. Я там все расхерачил!
   - Зато зверя подстрелил.
   - Ты его забери: мочалке какой на манто, а?
   Снова гогот.
   - Падла, прямо на рожу свалилась!
   - Жрать надо было, а не цоколем щелкать! Крыс этих китайцы  за  милую
душу хавают! Попробуй, а?
   - Да пошел ты!
   - Только прищурься сперва, чтобы хвост в глаза не лез! Дружный  гогот
покрыл  сомнительную  шутку:  ребята  успокоились   и   теперь   снимали
напряжение.
   - Слушай, Родимец, а чего все-таки этот лифтяра пустым прикандыбал?
   -  А  ты  у  него  спроси!  Пошли!  Нехрен  больше!  А  остальные   -
заблокировать надо к едрене фене!
   - Не, погоди, Родимец! Панкрат тебе напел, как уходить  будем?  Глянь
вниз, что делается: через пяток  минут  сюда  спецназ  военной  разведки
подтянется.
   Команда какая будет? Лапы кверху?
   - Заткнись! Что скажут, то и сделаем! Ты контракт подписывал? Условия
хорошо помнишь?
   - И -  что?  Погибать  тут  героически,  в  этой  дыре?  Армейцы  нас
замолотят и нашинкуют, бляха-муха!
   Раздался  хлопок.  И  -  наступила  тишина.  Потом  послышался  голос
Родимца, судя по всему, старшего группы:
   - Выкиньте эту падаль в шахту. От него мертвого вони меньше,  чем  от
живого.
   Бойцы взялись выполнять приказание Но потащили его, видимо, в  другую
лифтовую шахту. А я, благословясь, поплевал на руки  и  полез  вверх  по
кабелю. К той самой стропиле, с которой  сверглась  незадачливая  крыса.
Ага, вот и решеточка: закрыта на металлическую задвижку с  той  стороны,
но никакого замка нет.  Даже  не  задвижка  -  "палец".  Вытягиваю  его,
стараясь не звякнуть, тихонечко толкаю дверь и  -  слегка  раскачавшись,
цепляюсь рукой и  ногой  и  втягиваюсь  на  грязный,  пахнущий  крысиным
пометом пол лифтовой подсобки. Встаю на ноги,  закрываю  опять  решетку,
чтобы не болталась. Дверь из нее ведет  на  технический  этаж.  Напрягаю
слегка извилины, представляя план пожарной эвакуации. Картина битвы  мне
ясна. К бою!

Глава 71

   Дверь на техэтаж оказалась вообще  не  заперта;  видно,  бойцы  этого
самого Ильича-Панкрата проверили закуток, взломав замки, доложились: мин
нет, и успокоились. Да и кто будет думать о подсобковой двери, ведущей в
лифтовую  шахту,  если  вертолеты   уже   посыпают   территорию   завода
нервно-паралитическим  газом  кратковременного   действия,   а   спецназ
готовится "взять на штык" здание заводоуправления!
   Спускаюсь по шаткой лесенке, замираю: мимо громыхают  с  десяток  пар
ботинок: они спешат к лестнице. Вдох-выдох. Ну и -  с  Богом!  И  тут  -
гаснет свет. Совсем.
   Видно, бойцы группы захвата отключили  энергию  по  всему  зданию,  и
теперь темные коридоры освещены только  мертвенно-белым  лунным  светом,
что льется из специальных осветительных вертолетных прожекторов. Еще две
винтокрылые машины зависли с внешней стороны  административного  здания.
Громкий механический голос отдает команды строго и однозначно:
   "Приказываю прекратить всякое передвижение в здании! Сложить  оружие!
При попытке оказать сопротивление будет  открыт  огонь  на  уничтожение!
Время  исполнения  -  четыре  минуты...  Приказываю  прекратить   всякое
передвижение в здании..."
