, проспалась? - спросила Артюх. - Вставай. Я встала.
   - Пошли.
   Обе девки, Светка и Катька, были расфуфырены, в "боевой раскраске"... Они
были старше меня, одной лет четырнадцать, другой, Катьке, хотя и тринадцать,
как я потом узнала, а выглядела она на все восемнадцать, а то и побольше.
   Мы тихонько вышли в коридор.
   - Погоди-ка... Зайдем, - сказала Светка, толкнув дверь душа. - Раздевайся
и под душ! - Она передала мне тюбик с шампунем. - Импорт. Розами пахнет.
   - Что-то ты о ней больно заботлива... - скривилась Катька.
   - Помолчала бы.
   - А чего это мне молчать? Может, ты ей еще полижешь?
   - Заткнись, я сказала!
   - Тогда пусть эта краля полижет мне! Как меня прописывали в  Гореликах  -
вот это да, безо всяких...
   - Заткнись!
   - Не пойму я тебя, Артюх... Ни отношений твоих не пойму... Буню могла  бы
заартачить на постоянку, так нет, путаешься с каким-то  Философом,  которого
мой Булдак давно бы дерьмо жрать заставил, если бы не Буня...  Тот  тоже  из
себя корчит...
   Договорить она не успела. Коротко, без замаха, Светка ударила ее  кулаком
в лицо, другой перехватила за волосы и дважды приложила о стенку...
   - Не надо, пожалуйста, не надо... - Я подбежала и стала их  растаскивать.
Из  носа  у  Катьки  текла  струйка  крови,  но  она  не  плакала:  смотрела
исподлобья, будто звереныш.
   - Жалеешь? Дура ты, Глебова. Она  бы  тебя  пожалела,  жди...  -  сказала
Артюх, повернула голову к Катьке: - Ну что, допросилась, кукла крашеная? Еще
раз вякнешь что про Буню, вообще буратиной гулять станешь, поняла? Буня  мне
как брат,  поняла?  С  пяти  лет.  И  если  вы  с  Булдаком  станете  хавало
разевать... Поняла? Не слышу?!
   - Поняла...
   - Иди, морду умой, бикса вагонная.
   Катька глянула зло, подставила лицо под струю воды...
   - А ты чего застыла? Пацаны ждут! Живо разделась -  и  под  душ!  Шампунь
возьми! Вот дите на мою голову...
   Я запустила душ, стояла, закрыв глаза... Не знаю почему, или устала,  или
что, но на  меня  напало  какое-то  отупение...  Как  баба  Маня  умерла,  я
сделалась ко всему равнодушной. Тут  еще  этот  переезд  измотал...  Нет,  я
воспринимала происходящее, но словно со стороны, так, будто это  происходило
не со мной, или со мной, но не наяву, а во сне, и стоит только  захотеть,  и
сон прекратится. И знаешь, что происходит у меня всегда, как только ситуация
становится тягостной или я ее не понимаю...
   Шампунь действительно был классный. Это теперь всякий "Джонсон и Джонсон"
заботится о вашем здоровье с неотвратимостью механического молота и  круглые
сутки; тогда, кроме мыла "Земляничного", достать ничего  было  нельзя,  а  в
доме малютки - и подавно.
   Внезапно дверь открылась, на пороге вырос парень.
   - Ух ты! - уставился он на меня. Покраснев  до  корней  волос,  я  успела
прикрыться  руками  и  повернуться  спиной.  -  Хватит  плескаться,   пацаны
заждались... - хрипло произнес он, добавив: - А эта новенькая - вообще...  С
такими ногами - каблуков не надо...
   - Вали отсюда, Кулик! - прикрикнула на него Светка.
   - Чего - вали? Говорю же - пацаны уже скучают. Она же не чукча, чтобы  ее
целый час отмывать... Чего Буне передать? - Бонжур!  Скажи  -  через  десять
минут будем. В полном блеске.
   Глава 27
   - Слушай, Артюх, ты посмотри на эту кралю! - произнесла Медвинская.  Лицо
она умыла и выглядела не только не битой, но даже и не обиженной на соседку.
- Красная как маков цвет! Слушай, детка, ты чего, с пацанами никогда не?..
   Я смотрела ей в глаза и молчала, покраснев еще больше.
   - Ну сейчас потеха будет! Целочка  она  у  нас!  Видно,  в  доме  ребенка
действительно малютки одни: откупорить некому было! - расхохоталась  Катька,
а я вдруг почувствовала какую-то  глухую  злость...  Вернее,  не  злость,  а
знаешь... Это когда кошке что-то не нравится, она мурчит, но по-другому... И
взгляд у нее меняется...
   Я  вышла  из-под  душа,  вытерлась,  и  не  тем   вафельным   застиранным
полотнищем,  что  мне  кастелянша  дала,  а   нормальным   мягким   махровым
полотенцем. Надела сорочку, платье, потянулась за трусиками...
   Катька выхватила их у меня быстрым движением, усмехнулась: - Ни к чему...
Мы веселиться идем.
   - Отдай! - Я выхватила у нее трусы и быстро надела.
   - Тоже мне недотрога, - зло прищурилась Медвинская. - Все  равно  снимать
придется!
   - Мне что же... - начала я.
   - Вопросов поменьше задавай, новенькая, - неожиданно  резко  ответила  за
нее Светка Артюх. - У нас все по согласию. А будешь  артачиться,  пойдешь  к
холопкам. Вот их никто ни о чем не  спрашивает.  Когда,  с  кем  и  сколько!
Усекла? Пошли!
   Я хотела ответить, но сдержалась... А сама чувствую, будто что-то  растет
во мне, темное, недоброе... Сама себя такую не люблю и  даже...  Даже  боюсь
немного... И приходится напрягать всю волю, чтобы это не  выпустить  пшиком,
базарной вспышкой... Не знаю, откуда это у меня. Наверное, подруга  Сергеева
права: гены.
