А  что  в
этой нищей провинции еще делать? Я пожал плечами:
   - Любить.
   Таня сникла:
   - Некого.
   - Так уж и некого? Хороших парней нет?
   -  Хорошие  есть.  Только  через  пять-семь  годочков  эти  "хорошие"
превратятся в обрюзгших алконавтов. Так  что  я  уж  свой  век  бабочкой
доживу, - Таня усмехнулась, но очень невесело, -  если  не  свернут  шею
раньше. - Посмотрела на меня:
   - Можно я выпью?
   - Конечно.
   Отработанным  движением  она  отвернула  пробку  с   бутылки   виски,
покопалась в бардачке,  извлекла  стаканчик.  Налила  до  краев,  выпила
залпом, налила второй и так же быстро опустошила.  Закурила  сигарету  и
откинулась на сиденье.

Глава 53

   Я взял  бутылку  и  последовал  ее  примеру,  правда,  пил  прямо  из
горлышка.
   - Кто эти ребята? - спросил я.
   - Какие ребята? - не сразу отозвалась девушка: алкоголь  подействовал
на нее мгновенно, она разом обмякла, а лицо стало жалким и потерянным.
   - Хозяева машины.
   - Дошло наконец?
   - Что именно?
   - Ты думаешь, укокошил мелких сопляков, бандитов?
   - А они были крутые мафиози?
   - Дурак. - Она быстро налила себе еще стаканчик, выпила содержимое. -
Просто мне теперь некуда возвращаться. И Ларе с Машкой  тоже.  По  твоей
милости.  -  Девушка  вздохнула.  -  Ты   укокошил   сына   председателя
Кленовского горсовета, понял?
   Чего ж тут не понять? При хорошей постановке потянет на  теракт.  Так
что сообщение меня не обрадовало. Но и огорчило не слишком. Все  это  то
ли будет, то ли нет. Где я и где будущее? То-то. Да и что это добавит  к
моим грехам?
   - Начальственный сынок - это блондин?
   - Да.
   - А дружки?
   - Они к районной "золотой молодежи" не относятся. Так, шушера.
   - И велик ли город этот Кленовск?
   - Велик или мал, а нас с девками теперь возьмут в оборот.
   - Бандиты?
   - И бандиты, и менты... Не вижу я в наше обормотное время между  ними
особой разницы.
   - А вот это напрасно.
   - Ты лучше скажи, странник, что нам теперь делать?
   - Уехать.
   - Куда?!
   - Мир велик.
   - Велик... велик... - Таня уронила голову на руки и залилась слезами.
- Он-то велик, да кому нужны три девки-недоучки в этом великом мире? Это
для тебя, может, мир и велик, а для нас он - как  барак  за  забором.  С
колючкой и вышками по углам.
   - А по шубейкам этого не скажешь.
   - Фантики. Обертки  для  конфеток.  К  тому  же  -  жалкая  греческая
дешевка.
   - Но мех-то настоящий?
   - Угу. Только что мы, пумы, чтобы жить теперь в этом меху да в зимнем
лесу?
   Поскольку вопрос был риторический, то, вместо ответа, я приложился  к
матерой  квадратной  бутылке  и  отхлебнул   изрядный   глоток   доброго
шотландского виски. Ибо ничего утешительного барышням пообещать не могу:
если с ними заберут, то со мной - точно не  отпустят.  Да  и...  Все  мы
несем ответственность за собственную жизнь с младых  ногтей,  и  в  один
прекрасный  понедельник  начать  новую  еще  никому  не  удалось.  Я  не
фаталист, но лучшее, что могу сделать, - это вернуть барышень  на  круги
своя или, по желанию, вытащить их из опостылевшего Кленовска и  опустить
на материк, именуемый "земля". А дальше - вольному воля. Вот только...
   Всегда есть выбор: поступиться свободой ради безопасности, а  свобода
- это как раз то, чем люди охотнее всего жертвуют.
   Девушка молчала, отрешенно глядя  в  ведомую  ей  точку  на  ветровом
стекле. Ей предстояло принять решение, а делать это она, живя  в  образе
ночной бабочки, совершенно отвыкла, если вообще умела когда-нибудь.  Ибо
как раз за собственным решением следует ответственность, которую  нельзя
переложить ни на кого. Даже если все сложится не просто неудачно,  а  из
рук вон плохо. Испорченная, незадавшаяся жизнь для многих часто  и  беда
небольшая, если можно обвинить в этом родителей, пьяницу мужа,  семью  и
школу. Мазохистское удовольствие, получаемое от созерцания  собственного
"невиноватого" ничтожества, вполне компенсирует многим все остальное.
   Татьяна докурила сигарету, решительно ткнула бычок в пепельницу:
   - Ладно. До Лесоозерска подкинешь? Четыреста кэмэ.
   - Даже с гаком.
   - Ну так как?
   - Взялся за гуж - полезай в кузов. Народная мудрость.
   - У меня там родители. У девчонок -  мужья.  В  Кленовске  мы  учимся
заочно. В торговом колледже. Перекантуемся.
   Закатывать глаза и причитать по поводу того, что почивающие на заднем
сиденье голые красотки оказались замужними дамами, я  не  стал.  Красиво
жить не запретишь, даже после расписаловки в  ЗАГСе.  Единственное,  что
меня  смущает,  -  вряд  ли  мужья  примут  супружниц  в  лоно  семьи  с
непосредственной радостью, если заявятся они в чем мать  родила.  Ну  да
как гласит предание, Господь дал мужу глаза, чтобы тот мог взглянуть  на
художества жены во всей первозданной  наготе,  а  лукавый  даровал  жене
язык, способный убедить вышеупомянутого мужа в том, что все произошло не