   Выскакиваю из двери. Два охранника нервно курят у стеночки,  рядом  с
массивной, обитой дерматином металлической дверью. Короткая  очередь  из
"бизона", и они сползли на пол. Быстро подбегаю к двери, сжимая лимонку.
Стационарные  камеры  слежения  отключены  вместе  с  энергопитанием,  а
поставить автономные эти самоуверенные дяди не озаботились!
   Рывком подбегаю к двери.  Вижу  махонькую  щель:  дверь  не  заперта,
ребятам не до того, готовятся к срочной эвакуации. Но  как  их  вертолет
сможет... Стоп!
   Уходить ведь можно не только по воздуху, но и под  землей!  На  таком
объекте система  подземных  коммуникаций  должна  быть  разветвленной  и
обширной!  Они  разделены  на  блоки,  которые  перекрываются   мощными,
стального листа, дверьми, причем - с одной стороны. Выстроить тем  самым
заранее коридор для отхода легче легкого! Пока любой из спецназов  будет
крушить гранатометами  сталь  сейфовых  дверей  (что  очень  непросто  в
замкнутом и закрытом  пространстве  и  опасно  прежде  всего  для  самих
подрывников!),   организаторы   всего   этого   непотребства   уйдут   в
канализационные коллекторы и - до свидания. Тем более дерьмо не тонет!
   Фигушки! Выдергиваю из лимонки чеку, отпускаю запал, отсчитывая с уме
секунды, рывком открываю дверь, швыряю гранату, как снежок,  вверх  и  -
захлопываю железку снова, налегая всей тяжестью тела! Взрыв ахнул,  меня
бросило на  пол,  но  двери  я  открыться  не  дал.  Граната,  как  я  и
рассчитывал,  разорвалась  в  воздухе,  плеснув  двумя  сотнями  горячих
смертоносных осколков! Я вскочил на ноги, ворвался в комнату и  полоснул
из автомата по всему, что хоть тенью или силуэтом маячило в клубах  дыма
и неровном люминесцентном свете за окном.
   "Приказываю прекратить всякое перемещение в здании!  Сложить  оружие!
При попытке оказать сопротивление..." -  продолжал  монотонно  увещевать
голос робота из громкоговорителя.
   Я уронил пустой автомат, захлопнул металлическую дверь наглухо,  дабы
выручка не подоспела, выхватил из кобур оба "макара",  сбросил  "флажки"
предохранителей и ринулся из начальственного предбанничка  собственно  в
кабинет:  благообразная  псевдодубовая  дверь  от  взрыва   распахнулась
настежь. И, движимый даже не восьмым - девятым чувством, рыбкой  ринулся
на пол, вытянув руки и паля из обоих  стволов.  Пули  противника  прошли
выше едва на дюйм, и выстрелы смолкли.
   Поднял голову: лысый крепкий  усатый  мужик  стоял,  прислонившись  к
косяку, и медленно сползал на пол... Длинный  пистолет  неизвестной  мне
конструкции дрожал в перебитой руке, по губам стекала струйка крови,  но
глаза еще жили, воля еще пыталась удержать гаснущее сознание,  заставить
руку поднять пистолет и выстрелить. Мы встретились взглядами и -  словно
искра проскочила, а следом нечто  неведомое  подернуло  мутный  от  боли
взгляд тенью... Глаза потухли, и мужчина неживым комом свалился на  пол.
Делать контрольный я не стал - навидался убитых на веку.
   Приложился я в этом полете крепко, разодрав щеку об остатки стекла.
   Медленно, шажками, стал передвигаться к той самой  двери.  И  тут  на
пороге выросла худощавая фигура. Я направил пистолеты  ему  в  лицо,  но
человек даже  не  испугался:  тонкие  губы  его  искривила  ухмылка,  он
медленно поднял обе руки  ко  рту,  вставил  в  рот-щель  приготовленную
сигарету, чиркнул кремнем зажигалки,  подержал  пламя  чуть  на  отлете,
рассматривая меня и  давая  рассмотреть  себя...  Потом  разлепил  губы,
произнес тихо и хрипло:
   - Мой черный человек... За мною всюду как тень он гонится... Ну вот и
встретились. Меня зовут Филин.
