но от нее избавиться. Вместе  с  причиной,  ее  вызвавшей.
Но... вечная боязнь: абы хуже не было. Хуже, конечно, будет. А  потом...
Потом жизнь войдет в другую колею. И потащится по ней. И  прежняя  жизнь
будет казаться настолько далекой и ирреальной, будто все  происходило  с
иным человеком.
   За размышлениями Олег поднялся из гаража  на  второй  этаж.  Кабинет.
Сверился с планом. Подошел к стене, поднатужился,  отодвинул  стеллаж  с
книгами. За ним оказалась ниша. В нише - сейф.  Простенький.  Все  особо
ценное хозяин, надо полагать, хранит в другой стране. Но не то, что ищет
Олег.
   Гринев достал инструменты  из  прихваченного  ящика.  Дрель.  Долото.
Молоток.
   Слишком долго.  Спустился  в  гараж,  прихватил  лом  и  механический
домкрат, вернулся и вывернул ломом сейф  из  стены  на  пол.  С  помощью
долота слегка отогнул дверцу, уложил сейф поудобнее, вогнал в щель  губу
домкрата. Через несколько минут дверца подалась, еще через  несколько  -
выгнулась. Олег вытряхнул содержимое.
   Доллары. Несколько кредиток. Какие-то золотые украшения. Перстень.
   Неограненный бирманский рубин цвета темной медвежьей крови.
   Гринев сел на пол. Камень словно помутнел, стал влажным,  текучим,  и
Олег не сразу даже понял, что это - слезы.
   -  Ты  так  и  останешься  бурым,  Медведь.  Раз  не  изжил  привычку
вламываться в дома через заборы. Такие медведи долго не живут.
   Олег поднял тяжелый взгляд.  В  мгновение  взвился  с  пола,  ринулся
вперед и - рухнул, сбитый хлестким молниевым разрядом.

Глава 102

   Сначала все было коричневым.  Потом  -  охровым.  Потом  Олег  увидел
бездонное, блеклое, словно выжженное солнцем небо...
   ...Люди шаха Мансура перемирие не нарушали. Просто  командир  дивизии
генерал  Воронов  решил  подстраховаться.  Вдоль  дороги,  по  обеим  ее
сторонам прошли звенья  "крокодилов",  вспахивая  "НУРСами"  и  трассами
очередей все пространство на  несколько  километров  вглубь  от  дороги.
Воронову  показалось  -  так  вернее.  Мирный  моджахед  -  это  мертвый
моджахед.
   Шах Мансур отдал приказ своим людям. Они появились,  словно  тараканы
из щелей: в  коричневых  халатах,  в  советских  армейских  бушлатах,  в
резиновах  калошах,  они  полезли  на  высотку,  которую  контролировало
отделение сержанта Кравцова. А до того аккуратно,  пристрелянно  уложили
прямо на маковку два десятка мин.
   Лезли грамотно, укрываясь за камнями и поливая ребят плотным огнем из
родных "калашей". Серега Кравцов что-то орал в рацию, четверо оставшихся
невредимыми бойцов и двое раненых остервенело отстреливались; трое ребят
лежали полуприсыпанные; у одного был разворочен миной живот;  второму  у
локтя вырвало руку, третьего, самого молодого, конопатого  Сашку  Родина
тюкнуло аккуратно в висок крохотным осколком, и он лежал, как живой,  со
странным удивлением в распахнутых глазах. По его  щеке  к  полуоткрытому
рту ползла муха.
   Гринев не думал ни о чем. Ни о партии, ни о родине, ни о  Москве,  ни
об Арбате и гуляющих девчонках. Он просто вжимал приклад "РПК" поплотнее
в плечо и сек по склону короткими, в три патрона, прицельными очередями.
Да и мыслей никаких не было, как и страха. Просто очень хотелось жить. И
- было жалко I маму и отца. Они будут плакать. Вот и все мысли были.
   Лешка Лешаков сидел на дне  маленького  окопчика.  Плечи  его  ходили
ходуном, его трясла дрожь...
