Человек неторопливо  собрал  снайперскую  винтовку.  Готово.  Гладит,
любуется оружием.
   Темнеет. Окна особняка светятся, но плотно зашторены жалюзи.  Человек
устанавливает инфракрасный прицел.
   Неясные мерцающие фигуры. Прицельная рамка перемещается поочередно от
одной к другой, пока в ней не застывает голова сидящего  на  стуле.  Две
другие фигуры наклонились, и их инфракрасные изображения - всех троих  -
слились. Это мешает снайперу.
   Но вот фигуры отделились. К сидящему  движется  одна  -  в  руках  ее
что-то очень горячее, то, что красит все изображение, размывает его.  Но
снайпер не обращает на  это  внимания:  в  прицеле  четко  зафиксирована
голова сидящего. Длинный изящный палец медленно ведет "собачку". Щелчок,
и голова в прорези прицела вспыхивает ярко-алым.
   Снайпер любовно  гладит  оружие  и  тут  же  начинает  разбирать  его
опытными руками. Пальцы, кисти рук не просто тонки - изящны.
   Щелчок звонко отозвался в комнате. Реакция Ахмеда, Хлыста,  остальных
- мгновенна: с оружием наизготовку они - кто на полу, кто - скрывшись за
массивной старинной мебелью. Взгляды устремлены на окно.
   - Шайтан!  -  Ахмед  понял  все  первым.  -  Ушел!  -  И  смотрит  на
привязанного  Низами.  Пуля  вошла  в  затылок,  вышла   через   глазное
отверстие. Вторым глазом мертвец уставился  на  огонь.  Пламя  играет  в
безжизненном черном зрачке.
   Ахмед сплюнул:
   - Шайтан!
   Толстый Ли был доволен завершившимся днем. Когда к нему обратились  с
предложением устранить Ахмеда и его ближних, он  даже  обрадовался.  Тем
более что устранить нужно было чисто, не  оставляя  концов.  Толстый  Ли
справился с этим.
   Нгуен и Джу были его доверенными людьми, но формально принадлежали  к
другой группировке. По правде, она была для Ли как мелкая рыбная кость в
горле: вреда особенного нет, но саднит. Открытой,  войны  с  ней  Ли  не
хотел, с людьми Ахмеда - тем более. И если люди Ахмеда, а их еще  много,
очень много, разберутся с этими вьетнамскими выскочками,  Ли  это  будет
только на руку.
   Но это лишь одна из выгод. Пока ребята будут выяснять  отношения,  Ли
сумеет  существенно  укрепить  позиции  своего  бизнеса.   Это   вторая,
сопутствующая.
   Ну, а главная выгода - человек, который обратился к Ли.  Он  не  стал
прятаться за порученцами и функционерами, он обратился лично. Посетовал,
что  его  товарищам   мешают   неуемная   алчность   и   корпоративность
сред-неазиатов, и прямо сказал, что с представителем  высокой  культуры,
коей он считает китайскую, дела было бы вести легче и приятнее.
   Самого же Толстого Ли приятно удивило знание  этим  русским  ханьской
поэзии, живописи, - они поговорили о божественном Тао Юаньмине, о Ду  Фу
и Ли Бо, об императорах  таньской  эпохи..  Человек  этот  не  готовился
специально,  он  действительно  знал  и  любил  Китай.  Ли  лучился   от
удовольствия.
   И он отчетливо понимал: чтобы жить и вести прибыльный бизнес  в  этой
стране, нужно быть очень полезным именно этим новым русским. Не  забывал
он и замечательную фразу знаменитого американца - Рокфеллера:
   "Дружба, основанная на бизнесе, куда лучше, чем бизнес, основанный на
дружбе".
   Толстый Ли был доволен прожитым днем, самим собой и жизнью. Сейчас он
приедет домой, где его ждут вкусный ужин и ласки маленькой Лу  и  нежной
Лян.
   Обеим девочкам нет и двенадцати, но в любви они опытны  и  искушенны.
Для Китая это обычно: замуж выходят в десять-одиннадцать, в четырнадцать
незамужняя девушка - уже лежалый товар, перестарка.
   Мужчина же в Китае не имеет возраста, если следует пути Дао...
   Толстый Ли лакомо почмокал губами. Правда, осталось лишь  одно  дело,
но и то приятное. Нужно просто доложить о выполненном поручении.  Именно
- доложить.
   Персона, поручившая все это Ли, стоит  на  очень  высокой  ступеньке.
Субординацию Ли уважал.
   Впрочем, весь доклад должен состоять лишь из  одной  дежурной  фразы:
"Ваш товар упакован".