токмо исключительно по его вине, но делалось  всецело  для  его  пользы!
Пусть с этим спорит кто угодно, только не я!
   - Бензина хватит?
   - Там, под брезентом, канистры три заныкано.
   - Раз так, поехали.
   Четыре сотни километров я отмотал за пять часов, благо ночная  дорога
была пустынна. И в славный город Лесноозерск  въехал  по  указанной  мне
Таней  объездной,  чтобы  миновать  недремлющее  око   гаишного   поста:
навороченная тачка с иногородними номерами вызывает у  служивых,  помимо
раздражения, еще и зуд в ладонях.  Понятно,  кое-какие  деньги  были:  я
реквизировал у покойных не только оружие. Но  нарываться  лишний  раз  -
зачем?
   Расставание с попутчицами прошло ровно и без осложнений. Проснувшиеся
подруги  выглядели  помято  и  мутно  таращились  в   скупо   освещенное
пространство вовне, пытаясь разобрать, где находятся и  куда  подевалась
развеселая компания дружков; Таня не  стала  их  посвящать  в  особенные
детали;  когда  подъехали  к  одинокому  деревянному  частному  дому  за
добротной оградой, барышня дала знак тормознуть,  слетала  на  разведку,
вернулась:
   - Все замечательно. Предки на работе, брат - в школе.
   Подруги, озираясь на меня боязливо,  последовали  за  девушкой.  Таня
вернулась через несколько минут:
   - Может, зайдешь?
   Я покачал головой:
   - Не могу.
   Протянул ей пять сотен с портретом Франклина.
   - Нет! - замотала она головой. - Неужели ты думаешь, что ночью я...
   - Примерным супругам на обзаведение.  Не  являться  же  им  к  мужьям
неглиже, в самом деле.
   Она только кивнула понятливо. Сказала:
   - Подожди минутку.
   Вернулась минут через пять,  зато  с  целым  свертком  бутербродов  и
термосом горячего кофе:
   - Держи. На дорогу. - Посмотрела на меня долгим взглядом, произнесла:
   - Знаешь, странник... А ты действительно странный. Удачи тебе.  -  На
глазах ее заблестели слезинки.
   - Ты чего, курносая?
   - Ничего. Просто жалко. В кои веки встретишь хорошего  человека  и...
Как не было ничего. - Она сморгнула  слезинки,  чмокнула  меня  в  губы,
произнесла едва слышно:
   - Прощай.
   Я развернулся и дал по газам.
   Выехав за городскую черту, загнал машину в  подлесок  так,  чтобы  не
было видно с дороги, отхлебнул изрядную порцию виски, зажевал подаренным
бутербродом.
   В какие края теперь подаваться,  я  не  имел  ни  малейшего  понятия.
Усталость навалилась тяжким покрывалом; в любом  случае,  чтобы  принять
мало-мальски разумное решение, следовало хорошенько выспаться. Это  я  и
собирался сделать.
   Оставил печку включенной: действительно, бензина было  достаточно,  а
спать в остывающей машине -  удовольствие  сомнительное.  Перебрался  на
заднее сиденье, свернул бушлат, подстелил под голову. Закурил.
   Истерзанную, прилипшую к полу газету поднял скорее машинально; ну да,
тридцать  три  удовольствия:  и  теплый  салон,  и  отменное  виски,   и
ненавязчивая музычка... Для полного  счастья  -  только  почитать  перед
сном. Здоровым и детским.
   Что-нибудь  необязательное,  о  пришельцах  или   там   о   говорящих
осьминогах...
   Мечты не осуществились. Едва  я  перелистнул  страницу,  томная  нега
растворилась быстрее, чем рафинад в кипятке.  Заголовок  оригинальностью
не блистал: "Скандал в  тихом  омуте".  А  дальше...  Борзый  журналист,
сокрушаясь  через  строчку   об   утрате   национального   достояния   и
коррумпированных  чиновниках  в  московских  коридорах  власти,  сообщал
ставшее привычным: контрольный пакет покровского завода  "Точприбор"  за
не подтвержденные высоким  независимым  аудитом  денюжки,  почти  даром,
отходил к некоей компании с неудобоваримым названием...
   Далее шли завывания о чести, достоинстве, безработице и прочих вещах,
оскомину набивших.
   Для меня важным было другое. Намеки автора статьи на те  фигуры,  что
реально стояли  за  сделкой  купли-продажи  лежачего  и  кастрированного
детища советской оборонки. В сочетании с рассказом Петровича об отдельно
стоящем цехе и хранящемся в его недрах бесценном ноу-хау... Хм... Вот  я
и нашел свой "чемодан".
   Понятно, без ручки.
   С этими невеселыми мыслями я и уснул.  А  когда  проснулся,  никакого
тумана не было.  Дорога  у  меня  была  одна:  в  Покровск.  Там  сейчас
соберутся "все заинтересованные стороны".  Ну  а  раз  так...  Останется
только взять за хобот кого-нибудь  из  высоких  подписантов  и  огорчать
действием до тех пор, пока я не узнаю, кто приказал убить Диму Круза.  И
кто - исполнил порученное.
   Пришедший в голову план был полным ребячеством и чистой авантюрой, но
что в нашей стране вообще  удавалось  за  последние  десять  лет,  кроме
авантюр? Времени нужно соответствовать.
   Я запрыгнул в кабину, вырулил на  автостраду  и  пошел  под  сто.  Из
динамиков стереосистемы ревела лихая разбойничья песня - шедевр  местной
радиостанции:

