ерегу не арестовали в Германии...
   - Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой.
   - И без тебя все понимаю. Выжить рядом с  деньгами  можно  только  на
троне из страха окружающих, больше никак. Пока  они  боялись,  все  было
нормально. Теперь же...
   - "Расклад не наш, и шарик - на зеро..." - пропел я с чувством.
   - Пока не наш. Пока.
   - Меня радует твой оптимизм. Но...
   - Погоди, Олег. Это были свои.
   - Свои?
   - Ну, бывшие свои. Чужие не знают ни о каких суммах наличными.
   - Но предполагать могут?
   - Вполне.  Вообще-то  я  распустилась  и  расслабилась.  Имея  такого
братца.  Если  и  опасалась  кого-то,   то   только   совершенно   диких
гоп-стопничков. Как теперь их называют,  отморозков.  Да  еще,  пожалуй,
милиции: люди там разные и, как учит пресса, вполне способные на налет к
бедной сестренке богатого братца. Тьфу, накаркала! Легки на помине...  -
досадливо скривилась Ольга; впереди, в недальнем  уже  отдалении,  стоял
гаишник и,  заприметив  нас,  направлялся  к  центру  осевой,  помахивая
палкой. Фигурка  его  быстро  приближалась.  -  Блин,  когда  из  города
выезжаю, так стольник - как здрасьте - за выезд!  Сегодня  у  них  точно
игра в "проверки на дорогах": здесь "фару" никогда не ставили. А сейчас,
если запашок учует, еще и выдребываться начнет, морали читать...
   - Работа у него такая. Малооплачиваемая.
   - Ну и поменял бы!
   Вот  чем  несимпатичны  людям  новые  русские,  а  также  их  чада  и
домочадцы, так это  своей  нарочитой  наивностью:  забывают,  что  не  в
Америке живем. И к  остальным  гражданам  относятся  так,  будто  кругом
россыпи золотого песка, и людишки лишь по тупости, лености и  недомыслию
не пихают сей песок в карманы и подручные предметы, типа ведер, баков  и
багажников  "Запорожцев".  Ясный  перец,   крайние   десять   лет   наша
распропащая  державка  -  Эльдорадо  для  жуликов,  волков  в  законе  и
проходимцев, но не все же жулики... Некоторым - не дано. Как забывают  и
то, что быть богатым в стране нищих нельзя.  В  любой  момент  все  твое
благосостояние может накрыться медным тазом и ты получишь одно из  трех:
пулю, срок или бессрочную иммиграцию  в  какую-нибудь  милую  и  славную
страну, где ты чужой. До конца дней.
   Это не был стационарный пост, обычный подвижной с "фарой"; дорога эта
в будний день малопроезжая, а потому не случилось ни одной  встречной  и
помигать по-дружески было  некому.  Ну  а  то,  что  стрелка  спидометра
шкалила за сотку, это без дураков.
   Ольга грациозно подрулила и остановилась. И тут...  Опа!  Как  гласит
народная  мудрость:  "они   приехали".   Безо   всяких   сантиментов   и
приготовлений сержант, вяло козырнув, велел выйти из машины. Гаишная  же
бибика, стоявшая по засадному и подлому обычаю в кустиках, была  усилена
двумя пареньками в пятнистом с коротенькими "Калашниковыми". Но не ОМОН,
и то хлеб: у  этих  мы  сразу  бы  легли  мордой  в  грязь  безо  всяких
сантиментов.
   Пареньки-срочники мирно дымили сигаретками; хотя и  поставили  их  на
этой дорожке, не имеющей ни тактического, ни стратегического значения, в
веселенькое для них усиление в связи с давешней стрельбой и поножовщиной
в городе, пацаны за день поняли, что особенно усердствовать не придется:
гаишники, по традиции, зарабатывали на мягкий кусок хлеба  с  маслом  и,
надо  полагать,  радовали  практикантов-срочников  хорошим   куревом   и
ветчинкой с кофеечком на перекус.
   - Документы, - хмуро  выдохнул  сержант,  когда  Ольга  выбралась  из
машины. - Ты  -  тоже  вылазь!  -  заглянул  он  в  салон,  запнулся  на
мгновение, рассмотрев меня, потом проговорил в том же ритме, чуть снизив
тон:
   - Багажник откроешь.
   Ну да, голос его если и изменился, то самую чуточку. Вряд ли сержанта
испугал мой избитый вид: в любом случае такой фейс насторожил бы всякого
мента" но... Стоит  ждать  худшего:  раз  уж  исполнилась  первая  часть
пословицы "с тобой заберут...", то и исполнение второй не за горами.
