коны,  запреты  и  заповеди.  Тешащие  себя
иллюзией собственного могущества, пока... Пока не придет их время. Время
смерти.
   Поэтому стрелять было всегда легко. Вот только  потом...  Потом  этот
спокойный  крепкий  седовласый  мужчина  будет  приходить  в  ее  сны...
Вернее... В сны станет приходить похожий на  него  маленький  мальчик...
Почему-то все они,  клиенты,  приходят  в  ее  сны  детьми.  Маленькими,
беспомощными, заплаканными... Она металась по постели, но не могла  уйти
от их взглядов... И она знала: они  пропадут  в  этом  жестоком  мире...
Совсем пропадут.
   Просыпалась она в слезах. Ее сына убили, когда он еще не родился.
   Почему?! Почему ей никогда не нравились ровесники? С ними было бы все
проще, спокойнее, яснее... И сейчас... Да что теперь?.. Все  просто:  ее
ровесники  всегда  были  ей  скучны  до  обморока!  И  примитивны,   как
инфузории. Они не знали стихов, не пели романсов, никто из них  не  смог
бы одним движением бровей привести в трепет ватагу обкуренных, обколотых
придурков... Никто не имел спокойной внутренней силы и не  был  способен
выразить ее  одним  взглядом,  жестом...  Так,  чтобы  самых  отвязанных
отморозков начинало колотить, как при кумаре; так,  чтобы  они  цепенели
ледяными статуями... И у нее самой кружилась голова от этого взгляда,  и
желание  владеть   именно   этим   мужчиной   делалось   нестерпимым   и
непреклонным, как сама жизнь... И она владела им, а он ею?..
   Всегда, когда он хотел. Везде, где хотел он. Он был ее мужчина.
   Три  года...  Три  года  она  была  его  рабой,  его  радостью,   его
счастьем... Он был ее мужчина. Его  больше  нет.  Как  и  ее  ребенка...
"Никого не пощадила эта осень..."
   ...Девушка бросила взгляд на часы. До контрольного времени было  семь
минут.
   С секундами. Этот вальяжный барин не знает,  что  истекают  последние
мгновения  его  жизни.  И  не  узнает  никогда.  Он  ничего  не   успеет
почувствовать, даже того, что его уже не стало.
   Гости прибывали. Вот еще одна пара; он -  лысеющий  живчик  с  прядью
некогда густых  и  кучерявых  волос,  зачесанных  на  лысину  аккуратным
пробором, она - молодящаяся тетка лет сорока  пяти,  длинная,  сухая,  с
лицом, похожим  на  выглаженный  утюгом  пергамент:  пластика  и  макияж
превратили ее лицо в нечто кукольнообразное, но складки у губ  остались,
выдавая характер записной стервы.
   Сладкая  парочка,  нечего  сказать...  Цели...  Ее  будущие   цели...
Прошедшие все круги предательства, чтобы стать тем, чем они стали.
   До выстрела - четыре минуты. Если  будет  команда-подтверждение.  То,
что она будет, девушка не сомневалась. И хозяин-барин умрет.  Без  боли.
Это профессионально...
   ...Ее били жестоко. В грудь,  в  живот,  каждым  ударом  выбивая  так
недавно зародившуюся в ней жизнь. А ее мужчину... Его застрелил снайпер,
прямо в центре Москвы, белым днем. Ошалелые охраннички просто  затолкали
убитого в машину и умчались...
   А тогда она этого не знала. Как  и  те,  кто  ее  истязал.  Чего  они
хотели?
   Какую-то информацию? Ну да, они все повторяли: "Ты должна знать,  где
он хранит документы!"
   А она не знала. Никогда ничем он с ней не  делился  -  берег.  Но  не
уберег. Ни ее, ни ребенка, ни себя.
   Ее били в живот. Она терпела нестерпимое и  ждала...  Ждала,  что  ее
мужчина придет и спасет ее... Он не мог не прийти, если  бы  был  жив...