   Я промолчал, продолжая внимательно наблюдать за ним.
   - Почему не стреляешь? Ты же пришел убить меня, Человек Дождя?
   - Ты приказал взорвать Крузенштерна?!
   Мужчина вздрогнул и вдруг - захохотал! Громко, искренне, аккомпанируя
своему смеху  зажженной  сигаретой.  Комната  освещалась  ленивым  белым
светом, вертолет переместился во двор заводоуправления, и его  заунывная
канитель слышалась  теперь  глухо,  будто  из  преисподней:  "Приказываю
прекратить всякое перемещение в здании... Сложить оружие... При  попытке
оказать  сопротивление  будет  открыт  огонь   на   уничтожение...   Две
минуты..." А снаружи тем  временем  завис  другой  вертолет,  небольшой,
маневренный. Спаренный крупнокалиберный пулемет взирал  на  тонированные
начальственные окна с молчаливой укоризной.
   - Старые мы стали...  Ста-ры-е!  Завалить  такого  волка,  каким  был
Ильич, за пару секунд - это даже не мастерство, это  судьба.  Впрочем...
Воевать должны молодые: только они уверены, что никогда не умрут.
   - Ты приказал убить Диму Крузенштерна? - повторил я вопрос.
   - Ты дурак, Дронов,  как  и  всякий  джокер!  Ах,  как  красиво  тебя
сыграли! Не партия, загляденье! Жаль, что эту партию сыграли не мы!  Вот
и проиграли!
   - Ты проиграл давно. Когда решил сыграть против своей страны.
   - Оставим патетику, Дронов! Была страна, а сейчас... - Человек махнул
рукой. - Ты  серьезно  думаешь,  что  остановил  сделку?  Которая  стоит
миллиарды?
   Ха-ха! Ты просто расчистил путь тем, кто... Программа будет  продана.
Ибо на нее есть покупатель. Вот и вся правда. И  другой  правды  в  этом
мире нет. В игре, именуемой жизнью, правит только один туз  -  козырной.
Джокер же играет, пока его не выбросили из колоды. - Мужчина  усмехнулся
невесело. - Мне нужна была эта сделка. И мне нужны были  деньги.  Но  не
затем, чтобы... Для таких, как я, паршивые зеленые  бумажки  никогда  не
станут целью. Средством,  всего  лишь  средством.  Помнишь,  как  сказал
Александр Великий? "Мне нужно лекарство не для продления  жизни,  а  для
продолжения войны!" Ибо вне  войны  жизни  нет,  есть  тупое  и  гнусное
прозябание. Не для меня. - Он замолчал, пристально глядел мне  в  глаза,
чуть склонив голову. - Да и не для тебя. Найди мужество признаться  себе
в этом.
   Хотя...  -  Филин  скривил  губы  в  улыбке.  -  Поле  битвы   всегда
принадлежит мародерам. - Он помолчал, глядя куда-то внутрь себя:
   - Ты спрашивал о Крузенштерне... Я  скажу  тебе  правду.  Сейчас,  за
минуту до смерти, нет смысла лгать. Да и незачем. Крузенштерна  взорвали
не мы.
   - Но ведь погиб он из-за здешних покровских тайн?
   - Возможно. Но я понятия не имел  о  том,  что  он  как-то  вышел  на
"Точприбор" и "Цех-К". Да и не был Крузенштерн для нас фигурой!  Груздев
- да, его валили по моему приказу. Тебе бы следовало поискать в  ближнем
окружении, а ты ринулся в Покровск! Мыто думали,  что  тебя  выводит  на
Покровск втемную неизвестный нам конкурент... - Филин  вздохнул,  только
теперь уже горько. - Подумать только, все, что я наворотил за три  года,
накрылось из-за твоей  глупости!  Зорро  -  мститель  из  Техаса!  -  Он
захохотал было нервно, но тут же  оборвал  смех.  Облокотился  спиной  о
косяк двери:
   - Опусти пистолет, Дронов. Некуда мне больше бежать. И тебе тоже.