   То, что мой побег из домзака,  усиленный  прощальным  "оревуаром"  по
морде чиновному полкашу из управы, не остался незамеченным,  это  точно.
Подсуетились ребятки, и,  поди,  уже  и  ориентировочка  во  всей  красе
подошла по частям и соединениям доблестной краснознаменной; даже если не
учитывать столичные грешки, на вышку хватит: убивец,  хам  и  террорист,
свинтивший рука об руку с известным рецидивистом Козырем, да еще и морду
набивший полковнику-администратору качественно  и  в  рекордно  короткие
сроки! Одного я не знаю и знать не могу: меня вязать указано или  мочить
на месте? Впрочем, последнее распоряжение может исходить и  от  гаишного
сержанта: кто в этом тихом омуте с кем повязан - тайна, покрытая мраком.
Что-то сержантик стал неестественно прям, строг и  немногословен,  будто
трехлинейку проглотил. Вместе со штыком.
   И чары прелестной Ольги на него не действуют: пусть у  нее  и  побито
лицо, но, во-первых, заметить это с маху, непредвзятым взглядом  сложно,
а во-вторых, ноги-то на месте остались! И - какие ноги!
   Багажник я раскрыл, как и просили. Вынув ключ  зажигания.  А  не  так
глупо, батенька, не так глупо с вашей стороны... Впрочем,  "батенька"  -
сержант стоял теперь, глубокомысленно вперившись в багажник, заполненный
на  треть  всяким  водительским  хламом,  лежащим  здесь  без  движений,
дополнений и перетрясок, видно, с самого последнего  техосмотра  машины.
На затылке выступила испарина, а  в  покрытой  полевой  кепочкой  голове
вертелся, надо полагать, лишь один вопрос, зато гамлетовский:  быть  или
не быть?
   Напарник сержантский оплошал: вместо того чтобы бдить и  отслеживать,
водитель безмятежно откинулся на  спинку  и,  прикрыв  глазенки,  внимал
орущему магнитофону;  в  песне  большой  Филя,  муж  Аллы,  экспрессивно
сообщал, что он кому-то что-то даст: то ли "чику", то ли "шику",  то  ли
вовсе уж неприличный, но для  бальзаковских  женщин  вполне  вожделенный
предмет.
   Солдатики тоже не походили на эсэсовцев, даже  киношных;  они-то  как
раз на девушку отреагировали штатно: откровенно  пялили  глаза.  И  хотя
Оленька  была  старше  срочников  годков  на  десять,  а  то  и  на  все
пятнадцать, ребятишки вожделели, да и посмотреть было на что.  Нет,  они
бы отреагировали, если бы ситуация не вписывалась в рамки; пока  же,  по
их  разумению,  все  происходило  в  обычном  режиме:  богатая  тетка  с
телохранилой, а может, и с гребарем из ее же обслуги, катится куда-то  в
лесок оттянуться на природе под шелест родных осин,  а  сержант  по  уму
пытается скачать с хозяйки богатой  тачки  денюжку,  да  побольше;  дама
точно раскошелится, если прихватили с хахалем, вот морда  у  сержанта  и
закаменела, как при запоре: сколько бы спросить, чтоб не продешевить, да
политес какой-никакой соблюсти притом.
   Сержант был явно не Рембой: наметившийся животик, бегающие  глазки...
Нет, крутилась у меня мыслишка: может, ряженый от соседской конторы?  Но
потом ушла, потонула в  недрах  подсознания:  дряблая  ряшка  служивого,
казалось, на веки вечные пропахла  малиновым  тещиным  борщом,  тестевой
самогоночкой  на  пользительной  траве  зверобое,   жениными   байковыми
трусами,  кислой  капустой,  пельмешками,   "жигуленком"   за   полцены,
ученическими причиндалами сына-троечника и прочими  радостями  сытого  и
долгого существования среднего провинциального  россиянина  со  скромным
достатком в виде поборов на  дорогах.  Но  и  у  сержантов  проскакивают
шальные  честолюбивые  мыслишки...  Действительно:  плох  тот   сержант,
который не мечтает стать старшим  сержантом!  Поэтому  бдить  за  ним  я
старался деликатно, но зорко.
   А лицо сержанта-семьянина  все  каменело.  Он  еще  раз  окинул  меня
рассеянным, даже слишком рассеянным взглядом... Служивый  задумчиво  мял
водительские корочки Ольги Фроловой, а я пытался постичь ход его мыслей.
Кусочек     лакомый,     нечего     сказать!     Сеструха     известного
бизнесмена-авторитета, сидящего в домзаке в Германии, рядом  с  бежавшим
из местного узилища убийцей! Красиво, добротно, хорошо!