Она тогда верила, что он жив.
   Удар сложенными пальцами был словно ножевой; она  почувствовала,  как
что-то оторвалось и умерло в ней. Ей казалось, сама она тоже  умерла.  И
не  видела,  не  слышала,  не  чувствовала  потом  уже   ничего,   кроме
пульсирующей черным боли.
   После пыток ее должны были убить. Но не  убили.  Бросили  в  каком-то
подвале подыхать. Она и умерла бы, если бы не случай: жилец-пенсионер по
какой-то  столярной  надобности  спустился  в  этот  бесхозный   подвал,
обнаружил избитую до беспамятства женщину и безымянно отзвонил в "Скорую
помощь".
   Ее спасли. Когда открыла глаза, первое, что она произнесла, было: "Он
жив?"
   Медсестра отвела взгляд. Поняла, о ком спрашивала чудом оставшаяся  в
живых совсем еще молодая женщина.
   Ей  сказали  все  потом.  Это  был  мальчик.  Маленький,  беспомощный
комочек, убитый в ней.  Пока  он  был  жив,  она  разговаривала  с  ним,
советовалась, слушала его молчаливые жалобы и чувствовала его любовь и к
себе, и к своему отцу - сильному, умному, нежному.
   Она не говорила своему мужчине о ребенке. Большинство мужчин начинают
любить своих детей, только когда те подрастут и станут опорой  тщеславию
отцов.
   Сморщенный орущий  комочек  не  вызывает  в  них  ни  сочувствия,  ни
интереса.
   Но она молчала как раз потому, что ее мужчина был мудр. Она знала, он
начнет любить его сразу, пока малыш еще в ней,  и  -  боялась.  Боялась:
что-то случится, ребенок не выживет, и ее мужчина будет убит горем.  Она
хотела быть уверена. И хранила свою тайну вдвоем с малышом. Месяц,  два,
три... Ему было почти четыре, когда его убили в ней.
   Ей было все равно, чем занимался ее мужчина, в какие жестокие игры он
играл. Она его любила. Как любила его неродившегося сына. У  нее  отняли
все сразу...
   ...Девушка взглянула  на  часы.  Минута.  Тотчас  прозвучал  короткий
зуммер  миниатюрного  передатчика:  приказ-подтверждение.  Ей   осталось
сделать только одно дело: убить.
   Людей на площадке перед особняком прибыло. Она рассматривала  каждого
сквозь оптику прицела, словно стараясь запомнить навсегда.  Все  они  ее
цели. Не сегодняшние, так завтрашние. И все-таки любопытно, кто из  этих
вальяжных господ заказчик?  Этот,  с  козлиной  профессорской  бородкой?
Этот, с холеным породистым лицом аристократа-эмигранта? Этот,  подвижный
как  ртуть  живчик,  похожий  на  приставучего  балаганного   клоуна   и
кривляющийся, словно кукла-марионетка?..
   "Никого не пощадила эта осень..."  Все  верно.  В  этой  жизни  никто
никого не щадит.
   Пора. Девушка поймала в  перекрестье  прицела  "благородный  профиль"
хозяина особняка. Он склонился над  казаном,  зачерпнул  янтарной  юшки,
понес к смешно вытянувшимся губам - на пробу...
   "Интересно,  а  когда  целуется,  он  так  же  вытягивает  губы?"   -
промелькнуло в голове девушки, а палец словно сам собою спустил курок.
   Мужчина ничком рухнул вперед, переворачивая казан на дымящиеся угли.