   Гринев юркнул туда же, вниз - поменять магазин.
   Спросил: - Ранен?
   - Мы... щас... здесь... сдохнем... все... сдохнем... -  причитал  он,
вяло покачиваясь взад-вперед.
   Гринев с маху  залепил  ему  оплеуху.  Еще.  Еще.  Повернул  к  себе,
посмотрел прямо в глаза:
   - Соберись, Леший! Вертушки  уже  вышли!  Гранаты.  Нужно  отсечь  их
гранатами, понял? Иначе - крышка.
   Леший кивнул. Дальше он  действовал,  как,робот.  Спокойно  собрал  у
убитых гранаты. Ввинтил запалы. Выложил перед собой. И - ждал.
   Олег бил очередями, но стало  совсем  скверно:  с  полдюжины  "духов"
подобрались уже на расстояние броска, затаились за осколками камней и  -
секли кинжальным огнем, не давая высунуться. Олег болезненно морщился  и
- шкурой чувствовал, как под прикрытием этого огня подползают остальные.
Сколько их?
   Двадцать пять? Тридцать? Пятьдесят? Какая мертвым разница.
   - Давай, Леший! Работай!
   Лешаков швырял гранаты как на смотру. Спокойно, хладнокровно,  глянув
в щель между  камнями  и  наметив  цель,  сдергивал  кольцо,  отсчитывал
ведомое только ему одному количество секунд и - бросал лимонку  красивым
навесом - сильно и точно.
   Ребята укрылись  за  каменным  бруствером.  Лимонки  разрывались,  не
долетая  метра  до  земли,  поливая  затаившихся  за   камнями   "духов"
убийственным раскаленным металлом. Атака захлебывалась.
   - А теперь, пацаны, - по дальним! Вертушки идут! Патроны не жалеть! -
скомандовал Серега  Кравцов,  и  они  ударили  разом  из  шести  стволов
длинными, бесконечными очередями. Духи побежали вниз по склону. Они тоже
слышали вертолетный гул. Догонные пули срезали  коричневые  фигурки,  но
никто не  пытался  залечь,  чтобы  укрыться  от  очередей:  на  открытом
пространстве под вертушками шансов у них не осталось бы совсем.
   А потом - словно раскаленное небо рухнуло на землю лавиной огня...
   Ночевали в расположении танковой части. Брони здесь было больше,  чем
людей. Эту ночь можно было выспаться. А Леший - куда-то исчез. Объявился
он под утро. Чуть хмельной, вздернутый - то ли азартом, то ли дозой...
   - Ты где был, Леший? - сонно спросил его Гринев.
   - Гулял:
   - Взгляд его был шалым. Усмехнулся криво:
   - Тут кишлак один в километре.  Выкормыши  Мансура.  Вечером  по  ним
летуны работали. Ну мы и решили прокатиться, посмотреть, что да как.
   - И - что? Леший бросил рядом с собой баул.
   - Да так. Барахло разное. В хозяйстве и веревочка сгодится.
   Гринев бросил взгляд на подсумки: автоматные рожки Лешего были пусты.
Тот перехватил взгляд Гринева, ухмыльнулся, пнув баул:
   - Поделиться?
   - Нет, - жестко ответил Олег, отвернулся.
   - Зря ты. Мертвым оно к чему? Ни к чему.
   ...Силуэт  стоящего  в  пяти  шагах  мужчины   проявлялся   медленно,
наплывал, словно из серого, удушливого  тумана.  Прямо  в  лицо  Гриневу
смотрел зрачок пистолетного ствола. Олег сглотнул, стараясь  протолкнуть
в горло горький шершавый комок. Закашлялся. Спросил:
   - За сколько ты меня продал, Леший? Или тебя лучше называть... Ален?
   - К чему тебе знать, Медведь? Ни к чему.

Глава 103

   Олег сидел закрыв лицо руками. Ноги его были спутаны  скотчем,  Леший
сидел на расстоянии пяти  метров,  держа  в  расслабленной  правой  руке
"Макаров". Ствол был направлен Гриневу в живот.