   Ли не ожидал благодарности или денежной компенсации:  отношение,  вот
что важно. Связи с  влиятельными  людьми  в  этой  стране  значили  куда
больше, чем наличные деньги или сотня боевиков. Как и в Поднебесной.
   Толстый Ли остановил машину  у  телефонной  будки.  Народу  никого  -
понятно, глубокая ночь.
   Ли набрал номер - он не сомневался, что телефон просто контактный,  -
продиктовал после писка автоответчика нужную фразу. Вот  и  все.  Теперь
можно на покой.
   Проезжающая мимо иномарка мягко затормозила. Реакция Толстого Ли была
мгновенной: он успел выхватить пистолет, повернулся лицом к двери...
   Заряд "Моссберга-500" припечатал Ли к стенке кабины. Восемь выстрелов
превратили его куртку в труху. Толстый Ли сполз на пол.
   Подошли двое парней с дробовиками в руках.
   - Он?
   - Этого китаеза ни с кем не спутаешь. Уж больно здоровый.
   - Был. В нем сейчас свинца, как косточек в арбузе.
   - Ладно. Давай за канистрой.
   Один  из  нападавших  повернулся,  другой  полез  за   сигаретами   и
зажигалкой.
   Пистолет в, казалось,  безжизненной  руке  Толстого  Ли  дернулся,  -
парень навзничь рухнул на асфальт: пуля вошла снизу в подбородок.
   Три пули ударили в спину отошедшего, - Толстый Ли  даже  не  смотрел,
как оседает его тело. Оставшиеся три получил водитель.
   Морщась от боли, Ли поднялся на ноги. Покачал головой. Быстро вставил
в пистолет новую обойму.
   Надо же, как глупо... Выходит, его "вели", - он даже не заметил... Ну
да "вести" могли и машину... Если бы  не  мягкий  бронежилет  из  дюжины
слоев кевлара его тело сейчас легче было бы замазать, чем собрать,  даже
по кускам. "Моссберг"
   - оружие ломовое, да ребятишки заряды не те взяли... Кличка - Толстый
Ли да и комплекция сыграли с ними шутку. Последнюю в их жизни.
   Морщась от боли, Ли засмеялся. Это  не  последняя  его  шутка.  Скоро
кое-кто узнает, как он умеет шутить.
   Пошатываясь, Ли добрел до  своей  машины.  Открыл  дверцу.  Осторожно
поместил собственное тело на сиденье.
   Его смешные очки с толстыми линзами разбились. На напряженном плоском
лице  не  осталось  ни  тени  страха  или  боли.  Оно  было  спокойно  и
безмятежно, как посмертная маска.
   Ли умел не терять лицо при любых обстоятельствах.
   Ли остался жив. Значит, кто-то умрет. И это тоже уже  не  зависит  от
обстоятельств. В этом Толстый Ли не сомневался.
   Он повернул ключ и запустил стартер.
   Человек в "БМВ" наблюдал издалека сцену уличной баталии. Он  видел  и
то, как Толстый Ли сумел расправиться с нападавшими, и то, как  добрался
до машины.
   Человек оценил предусмотрительность, смелость и удачливость  китайца.
Но всякой удаче приходит конец. Особенно в таком ремесле, как у Ли.
   Сейчас  человек  смотрел  Толстому  Ли  в  затылок.   Через   прорезь
оптического ночного прицела.
   Автомобиль набирал скорость. Теперь - пора.
   Палец мягко повел спуск. Щелчок.
   Машина катила  какое-то  время  по  инерции,  затем  вдруг  вильнула,
ткнулась в заграждение и замерла.
   Щелчок. Бензин в баке взорвался сразу. Машину приподняло на месте, на
секунду  она  словно  превратилась  в  ослепительный  огненный   шар   и
развалилась на части. Ухнул тяжелый вздох взрыва.
   Человек опустил винтовку.
   Надел темные очки.
   Надвинул на глаза шляпу.
   "БМВ" лихо развернулся на месте и помчался в сторону центра.
   Сзади бушевал огонь. Языки пламени  рвались  вверх,  подпаливая  края
черного ночного неба.
   Звучит  мелодичный   телефонный   зуммер-Высокий   плотный   мужчина,
задремавший в кресле, открыл глаза. Поднял трубку:
   - Да? - Не спеша налил в бокал  апельсиновый  сок.  Сделал  несколько
глотков, продолжая слушать.  -  Вот  как...  Да...  Да...  Вы  сообщаете
неожиданные вещи... - Слово "неожиданные" он произносит с едва  заметной
иронией. - Благодарю вас. - И мягко кладет трубку.