   Вся трагедия в том, что с каждым "свершением" человек  не  только  не
приближается к тому, что хотел, но и теряет то, что  имел.  -  Он  снова
замолчал, прикрыл глаза.
   - Знаешь, когда-то я писал стихи. И считал это слабостью. Может быть,
не нужно было прекращать? Сейчас, стоит закрыть глаза, и я вижу огонь...
Синеватый, он бежит по листкам бумаги... Словно по моей  душе...  "Жизнь
нежна, как осень перед снегом..."
   Филин закурил новую сигарету, несколько раз нервно затянулся,  скосил
глаза на убитого:
   - А хорошо ушел Панкратов, а? Как  и  положено  волку,  с  кровью  на
клыках! Нам с тобой такого не предложат. Замолотят через  минуту-другую,
как безымянную падаль. - Он  оскалился  в  улыбке,  повертел  в  пальцах
сигарету и быстрым щелчком отправил красную тлеющую точечку в полет...
   Я непроизвольно проследил за  огоньком  взглядом,  а  дальше...  Рука
среагировала на движение сама: кисть вскинула пистолет, палец надавил на
спусковой крючок, "Макаров" подпрыгнул в руке; в удушливом смоге выстрел
прозвучал  дробно  и  глухо.  Мужчина  дернул  головой,  словно  получив
пощечину, застыл на мгновение. Во лбу, над переносьем,  зияла  маленькая
черная дырочка,  глаза  остекленело  таращились  в  пространство...  Мне
показалось, прошла вечность, прежде чем его фигура отделилась от  косяка
и рухнула навзничь, лицом вниз.
   Нет, мне не почудилось: выстрела было  два.  Из  руки  убитого  выпал
маленький  двуствольный  "дерринджер".  Верхний  ствол  был   горяч   от
выстрела. Его пуля ушла в пустоту.
   На душе у меня не осталось ничего, даже горечи. В голове же крутилась
строчка популярной некогда песни: "Ведь жизнь  кончается  не  завтра..."
Это правда. Моя закончится сегодня. Сейчас. Я подошел к столу, увидел на
приставном столике бутылку с коньяком.  Посмотрел  на  просвет  один  из
стаканов: чистый.
   Налил, выпил, налил еще. Вставил в рот сигарету, сел за  стол,  молча
смотрел на темно-янтарную жидкость в бокале. Блики  заливавшего  кабинет
мертвенно-бледного  света  оживали  в  нем  теплыми  лучами   последнего
августовского солнца. Ну да...
   "Ведь жизнь кончается не завтра..." Но никто и не знает когда. И все,
что не успел, уже не сделаешь. "Жизнь нежна, как осень перед  снегом..."
Она могла бы быть такой. Могла. У всех нас.
   Я допил коньяк и остался сидеть за столом. Человек в черном  появился
бесшумно, как статист  в  немом  кино.  В  руках  у  него  на  мгновение
вспыхнуло белое пламя, очертания комнаты разом  исчезли  и  не  осталось
ничего, кроме света.
   Слепящего, как тьма.

Глава 72

   Порой все, что у нас остается, - только наши сны. И - ничего  больше.
Нет, мы продолжаем функционировать, вольно или  невольно  вовлеченные  в
коловращение окружающей суеты, но назвать это жизнью?.. Слишком  мало  и
слишком скудно. Нет ни красоты, ни величия, ни огня. У  меня  же,  кроме
снов, не осталось ничего. Совсем.
   Даже суеты.