   Мы   прошли   по   освещенному   единственной   сороковаткой    коридору,
остановились. Дверь, на ней табличка: "Комната  отдыха".  Слышно  было,  как
магнитофон играет.
   Катька Медвинская улыбнулась во все тридцать два зуба, распахнула  дверь,
произнесла голосом ярмарачного зазывалы: - Пра-а-ашу! Впервые на сце-э-э-не!
- и толкнула меня в спину.
   Свет после тусклого коридора ослепил. Я зажмурилась. Открыла глаза. Парни
сидели полукругом в креслах. На низеньком хохломском столике перед диваном и
креслами были расставлены вино, водка, закуска; вкусно пахло жареным  мясом.
Внезапно я почувствовала, как голодна: привезли меня после  ужина,  и  никто
покормить не удосужился. Да и в  пути  перебивались  какими-то  пирожками  с
непонятной начинкой.
   Все парни были старше меня, их было семеро.  В  глазах  -  любопытство  и
предвкушение... Рядом сидели четверо девчонок,  разряженные  и  накрашенные.
Как я поняла, это и были центровые.
   - Вот это ку-у-у-кла... - произнес угловато стриженный  парниша.  Вернее,
стрижка у него была короткая, под машинку; тогда не было еще повальной  моды
на бритоголовых, и так коротко стригли только  в  казенных  домах:  детских,
интернатах, дурках... Ну да, шишковатая голова, неровная какая-то, а лицо...
Представь: тяжелая  четырехугольная  челюсть,  резко  обозначенные  скулы  и
надбровные дуги... Он вообще был как квадрат: квадратные  плечи,  квадратные
кулаки. И похож вовсе не на подростка, а на маленького мужичка, взрослого  и
очень  злого.  И  взгляд...  Такой  взгляд  бывает  у  изрядно  пьяных  и  у
отморозков, злых на весь мир...
   Впрочем, все это я рассмотрела потом, позже. А тогда...
   - Сам ты - Буратино недоделанный! - вот что я ответила ему тогда.
   - Что-о-о?! - шипяще произнес он.
   - Что слышал. Все разом смолкли.
   Квадрат этот встал, потрещал костяшками, словно разминая пальцы...
   - Присядь, Булдак... Не суетись, - тихо посоветовал ему  молодой  парень,
разместившийся в большом кресле напротив двери.  Вот  он  был  действительно
хорош. То есть не красив, красивы бывают голубые, он  был  по-мужски  хорош:
спокойный, собранный, глаза вдумчивые. Если что его и портило, так это  рот;
вернее,  рот  был  сложен  в  какую-то   брезгливо-равнодушную   гримаску...
Защищался он так от окружающего, что ли? Знаешь, я  давно  заметила,  каждый
защищается от мира как может: один косит под придурка, другой - под крутого,
третий как бы витает в сферах... Только... Только образ постепенно сливается
с  "оригиналом",  вот  что  страшно...  Мир  побеждает,  как  от   него   ни
защищайся... Может, стоит быть просто такими, какие мы есть?.. Но это... Это
еще страшнее: люди привыкли считать доброту слабостью. А жаль...
   - Я же сказал: по-зна-ко-мить-ся. И не прикидывайся деткой  большей,  чем
ты есть! Или ты разденешься сама, или пацаны тебя разденут! Ну!
   Кажется, я оцепенела... Пальцы были как  деревянные...  Я  подняла  руки,
расстегнула одну пуговку, другую...
   Буня сидел прямо напротив. Как сейчас вижу: губы  скривила  презрительная
ухмылка, глаза темные, усталые... Может, мне и показалось, но, похоже, в них
я заметила... разочарование.
   Знаешь, я ничего не думала и ничего не решала. Словно что-то  щелкнуло  в
голове, все окружающее будто  сфокусировалось...  Обшарпанная  комнатенка  с
истертым ковром на полу, запах дешевого вина и табачного перегара,  какие-то
незнакомые мне полутрезвые пацаны и  накрашенные  девки,  магнитофон  хрипит
что-то дурацкое... Центровые, как же! Гадюшник детдомовский... И еще - запах
мяса... Мяса, украденного у тех детей, что слабее...
   Та самая энергия, что копилась где-то внутри меня... Нет, не думала я  ни
о чем!
   Просто как стояла, так  и  врезала  ногой  под  коленку  этому  длинному,
Циркулю, что у двери. Он припечатался к  стенке  и  сполз  по  ней:  головой
приложился о косяк. Все вскочили: они ждали, что я побегу. Но я не побежала.
   Первый же ринувшийся ко  мне  пацан  получил  растопыренной  пятерней  по
глазам, потом - ногтями по щеке.  Девке  этой,  Катьке  Медвинской,  врезала
костяшками в нос, и она  завыла  приглушенно...  Почувствовала,  как  кто-то
захватывает руку, дернула, повернулась и словно бомба в животе взорвалась: я
потеряла сознание.
   ...Когда пришла в себя, почувствовала, что спеленали меня крепко; с  меня
сорвали  всю  одежду,  я  лежала  нагишом...  Глаза  мне  завязали  каким-то
полотенцем, чьи-то руки шарили по телу...
   - Ну что, Буня, начинай... - услышала я голос Булдака.
   - Да эту сучку в самый раз ложкой откупорить, -  подвыла  Катька:  видно,
нос я попортила ей основательно.
   - Ну, ты чего? - снова Булдак.
   - Нет, - сказал Буня.
   - Ну нет так и нет, - произнес Булдак хрипло. - А у меня на  нее  ох  как
стоит! Потом - остальные, по очереди: Циркуль, Хриплый, Пл