Глава 2

   В  кабинете  за   овальным   столом   расположились   трое.   Первый,
сравнительно молодой  человек,  одетый  строго  и  очень  дорого,  сидел
раскованно, покуривая тонкую длинную сигару; второй, массивный, крупный,
с отвисшей бульдожьей челюстью и огромным бритым черепом, походил бы  на
легионера-переростка, если бы не искрящийся бриллиант на  мизинце  левой
руки:  даже  неискушенному  человеку  было  ясно,  что  стоил  он  целое
состояние. Но это вряд  ли  производило  хоть  какое-то  впечатление  на
молодого человека: он-то  знал,  что  настоящие  деньги  -  вовсе  не  в
побрякушках и даже не в пачках зеленой бумаги с  портретом  толстощекого
Франклина;  обычная  цифирь  на  мерцающем  экране  компьютера   -   так
выражалось в наш "просвещенный век" могущество.
   Третий человек был худощав и сухопар; щеки  на  скуластом  лице  чуть
ввалились, словно у  страдающего  аскезой  народника-террориста;  костюм
сидел мешковато, поредевшие  изрядно  волосы  были  аккуратно  расчесаны
прядями на пробор.
   Звали этого человека  Геннадий  Валентинович  Филин.  Но  сходства  с
упомянутой птицей не было никакого: глаза глубоко сидели в  глазницах  и
были поставлены так близко, что становилось непонятно, каким образом там
помещался тонкий, с заметной горбинкой нос.
   С беглого взгляда он мог показаться  совершенно  посторонним  в  этой
компании преуспевающих новых, на первом из которых словно было начертано
"деньги", на втором - "сила". Но...
   Человек этот сидел во главе стола; его тонкие  пальцы  были  сцеплены
замком, и как только он поднял глаза, каждый, увидевший этот взгляд, мог
бы прочесть в нем единственное слово: "власть".
   Взгляд этот обжигал, проникал в самую душу, пронизывал  ее  насквозь,
погружая все естество собеседника в леденящий мрак смертельного  страха.
Вернее даже это был не страх - тупое  оцепенение,  полное  ужаса,  когда
смерть твоя в чужой власти и скорая  ее  неотвратимость  не  зависит  от
того, будешь ты этой власти подчиняться или противиться.
   Собравшиеся  молчали.  Было  похоже,  что  они  ждут  чего-то,  но  и
напряженное  ожидание  каждый  из  них   выражал   по-разному:   молодой
добродушно покуривал, и только сжатые  чуть  сильнее,  чем  нужно,  губы
выдавали  его  скрытое  волнение;  крупный  методично  тискал  короткими
пальцами  невесть  как  оказавшуюся  в  его  руках  проволоку,  создавая
замысловато-бессмысленные фигурки... Один  сухопарый  сидел  спокойно  и
невозмутимо, будто мумия, уперев немигающий взгляд в стену  и  время  от
времени бросая его на визави: ни чувств, ни эмоций, ни-че-го. Вот только
двое все же старались не встречаться с ним взглядом. Очень старались.
   Зуммер аппарата спецсвязи прозвучал мелодично и тихо. Хозяин кабинета
снял трубку после второго гудка:
   - Вас слушают.
   Ему сказали всего несколько слов. Он мягко опустил трубку  на  рычаг,
произнес:
   - Финита. Господина Груздева больше нет. Казалось, этим сообщением он
ничего не изменил:  моложавый  продолжал  покуривать,  стараясь,  как  и
прежде, выпускать ровные струйки дыма; крупный -  все  так  же  уродовал
проволоку. Но...
   Какие-то невидимые мышцы расслабились в их телах, и фигуры, не  меняя
поз, стали выглядеть совершенно по-другому, словно некто просто-напросто
взял да и убрал топор гильотины, невидимо висевший до этого над каждым.
   Несколько  мгновений  прошло  в  полном  молчании;  хозяин   кабинета
наслаждался, смаковал это молчание и ждал.
   - Это... достоверно? - Первым не выдержал молодой.
   - Абсолютно. Мой человек присутствовал при акции. Николай  Степанович
Груздев мертв, как дохлая вобла.
   - Его... взорвали? - попытался все же уточнить молодой.
   - Нет. Снайпер.