   На запад бежали шальные кони
   В азарте хмельного тепла и света
   Назад, в одичалой, пустой погоне
   За Солнцем, хранящим июль и лето!

   А звери ничком забирались в норы,
   В запасы, в покой и в складки жира.
   На воле студеной - бродяги и воры,
   Им жалко проспать цепененье мира!

   А кони летели с надеждою скорой
   На спелый, черешневый запах лета,
   А звери ничком забирались в норы,
   Хвостов шелковистых неслись кометы!

   Как холодно, зябко у края бездны,
   Как зарево жарко у края неба!
   Роняя огонь от подков железных,
   Уносятся кони в степную небыль!

   Я же в небыль не собираюсь. Потому что хочу победить. И - остаться  в
живых.
   И чувствую на душе полный покой. Когда собираешься станцевать танго с
огнем, душа должна быть чистой и невесомой, как свет.

Часть шестая

ПЕРЕКРЕСТНЫЙ ОГОНЬ

Глава 54

   Геннадий Валентинович Филин смотрел из окна второго этажа особняка на
облетающую  листву.  А  в  голове   крутилась   и   крутилась   мелодия,
привязавшаяся сегодня с самого раннего утра:  "Никого  не  пощадила  эта
осень, даже солнце не в ту сторону упа-а-ало..."
   Сегодня утром  голова  начала  болеть  сразу  по  пробуждении.  Почти
ежевечерне Филин  давал  себе  слово  хоть  как-то  заботиться  о  своем
здоровье, но утро начинал с выкуривания сигареты, за кофе выкуривал  еще
две, за просмотром корреспонденции - еще... Порой, глядя в  подмосковный
парк, он жалел, что не родился листом...
   Была в этом какая-то непостижимая тайна: в падении золотого  листа  с
берез... Как и в закате  солнца...  Торжественная,  неисповедимая  тайна
увядания, ухода, возможно, перехода в иную жизнь, понять которую здешним
мирским не дано...
   Почему уход человека не столь же прекрасен, как заход солнца? Или  мы
что-то перепутали в этой жизни?..
   Когда такие мысли настигали, Филин пугался: вдруг замирал, встряхивал
головой, прогоняя наваждение... Когда-то, подростком, он писал стихи;  с
годами не просто стеснялся этого, как слабости, но тщательно собрал  все
рукописи и уничтожил. И все стало на  свои  места.  Лишь  иногда  тоска,
возникающая словно ниоткуда, из каких-то неведомых глубин души, пронзала
острой иглой, будто просвистевшее время, - навылет.
   И в такие минуты Филину казалось, что он  прошел  мимо  себя,  прожил
другую, чужую жизнь, а его собственная осталась где-то далеко,  вне  его
теперешнего черно-белого мира, там, где трава оставалась зеленой, вода -
голубовато-прозрачной, небо - бездонно чистым, а солнце -  золотым,  как
высвеченный прощальным теплым лучом лист...
   Да и время в разном возрасте идет вовсе не одинаково. Эйнштейн именно
это утаил в своей теории. Когда-то день был длиною  в  год,  теперь  год
длиною в день... Вот люди  и  обманываются  с  самой  юности.  Когда  им
двадцать, они думают, что впереди еще  три-четыре  жизни...  Похожие  на
сказки... А когда человечек опомнится, глядь, солнышко скрылось  уже  за
горизонтом,  и  лишь  последние  лучи  окрашивают  небо...  Сиреневым...
"Никого не пощадила эта осень..."
   Когда он подмял под себя собственную жизнь?.. Зачем он это  сделал?..
Теперь судить поздно. Да и - не судите...
   Филин отошел от окна. Стол,  где  в  безукоризненном  порядке  лежали
оставленные к изучению бумаги, и его гладкая, матово-черная  поверхность
успокаивали. Все становилось на свои места, словно в формулу  подставили