   Сколько  дней  я  был  в  беспамятстве,  я  вспомнить  не   смог.   А
специфически обученные люди в белых  халатах  снимали  квалифицированный
допрос. Куда более изощренный и  тонкий,  чем  тот,  что  сам  я  учинил
некоему  молодому  человеку.  Судя  по  всему,  эскулапы   комбинировали
препараты, то доводя мое сознание вместе  с  подсознанием  до  состояния
настоящего горячечного бреда, то превращая меня в  довольно  осмысленное
бревно, способное к тому  же  отвечать  на  четко  поставленные  вопросы
только "да" или "нет".
   По ряду малосущественных, порой и необъяснимых признаков я догадался,
что мною  занимаются  не  высококвалифицированные  наймиты  какой-нибудь
частной конторы, а люди серьезные и  государственные.  Наркотиками  меня
кормили тем не  менее  по  схеме  и  плану.  Понятно,  что  в  масштабах
государственных интересов моя неделимая личность - полное  недоразумение
и не стоит и деноминированного рубля! Но кто-то высоко сидящий и  весьма
дотошный настоял на осторожности,  и  впоследствии  я  не  обнаружил  ни
привыкания к психоделикам, ни комплекса измененной психики, если бы надо
мной провели стрессовое нейролингвистическое программирование,  -  такие
вещи профессионалы худо-бедно, но обучены ощущать. Да и  медики-эскулапы
знают: химия могущественна, но не всесильна. Она может влиять  на  волю,
но не смеет затронуть души. Это заметили еще средневековые  инквизиторы:
то, что создал Бог, над тем лукавый не властен. Будь он  с  рожками,  на
копытцах и с хвостом либо,  наоборот,  в  белом  халате  и  со  змеей  в
петлице.
   Если что и мучило меня неотвязно в моем - многочасовом? многодневном?
многомесячном? - странствии по "волнам моей памяти" и беспамятства,  это
дурацкая  детская  песенка:  "Ускакали  деревянные  лошадки,  пароходики
бумажные уплыли, мы из детства убегаем без оглядки, все, что надо  и  не
надо, позабыли..."
   Но всему приходит предел. В энный день в энном  месте  я  очнулся.  И
увидел белый потолок. Белый свет лился через плотно  занавешенные  окна.
Огляделся по сторонам: обстановка  спартанская,  но  вполне  приемлемая.
Дверь, понятное  дело,  была  заперта  с  той  стороны.  Никакой  обиды:
служивые честно  и  по  инструкции  отрабатывают  фигуранта,  учинившего
тревогу по схеме "А". Их можно понять. И простить.
   Отдыхать мне дали неделю. Или чуть больше. Чтобы  я  окончательно  не
сбрендил, вежливый молодой человек осведомился, не нужны ли  мне  книги.
Конечно нужны! И я заказал Шекспира, Пушкина,  Бунина  и  Хемингуэя.  Не
неделя была  -  сказка!  Я  ловил  форель  в  быстрых  реках  неведомого
Мичигана, купался в Средиземном море, влюблялся в красавицу на пароходе,
ревновал Сильвио к смерти, вдыхал запах антоновских яблок, поражался уму
и безжалостности Глостера в "Генрихе" и  чародейскому,  сонному  веселью
"Двенадцатой ночи"... Что  еще?..  Ну  да:  "Роняет  лес  багряный  свой
убор..." И - другая строка из этого стихотворения:
   "Я пью один, со мною друга нет..." Хотя острая горечь прошла, чувство
утраты  стало  глубже  и  болезненней,  как  стало  язвительнее  чувство
несправедливости:  тот,  кто  подготовил  и   совершил   убийство   Димы
Крузенштерна, остался неузнанным и безнаказанным. Безнаказанность  порой
не  лучше  самого  преступления:  если  убийство  -  торжество  зла,  то
безнаказанность - его триумф.