   - Почему, Леший? - тихо спросил Олег.
   - Ты знаешь, о чем я только что вспомнил, Медведь?
   - О бое.
   - Да. И о том, что было после. Это был наш единственный серьезный бой
в горах. За два дня до выхода. В котором мы едва не загнулись. А четверо
ребят - загнулись. Но я даже не помню их  имен.  Словно  их  и  не  было
никогда. - Лешаков усмехнулся криво, вытянул из пачки сигарету,  спросил
Гринева:
   - Будешь?
   - Нет. - Олег жестко свел губы.
   - Ты всегда был чистоплюем, Медведь. Что это сейчас решает? Для тебя,
для меня, для жизни вообще?  Через  несколько  минут  ты  умрешь.  И  не
потому, что я - злой, а ты -  добрый.  Просто  жизнь  такая.  -  Лешаков
прикурил, затянулся:
   - Из тех ребят, загнувшихся на высотке, я  запомнил  только  того,  в
конопушках. Он был дурноватый, зубы у  него  были  гнилые,  ржал  всегда
невпопад и все время вспоминал какую-то грудастую шлюшку, которую он пер
на проводах - на общажной койке...
   Какой он был? Добрый? Злой? И кем  бы  стал,  если  бы  выжил  тогда?
Бандитом?
   Работягой? Пьяницей? Торгашом? Прапорщиком? Кто  теперь  скажет?  Кто
теперь скажет, кем стали бы те, в коричневых халатах и  наших  армейских
бушлатах, несшиеся вниз по склону? Или  тот  пацанчик  -  ему  было  лет
пятнадцать, не  больше,  которого  прошило  осколками  гранаты,  которую
бросил  я?  Прошило  в  решето,  в  сито...  Кем  стал  бы  он?  Муллой?
Наркоторговцем? Наемником?
   - Тогда была война.
   - Война всегда. Всегда. И нет в ней победителей. Потому что  погибают
все.
   Рано или поздно. А потому -  жизнь  хочется  прожить  послаще.  А  не
ишачить согнувшись на кого-то... Ты помнишь, у меня была истерика там, в
окопе. И знаешь, что мне представилось вдруг? Что  это  я  и  есть  -  и
сущее, и истина, и бог! И те горы, что были вокруг, и то небо,  что  над
нами, и те "духи", что карабкались на нас,  и  вы  все  -  все  это  мое
создание, мое воображение, мое...
   Вот только пули были чужими и чуждыми, и я  вдруг  понял,  что,  если
одна  из  них  разобьет  мне  голову...  я  не  просто  останусь  лежать
бесчувственным и бездвижным, нет! Пропадет и исчезнет небо,  горы,  и  -
весь бесконечный мир,  какого  я  не  видел  никогда,  но  которым  могу
владеть, пока жив! И что мне до всех, если не будет меня - не будет  для
меня ни воды, ни хмеля, ни девчонок, жаждущих моей  ласки,  ни  океанов,
жаждущих купать меня в своих водах,  ни  звезд,  жаждущих  светить  мне!
Ничего не будет! И все это я - увидел! почувствовал! понял! -  в  единый
миг! И ты - хлестнул меня по щекам, будто ангел,  и  сказал  то,  что  я
думал: убивай, иначе  убьют  тебя!  Работай!  И  я  -  убивал!  Работал!
Спокойно, деловито, и не было во мне страха, потому что именно  тогда  я
понял - пока я убиваю, сам я - бессмертен! Потому что шлю смерть другим!
- В две затяжки Леший спалил сигарету, прикурил другую:
   - Ты спросил - "почему"? Тогда слушай, не морщись. Знаешь,  что  было
потом? Ночью мы пошли в кишлак. Небольшой  такой  кишлачок,  откуда  все
мужчины сбежали накануне вечером - то ли к шаху Мансуру, то ли от него -
какая разница! Богом забытый кишлачок... мирных, нищих  декхан,  которые
ничего не выращивали, кроме опийного мака...