   - При той системе охраны, Что была у Груздева...
   - Этот снайпер - виртуоз.
   Хозяин  кабинета  помедлил,  хохотнул  -  и  это  было   единственным
выражением переполнявших его эмоций.
   - Думаю, завтра  о  безвременной  кончине  Груздева  будет  объявлено
официально.
   Не хотите ли присутствовать на церемонии прощания с телом?
   Оба, и молодой, и крупный, криво усмехнулись.
   - Значит, нет. А мне, грешному, придется. Не каждый день провожаем  в
последний путь таких титанов.
   В комнате снова повисло молчание. На этот раз его прервал крупный:
   - Босс... - неуверенно начал он.
   - Да?
   - Может быть, все-таки прибрать этого... виртуоза? От греха.
   - А смысл?
   - Снайпер, он же не полено... Возьмет да и сбрехнет где... Ну, насчет
Груздева...  А  фээсбэшники,  им  только  дай,  начнут  рыть,  своих  не
узнаешь...
   - С каких это пор ты стал бояться властей, Кротов?
   - Я никого никогда не боялся.
   - Совсем никого? - приподнял брови сухопарый.
   - Кротов прав.  Проявить  осмотрительность  необходимо,  -  поддержал
компаньона молодой. -  После  устранения  такой  персоны,  как  Груздев,
киллер становится для нас как бочка  пороха.  И  было  бы  совсем  глупо
сидеть и смотреть, пока...
   - Всему свое время, - отрезал сухопарый, метнув на сидевших перед ним
ледяной взгляд. - И каждому свой час. - Он выдержал паузу, добавил:
   - Это верно так же, как и то,  что  каждый  должен  заниматься  своим
делом. Своим, вы поняли?
   - Да, босс.
   - Валерий Эммануилович, - обратился Филин  к  молодому,  -  когда  вы
планируете начинать операцию в Покровске?
   - Как только все уляжется...
   -  Что  -  уляжется?  Через  неделю  с   небольшим   начнется   такая
свистопляска, что мало не  покажется  никому!  -  Филин  осекся,  словно
сболтнул лишнее. Произнес чуть ниже тоном:
   - Купить группу предприятий  стоимостью  никак  не  меньше  восьмисот
миллионов долларов за тридцать - сорок - это что, плохой бизнес?
   - Я этого не говорил.
   - Теперь вам не помешает никто и ничто. В Москве - поддержка на  всех
уровнях: патриоты-товаропроизводители отбирают  отечественные  заводы  у
немцев  и  жидов.  Во  всех  губернских  структурах  вам  есть  на  кого
опереться. Груздев мертв.
   Чего еще вам не хватает? Или вас что-то смущает?
   Несмотря на выволочку, молодой человек, казалось, остался  совершенно
спокоен:
   - Только спешка. Большие деньги спешки не переносят.
   - У нас есть от силы месяц. - Филин  замолчал  на  мгновение,  словно
решая, говорить ли дальше.  -  Через  неделю,  максимум  полторы,  рубль
полетит к такой едрене матери, что... Мы должны успеть в Покровске, пока
московские верхи будут делить вновь открывшиеся вакансии в  Белом  доме,
пока силовики будут вибрировать  и  трястись  в  усилениях,  а  граждане
метаться по магазинам, сметая все и вся...
   Через полгода во власти будет уже так  плотно,  что  не  проскользнет
лезвие ножа! - филин перевел  дыхание,  замолчал,  спросил  тихо,  почти
шепотом:
   - Или вы не готовы к работе, Валерий Эммануилович? - И  уставился  на
молодого ледяным немигающим взглядом.
   - Я готов.
   - Кротов будет с вами  активно  взаимодействовать...  Не  так  ли?  -
Теперь хозяин смотрел на крупного.
   - Да нет базара.
   - Вот и славно. Я хочу, чтобы завтра вы уже были на месте. Вместе  со
своими людьми.
