рили в  подвальчике  покойные  ныне  отморозки:  в  городе  началась
непонятная разборка. Были убиты или пропали Вахтанг Шарикошвили, теневой
папа города, мэр Клюев, несколько авторитетов рангом пожиже -  во  время
наезда неких пришлых на рынок. Кто-то решил  ставить  городок  под  свой
контроль.
   Все это было бы совсем далеко от моих "баранов", если бы  не  банкир:
его  взорвали  в  собственном  автомобиле  после  встречи   со   здешним
губернатором. Какой банк он представлял - неизвестно, о  чем  говорил  с
властью - тоже.
   Но то, что события пошли, - факт. Как и мечталось. Вот  только  я  не
сынтуичил их начала, прозевал: убаюкал меня  неторопливо-сонный  здешний
ритм. А потому и припухаю сейчас в  домзаке,  и  перспективы  мои  выйти
отсюда куда как призрачны: паспорт у них, пусть день-два уйдет на запрос
в  Москву,  и  -  нате  вам,  песня:  "Как  славные   солдаты   споймали
супостата..." Насильника, убивца и буку. В  лучшем  случае  этапируют  в
Москву; в худшем - поместят в местную  пресс-хату,  дабы  рапортовать  в
верха не только об успешном задержании, но  и  о  стопроцентном  расколе
"писюкастого злыдня". Есть еще и третий вариант, тоже не лучший:  кто-то
решит, что мавр уже сделал свое дело (узнать бы - какое?!)  и  потому  -
может уходить.  Вперед  ногами.  Скверно.  Самое  противное,  что  ни  к
заказчикам, ни к исполнителям убийства Димы я не приблизился ни на шаг.
   Думать было уже не о чем. В голове крутились  только  два  навязчивых
ощущения. Первое - ребяческое: а здорово  я  все-таки  этих  диплодоков,
возомнивших себя плотоядными, разложил! Секунд за тридцать и безо всяких
изысков!
   Ну а второе ощущение было песней:  "Сижу  на  нарах,  как  король  на
именинах, и пачку "Севера" желаю получить..."  Ну  да,  курить  хотелось
зверски. Чего-нибудь крепкого,  вроде  былого  "Северка"  или  "Прибоя",
чтобы затянуться сразу всласть и ощутить, что дым  Отечества  горчит  не
только гарью пепелищ.
   Белобрысого  худощавого  паренька,  который  умудрился  забуянить   и
разбить  стекло  прямо  в  райотделе,  скрутили,  насовали  слегонца   и
забросили во вторую клетку. В два часа ночи за ним пришел сержант. Молча
вывел в туалет. Передал пачку сигарет и чирок со спичками.  Вольф  вынул
крайнюю сигарету, прочел на  ней  только  одно  слово:  "Ночью".  Вместо
подписи стоял крест.  Он  чиркнул  спичкой,  покурил,  пока  не  истлела
надпись. Тот же сержант проводил его уже в первую камеру.
   В свете тусклой  зарешеченной  лампочки  высоко  под  потолком  Вольф
быстро окинул помещение взглядом. Его подопечный спал на  крайних  нарах
ближе к стене.
   Рядом с ним ничком дрыхнул здоровый мужик. Можно было бы решить  дело
и сразу, но лучше повременить полчасика, осмотреться. Если бы этот  соня
был так прост, Панкратов не разводил бы весь  сыр-бор.  Вольф  нашел  на
полу переполненной камеры место ближе к нарам, с пьяным куражом распихал
двоих, улегся и замер. Теперь он  походил  на  застывшего  без  движения
ядовитого паука. Те имитировали  мнимую  смерть  как  раз  затем,  чтобы
убивать наверняка.