   Мы были обкурены и неслись в ночь на бронике - пес его знает зачем, а
когда примчались, разбудили каких-то женщин и потребовали ханки и анаши,
а какой-то пацанчик кинулся на нас со стволом, и  кто-то  перерубил  его
очередью, и - это было только начало... А что было, когда я  вернулся  в
Союз? Папашка мой приказал долго жить, мать кинулась по его  знакомым  -
меня устраивать и - что?
   Никому я был не интересен. И не важен. Никто не желал пальцем о палец
ударить, чтобы мне помочь.
   Я поступил в Бауманский на самую профилирующую специальность.  Связь.
А жить становилось все труднее. Мать привыкла жить за отцом,  накоплений
у нас особых не  осталось...  А  я  бродил  вечерами  мимо  разноцветных
палаточек, и денег у меня не было ни на что, даже на вшивую  колу!  И  я
сколотил из пацанов, как теперь говорят, бригаду. Вот только на  стрелки
и  прочие  увеселения  ходить  не  собирался.  Ребятки  все  были  почти
домашние, нигде не засвеченные. Но они были голодные и оттого - злые.  А
я злым не был. Я уже знал: таков мир. Или гнешь ты, или - гнут  тебя.  Я
смотрел вполглаза на растущих рэкетиров и - думал.
   За размышлениями организовал парочку налетов на  квартирки  отцовских
знакомых: они недурственно устроились по новой жизни. Не  было  тогда  у
них еще ни гардов, ни служб безопасности, все нажитое  и  нахапанное  по
привычке скрывали от милиции под паркетами... И  информацию  получал  из
первых уст: когда семейство на дачу  съедет.  Брали  только  деньги.  По
нынешним временам - смешные, но лучше, чем ничего.
   И когда наступило время "черных риелторов", что помогали бабулькам  и
дедулькам отправляться в миры иные... Вот где был куш! И  не  крои  мне,
Медведь, козлиную морду: я не бабушек собирался  бомбить,  а  тех  самых
риелторов!
   Вышел я на них так: прибрел хмельной в Сбербанк, открыл валютный счет
на пятьдесят баксов  и  весело  так  поделился  с  кассиршами:  дескать,
квартиру собираюсь продавать, и, чтобы кидка не было, пусть мне  сначала
на счет денежки положат, а потом уж я бумаги по недвижимости подпишу!
   И - что  ты  думаешь?  Уже  следующим  вечером  появился  неприметный
парнишка в нашем подъезде  да  стал  выспрашивать,  кто  квартиру  здесь
продавать собирается...
   Вывел я на него одного из своих мушкетеров, он с  ним  попьянствовал,
закорешился и стал типа наводки давать... А в один прекрасный вечерок мы
ту банду и разорили. Дотла. Конторка у них была в  каком-то  ангаре,  за
городом... Ствол я себе раздобыл, ясное дело, "тульский  Токарева"...  И
превратил самих риелторов в недвижимость. Два  дебила  и  одна  дамочка.
Сняли сорок три штуки зеленых, по тем временам - деньги очень хорошие. Я
своим мушкетерам по штуке выдал и мозги промыл: дескать, все бандиты,  а
мы  -  Робин  Гуды,  защищаем  ветеранов  и  прочую  шелупонь  от   злых
хищников...
   Леший  рассмеялся  кашляюще,  продолжилг  -  Велел  своим  архаровцам
деньгами не сорить, а сам - задумался снова. А  когда  я  задумывался  -
мысли были светлые и понятные... Да и знаешь, Медведь, когда меня трясло
под пулями "духов", то еще одно видение мне было... Словно где-то сверху
сидят себе два  румяных  старичка,  два  восковых  дяденьки,  и  фигурки
двигают по карте, как по доске шахматной...
