уходили  в  поднебесье.  А  там  и  было  поднебесье:  огромный   плафон
полусферой укрывал зал, изливая вниз потоки чуть  искаженного  витражным
стеклом света.
   - Красиво, добротно, хорошо.
   Благообразный  сухощавый  старик  выкатился  из  дальней   двери   на
самодвижущейся коляске стремительно, словно пацанчик на самокате.
   - Итак, что вы натворили, молодой человек? - спросил он живо.
   Голова его была опушена седыми кудряшками, на губах блуждала  ехидная
улыбка, а светло-голубые глаза были  блестящими,  веселыми  и  вовсе  не
старческими. Сейчас - глаза просто сияли озорством.
   - Натворил?
   - Ну да. Раз вы попали в наш элитный дурдом, значит - совершили нечто
совсем  противоправное...  на  финансовой  почве.  -   Старик   скрипуче
засмеялся. - Признайтесь, Форт-Нокс обанкротили или - бедных  азиатов  с
их куцым  воображением  пытались  кинуть?  Я  знавал  такого  удачливого
спекулянта: Джордж Сорос, слышали?
   - Слышал.
   - Ну да Джорджи, кажется, ударился в филантропию.  Но  этот  малый  -
пройдоха, это говорю вам  я,  Роджер  Эванс  Джонс!  А  я  знаю  толк  в
рискованных спекуляциях... И на  своей  филантропии  Сорос  тоже  делает
деньги. Он по-другому не умеет. А что делаете вы?
   Старичок подъехал на каталке к Олегу  почти  вплотную,  всмотрелся  в
лицо Гринева, и - Олегу показалось, Джонс отчего-то страшно  растерялся.
Взгляд его стал детским и абсолютно беспомощным.

Глава 96

   - Кто вы? - спросил он тихо.
   - Меня зовут Олег Гринев. А вы... Господин Корсаков сказал,  что  вас
называют Папа Роджер.
   - К сожалению, меня так  давно  никто  не  называет.  Время...  Время
сжирает все. И наши былые победы, и наши успехи, и -  нас  самих.  Когда
нам двадцать, мы готовы тратить время, нервы, здоровье  на  развлечения,
когда   тридцать   -   мы   гробим   все   ради   карьеры,    признания,
самореализации... Когда за сорок - приходит срок заботиться о семье... А
теперь... Душа оказывается  в  никому  не  нужной  и  никому  не  важной
изношенной оболочке, и сама она - больше никому не нужна.
   Глаза Роджера Джонса словно  подернулись  поволокой,  старик  склонил
голову набок и замер. Олегу показалось,  что  он  уснул  -  с  открытыми
глазами: со стариками такое случается.
   Но он поднял голову, спросил:
   - У вас есть  семья,  мистер  Гринев?  Постойте...  Серж  Корсаков...
Теодор Гринев... вам родственник?
   - Я его сын.
   - Кажется, вашу маму звали Мэри.
   - Да. Мария Федоровна Гринева. Урожденная Елагина.
   Старик снова задумался, остановившись взглядом  на  какой-то  ведомой
ему точке на стене. Произнес вслух:
   - Тогда - понятно... Понятно... Как поживают ваши родители?
   - Они умерли.
   - Мне кажется, они были совсем молодые люди...
   - Вы просто знали  их  молодыми.  Отец  погиб  совсем  недавно.  Мама
скончалась в тот же день.
   - Погиб?
   - Да. В автокатастрофе. Но это была не катастрофа.
   - А что?
   - Убийство.
   Старик вскинул голову:
   - Убийство?
   - Да.
   Джонс кивнул:
   - Что-то я слышал об этом... Кажется, в России большая преступность.
   Брежнев совсем плохо контролирует ситуацию в вашей стране.
   - Это точно.
   - Вашего отца убили ганстеры?
   - Нет. Это было заказное убийство.
   - Разве он был мафиози?
   - Нет. В России заказное убийство стало одним из  видов  конкурентной
борьбы.
