ачками, огонь страшный.  И  еще  лицо.  То
самое лицо, со шрамом, похожее и непохожее... Языки пламени пляшут в черных,
как бездна, зрачках, человек со шрамом  указывает  на  нее  пальцем,  кричит
что-то, она этого не слышит...  Совсем  не  слышит...  Бежит  со  всех  ног,
путается в высокой траве, стебли больно хлещут ее  по  лицу,  она  падает  и
замирает. Пропало все. Те, кто ее преследовал, тоже... Только лес.  И  запах
хвои. И запах  земляничного  листа,  и  травинка,  щекочущая  ей  ноздри,  и
плюшевый медвежонок, прижатый к груди...
   Аля подняла голову, в страхе огляделась по  сторонам.  Нет,  все  то  же:
запущенный сад, дом с пустыми глазницами  окон...  Ночь.  Холодная,  стылая.
Тогда было теплее.
   Стоп! Когда - тогда? Или она действительно сходит с ума? Как ее  пытались
убедить в этом там, в психушке, когда она, как дура, рассказала свои видения
заведующему отделением. Он слушал внимательно, сочувственно кивал,  запуская
пятерню в бороду... Чистенький, гладкий, с  проплешиной,  похожий  на  злого
гнома в этом своем белом халате, с пальцами, волосатыми, как у  животного...
Вот это уже было взаправду, но  вспоминать  это  было  неприятно  и  мерзко.
Девушка еще раз тряхнула головой, мир снова  словно  сфокусировался.  Где-то
она читала...
   Ночь, улица, фонарь, аптека... Бессмысленный и тусклый свет. Пройдет  еще
хоть четверть века, Все будет так. Исхода нет.
   Исхода нет... исхода нет...
   Аля наклонилась  к  сумке.  Вынула  пистолет.  Просто...  Уйти  просто...
Всего-то нужно - плавно, нежно повести крючок... И потом  -  ничего.  Совсем
ничего. Внезапно она услышала, словно наяву, чей-то смех, говор... И  еще  -
голос. Такой знакомый. "Ехала машина темным лесом за каким-то интересом... А
в машине сидела девочка Аля. И  у  нее  был  мишка  Потап.  С  виду  он  был
плюшевый, а на самом деле живой и умный. Когда-то злой колдун Карачун  набил
его опилками и заставил танцевать для потехи..."
   - Ехала машина темным лесом за каким-то интересом... Мишка Потап...  Злой
колдун Карачун... - прошептала девушка одними губами.
   Она закрыла глаза, чтобы увидеть лица, но  не  смогла.  Только  голоса...
Ведь были же у нее мама и папа... Почему, почему она  ничего  не  помнит?  И
почему жизнь так несправедлива к ней?..
   Аля посмотрела на пистолет, зажатый в ее руке... Что на нее нашло  такое?
Она... Она чуть не убила себя!
   Девушка тряхнула головой, выдохнула. Нашла в сумке  сигареты,  прикурила.
Голова закружилась, но вкус никотина перебил  какой-то  солено-металлический
привкус во рту.  Еще  раз  осмотрела  оружие.  Отщелкнула  обойму.  Красивая
все-таки игрушка. Нужно только к ней приноровиться. И еще...  Оставить  один
патрон. Для себя.  Попадать  к  этому  Сиплому  живой  после  всего...  Нет!
Последний патрон она оставит для него! Но... Где же все-таки она его  видела
раньше?..
   Снова оглядела пустой сад. Какой-то он жуткий. И вовсе не лес.  Все,  что
люди забыли, бросили, будь то дома, сады, погосты, населяют  какие-то  тени.
Совсем не добрые тени. Нелюдь. Нужно уходить отсюда. Немедленно.
   Тьма казалась материальной. Девушка встала и  пошла  туда,  где,  как  ей
представлялось,  находится  шоссе.  Шла  спокойно.  После  всего  пережитого
встреча   с   каким-нибудь   маньяком-мастурбатором   показалась    бы    ей
просто-напросто невинной шуткой.