   Пытался я отвлечь себя библейским: "Мне отмщение, и  Аз  воздам".  Но
помогало плохо. Преступник или преступники ускользнули от меня, Филин не
лгал перед лицом смерти!
   "Ускакали деревянные лошадки..."  Или  -  троянский  конь?  Этот  сон
продолжал меня мучить еженощно:  из  чрева  огромного  деревянного  коня
молча, бестелесно, как призраки, спускаются воины-тени, открывают ворота
- и великая блистательная Троя ввергнута  в  разорение  и  разграбление!
Неприкасаемую Кассандру насилует, скрутив удилами,  хохочущий  ахеец,  и
дева-пророчица стонет, рвется, кричит, но нельзя  понять:  от  попранной
гордости и глумливого унижения или от восторга страсти... А над  городом
бушует огонь! Он мечется по улицам и площадям, пожирая убранство дворцов
и хижин, оставляя после себя обугленные колонны и  бессильных  мраморных
богов, так и не сумевших уберечь город от огненного смерча...
   Просыпался я в полном смятении, усталый и опустошенный, и  все  никак
не мог понять, что же я должен увидеть  в  этом  сне...  "Только  стоит,
только  стоит  оглянуться...  К  нам  лошадки  деревянные  прискачут..."
Оглянуться во сне, чтобы увидеть того, кто  командовал  ударным  отрядом
ахейцев, я не успевал.
   А вскоре ни анализировать сны, ни заниматься целящим душу чтением мне
стало некогда. Как и думать. Начались  обычные,  рутинные,  суховатые  и
изматывающие душу своей похожестью допросы. Вопросы повторялись изо  дня
в день, одни и те же, простые как бревно: какого числа произошло  то-то?
А вот это? Какого цвета была лавочка, та самая, на которой вы  выпивали?
Во что был одет охранник в изоляторе временного содержания? Помню  ли  я
сокамерников? Как они выглядели? Какие  характерные  слова  употребляли?
Почему я решил, что готовится диверсия путем покупки блокирующего пакета
акций  "Точприбора"?  Были  ли  у  меня  особые  причины  желать  смерти
авторитета Козыря? Как выглядел снайпер? Как  можно  завести  автомобиль
без ключа? Владею ли я приемами необходимой обороны? Приходилось ли  мне
убивать?! Какой породы собаки напали на меня? Сколько их было? Не  помню
ли я их клички?
   Сухой, как пергамент, и безликий, как лист из гербария,  следователь,
представившийся товарищем Петровым,  измывался  так  надо  мною  полтора
месяца. А потом... Потом пришел страдающий одышкой, лысеющий и  потеющий
непрестанно толстячок, назвался Ивановым и все  началось  сызнова,  и  в
десятый раз, и в сотый, и в тысячный!..
   Если бывают допросы с пристрастием, этот многомесячный марафон был  -
с особой жестокостью.  И  из  стойкого  индивида  подобная  санобработка
напрочь вышибет, вернее, вытянет по капле, по жилушке, последние остатки
здравого смысла! Следующего дознавателя я  ждал  уже  с  некоторым  даже
любопытством и злорадством и подозревал, что это будет Сидоров.  Как  бы
не   так!   Жизнерадостный   чернявый   весельчак,   назвавшийся    Гиви
Александровичем, предложил выпить вина, поведал,  что  за  окном  весна,
жизнь прекрасна, девушки обворожительны, и - предложил ответить:  какого
числа произошло вот это? А  вот  это?  Какого  цвета  была  лавочка,  на
которой... Где и как я научился  стрелять  навскидку?  Как  звали  моего
инструктора рукопашного боя?.. И приходилось ли мне убивать? И что я при
этом чувствовал?
   Единственное, что меня успокаивало, - игра такая. И если вопрос моего
будущего меня волновал,  то  вяло.  Хотя  я  и  отчетливо  понимал,  что
система, если человечек надоел  ей  своей  активностью,  спишет  его  не
колеблясь. Руководству