цифры и решение сошлось с ответом. Тревожащая магия окрашенных золотом и
багрецом листьев  осталась  там,  за  окном.  И  стала  казаться  просто
наваждением. Одним движением Филин  закрыл  жалюзи  наглухо,  резистором
отрегулировал мягкое искусственное освещение  в  комнате,  сделавшей  ее
похожей на бункер. Но жизнь - это и есть бункер; каждый  защищается  как
может,  строит  вокруг  себя  стены,  барьеры,  башни,  чтобы   остаться
неуязвимым для других и - господствовать. А вся  эта  чепуха  из  желтых
листьев  и  первого  снега  -  для  голодных  оборванных   шизофреников,
называющих себя творцами; их гордыня по сравнению с  апломбом  политиков
или амбициями служивых - как вавилонская башня над пятиэтажками...
   Филин вспомнил свои  юношеские  ночные  посиделки  за  стихами...  Не
правда, что рукописи не горят... Огонь, очищающий огонь, он единственный
смог  покончить  со  слюнтяйством  и  хлюпничеством  ранней  юности.   И
освободить время действию. А действие рано или  поздно  превращается  во
власть. Одно жаль: время течет неодинаково и необратимо. Хотя и к этому,
в конце концов, привыкаешь.
   Филин уселся за стол и сразу обрел душевный покой. Кажется, это  было
в сериале Юлиана Семенова? "На столе его лежали чистые листы  бумаги,  и
это вносило в его жизнь какой-то смысл". Это  о  Плейшнере:  доктор  был
бедолагой-романтиком в мире циников, поэтому  и  кончил  так  грустно  и
нелепо, проломив фонарь подъезда и вывалившись  на  мирную  мостовую.  В
шпионаже любители долго не живут. Хм... Жизнь  странная  штука:  она  не
прощает цинизма отрочества так же, как и романтизма зрелости. Всему свой
срок.
   Ему, Филину, опостылело все, и прежде всего - опостылело служить. Как
и играть во все эти взрослые игры, называемые разведкой, контрразведкой,
бизнесом.
   Он всегда  стремился  сыграть  на  себя,  но  система  была  простой,
извращенной и изобретательной одновременно: власть имущим со времен ОГПУ
нужны были умные профессионалы, готовые  таскать  каштаны  из  огня,  но
страх  перед  умными  профессионалами  был  столь  силен,  что  властные
олигархи без устали  и  труда  натравливали  друг  на  друга  силовиков,
блестяще владея лишь одним безусловным умением -  умением  предавать.  И
постепенно, за десятилетия, воспитали профессионалов,  способных  делать
это лучше их.
   Но система  была  отлажена  почти  до  совершенства:  построенная  по
принципу изолированных отсеков, кубриков  подводной  лодки,  где  каждый
внимательно отслеживал действия соседей  во  имя  "сохранения  живучести
судна", государственный корабль казался непотопляемым. Он и  был  таким,
пока капитаны и старшие офицеры не покинули борт первыми  на  скоростных
мотоботах, предварительно сгрузив все  имущество  и  запродав  все,  что
можно и чего  нельзя:  от  ракетных  установок  до  кожаных  диванов  из
кают-компании, до последней гайки в  переборке,  до  последней  ленточки
бескозырки.
   Тогда, десять-пятнадцать лет назад, Филин занимал  слишком  невысокое
положение в системе, чтобы суметь урвать  хотя  бы  кусочек  с  барского
стола, а подбирать крошки... Не мог. Сказывалась разница между теми, кто
служит, и теми, кто прислуживает. Вторых ценили партийные бонзы,  первых
оценили новые олигархи.
   Им нужны были свои системы, подобные гранитному Комитету Они не  учли