   Раз пешечку двинули - и пошли колонны в камуфляже на  юг,  два  -  на
север... И - проутюжили их "небесным огнем"  штурмовики,  и  -  нету  их
больше, нигде нету... А  один  из  игроков  растянул  губы  в  резиновой
улыбке, а под ними - зубы  беленькие,  один  к  одному,  и  все  -  тоже
неживые, ни одного с червоточинкой.. Ты понял? А я - понял, Понял -  мне
туда надо, к старичкам этим гуттаперчевым поближе, а я куда рвусь? Снова
в легионеры? Так легионеров всех упокоят - доля  у  них  такая...  И  не
важно, чей ты легионер - державный, братанский или сам по себе разбойник
- сколько веревочке  ни  виться...  Мне  хотелось  не  денег,  нет,  мне
хотелось жизни той поднебесной, чтобы не трясся я ни за будущее,  ни  за
прошлое, чтобы порхал с Майорки на Гавайи, с Гавайев на Багамы или Кубу,
с Кубы - на пляжи Копакабаны и - чтобы не  было  в  этой  жизни  ничего,
кроме веселья и покоя... Это - мой мир, я его выдумал и волен  делать  с
ним все, что пожелаю!

Глава 104

   Нужно было соскакивать, пока кого-ток не увяз. А тут - один  из  моих
мушкетеров звонит, говорит, хорошо бы деньгами уже поделиться, да и дело
есть... У меня тоже было дело. Собрал я их  в  подвале  и  -  поделился.
Каждому по пуле.  Спросишь,  что  я  чувствовал?  Да  ничего.  Абсолютно
ничего. Ведь их я - тоже выдумал.
   А в стране нашей бескрайней - каравай нарезали, да  по-живому  -  дух
захватывало! Ну и  горбушки  восковым  дядечкам  доставались...  Да  что
горбушки - крошки с барского стола сыпались такие, что упадет  какая  не
так - башку всмятку расплющит! Но меня за этот стол не звали. И тогда  я
понял: к этим господам я смогу подойти обслугой!
   - Зачем ты мне все это говоришь?  -  жестко,  выделяя  каждое  слово,
спросил Гринев.
   - Ты спросил, я - отвечаю. Я хочу, чтобы ты понял: ничего личного.
   Просто... Это был мой шанс подняться.
   - Ты еще добавь, что ты меня выдумал.
   - Может быть.
   - И моего отца.
   - И его тоже.
   - Вот только умер он реально.
   - Смерть всегда реальна. В отличие от жизни.
   - Менты бы забрали - тебе легче бы было?
   Лешаков вытянул очередную сигарету, прикурил:
   - А все-таки любопытно, как ты на меня вышел, Медведь? - Мертвым  оно
к чему? Ни к чему.
   - Когда ты появился у  Савина,  о  маячке  я  догадался.  С  джинсами
пришлось расстаться. Кстати, откуда у тебя такая аппаратура?
   - От верблюда.
   - Зря ты так, Медведь. Я ведь тебе правду сказал: ничего против  тебя
я не имею...
   - ...Но - такова твоя холопья доля. Валить кого велят.
   - Что? Ты... ты думаешь, мне кто-то дает указания?
   - А ты думаешь, что танцуешь? Ты - дергаешься, Лешак, как мормышка на
леске.
   - Ты дурак, Медведь. А ведь мне казалось, ты меня понял.  Мы  ведь  и
возраста одного... И вообще...
   - Кто поймет ум сумасшедшего?
   Лешаков покачал головой:
   - А ведь ты грубишь...
   - Да? Я бы тебе реверанс сделал, да ноги связаны.
   - Грубишь... Тогда - вот тебе за грубость. Всю игру - всю, от  первой
точки до последней запятой, выдумал я! Я!
   Олег выругался ритмично и крайне непристойно.
   - Это нервы, Гринев. Ты проиграл. Но ты и не мог выиграть. Не я, а ты
был в этой игре болванчиком. И я -  запланировал  тебя  на  эту  роль  с
самого начала! Я тебе  сказал,  что  пошел  в  обслугу?  На  техническое
обеспечение систем безопасности? Так вот: меня скоро заметили.