Глава 30

   Теперь мне снился огонь. Зарево застилало  землю  до  горизонта.  Дым
стелился низко и закрывал собою все: небо, облака, солнце. Да и осталось
ли в этом мире солнце? Здесь не было ничего, кроме  огня.  Порывы  ветра
несли огонь дальше, и он  мчался,  сметая  на  своем  пути  все  и  вся,
оставляя  после  себя  черную  землю,   обессиленную,   безжизненную   и
бесплодную.
   Раскаленный дым проникал в  легкие,  душил,  жег  наждаком  горло.  Я
попытался потянуться туда, вверх, к свету, чтобы вздохнуть, и - очнулся.
   Лицо было мокрым от пота, сердце стучало часто-часто, словно билась в
руке пойманная рыбка; и тут я ощутил опасность. Близкую.
   Кто-то  медленно,  осторожно,  беззвучно  приближался  ко  мне.   Так
беззвучно, как  приближается  змея,  стелясь  между  камнями,  перетекая
возвышения и впадины и оставаясь для жертвы невидимой и неотвратимой.
   Я не слышал приближения  противника,  но  я  его  чувствовал.  Лежал,
по-прежнему  отвернувшись  к  стене,  расслабленно,  но  лошадиная  доза
адреналина  уже  разносилась  потоком  крови  по  мышцам,   делая   тело
стремительным и резким. Он был рядом. Пора.
   Оттолкнувшись от стены, я подал корпус назад  с  разворотом  и  резко
выбросил локоть.  Раздался  противный  хруст.  Я  уже  перескочил  через
лежащего  рядом  затаившегося  мужичка  и  ринулся  к  упавшему  на  пол
жилистому белобрысому субъекту.
   Поздно. Страх сыграл со мной шутку: удар оказался настолько  силен  и
точен, что раздробленные кости  переносицы  вошли  белобрысому  в  мозг.
Зрачки глаз уже ни на что не реагировали. Я склонился  над  противником;
рука  его  сделала  слабое,  скорее  инстинктивное  движение,   стремясь
коснуться моего бедра, я ударом ладони припечатал ее  к  полу.  По  телу
жилистого  пробежала  скорая  судорога,  и  он  затих  навсегда.  Ладонь
разжалась; в руке новопреставленного оказалась  раскрытая  и  разогнутая
булавка, с виду - обычная английская  булавка,  какие  продают  в  любой
галантерее по пятаку за десяток.
   Но нужна она была вовсе не  для  того,  чтобы  поддерживать  обвисшие
штаны.
   Внимательно осмотрел  изделие:  в  жале  иголочки  имелось  микронное
отверстие, из которого, при попадании "в среду", выделяется смертоносный
яд. Вполне подходящей "средой" для погружения иглы является человеческое
тело. Тонкая, однако, работа.
   И этот парниша  вовсе  не  кустарь-одиночка,  а  профи.  Странно,  но
никаких чувств по поводу его устранения я не испытал: на  войне  как  на
войне. Жаль только, что поединок был так скор и фатален: разговорить  бы
его...
   Этот раунд остался за мной, и я совсем не был уверен, что не проиграю
следующий. Пока инициатива на стороне противника, которого я не  знаю  и
даже предположительно  не  могу  очертить  его  контуры.  Как  в  старом
анекдоте: в какой  руке  монетка?  Загадывающий  начинает  раскрывать  и
закрывать одну ладонь со словами: "Пошла подсказка".  Подсказка  в  моей
нынешней  ситуации  состоит  в  том,  что  против  работают  отнюдь   не
дилетанты. И вся подлючесть ситуации читается единым духом, как  надпись
на заборе: они меня уже нашли, я их - нет. Бывает хуже, но реже.
   Занятый философичными рассуждениями, я не  забыл  детально  обшмонать
мертвяка. Парниша "приземлился" в  "Кресты"  чистым  и  стерильным,  аки
птенец   птеродактиля   из    спиртовки    Петербургской    кунсткамеры.