лишь одного: раствором для соединения громадных глыб  гранита  Лубянской
твердыни служила особо прочная  смесь  из  крови,  страха,  гордости  за
Отечество,   долга,   закона,   традиций,   корпоративности,    чести...
Ингредиенты этого раствора подбирались даже не десятилетиями - веками. А
олигархи решили  строить  замки  своих  спецслужб  лишь  на  деньгах.  С
примесью крови.
   Потому и получили вместо замков - избушки на "ножках Буша". Они могли
достойно соперничать друг с другом, но были бессильны  против  спецслужб
государства - нищих, но гордых.
   Сейчас  у  Филина  не  осталось  романтической  гордости  бедных,   а
прагматическую спесь олигархов в такой стране,  как  Россия,  он  считал
обреченной по определению: общий аршин никогда здесь ничего не мерил. Но
сыграть на этой спеси он решил всерьез.
   Да и обидно. Обидно найти клад, золотое дно, и принести его  хозяину,
гладкому мальчонке-комсомольцу, ныне - банкиру и олигарху, на блюдечке с
голубой каемочкой. Как в том фильме? "Андрюша, ты  хочешь  миллиард?"  -
"Хочу!"
   Конечно, Андрюша схарчит миллиард и не подавится, и потреплет верного
джульбарса Филина по загривку и бросит сахарную  косточку...  Потом  еще
одну.
   Может быть, даже еще... Чтобы подсластить путь на живодерню.
   Филин  хмыкнул  еле  слышно,  выдвинул  ящик  стола,   достал   пачку
фотографий, сложенных как колода карт. Разложил на столе в  определенной
последовательности.
   Полюбовался. Вот он, Хозяин. Олигарх. Этакий римский  цезарь,  этакий
античный бог...
   Короли, шестерки, тузы... Римские цезари, античные боги... У  латинян
туз изображался буквой "А" и означал "ас", мелкую разменную монету.  Вот
именно, мелкую и разменную... Которая била королей и королев, не  говоря
уже  о  служивых,  ибо  только   деньги   создают   иллюзию   полной   и
неограниченной свободы, только они позволяют власти  питать  и  жестокую
покорность центурионов, и агрессивную энергию черни.
   Вот только теперь  в  его,  Филина,  колоде  появилась  новая  карта:
джокер.
   Сработанный на цветном принтере с тысячедолларового банкнота  портрет
Стивена Гровера Кливленда. Более сильного игрока ни в одной колоде  нет.
Да и не было никогда. Каждого из господ олигархов можно считать и тузом,
каждый - этакий Человек Денег. Но не сами  Деньги:  эту  роль  в  колоде
Филина выполнял теперь Джокер, тысячедолларовый президент Кливленд.
   Неожиданно  взгляд  Филина  упал  на  завалявшуюся  в   ящике   стола
фотографию Дронова: ну а этот тогда -  Человек  Дождя.  Дурак.  Которого
играют все кому не лень. Попавший в колоду волей идиотского  случая  или
кого-то из Людей Денег и так же запросто отставленный из  этой  игры.  В
ящик. Хотя...
   Если вспомнить карты Таро,  там  целых  два  дурака.  Только  один  -
действительно дурак, как бы  его  назвать  по-русски...  Ну  да,  Хромая
Судьба. А другой - Балаганный Шут, Шпильман, Джокер! Так кто  из  них  -
Человек Дождя?
   Озорства ради Филин положил рядом фотографии Кливленда и Дронова.
   Усмехнулся. Джокер из них только один. Тот -  с  тремя  нулями  после
единички.
   Филин сделал ставку именно на него. Когда играешь на себя против всех
четырех тузов, нужна только победа. И ничего, кроме нее.
   А Человек Дождя - вообще карта из другой  колоды.  Или  -  из  другой
игры, в которой на деньги не играют.
   Одним движением Филин смахнул фото Дронова обратно в ящик.