   - Да, босс.
   - До свидания. Информируйте меня по основному каналу связи.
   Двое встали и без суеты покинули кабинет.  Сухопарый  посидел  секунд
тридцать, нажал кнопку на столе:
   - Панкратов, зайди.
   Мужчина лет шестидесяти  появился  из  дверцы,  скрытой  декоративным
стеллажом в дальнем конце кабинета.
   - Как тебе наши вьюноши?
   - Бодры, - пожал покатыми плечами Панкратов. -  Но  молодой,  похоже,
что-то подозревает.
   - Да бес с ним! Пусть побегает, расшевелит этот дремлющий муравейник,
и тогда...
   - Как будем его убирать? - Реши сам.
   - Понял. А вот с Кротом я бы повременил.
   - Почему?
   - Братву без присмотра оставлять нельзя, пока не  сформируется  новый
лидер.
   - Боишься, распояшутся?
   - Просто по глупости и недомыслию могут создать проблемы по  основной
операции. А маленькая проблема, если ее не решать, может превратиться  в
большую беду.
   - Возможно, ты прав. - Филин задумался, добавил:
   - С Кротовым тоже разберись сам, на месте. По ходу пьесы. - Он  снова
замолчал, потеребил подбородок. Спросил, но вовсе не о частностях,  а  о
самом деле:
   - Справишься, Степан Ильич?
   - Обязательно. Если не будет неожиданностей.
   - Обойдись без них,  ладно?  Оч-ч-чень  тебя  прошу,  -  сузил  глаза
сухопарый.
   - Это да... Только, как известно, накладки всегда бывают... И из всех
возможных неприятностей случается именно та, ущерб от которой больше.
   Сухопарый закаменел лицом и  -  смягчился,  губы  его  растянулись  в
улыбке.
   - Не набивай себе цену, Ильич. Я ее знаю  хорошо.  Но  помни:  Москва
ждать не любит.
   - И по чужим бедам не плачет...
   - Это точно. Нам нужно успеть на Москве, очень нужно. Полгода -  срок
только для кретинов. Времени у нас после Покровска будет три недели.  От
силы - месяц.
   Если нет, мы с тобой... Ну да ты и сам знаешь, Ильич.
   - Знаю. Мертвые молчат.

Глава 3

   Мэр Покровска Юрий  Евгеньевич  Клюев  вышел  из  дому  в  прекрасном
расположении духа. Машина, мощная "вольво",  ожидала  у  подъезда.  Чуть
поодаль  плелся  Витек,  здоровенный  битюг,  представительская  охрана,
потому как для другой не было у Клюева в Покровске  никакой  надобности.
Как пелось в  песенке  времен  перестройки  с  ускорением:  "У  нас  все
схвачено, за все заплачено..."
   Витек усадил босса, прикрыл дверцу, но не по-лакейски, а  скорее  как
любимый и любящий затек, обошел авто, приоткрыл  водительскую,  готовясь
сесть за руль.
   Откуда вынырнули эти два подпитых, он так и не сообразил, - бомжи  не
бомжи, но люди, крепко принимающие и зарплаты не  видевшие  уже  месяцев
пять, никак не меньше.
   - Во как живут слуги народные, - просипел один и икнул. - Такая тачка
никак не меньше ста лимонов потянет, а, Колян?
   Колян, здоровенный бугай, стриженный под братка, но притом  одетый  в
какую-то брезентуху, пахнущую соляром, никак  не  походил  на  делового,
так, хулиган десятилетней давности, отупевший от водки,  каракатицы-жены
и полной безнадеги, попер вдруг рогом:
   - Хозяева жизни, мля...  Эдик,  а  может,  этому  гладкому  по  рогам
надавать?
   Витек задержался с дверцей, глянул вопросительно на босса.