   На окраине сада заметила колонку. Старая, ржавая.  Но  из  нее  тоненькой
струйкой бежала вода. Аля сразу почувствовала, как сухо в горле, будто  туда
горстями напихали жесткого, как наждак,  песка.  Она  подошла,  прополоскала
рот, горло, но пить не стала - уж очень привкус болотный! "Не пей из лужицы,
козленочком  станешь".  Потом  умылась.   Достала   косметичку,   зеркальце.
Казалось,  от  лица  остались  одни  глаза.  Огромные,   опушенные   густыми
ресницами. И губы.  Сжаты  так  плотно,  будто  она  боится  сказать  что-то
невероятно тайное. Если бы так!
   Порылась в сумочке. Денег было немного, но достаточно.  Вышла  на  шоссе.
Подняла руку. Затормозила первая же машина.
   - Куда  спешим,  красавица?  -  осведомился  веселый  и  бодрый  водитель
"жигуленка". Для него рабочая ночь только начиналась.
   - Уже никуда, - спокойно произнесла Аля. - В центр подбросите?
   - Такую красотку - даже даром.
   - Даром не нужно. Себе дороже станет, - Обижаете, девушка. Разве я  похож
на сексуального маньяка?
   - А разве я похожа на ночную бабочку?
   -  Вообще-то  нет.  Забирайся,  чего  зря  стоять.  Говорю  же:   подвезу
бесплатно, все равно в центр еду.
   Бросил быстрый  опытный  взгляд  на  пассажирку,  заметил  и  синеву  под
глазами, и красные, чуть припухшие веки...
   - С парнем поцапалась?
   - Ага. И не с одним.
   - Не переживай, красавица. Не стоим мы этого.
   - Да? А чего стоите?
   - Любви.
   Девушка сжала плотнее губы: - А вот в это я  не  верю.  Совсем.  Водитель
пожал плечами: - Жизнь длинная. Даст Бог - еще встретишь. Всему свое время.
   Автомобиль  тронулся,  набрал  обороты.  То,  как  за  ним  на  почтенном
расстоянии двинулся другой, Аля не заметила. Не заметил  и  водитель.  Нажал
клавишу  магнитофона,  и  в  салоне  зазвучала  песня:  Для  меня  нет  тебя
прекрасней, Но ловлю я твой взор напрасно - Как  виденье,  неуловимо  Каждый
день ты проходишь мимо, А я повторяю вновь и вновь: Не умирай, любовь...  Не
умирай, любовь... Не умира-а-ай, любовь...
   Автомобиль мчался на предельной скорости. Аля смотрела в темное  ветровое
стекло; время от времени блики неживого люминесцентного света падали  на  ее
лицо. Да. Ей нужно пересидеть эту ночь. Пережить. Но не одной.  Нужно  туда,
где люди. Свет и много людей. Настоящий свет.
   - Куда подрулить, лапуля? - отвлек ее водитель  от  невеселых  мыслей.  -
Центр маленький, особенно на колесах. Свет и много людей...
   - К "Валентину".
   Ого! - только и произнес водитель, оценив респектабельность места. -  Это
я зря с тебя деньги не запросил!
   - Да есть у меня деньги,  расплачусь.  -  Не  разбираешься  ты  в  людях,
барышня. Шучу. На чашку кофе в этом паноптикуме хоть хватит?  А  то  одолжу.
Безвозвратно.
   - Хватит, - улыбнулась Аля. - И даже на мороженое останется.
   - Много не ешь, горло заболит... А ты действительно красивая. Не влетишь?
А то - только скажи: к папе с мамой вмиг доставлю.
   - Это вряд ли.
   - Хозяин барин. А хозяйка в таком случае - барыня.
   - Извините... Одна маленькая просьба...
   - Да хоть две!
   - Можно я... Можно я переоденусь в вашей машине? А  то  у  меня  наряд  -
совсем не для "Валентина".