   В том, что меня он признал, сомнений уже  не  было:  проскользнуло  в
глазах нечто,  пусть  на  мгновение,  словно  он  увидел  вживе  Евгения
Петросяна,   готов   был   расплыться   в    улыбке,    да    врожденная
аристократическая деликатность не позволила лезть к  любимцу  публики  с
возгласами и слюнявыми поцелуями.
   - Возьмите. - Сержант протянул ксиву  милой  Ольге,  даже  забыв  для
достоверности попросить взятку. - Можете ехать. -  И  застыл  столбом  с
непроницаемой мордой лица, вместо того чтобы, как следует по  неписаному
протоколу, вразвалочку заперемещаться к автоматчикам на обочину.
   Ага! Поворачиваться спиной ко мне он просто-напросто  боится;  а  это
означает,  и  чваниться  не  станет,  постарается  отправить   восвояси,
надеясь,  что  клиенты  ничего  не  заподозрили.  Скажем,  позволит  нам
загрузиться в дорогущий иноземный драндулет и  -  велит  бойцам-ореликам
шмальнуть навскидочку по  отъезжающим  особо  опасным  супостатам!  Нет,
понятно, по колесам, но "Калашников" машинка хотя и простая,  а  все  же
требующая в обращении  опыта,  сноровки  и  пристрелки.  А  в  том,  что
пятнистым паренькам удалось вдоволь натешиться с автоматами на полигоне,
я что-то здорово сомневаюсь. Куда ни кинь, всюду клин.
   Мыслишки мои скакали бестолково, аки беспородные горбунки по дорожкам
аристократического ипподрома, да и думать я более не хотел. Ребятишки  с
автоматами - в пяти шагах от  меня.  Смертоносные  машинки  болтаются  у
одного на плече, у другого  на  пузе,  но  стволом  вниз.  Скорее  всего
патронов в стволах нет.
   Хотя на "скорее всего" рассчитывать глупо, но надеяться можно.
   Сержант отошел-таки на шажок и собрался все же развернуться и,  зажав
страх в кулак, мирно и неспешно  потопать  к  автоматчикам  на  обочине.
Пора.
   Удар снизу в подбородок! Не  дожидаясь,  пока  гаишник  завалится  на
спину, как щелчком сбитый с веточки жук, прыжком  рванул  к  солдатикам.
Наличие оружия их подвело: вместо того чтобы  лезть  в  рукопашку,  один
бестолково вытягивал автомат из-за спины, другой неловко  дернул  ремень
так, что ствол уперся в белый свет, и нервически задергал затвор...
   Я ударил коряво, но сильно: ближайшего кулаком  в  переносицу,  того,
что чуть поодаль, ногой в бедро. Выхватил  из  кармана  пистолет,  мигом
наклонился, приставил ствол к черепу, чтобы не вздумал геройствовать, и,
сдернув автомат с плеча,  зажал  в  своей  пролетарской  руке,  эффектно
щелкнув затвором. Наставил ствол пистолета на  водителя  в  машине;  тот
вскинулся было, да, разглядев  направленное  на  него  оружие,  послушно
уложил руки на баранку: дескать, мое дело  шоферское.  Глянул  на  нечто
лежащее  на  сиденье,  лицо  его  малость  обмякло,   но   особливо   не
обеспокоился. Понятное дело, с поправкой на то, что абсолютно  спокойных
людей под направленным на них оружием я не видел никогда. И сам к ним не
отношусь.
   Я тем временем упер ствол трофейного "калаша" в спину получившего  по
носу солдатика:
   - Аккуратно, за ремень, снял оружие и положил на землю. И пять  шагов
назад.
   В темпе.
   Ни  о  каком  сопротивлении  он  не  помышлял:  только  поднялся   на
четвереньки, зажимая кровящий нос  обеими  руками;  автомат  бесполезной
железкой так и остался болтаться на шее. Парень все выполнил в точности:
никому неохота класть голову на срочной службе да на чужой войне!  И  не
важно, что война мечется на просторах родной страны уже который  год,  -
для этих пацанчиков, что в  школу  пошли  с  введением  антиалкогольного
указа, и эта война - чужая! Почти как  страна,  держащая  их  то  ли  за
нелюбимых пасынков, то ли - за пушечное мясо... А другой они и не знали.
   Получивший    первым    "по    бороде"    сержант    замычал    нечто
нечленораздельное,  перевернулся  на  пузо  и  попытался  привстать   на
четвереньки; я добавил ногой, и он упал ничком.
   - Ты сошел с ума! - взвизгнула тут Ольга, глядя на меня  расширенными
от ужаса зрачками.