   В  намерения  Клюева  совершенно   не   входила   стычка   с   пьяным
"электоратом"; пусть все областные масс-медиа крошки клюют у него с руки
или кормятся из губернаторской кормушки, а все же  найдется  в  их  стае
запаршивевшая овца, способная сварганить  матерьялец  и  в  столицу  его
сунуть  охочим  до  сенсаций  энтэвэшникам...  В  столицах,  особливо  в
администрации президентской, свои пасьянсы по столам ныне кладут:  вдруг
впору кому придется такая петрушка? И  губернатор  выдернет  на  коврик,
поведет бровью, скажет, как в старые добрые:
   "Клади-ка, дорогой  мэр  Клюев,  заявленьице  на  стол  по  состоянию
здоровья, раз такие пироги..." Вместо партбилета, значит.
   - Поехали! - бросил мэр  Витьку.  Сейчас  он  из  машины  свяжется  с
генералом, выдаст золотопогонному звиздюлин - наряд прикандыбает шустро,
скрутит этих пролетариев-гегемонов, накостыляет со зла по первое число и
законопатят соколиков суток на сорок пять:  три  по  пятнадцать.  Так  и
будет!
   Витек пожал плечами, настроился занырнуть  в  машину,  да  не  тут-то
было:  крупный  Колян,  подогретый,  мнимым  "бегством"   противника   и
сивушными парами,  шустро  для  его  комплекции  ринулся  вперед,  ногой
заблокировал дверцу... Витек, с выражением тупого удивления  на  круглом
детском лице, подал было  огромное  тело  из  авто,  разобраться,  да  и
запнулся, как на палку налетел:  разошедшийся  увалень-гегемон  хлестнул
коротким  апперкотом  в  подбородок,   и   "водила-телохранила"   рухнул
подкошенно, кулем.
   Юрий Евгеньевич на секунду потерял дар речи. Беспомощно оглянулся  на
дверь  подъезда.  Как  же!  Ментовский  сержант,  что  просиживал  штаны
попугаем-консьержкой,  "отлучился";  тут  на   мэра   нежданно-негаданно
накатила самая натуральная злобность:  забурели,  холопы,  от  спокойной
жизни! Ну ничего, будет вам, как только...
   - Вытряхивайся, толстопузый, покалякай с рабочим  классом,  -  отвлек
его  от  размышлений  хриплый  голос  здоровяка.  Всклокоченная   голова
"рабочего класса" просунулась в окно, наполнив салон перегаром  какой-то
на редкость сволочной сивухи и селедки.
   Вот тут "отец города" растерялся по-настоящему. Некстати вспомнился и
анекдот про чуть оперившихся  отморозков,  стопорнувших  подрезавший  их
"мерседес" и накативших на вынырнувшего из салона мужичка в кепке:
   "Ты кто, блин, такой борзый?"
   "Я - мэр Лужков!"
   "Вот у себя в Лужках и быкуй, а это Мос-ква-а-а!"
   И все же Юрий Евгеньевич сумел справиться с собой, спросил строго:
   - Что вам нужно?
   - Ну ты даешь,  толстопятый!  -  искренне  удивился  Колян,  запросто
распахнул дверцу и ввалился  на  заднее  сиденье,  устроившись  рядом  с
мэром. - Если слуга не идет к народу, то народ идет к слуге, -  гыгыкнул
здоровяк. Добавил:
   - Что нужно, говоришь? Да потолковать!
   У Клюева  мелькнула  было  надежда,  что  этот  дебил  Витек  все  же
оклемается вскорости, а потому есть смысл поддержать беседу...
   - И не думай, - осклабился  пролетарий:  видно,  Клюев  непроизвольно
дернул взглядом в сторону отключившегося охоронца. - Твоего папконоса  я
приласкал основательно,  без  дураков...  Пусть  отдыхает...  А  надо  -
добавим! Десантура  веников  не  вяжет!  -  гордо  закончил  он,  икнул,
осведомился:
   - У тебя водка имеется, л