   - Конечно, зайка.
   Девушка перебралась на заднее сиденье, стянула джинсы,  нашла  в  сумочке
колготки и коротенькую юбку-эластик, надела;  кроссовки  сменила  на  туфли.
Заметила, что водитель поглядывает на нее в зеркальце. Спросила: - Ну как?
   - Отпад. С такими ногами, милое дитя, можно жить или  хорошо,  или  очень
хорошо.
   - Мне кажется, вы порой хотите казаться циничнее, чем на самом деле.
   - Это я от смущения.
   - Вы верите, что я не...
   - Верю. Такая красивая девчонка может убедить кого угодно в  чем  угодно.
Если ты скажешь, что  земля  плоская,  то  у  меня  и  сомнений  никаких  не
возникнет. Плоская - значит, плоская.
   - Нет, правда... Просто... Мне совсем  нельзя  сейчас  домой.  -  Аля  не
знала, зачем говорит эти слова. Наверное, потому, что водитель был  хороший.
И ей хотелось... Ей хотелось, чтобы она тоже осталась в его  памяти  не  как
ресторанная шлюшка... - Мне  нужно  просто  побыть  среди  людей.  Там,  где
светло.
   - Я понимаю, девочка. Не грусти. Все перемелется - мука будет. Удачи.
   - И вам тоже. Спасибо.
   Аля вышла из машины и направилась к дверям заведения. Водитель  вздохнул,
щелкнул клавишей магнитофона.
   Подумал  я  вслед  -  травиночка,  Ветер  над  бездной  ревет.   Сахарная
тростиночка, Кто тебя в бездну столкнет, Чей серп на тебя нацелится,  Срежет
росто-о-ок...  -  зазвучало  из  открытого  окна   автомобиля.   "Жигуленок"
развернулся и умчался в ночь.
   Девушка шла к освещенному входу так,  словно  ступала  по  натянутой  над
пропастью проволоке. Она не думала ни о чем. Свет - вот что ей  сейчас  было
нужно. Свет, и ничего, кроме света.
   Часть вторая ГРУСТНЫЙ СОЛДАТ
   Глава 14
   Предают только свои. Мысль не новая, но  от  этого  не  легче.  Или  люди
просто меняются со временем? Мы продолжаем считать их своими, а это  другие.
С тем же лицом, с тем же голосом. Ну да... Лицо меняется, а голос почти нет.
Сколько бы времени ни прошло. Вот  мы  и  ошибаемся.  А  люди...  Словно  их
подменили на похожих, на чужих. Странно... Ты нужен людям, когда  им  плохо.
Когда им становится хорошо, им не до тебя. Они тебя избегают. Как заразного.
Особенно если тебе не везет. Или просто невесело. Хотя и это  понятно.  Всем
нравятся богатые, веселые и здоровые. Никому не  нужны  бедные  и  грустные.
"Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться..."
   Нет смысла оставаться... И негде.
   Дома он находиться не мог. Вернее, дома у него не было. Так, жилище.  Или
обиталище. Нечто на "ще". Пепелище.
   Два года он жил так. Сотни мелочей здесь напоминали ее, ее  прежнюю...  И
еще то, как он был счастлив когда-то. А хуже всего... Хуже всего,  наверное,
то, что он уже не сможет любить. Он не сможет  любить  так,  как  любил  ее.
Никого и никогда. Мужчина без любви - калека. А женщина? Женщина без любви -
это даже не женщина, а просто существо никакого  рода  и  никакого  племени.
Женщина - это или любовь, или никто. И ничто.
   Любовь... Исписаны сотни, тысячи, миллионы страниц... "Для меня нет  тебя
прекрасней, но ловлю я твой взор напрасно..."  Все  просто:  постепенно  она
стала другой.  Обособленной  от  него.  Чужой.  Наверное,  ее  тяготила  его
преданность. Или зависимость от него?