Ничегошеньки. Ни микрофона в пуговице, ни кинжала  в  подошве.  Мужчинка
шел на  совершенно  конкретное  задание  с  самыми  сугубыми  и  точными
намерениями. К утру врачи, обнаружившие мой остывающий костяк, честно  и
в полном соответствии с клятвой товарища  Гиппократа  констатировали  бы
смерть от острой коронарной недостаточности.
   Ничего. Кроме недавно начатой пачки импортных сигарет  и  чирочка  со
спичками. Вряд ли вертухаи по доброте душевной оставили  ему  при  шмоне
курево: на крутого братского авторитета он не похож. А это означает... А
это означает, что пачку ему передали  недавно.  И  не  пустенькую,  а  с
инструкциями. Которые он и  пустил  в  трубу  посредством  дыма.  Отсюда
противный и нелицеприятный вывод: двери  домзака  для  тех,  кто  твердо
решил меня устранить, открываются  так  же  легко,  как  дверцы  пляжных
кабинок. И попытку они повторят. Скоро.
   Последнее соображение наполняет мою смятенную душу терпкой тоской. На
чистом автопилоте вытягиваю из пачки сигарету, присаживаюсь  на  нары  и
чиркаю спичкой. Затягиваюсь глубоко  и  сладко;  правы  были  киники:  в
каждой неприятности можно найти что-то хорошее. Например, пачку сигарет.
Как там у классика? "Если есть в кармане пачка сигарет, значит,  все  не
так уж плохо на сегодняшний день..." Вот только билета на  самолет  нет.
Ни с серебристым крылом, ни с зеленым. А вот "One Way Ticket" - билет  в
один конец, мне  могут  выписать  скоро  и  без  сантиментов.  Выкуриваю
сигарету до фильтра. Теперь самое бы время позаботиться о свежести моего
дыхания. Пережевать кусок медной проволоки, благо она без сахара.
   Многие в камере не спали. Но и признаков жизни  не  подавали.  Сопели
себе тихо в две ноздри. Грохнуть человечка  здесь  проще  простого,  вот
только вопрос: поверит ли опер, что тот сам упал с лампочки? Мне -  нет.
Тем более недоброжелателей у меня здесь по крайней мере трое.
   Тем не менее приличия должны  быть  соблюдены.  Так  меня  воспитали.
Потому укладываю покойника в позу мирно спящего лотоса, прикрываю его же
курточкой, усаживаюсь на нары и вытягиваю очередную сигаретку.
   - Табак дело? - спрашивает шепотом спавший до этого на почетных нарах
у окошка  мужичок,  мостясь  рядышком,  как  проезжающий  на  вокзальной
лавочке: сегодня здесь, завтра - там, поболтаем и разойдемся.
   Подаю ему пачку:
   - Угощайтесь.
   Он вытягивает аккуратно сигаретку, прикуривает от бычка, экономя  мои
спички. Кивает на прикрытый курточкой труп:
   - Там, где крести - козыри, наши не пляшут. Перевести это с тюремного
языка я бегло не могу, но смысл  улавливаю.  Как  и  то,  что  в  камере
установилась  мертвая  тишина;  бродяги  замерли,   всем   своим   видом
показывая: "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего  никому  не  скажу".
Судя по всему, подсевший ко мне мужчина, худощавый, спокойный, с  темным
скуластым обветренным лицом, авторитет здесь немаленький. В разрезе глаз
- что-то восточное, как у многих русаков. Рот тонкий и жесткий.
   Молчу. И не потому, что держу паузу: не  время  и  не  место.  Просто
молчание - золото, а когда находишься  в  чужом  месте  и  в  непонятном
времени, это - червонное золото.
   - Почто разборку затеяли, служивые?
   - Я не служивый.
   - Не вкручивай. Я вас на взгляд отличаю.
   Пожимаю плечами.
   - А этот - просто как с картинки о беспорочной службе, - произнес он,
кивнув на труп. Усмехнулся:
   - Недолгой.
   Молчу.
   - Что ты, парень, не поделил и с кем?