   - Немудрено, с твоими талантами убивать.
   - Убивать может всякий. А вот разрабатывать и реализовывать  успешные
схемы - нет. Все, что ты делал, Медведь, ты  делал  по  моей  схеме!  Ты
понял? По моей!
   - У тебя мания величия, Лешак.
   - Думаешь? Не суди по себе, Медведь. Ведь это  я  разгадал,  вычислил
твой мучительный комплекс, твой  вопрос  гамлетовский  -  "быть  или  не
быть"...   Знаешь,   как   это   называется    "по    науке"?    Синдром
невостребованного ожидания. Ты - как перестоялый конь - копытом  бил,  а
воли тебе не давали... Вот тут и пришла идея от моего бывшего патрона  -
некогда он при Семье состоял, что тот Распутин - при Романовых... А идея
была  проста,  как  яйцо:  завалить  рынок.  Савин  мне  объяснил:   это
политическая нестабильность,  это  увольнения,  это  много-много  мутной
водицы... Перед выборами... Савин... Он был забавный. Отчего  то  считал
себя моим боссом. А что на деле? Прислугой был он. Потому я и списал его
просто и без изысков.
   Идеи - идеями, а реализовать их нужно было чисто.  И  я  -  вспомнило
тебе.
   Но... ты ведь умный,  Медведь,  я  это  знал.  Мне  нужно  было  тебя
"подогреть"... А ничто так не "греет", как горе... Мне было нужно, чтобы
ты пер напролом, чтобы торопился,  чтобы  не  замечал  очевидного...  Ты
пойми, Медведь: ты такой же, как я: ты желал успеха, но  тебя  заставили
танцевать под чужую музыку. Под мою музыку!
   Что ты скривился, Гринев? Да, я такой же, как и ты! Как и все в  этом
мире!
   Просто людишки привыкли обряжать свои желания в шелуху лаковых  слов,
установлений, понятий, законов, ритуалов... А на самом  деле  все  хотят
одного: сладко жрать! А сладко жрать  можно  только  человечину!  Сладко
жрать и сладко жить ты будешь только тогда,  когда  кто-то  вместо  тебя
подыхает от голода, когда кто-то вместо тебя лежит под пулями, а  другой
- вместо тебя - бежит фанерным болванчиком на  чужой  бруствер,  в  свою
фанерную атаку, потрясая фанерным ружьецом, из  которого  летят  разящие
раскаленные пули!.. И лучше, если они летят не в тебя.
   Олег поднял искаженное судорогой лицо:
   - Говоришь ты много и невнятно, Лешак. Сказать - почему?
   - Ну?
   - Всякая гнида чует свое паскудство. И "шелуха лаковых слов" тебе  не
поможет. Ты крыса. Живешь  крысой,  крысой  и  сдохнешь.  Большие  дела,
говоришь? На перстень позарился, как шлюха дешевая!
   - Тогда уж - дорогая. Камень хорош, я в этом разбираюсь. Научился.  А
что до крыс...  Крысы  -  умны  и  осторожны.  А  ты  -  совсем  раскис,
Медвежонок...
   Понимаю... Я бы на твоем месте тоже раскис... Но только я - на  своем
месте.
   Со стороны двери раздался неясный шум, потом -  щелчок,  и  -  тонкая
стрелка воткнулась в обшитую деревом  стену  рядом  с  тем  местом,  где
только что сидел Лешак. Его реакция была мгновенной. Он свергся на  пол,
одновременно развернувшись всем телом в сторону хрупкой фигурки в проеме
двери. Грохнул выстрел, тяжелая пуля смела девушку и буквально впечатала
в косяк.
   Гринев  метнулся  прыжком,  Лешак  успел   вывернуть   пистолет,   но
выстрелить не сумел: Олег ударил рукой сверху, наотмашь и  -  рухнул  на
противника всей тяжестью.

Глава 105

   - Ой, как больно! - простонала Аня. Она пыталась подняться по  косяку
двери, но ноги, не слушались.
   Олег ринулся было к ней, забыв