   Такая вот странная закономерность: люди больше любят тех, кому  помогают,
чем тех, кто помогает им. Не все, но многие.  Слишком  многие.  Может  быть,
благодарность кажется им  чем-то  унизительным?  Гордыня  бунтует.  И  ведет
человека в омут. В бездну. Сначала... Сначала падение кажется просто  яркой,
расцвеченной огнями новогодней ледяной горкой, а потом...  Снизу,  из  тьмы,
выбраться наверх уже непросто. Особенно если  нет  ни  сил,  ни  желания.  И
сотни, тысячи, миллионы индивидуумов остаются там,  в  самом  низу,  трактуя
свое безволие и трусость как избранность  непонятных.  И  катятся  ниже.  За
край. Туда, откуда вернуться в люди уже нельзя.
   Мужчина тряхнул головой. Мысли бежали, будто  дрессированные  лошадки  по
кругу... Все мы - пленники стереотипов. Каждый - своего. Как  в  той  песне?
Кони бывают серые, кони бывают розовые, Кажется,  каждый  может  выбрать  по
вкусу коня.
   Но... кони меняют масти, могут наездника сбросить, А это людей  тревожит:
его, тебя и меня.
   Вот почему кони алые, с огненно-рыжими  гривами  В  дикой  степи  несутся
вольно, без седоков...
   Просто нам всем спокойнее, не торопясь, с перерывами, Ехать  тихонько  по
кругу на розовом пони верхом.
   Она тогда сказала Гончарову: "Не переживай".
   Нужно пе-ре-жить. Перейти через эту жизнь в  другую.  Какую,  он  еще  не
знал, но в другую. Чтобы выжить. Выбери себе жизнь - и живи.
   Мужчина наполнил бокал до краев и выпил до дна. Здесь  вам  не  тут,  как
говаривают комментаторы нашей сорвавшейся с резьбы жизни.  Хлобыстать  бордо
урожая семьдесят второго года фужерами, как воду... Там бы сочли  за  глупца
или в лучшем случае за чудака. Там такую бутылку демонстрируют всем,  чтобы,
так сказать, предвкушали. Там...
   Да черт с ними и ихним "там"... Многое у них действительно хорошо -  хотя
бы то, что любая склянка  с  пойлом  выглядит  так  же  красиво,  как  и  на
рекламной картинке... А вот по душам поговорить просто не с кем. И не о чем.
   Жизнь замкнута рамками карьеры, бейсбола и хобби. Может это и хорошо.  Но
очень скучно.
   У нас... Прямо по писаниям Льва Николаевича Гумилева -  пассионарии  всех
типов и рангов столбят свое место под солнцем. И  умирают,  скошенные  огнем
разборок, ранними инфарктами, депрессиями... На их место  заступают  другие:
умные, осторожные, интеллектуальные. "Мы со вторых печатаем портреты, хоть в
этом, право, и не их вина..." Все  нормально:  нужно  было  встряхнуть  этот
гниющий  муравейник,  называемый  "развитым  социализмом".  Встряхнули,  как
водится, в самом российском варианте. "Хотели как лучше,  а  получилось  как
всегда".
   Мужчина долил остатки вина, сделал знак официанту. Ни официант,  ни  метр
ничему не удивлялись. Хочется клиенту утолять жажду коллекционным  вином  по
четыреста долларов за бутылочку? Да с нашим удовольствием, да  хоть  чайными
стаканами, да хоть... Вольному - воля!
   Официант вырос у столика: - Еще бордо?
   - Водки, - коротко бросил мужчина.
   Он все ждал, когда  комок  в  груди  хоть  как-то  рассосется...  На  это
способна только водка. Потом... Потом, когда комок растает, можно  брести  в
свой грустный пустой дом. "Дома ждет холодная постель..." И  добрать.  Чтобы
не было так холодно. Чтобы до полной черноты... Чтобы назавтра проснуться  в
скудной бездарности нового настоящего и ничего не желать... Нового? В  сорок
начинать жизнь сначала? Где оно, это начало? Все  свое  мы  носим  с  собой.