   Встает, подходит к шкафчику, открывает дверцу, наливает большую рюмку
водки  из  хрустального  графина.  Подходит  к  холодильнику,  открывает
дверцу, достает тарелку моченых яблок. Медленно, со вкусом,  выпивает  и
смачно хрустит яблоком.
   Заходит в ванную,  зажигает  свет,  внимательно  смотрит  на  себя  в
зеркало.
   Из кресла он не вставал весь день, но по посеревшим губам, мешкам под
глазами видно, как он устал.
   В гостиной появляется в халате, растирая голову полотенцем.  Наливает
еще рюмку, выпивает, закуривает папиросу.  Садится  у  камина.  Включает
музыку.
   От  камина  идет  тепло.  Чуть  припорошенные  пеплом  угли  светятся
густо-малиновым.
   Негромко звучит фуга ре-минор Баха. Музыка совершенна, она  заполняет
собой помещение, не оставляя места ни желаниям, ни суетным мыслям.
   Мужчина наслаждается, прикрыв глаза.
   И - засыпает.

Глава 6

   Москва встретила дождем. И сразу стало понятно, что  лето  кончилось,
мы стали старше - все живущие на этой земле,  -  но  вряд  ли  взрослее.
Странно, так бывало когда-то, еще в школе: мы съезжались после лета, все
те же,  вроде,  но  уже  другие,  и  казались  себе  очень  взрослыми  и
познавшими многое, - и вдруг оказывалось, что совершаем  снова  и  снова
глупые, наивные поступки, продолжаем говорить пустые  слова,  мечтать  о
важном и несбыточном...
   А дождь идет уже четвертый день. И очень хочется сесть  в  самолет  и
махнуть к самому Средиземному из всех морей, заплыть  на  середину  -  и
балдеть! Пижонство, конечно, но хочется.
   А вообще-то, и осень и дождь естественны и необходимы каждому хотя бы
затем, чтобы задуматься над самым обыденным вопросом: зачем  ты?  Да,  и
еше  нужно  уединение.  Чего-чего,  а  последнего  у   меня   навалом...
Уединения, плавно переходящего в одиночество...
   Все просто. Каждому нужно ощутить, сынтуичить -  зачем  и  почему  он
родился именно здесь и именно теперь, понять, в чем его долг перед Богом
и людьми, и поступать соответственно.  Чего  же  проще.В  Москве  я  уже
второй месяц. И сейчас мне здесь лучше, чем где бы  то  ни  было.  Здесь
тоже все просто: я очень люблю этот город и его людей.
   Кто-то считает Москву суетной, кто-то - неаристократично-деревенской,
кто-то - замотанной и равнодушной. Все это не  так.  Чтобы  понять  этот
город, как и любой другой, здесь  нужно  жить.  И  тогда  эта  огромная,
неприветливая на первый взгляд махина обернется вдруг уютом, чистотой  и
неспешностью  небольших  двориков,  очарованием  старинных   особнячков,
стиснутых со всех сторон "коробками" поздних времен, а потому незаметных
и неброских, бесконечно добрыми разговорами за чаем или за рюмочкой,  за
полночь, до усталой сердечной приязни.
   Да, в Москве еще  ходят  в  гости  без  повода  и  предупреждения,  с
ночевкою - концы длинные, разговоры неспешные. Американцы или  западники
могут сколько угодно обвинять нас  в  том,  что  много  говорим  и  мало
делаем, что говорим общо и обо всем, а не  только  о  деньгах,  сексе  и
футболе, - все это  муть.  Просто  русскому  человеку  для  делания  дел
суетных, повседневных необходим порядок  в  душе,  чувство  гармонии  не
только с начальником на службе и боссом в офисе,  но  и  со  страной,  с
народом, с миром, с Богом.
   Да и только ли русскому?  Просто  у  нас  все  это  непосредственней,
бесхитростней, проще. Нет мира в душе, нет в ней и Бога, а значит, ни  к
чему деньги, дела, успехи... И все люди на самом деле делятся  вовсе  не
на русских и нерусских, славян - не славян, евреев - не евреев, а, как и
встарь: на добрых и злых.
   Кто-то думает, что на умных и дураков:  дескать,  один  добрый  дурак
может  столько  понатворить,  что   потом   десять   злых   умников   не
расхлебают... Чушь это, для человека доброго есть один внутренний закон:
не нанеси вреда никому. Не сотвори зла. И сколько бы меня не убеждали  в
обратном, какие бы ни строили теории - что есть добро и что есть зло,  -
каждый, даже пятилетний  ребенок,  осознает,  поступает  он  хорошо  или
скверно. И как ни прикрывай то  или  иное  деяние  соображениями  общего
блага, выгоды, национальных интересов, борьбы за счастье народа или всех
народов земли, все в конечном итоге придет к одному: добро это для людей
и природы -  или  зло.  И  это  последнее  нельзя  оправдать  ни  правом
первородства, ни достижениями высот мысли, - зло  сотворенное  порождает
только зло, и оно оборачивается против тех, кто  взрастил  его  себе  на
выгоду, - болезнями, гонениями, смертью.