   - Знал бы прикуп, жил бы в Сочи.
   - Свисти. Волка в тебе я сразу срисовал. Когда ты бакланов метил.  Ну
да  такова  их  бакланская  доля.  Но  волк  ты  странный:  мог  бы   их
по-серьезному наказать, и право имел, а не стал. Почему бы, а?
   - Я добрый.
   Усмешка растянула губы мужчины.
   - Угу. А как своего, - он кивнул на белобрысого, - так мочканул одним
разом и даже в лице не поменялся.
   - Он мне не свой.
   - Я сказал, ты понял. Из  одной  колоды  и  одной  масти  вы  козыри:
крести. Вот только, видать,  по  разным  рукам  вас  ктой-то  при  сдаче
разбросал. Да и, покропил колоду ту мастерово, загодя.
   Мужчина затянулся крепко напоследок, затушил бычок:
   - Ладно, крутить вокруг да около мне незачем. Да и времени  маловато.
Мы с тобой не корефаны и не кенты, а так, попутчики. В одну сторону  нас
тянет сейчас: к выходу. Вот по этому делу и базар.
   Теперь замолчал он. Я курил и ждал. Тишина была почти абсолютной.
   - Ладушки. Поясню. Вы, служивые, больные на голову. Потому и  говорю:
я не убийца и не насильник. И выйти надо постараться чисто. Без стрельбы
и трупов.
   - Постараемся или выйдем?
   - От тебя тоже зависит. И тебе здесь  задерживаться  никакого  резона
нет.
   Молчу.
   - Подробности хочешь? Ну, смотри... Козырь я, слыхал?
   - Я нездешний.
   - Может, оно и хорошо. Если совсем коротко... Работали  мы  в  городе
тихо-мирно, а тут такое началось... С Шариком я работал. Про Шарика тоже
не слышал?
   - Слышал.
   - Вот. А я - припозднился со слухом. Горлохваты и сгребли  меня  "под
сурдинку" теплого, и мыслю я себе так: коли не выйду да на Москве братве
не доложусь, много еще крови  будет.  Война  будет.  Крот,  что  наехал,
дурной человечек совсем, его бы списывать давно  пора,  да  не  поспели.
Знаешь, есть такие среди людей и у нас, и у  вас:  на  вилку  нанизывают
куда больше, чем в горловину пропихнуть могут. А уж сожрать - тем более.
Так вот, Крот из таких. Жесток, а характера маловато. Но и я не  пальцем
деланный: сам он такую бодягу не стемешил бы, уж очень  все  здорово  да
складно случилось. А раз так... Боюсь, грешный, пришлют на  меня  такого
вот тихого парю. Он кивнул на труп белобрысого.  -  Не  со  зла  пришьют
ведь, для порядку.
   Он помолчал немного, подытожил:
   - Уж кому ты дорогу перешел и что вы там, казенные люди, делите,  мне
знать не надо, ни к чему. Своего - по маковку. А вот что путь  у  нас  с
тобой сегодня один - это точнехонько. Подумаешь или сразу согласишься?
   Вытягиваю  себе  сигаретку,  передаю  пачку  Козырю.   i   Ценю   его
щепетильность: думать мне не о чем и выбирать  тоже  не  из  чего.  Если
попытку  меня  устранить  не  повторят  этой  же  ночью,  то   утром   -
обязательно. А двух проколов в одной операции у профи не бывает.
   Поэтому я не продумываю никакие варианты, просто  курю.  И  мечтаю  о
будущем.
   Если оно будет. Тушу бычок, протягиваю руку:
   - Олег.
   Козырь усмехнулся, протянул свою:
   - Федор. - Чуть подождал, не удержался:
   - А замараться не боишься? Как там в вашенском служилом фольклоре:  и
волк тамбовский мне товарищ.
   - Тогда этот волк - я.
   Козырь сделал неуловимое движение рукой. С верхних нар  мухой  слетел
мужичок, беззвучно придвинулся к нам.