Всегда.
   - Какую предпочитаете? - Официант открыл карту.
   -  Выпью-ка  я  померанцевой...  Она   полезная,   -   вспомнил   мужчина
горьковского Булычева.
   Официант  продолжал  стоять.  Мужчина  добавил:  -  Пол-литра,   конечно.
Закусить - на ваше усмотрение.
   - Копченый угорь, балык, лососина свежайшая, со слезой, икра...
   - Давай всего понемногу и компот.
   - Что, простите?
   - Компот. Из сухофруктов.
   Компот из сухофруктов. Его варили в больших котлах и оставляли на ночь на
улице: днем стояла жара, а  ночи  в  Афгане  холодные;  утром  компот  пили,
зачерпывая кружками, - после анаши жажда была зверская, неутоляемая... И еще
- компот был с запахом дома. Того, куда хотелось вернуться. Это было важно.
   Вернулись только трое. Из тридцати... Все были молоды и хотели  жить,  но
повезло не всем. Так уж устроено: везет не всем, не во всем и не всегда.
   - Извините, но из  сухофруктов...  Можем  предложить  персики  в  сиропе,
ананасы, ассорти...
   - Черт с ней. Неси кока-колу.
   - Слушаюсь. Горячее?
   - Эскалоп. И много зелени. Только  потом.  Позже.  А  пока...  -  Мужчина
улыбнулся невесело. - Помнишь анекдот? Заходят двое в кабак, заказывают семь
бутылочек водочки. "А что будете кушать?" - "Вот  ее-то,  родимую,  и  будем
кушать".
   Официант вежливо улыбнулся и  исчез.  Запотевший  графин  с  померанцевой
объявился на столе почти сразу; два блюда, с мясным и рыбным ассорти,  тоже.
Накатить большую рюмку и предаться буйству плоти. Поедая  мясное  и  рыбное.
Бред эта жизнь. И ничего, кроме бреда.
   Года три назад он осознал вдруг: у него нет ничего, кроме  денег.  Сейчас
легче. Гораздо. Потому что денег нет тоже. И "семейная лодка" не билась ни о
какой быт. Просто времени обратить на него  внимание  не  было.  Нужно  было
работать. Пахать. Не замечая ни дней, ни ночей. Он и пахал. И тогда все было
если не  хорошо,  то  сносно.  Все  развалилось  потом.  Когда  материальные
проблемы ушли. Стало сразу пусто и ясно. Ибо материя вторична.
   Просто они перестали понимать друг друга. И  начали  говорить  на  разных
языках. Это как китайский и вьетнамский: восточные люди поют. И ритм есть, и
мелодия похожа... А языки разные. И говорящие на них не понимают друг друга.
Совсем. И не хотят понимать. Такие дела.
   А он... Он любил свою жену. И верил. Верил, что  все  вернется,  что  она
станет вновь такой,  каких  сейчас  не  бывает...  Бред.  Человек  все  себе
придумывает сам. И счастье, и радость,  и  сказку.  Когда  сказка  проходит,
остается пустота. Полная. И пережить помогает только одно:  в  жизни  сказки
случаются куда чаще, чем можно себе представить. Правда, не со всеми. Только
с теми, кто верит. Способность к счастью, как  и  способность  к  сказке,  -
внутри нас.
   Хотя... Возможно, это тоже иллюзии. Вот  только  как  решить,  какой  мир
более иллюзорен: тот, что внутри нас, или тот, что вовне? Человек, взрослея,
лишается иллюзий, жизнь отбирает их у него, одну за другой. Наверное,  когда
умирает  последняя,  умирает  душа.  Хотя  некоторые  при  этом   продолжают
существовать. К жизни это не имеет уже никакого отношения.
   А тогда ему, Олегу Гончарову, оставалось освободиться  только  от  денег.