   Ну а что такое ум  -  не  знает  никто.  Конечно,  не  хитрость,  ибо
хитрость,  по  Ларошфуко,  "признак  недалекого  ума".  А  только  ежели
спросите, кто умнее - академик общественных наук, причем "национальный",
да еще и дважды герой  умственного  труда,  или  неграмотный  мужичонка,
считающий землю не то чтобы плоской, но и не  круглой,  умеющий  сладить
погреб и истопить баньку и завсегда выгадывающий от прижимистой жены  на
"чекушку", - так  я  не  скажу.  Потому  как  не  знаю.  Мне  для  этого
поговорить с человеком надо, потолковать...
   Оконные стекла слезятся дождем... Сейчас сесть бы с другом  поуютнее,
распить бутылочку-другую под хрустящие огурчики  и  сало,  под  разговор
уютный, московский...
   Жаль - время не пришло.
   Странно - потянуло меня по дождичку  на  философические  обобщения...
Хотя - меня можно понять. А значит - и простить.
   Объявившись в Москве, я решил сразу "привязываться к местности". Не в
смысле -  рыть  окопы  полного  профиля  и  искать  свои  координаты  на
топографической карте, а в смысле - узнать, кто чем дышит  в  столице  и
дышит ли вообще. На это нужны время и уединение.
   Потому как по приезде я имел немного: сведения о том, что  существует
некая Организация, имеющая компрометирующую и иную информацию  на  людей
бизнеса, политики, власти. Причем на людей самого  высокого  уровня  или
близкого к нему.
   Некоторые полагают, что люди политики и люди власти - одно и  то  же.
Дудки!
   Политики лишь время от времени получают возможность  влиять  на  дела
страны, и то опосредованно, через аппарат. А вот аппарат - это  реальные
люди власти: они профессионалы, им непросто найти равноценную замену, да
и  высокая  корпоративность  в  любой  сфере  деятельности  -  будь   то
дипломатия, военное ремесло, разведка и контрразведка,  административные
структуры - позволяет людям политики менять только небольшую их часть.
   Просто за долгие годы того, что  у  нас  именовалось  социализмом,  а
значит, и было им, у людей сформировалось ощущение, что политика, власть
и карательный аппарат - одно и тоже. Прямо по Вовочке; "Государство есть
аппарат насилия..."
   Итак, Организация заинтересована в существенном влиянии на  политиков
и людей власти с целью получения сверхвысоких прибылей. Это как минимум.
Ну а как максимум -  "тихого"  захвата  этой  власти  на  всех  уровнях,
включая самый высокий.
   Я же, как Буратино, обладаю заветным золотым ключиком. Вот  только  в
хижинах моих - ни в приморской, ни в московский - нет никакого намека на
дверь в стене, даже завешенную старым полотном.
   Так что мне необходимо этот "Сезам" отыскать и уничтожить, желательно
- не вскрывая. Бед там не меньше, чем в ящике Пандоры.
   Всех дел-то...
   Со Светланкой на вокзале расстались очень дружески. Решили,  что  нас
сближает не только духовная общность - интерес к обитателям  Изумрудного
города, но и страсть к экзотическим видам  спорта  вроде  пэйнтбола  или
секса в труднодоступных местах, а  потому  есть  смысл  встречаться  для
развития  упомянутых  качеств.  "Репетицио  эст   матер   студиорум"   -
констатировали древние римляне и были правы.
   Мы обменялись телефонами  и  разъехались  на  такси  в  разные  концы
Москвы.
   Почти по-английски.
   Дома  меня  ожидал  сюрприз.  Во-первых,  уже  у   двери   я   ощутил
непередаваемо-восхитительный запах  копченой  грудинки.  А  когда  сосед
Толик открыл дверь,  я  чуть  не  упал  от  тех  ароматов,  какими  была
наполнена квартира.
   Вторым шоком был абсолютно трезвый вид Толика. Больше того, он  никак
не отреагировал на канистру в моей руке, где плескалось еще литра три.
   - Олежек!  Рад  видеть.  -  Толик  жал  мне  руку,  вид  у  него  был
добродушно-озабоченный. - Ты прямо к обеду! Давай на кухню, Алка как раз
отбивные жарит.