   - Костя, чифирку нам с человеком сообрази, - велел Козырь.
   Тот кивнул. Извлек откуда-то кружку, набрал воды из бачка, из матраса
вытянул клок грязной ваш, ловко  свернул  жгут,  чиркнул  спичкой.  Вода
вскипела за минуту, мужичок высыпал  туда  щедрую  пригоршню  чаю,  еще,
подошел, поставил на нары рядом с Козырем.  Вопросительно  посмотрел  на
сигареты, я кивнул, он взял одну, прикурил от еще  дымящегося  фитилька,
ушел в угол, сел на корточки и затих.
   Только вспыхивающий время от времени огонек говорил о том, что он  не
спит.
   Козырь протянул мне кружку:
   - Хлебнешь?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Как знаешь. А мне нужно. -  Козырь  медленно  отпил  бурой  горячей
жидкости, еще, неожиданно поднял на меня взгляд:
   - Был на войне?
   - Был.
   - Афган?
   - Не только.
   - Ты знаешь, зачем убивал?
   - Да.
   - Ну?
   - Чтобы выжить.
   - А сейчас?
   - Что - сейчас?
   - Сам воюешь или по приказу?
   - Сам.
   - Рисковый?
   - Жизнь такая.
   - Лады. В душу лезть не буду. Вышли - и разбежались.
   - Идет.
   - И вот еще что... Как с нервами у тебя?
   - Сейчас лучше.
   - Вот и славно.  Выйти  надо  чисто.  Без  мокрого.  -  Он  помолчал,
закончил:
   - Если что не так спросил, не обессудь. Навидался я вояк в  отставке.
Самые опасные волки - из них.
   - Время не лечит от войны, которой отравили в юности.

Глава 31

   План побега никакими экзотическими излишествами не  блистал.  Основой
его была кондовая простота. В  кино  их  американский  пахан  задумывает
хитромудрую операцию для ликвидации оппонента из  другой  группировки  с
привлечением спутниковой телескопии. У нас же в легком случае -  выстрел
из "ТТ" в подъезде, в сложном - пара стволов "АКМ", Автомат  Калашникова
- он и микробы убивает!
   Так и с побегом. К четырем утра люди совеют.  И  борются  со  сном  и
чувством долга. Чаще всего с помощью самого  распространенного  на  Руси
стимулятора и транквилизатора: родной сорокаградусной. Заменяющей нам  и
отдых  на  Лазурном  берегу,  и  психоаналитика  с  психотерапевтом,   и
семейного доктора. Те, кто может - дежурный следак, опер, -  кемарят  на
стульях в кабинетах, охрана - на местах несения службы. Да и  стереотип:
в кэпэзухах, а по-нонешнему,  ивээсах,  зависает,  как  правило,  мелкая
шпана и сопутствующий элемент; никому там аршинные сроки  не  светят,  и
сидят они кто спокойно,  кто  беспокойно,  но  усидчиво.  Мелкая  шушера
покорно ожидает своих  пятнадцати  суток  или  пинка  под  зад,  братки,
весело, - вмешательства адвокатов, как правило  "из  бывших",  способных
по-горячему перетереть с давешними  сослуживцами  и  закончить  дело  ко
всеобщему удовольствию.
   В том и шайба: планировать в нынешнее судьбоносное времечко,  да  еще
во время усиления, побег из ИВС способен был только полный дебил. Ибо  в
случае неудачи вполне может схлопотать пулю, хроническое опущение  почек
и ушиб всех нутряных органов. А то и все эти три удовольствия  в  разной
последовательности.
   На такие  действия  может  толкнуть  только  полное  отчаяние.  Столь
окаянных в клетках не зависало. Диких же отморозков, как правило, еще до
"приземления" ОМОН отрабатывал в таком разрезе, что даже мысль о  побеге
или качании прав вызывала у них скрежет в остатках зубов и боль во  всех
остальных членах.  Самые  же  пассионарные  из  оных  до  задержания  не
доживали.