Как часто бывает, ему  помогли.  С  радостью.  Брат  жены  влетел.  В  очень
изрядные долги. А Гончарова даже просить не пришлось - он  подставился  сам.
Как только он сделал это, то стал ей не нужен. Совсем.  Она  вспомнила,  что
жизнь прекрасна и удивительна. И ушла к другому. Тот казался ей веселее.
   А он ждал. Год. Еще год. Работал как заведенный, но работа  не  клеилась.
Он шел  по  инерции.  На  той  крейсерской  скорости,  какую  сумел  набрать
когда-то. Но без ветра в парусах Америки не достигнешь. Кортес  не  добрался
бы уж точно. Да и какой он Кортес... Хотя...
   Мужчина, любой нормальный мужчина - завоеватель. Главный вопрос,  который
серьезно его волнует, - это вопрос  войны  и  мира.  Овладения  этим  миром.
Захвата его. Но... Разве можно покорить мир, если нет той, к чьим  ногам  ты
смог бы сложить обретенные сокровища? Просто так, за один ласковый взгляд...
Хотя... Как у Александра Сергеевича? "Я не люблю тебя, герой".
   Пришло  время,  и  его  подставили.  Круто.  Он  уже  не  удивился:   это
предательство было не первым в длинной цепи. Боливар - лошадка норовистая  и
своенравная, как и Буцефал: только для одного. "И пряников,  кстати,  всегда
не хватает на всех".
   Вот и славно. В новую жизнь войти нелегко.  Кредитка  сегодня  действует.
Кредитка счета, которого де-юре не существует. Завтра, в десять часов  утра,
как только откроется  банк,  счет  перестает  существовать  де-факто.  Ну  а
сегодня...  Сегодня  он  расплатится  именно  этими  деньгами.  И   озадачит
официанта чаевыми. Хорошими. Смешно... Сейчас он  как  дервиш:  все  свое  с
собой. Весь капитал:  пять  зелененьких  бумажек  с  портретом  добродушного
Франклина. Да и чего ему не быть добродушным? Самый  популярный  мужчина  на
пространствах   одной   шестой   земли...   С   названием   кратким...    Но
содержательным. А завтра... Да и... Стоит ли жить до завтра, если жуя  такое
дерьмо? Ведь уходить тоже лучше налегке.  Лети  как  пух...  "В  этой  жизни
умирать не ново, но и жить, конечно, не новей". Порой ему казалось,  что  он
остался совсем один. Все его друзья подгадали уйти раньше. На той войне. Или
после. Потому что война всегда. "Ведь грустным солдатам нет смысла  в  живых
оставаться..."
   Нет... Завтра - это очень далеко. Так  надолго  лучше  загадывать...  Или
завтра - это уже сегодня? Хм... Глубокая мысль... Как нас  учит  "Полароид",
великий и мудрый "Живи настоящим!"
   А вот это правильно! Водочка уложилась на бордо классно. Только несколько
смурно. Мужчина тряхнул головой. Теперь  самое  время  для  горячего.  А  то
"сегодня" перестанет быть "завтра" и плавно перейдет во "вчера". А что  было
вчера? То же, что и позавчера: "Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Бессмысленный и
тусклый свет..."
   Бессмысленный и тусклый... Тусклый и бессмысленный...
   Мужчина посмотрел на стол. Водки осталось - на дне графина.  Сделал  знак
рукой. Официант материализовался немедля.
   - Подавайте, друг мой, горячее.
   - Сию минуту. Еще водочки?
   - Нет. Водки достаточно. Лучше коньяк.
   - "Курвуазье"?
   - Да. Маленький графин. И продумайте десерт.
   - Сделаем.
   За столиком на двоих Олег был один. И не желал ничьей компании.  Ресторан
постепенно наполнялся: он славился хорошей кухней, да и открыт был  до  пяти
утра. Отсюда можно было пройти на второй этаж, в казино или варьете. Да и  в
самом заведении было стильно: никаких полуголых девиц, никакого шума-гама от
визжащих  лабух