   Все же сначала я залез под душ, переоделся в джинсы и свитер и ощутил
себя почти дома. Почти - потому, что вся моя комната  под  завязку  была
набита: медом,  копченостями,  полушубками,  шерстяными  носками  грубой
вязки... Не было только пеньки и воска.
   - Ты извини, что у тебя все сложили.  В  нашей  комнате  тоже  -  под
потолок...
   Алка, на редкость свеженькая, с блестящими  от  жара  плиты  щечками,
накладывала мне на тарелку отбивные горкой.
   - С чего гуляем? - осторожно поинтересовался я.
   - Да ни с чего. Просто  обед.  -  Алка  была  довольна  произведенным
впечатлением. Толик тоже сиял.
   - Ну, тогда за встречу! - Я отвернул  крышку  канистры  и  озадаченно
посмотрел на соседей. Никакой реакции.
   - Ведерниковы, у вас что, новая жизнь? Толика так подмывало,  что  он
чуть не пританцовывал на месте.
   - Завязали, Дрон! Начисто завязали!
   - Мама дорогая! Поздравляю!
   - Во-во. Давно пора было. Да ты выпей, нам все равно. Не завидно.
   - Да как-то одному...
   -  Олег,  не  комплексуй.  -  Толик   произнес   это   таким   низким
назидательным баритоном, что рассмеялись все втроем.
   - Мы, Олежек, закодировались. Чтоб и не тянуло.
   - И как? Не тянет?
   - Абсолютно.
   - Толя, кончай человеку зубы  заговаривать,  пусть  поест  с  дороги.
Отбивные стынут.
   Стаканчик я все же принял, в очередной раз отложив собственное начало
новой жизни. Мы дружно заработали . челюстями.
   - А все же, откуда изобилие? - спросил я, улучив момент.
   Толик хитро прищурился.
   - Ты удивишься, но от "МММ". Согласно рекламе.
   - Они же спалились!
   - А мы - нет.
   - Толик, кончай темнить! Чтобы у  вас  с  Алкой  в  апреле,  когда  я
уезжал, денег хоть на одну акцию было...
   - Во-во... На опохмелку не хватало... -  Толик  налил  себе  огромную
пиалу чаю. - Короче, в начале июля мы с Алкой поцапались...
   - А когда вы не цапались...
   - Да не, по-серьезному. Сидели, клюкали, еще Мишка был с моей работы,
ты его не знаешь... Короче,  Мишку  проводили,  еще  приняли,  слово  за
слово, Алка меня хрясь ложкой по мордам...
   - Половником, - усмехнувшись, поправляет Алка.
   - Ну да. А я тоже подогретый был - ну и под глаз ей брызнул. Алка - в
слезы и - шасть из дому. Ну куда она пойдет? Понятно, к теще. За ней  я,
конечно, не побежал, мужчина все же и гордость свою имею...
   - Да ты не ходячий просто был...
   - Алка, помолчь. Ну, а утром подумал, решил - пойду на мировую.
   - Подумал он... Опохмелиться нечем было, вот и прибег, - язвит  жена,
но Толика, похоже, все это даже забавляет.
   - Речь не о том. Посидели у тещи, потолковали. Вроде помирились.  Ну,
она выставила, все  втроем  вмазали,  ну  и  с  Алкой  там  и  остались.
Проснулся ночью, по нужде. Пробираюсь назад в  комнату,  ощупью...  Теща
дрыхнет. Ну я и шасть к секретеру...
   - Рецидивист прямо, - комментирует Алка.
   - Не знаю, кой черт меня под руку толканул... А просто - денег-то  ни
шиша, утро забрезжит -  чем  похме-ляться  стану?  Ну  и  залез.  Думаю,
поживлюсь десяткой, и хорошо. И надо же, хмельной был, а сообразил - где
бабы деньги-то спрячут? В белье, где же еще!
   - Психо-о-олог...
   - В общем, сую руку под белье в нижнем ящике - а там  белья-то  всего
ничего.
   И денег никаких - пачка бумаг. Толстенькая! Дрон, у тебя какая  книга
самая толстая?
   - А Бог его знает... Справочник фельдшера.
   - Ну вот, так в аккурат такой толщины пачка и была. На кухню выволок,
глядь - акции "Эм-Эм-Эма". А я б  знать  не  знал,  что  с  ними  вообще
делают, если б не тот телевизор...
   - Это точно. От Лени Голубкова, как от судьбы, - не уйти.
   -  Было.  Да  у  меня-то  вся  жизнь,  ты  помнишь,  как  в  сумерках
проходила...
   - И у меня от тебя - в потемках, - вставляет