   Пояснять ей весь  ход  моих  мыслей,  приведших  к  столь  неприятным
действиям, не было ни времени, ни желания.
   - В машину, за руль, живо! - командным голосом рявкнул я.
   Вприпрыжку (раненая  нога  пульсировала  острой  болью)  дотрусил  до
служебного "жигуленка", ударом автомата вывел из строя  рацию,  с  мясом
выдернул блок зажигания. Гаркнул на водителя:
   - Оружие!
   Он кивнул на кобуру.
   - Вытаскивай.  Деликатно,  двумя  пальчиками!  Водитель  передал  мне
ствол. На его лице не было страха. Только сожаление. Действительно,  кто
я для него?  Явно  раненый  и  оттого  нервный  обормот.  Который  хочет
слинять,  но  вовсе  не  желает  городить  себе  пьедестал  из   четырех
милицейских трупов: ежу понятно, что даже при самом мораторном моратории
на смертную казнь такому придурку светит шальная  пуля  при  задержании,
даже если он придет сдаваться с повинной в кандалах и с чудом уцелевшими
в буре перестройки народными дружинниками.
   Бросив взгляд на сиденье, я увидел знакомую мордашку. Ну  да,  Дронов
Олег Владимирович, собственной персоной. Фото  с  паспорта  Десятилетней
давности. Молод и отчаянно хорош собой Правоверный взгляд, плотно сжатые
губы. В этом молодом волчонке узнать  нынешнего  небритого,  избитого  и
отчаянного отморозка мудрено. Но сержант узнал. На свою  беду.  Впрочем,
беда ли это?..
   - В машину! - скомандовал я солдатикам. - И сержанта туда же!
   Кое-как они затолкали полубеспамятного гаишника в салон. Разместились
сами.
   Один из солдат хотел что-то спросить, но сдержался.
   - Не боись, моряк мальчишку не обидит! - весело произнес  я  и  начал
быстро совершать действие,  известное  даже  школьникам  под  названием:
"Неполная  разборка  автомата".  Отдельные  детали  я  с  видом  сеятеля
разбрасывал по кустам. Туда же отправил и магазины, надеясь, что  улетят
они далеко. Потом подобным варварским образом поступил и с  пистолетами:
сержантским и водительским.
   Ольга тем временем выскочила из машины как  ошпаренная,  на  ее  лицо
легла предгрозовая тень скорой истерики.
   - Идиот! Козел! Придурок! Никуда не поеду, понял! Пешком пойду! Или -
здесь останусь! Мочи меня с ними! Ты хоть соображаешь, что делаешь?!
   Резко, дважды, наотмашь хлестанул ей по щекам, Ольга сразу  осеклась,
а я толкнул ее в сторону "бээмвухи":
   - В кабину! И - сидеть смирно.
   Потом  наклонился  к  служивым  в  салоне,  произнес   тихонечко,   с
задушевностью  лихого   фээсбэшного   опера   "глубокой   внедренки"   в
криминальные круги:
   - Ре-бя-та... Вы мне операцию срываете... Государственной важности...
- И добавил еще тише и еще задушевнее:
   - Давайте жить дружно, а?
   И - пошел  к  машине,  в  виде  сувенира  прихватив  полосатый  жезл.
Поверили они мне, нет - не знаю. Но то, что разлад и сомнение в их  души
я внес - это точно. А большего и не требовалось.
   На ходу я наспех прикрутил глушак к стволу, резко обернулся  и  двумя
выстрелами пробил оба передних ската. Нырнул в  салон,  произнес  вполне
мирно:
   - Поехали, что ли?
   - Да? Куда поехали, ключи у тебя, забыл? - всхлипнула она.
   Аккуратно, как хрустальный сосуд с розовым маслом, подал ей  связочку
на пальчике:
   - Прошу, мэм.
   Мотор заурчал ровно и размеренно, машина тронулась с места  и  вскоре
пост исчез за поворотом.
   Думаю,  я  все  просчитал  правильно.  У  служивых  два  выхода:  или
стопорнуть кое-как любую машину  на  шоссе  и  броситься  безоружными  в
погоню за нашей милой "бээмвэшкой" безо  всякой  надежды  догнать,  зато
проявив героизьм и  распорядительность.  Или  -  плюнуть  на  эти  самые
обязанности и взяться, благословясь, за поиски деталей и  узлов  оружия:
искать не  переискать!  Ибо  за  утерю  этих  самых  узлов  и  агрегатов
начальство может вломить всем четверым вместе и  порознь  по  самое  "не
балуй"!