   Так что сегодняшний случай, когда криминальный авторитет и маргинал с
богатым боевым прошлым весьма были настроены  из  домзака  свинтить,  не
дожидаясь безвременной кончины, был в своем роде уникальным.
   Без пяти четыре я был уже проинструктирован и бодр. "В отрыв"  должны
были  идти  мы  вдвоем  с  Козырем.  Еще  двое,  Костик   и   худосочный
зек-доходяга, - на обеспечении.
   Козырь рассудил правильно: ведь передал  дежурный  вертухай  белесому
сигареты-инструкцию... Да в камеру его завел... Потому сообщение о  том,
что кто-то кончается, будет для него достоверным. Вполне. И не станет он
вызывать никакую "скорую", постарается сначала прикинуть  хвост  к  носу
сам.
   Роли были расписаны; Костик упал перед дверью камеры на пол,  засучил
ногами; кулаки, нещадно разбиваясь в кровь, забились о цементный пол,  с
губ поползла пена.
   - Начальник! - визгливым голосом закричал худосочный зек  по  команде
Козыря:
   - Медика давай! Кончается паря! На-чаль-ник!
   Бояться, что кто-то из обитателей камеры по  подлости,  глупости  или
недоумию сыпанет все мероприятие, не приходилось: за  закрытыми  снаружи
дверьми закон был жесток и на расправу скор.
   Звякнуло окошечко, вертухай внимательно посмотрел в глазок. Костя  на
полу "доживал последние минуты": лицо посинело, пена медленно ползла изо
рта, руки-ноги зашлись в последней, предсмертной судороге... Заскрежетал
ключ: отпирает. В камере, рассчитанной на шестерых, томилось два десятка
подозреваемых, и все же... Охранник не  боялся  по  причинам  очевидным:
никто не посмеет. Зря не боялся.
   Как только он показался  в  проеме  отворенной  двери,  Козырь  одним
рывком вдернул его внутрь камеры, а я отработанным  ударом  в  основание
черепа отключил минут на тридцать.
   Козырь наклонился, втянул ноздрями воздух:
   - Так и есть. Вмазанный. Остальные тоже не  святые,  водчоночкой  уже
причастились. - Быстро глянул на меня:
   - Взялись!
   В десять секунд мы разоблачили охранника. Козырь  переоделся,  забрал
ключи; я сложил руки за спиной и вышел, он - следом. Звякнул замок.
   В коридоре  с  рядами  дверей  стояла  мертвенная  тишина;  забранные
решетками лампы дневного света делали происходящее похожим на сон. Я шел
впереди, Козырь вышагивал в знакомом ему  за  "бездарно  прожитые  годы"
ритме тюремного конвоира, позвякивая ключами.
   Коридор мы прошли чисто. Усиленный наряд лениво припухал  в  дежурке;
Козырь повернулся ко мне:
   - Проскакиваем?
   Я только пожал плечами.  Мимо  приоткрытой  двери  прошли  в  хорошем
темпе; дежурного  на  месте  тоже  не  оказалось:  имеет  право  человек
расслабиться после трудового дня  и  нелегкой  ночи?  Миновав  "строгий"
турникет, мы оказались на крыльце.
   После тяжелой духоты камеры прохладный  ночной  воздух  пьянил;  было
одно  желание:  заорать  во  все  горло  и  нестись  стремглав  туда,  в
спасительную темноту.
   Может быть, мы бы так и сделали,  ясно,  без  криков,  но  к  воротам
подрулила серая "Волга"; какой-то начальственный боров из управления, по
непонятной причине не отдыхающий в люле, а шастающий в  домзак  в  самый
неурочный час, успел выпростать вельможную ногу на асфальт, а  дальше  я
подумать не успел. Ударом ноги  своротил  упитанному  комполка  челюсть,
открыл  дверцу,  ввалил