   - Скажите, а в чем ваша проблема, Олег Гринев? Серж Корсаков объяснил
мне все уж очень в общих чертах.
   - Я неудачно сыграл на фондовой бирже.
   - В Нью-Йорке?
   - Нет. В Москве.
   - Разве у коммунистов есть фондовая биржа?
   - Есть.
   - Не может быть. Коммунисты всегда были против частной собственности.
   - Теперь они ее обрели. И стали - "за".
   - Почему я об этом ничего не знаю?
   Олег пожал плечами. На мгновение ему стало  грустно.  Зачем  Корсаков
послал его сюда? Чтобы  запереть  в  дурдоме?  А  -  смысл?  Или  -  это
единственный способ сохранить ему жизнь? Но Сергей  Кириллович  Корсаков
явно не альтруист. Стереть Гринева ему было  куда  проще,  чем  посылать
сюда. Или он не ведал, что сэр Джонс - сдвинулся не "как все",  а  много
серьезнее?..
   - Не надо печалиться, молодой человек. Память порой мне изменяет,  но
ум ясен, уверяю вас. Не хотите  что-нибудь  выпить?  За  компанию?  Мне,
признаться, врачи строго не рекомендуют и позволяют только в уик-энд. Но
мы их обманем, не так ли? Тем более, у меня так давно не было гостей...
   Взгляд сэра Джонса вдруг сделался столь спокойно печален,  что  Олегу
стало жалко его - до тоски! Кто его здесь запер и зачем?.. И есть  ли  у
него родные?
   - Что вы предпочитаете? Коньяк, бренди, виски, бурбон?
   По правде сказать, спиртного Олегу не хотелось  совсем.  Но  -  зачем
обижать старика? Тем более в этой милой стране все пьют с содовой  и  со
льдом... Так что - не пьянства ради, а из вежливости...  Вернее  даже...
Какая уж вежливость:
   Олегу было искренне его жалко.
   - Шерри.
   Лицо Джонса осветилось улыбкой. Старичок нажал какую-то  кнопочку  на
подлокотнике кресла-каталки. Через секунду вошла женщина лет тридцати  в
униформе горничной.
   - Приготовьте шерри и двойной бурбон. Кофе? - спросил он Олега.
   - Пожалуй.
   - Вот кофе я люблю готовить сам. По-турецки. В песке. Не возражаете?
   - Очень люблю.
   - У меня отменный кофе. Пить мне его давно  запретили,  но  аромат  -
чудный.
   Просто чудный.
   Пропиликал крохотный телефончик на  подлокотнике  кресла.  Сэр  Джонс
поднес трубку к уху. Что он услышал такого - было неведомо. Но щеки  его
порозовели, взгляд засветился.
   Вошла горничная с подносом. Джонс взял свой бурбон. Теперь он  просто
сиял:
   - Ну что, господин Гринев? За удачу?
   Олег вздохнул. Джонс посмотрел на него, улыбнулся:
   - И не переживайте, Олег. Дела от нас не уйдут. От меня  они  никогда
не уходили!
   Свой бокал старик довольно  стремительно  осушил  до  дна,  и  -  они
передвинулись на обширный балкон, затененный со всех сторон растущими  в
кадках  зелеными  растениями.  Здесь  стоял  ящик  с   песком,   джезва,
кофемолка, гриль, барбекю. Старик на своей каталке  перемещался  быстро:
по-видимому, привык.
   Кофе  Джонс  готовил   умело,   с   видимым   удовольствием.   Словно
священнодействовал. Сначала долго молол отборные зерна в кофемолке.