   А еще и скаты менять! Одна запаска,  как  водится,  ночует  у  них  в
багажничке, а вторую придется шакалить у проезжающих  шоферюг.  Так  что
дел у служивых немерено,  а  справиться  нужно  засветло.  Сдается  мне,
постовые займутся синицей в руках, потому как  ловить  журавля  в  небе,
особенно такого беспокойного, как  я,  -  дело  и  хлопотное,  и  чинами
неприбыльное. Ну и рубь им в помощь!
   Правда, им предстоит  решительно  договориться  не  закладывать  друг
друга.
   Штука для служивых архисложная, но, если поднапрячься, выполнимая. Да
и "кость" для моральной отмазки перед совестью я им кинул  жирную,  есть
над чем задуматься  умным  головам:  "А  может,  он  и  вправду  кубинас
партизанос? Бурбудас мучос и тайнос агентос?" То-то.

Глава 40

   Минут десять мы мчались в полном молчании, которое  принято  называть
напряженным. Барышня Ольга давила педаль  газа  с  таким  остервенением,
будто через минуту-другую собиралась  взлететь  и  с  ревом  скрыться  в
стратосфере. А я курил, чуть щурясь, но не от табачного дыма, а от не на
шутку разыгравшейся боли в пропоротой ноге: указания доктора  Каткова  я
перестал выполнять раньше, чем следовало. На душе? было  паскудно,  а  в
голове тем  не  менее  вертелась  бодрая  башлачовская  строчка:  "Бодун
крепчал, пора принять таблетку. В ушах пищал секретный позывной..."
   Неожиданно машина вильнула к обочине и замерла. Какое-то время  Ольга
сидела  отрешенно,  с  застывшим  лицом   мученицы:   прямо   Орлеанская
девственница перед святейшим собранием инквизиторов. Потом произнесла:
   - Вылезай!
   На ее предложение я не  отреагировал.  Объясняться  было  бесполезно.
Вернее  -  рано.  Когда  набухший  вулкан  готов  рвануть,  нет   смысла
любоваться странным  курением  дымка  над  вершиной:  нужно  прикинуться
ветошью, дать магме,  сжигающий  все  на  пути,  низвергнуться  огненною
лавой, и только потом начинать изучать явление.
   - Ты... Ты... Вылезай, отморозок хренов, выметайся к  едрене  матери,
пропади, сгинь, растворись!
   Еще секунда, и она бросится на меня с кулаками. Или - сбежит сама. Ну
да.
   Побуравив мою равнодушно-покойную физиономию взглядом,  от  которого,
по идее, и ртуть должна закипать, барышня перешла ко второму варианту.
   - Тогда - я сама уйду! - Ольга порывисто распахнула дверцу и на парах
мотанулась к близко подступавшему к дороге леску.
   Я закурил очередную сигарету и  продолжал  изучать  приборную  доску,
размышляя: а нет ли канавки перед леском? В которую дама  может  угодить
по  самые  уши,  измазаться,  вымокнуть...  И  предстать   перед   лицом
неприглядного настоящего  -  мокро,  грязно,  зябко...  То  есть  вполне
достаточно  для  того,  чтобы  перестать  переживать   уже   случившееся
прошедшее и обратить свой взор в конкретное будущее.
   Деревья стояли на небольшом взгорке.  Ольга  легонько,  аки  горлица,
взметнулась по нему. Болотца, к сожалению, не нашлось, и я уже готовился
последовать за дамой: ее боевого порыва хватило  бы  метров  на  пятьсот
борьбы с буреломами, но... На мою удачу, ножка у барышни оскользнулась и
она с маху налетела на неловко  торчащий  из  земли  обглоданный  сучок,
острый и грязный, расцарапавший ее  так  заботливо  намарафеченное  лицо
подобно кошачьему когтю.
   С  полминуты  она  сидела  на  земле  неподвижно,  ощупывая   грязную
царапину,  и  тут  -  заплакала,  зарыдала,  заметалась,  всхлипывая   и
причитая...
   - Гад... Сволочь... Козел... Мерзавец... Подонок... -  это  был  лишь
малый перечень эпитетов, какими Ольга сыпала сквозь  рыдания,  и  больше
всего походила теперь на маленького ребенка, обиженного  ударом  о  край
стола и потому желающего поколотить этот стол палкой. Но взрослость,  то
есть понимание, что ни  обидчик  сучок,  ни  обидчик  мужчина  вовсе  не
обеспокоятся от такой трепки, брала  свое:  рыдания  прекратились,  слез
стало меньше, всхлипы сделались все неустойчивее,  передыхи  между  ними
продолжительнее... Пора.
   Неспешно покинул салон, не забыв вынуть ключи