   - Весь секрет приготовления кофе - в хорошем помоле.  Нужно  помолоть
как можно мельче, в пыль. Моя кофемолка сделана  на  заказ.  А  потом  -
вода. Чистая, родниковая, без примесей. И - в песочек, вот так. И  нужно
поворачивать джезву и не допускать, чтобы кофе остывал или, не дай  бог,
быстро закипал: чтобы весь вкус и аромат зерен перешел в напиток,  нужен
равномерный, медленный и постоянно усиливающийся нагрев. Как при хорошем
подъеме на бирже, а? В двадцать шестом я работал в маленьком придорожном
кафе. Тогда не  было  грилей:  мы  готовили  для  проезжающих  водителей
отменные отбивные и жарили на решетке на углях.  И  еще  -  великолепных
цыплят. Все это было до Великой депрессии.  Впрочем,  отец  вам,  верно,
рассказывал.
   - Нет.
   - Нет?! О, некогда он даже дрался на ринге! За деньги, разумеется!  И
сумел побить Макса Кампентьера! Того самого Кампентьера, что через шесть
лет стал чемпионом! Разве он никогда не рассказывал вам этого?  В  каком
же году это было?
   Ну да, в двадцать седьмом!
   - Мой отец не мог драться с Кампентьером в двадцать седьмом.
   - Я же помню!
   - Он родился в двадцать пятом.
   - Джексон Грин - в двадцать пятом?
   - Меня зовут Олег Гринев. Моего отца звали Федором.  Теодором.  Он  -
русский.
   - Так вы - из России?
   - Да.
   Олегу стало горько. Старичок, конечно, милый и обаятельный. Но... Вот
именно  -  но.  Зачем  все-таки  Корсаков  прислал   его   сюда?   Чтобы
изолировать?
   Хотя... Он же сам сказал. Ему хотелось сделать Папе  Роджеру  услугу.
Вот он и сделал. Прислал собеседника. Миллиардеру скучно. Весь  персонал
переслушал его истории, наверное, сотни раз.
   - Так вы из Москвы?
   - Да.
   - Вы там живете, мистер Гринев?
   - Уже нет.
   - Ну да: вы сбрендили и вас прислали сюда. Очень мило.  Это  -  в  их
стиле.
   - В чьем?
   - В людском. Люди стремятся отгородиться ото всего, чего не понимают.
Мир стал убог духом.
   - Мир всегда был таким.
   - Москва. Я был в Москве. Совсем недавно.
   - И как вам показалось?
   - Утомительно. Слишком много заседаний. Впрочем,  ваш  Брежнев  очень
радушный человек. И - отличный спортсмен. Он катал меня на  "мерседесе".
Как его здоровье? - Никак.
   - При его жизнерадостности он будет править еще достаточно долго.
   - О да. И умрет в восемьдесят втором. Мне тогда исполнится двенадцать
лет.
   Старик посмотрел на Гринева внимательно:
   - Мне кажется, вы раздражены чем-то. И говорите, как  малый  ребенок.
Кто может знать будущее?
   - Тот, для кого это будущее уже в прошлом.

Глава 97

   Олег пригубил кофе. Действительно, отменный.
   - Будущее в прошлом... - произнес тихо Роджер  Джонс.  -  В  двадцать
девятом году мне было девятнадцать. С семнадцати лет я нелегально  возил
контрабандное виски. У меня даже завелся свой грузовичок. Возил...  Пока
полиция не расстреляла колонну. Дона Лучиано  подставили  его  чикагские
конкуренты. Я выскочил чудом. Продал искалеченный грузовик. Потом  пошел
к одному малому в Бронксе. Он был мне должен  деньги.  Я  его  избил.  И
вытряс четыре тысячи долларов. Если бы он заявил в полицию,  меня  ждала
бы тюрьма. Он не заявил: к нему пришли другие кредиторы. А поскольку они
опоздали и денег у него уже не было, он умер.
   А у меня оказалось четыре тысячи долларов. Я купил себе место маклера
на  Нью-Йоркской  бирже.  Пошил  дорогой  костюм.  Взял  кредит  и  стал
шиковать. Нужно сказать, что в те времена  Нью-Йоркская  фондовая  биржа
была просто Клондайком для аферистов. А я был, несомненно, аферистом.
   Нечто витало тогда в воздухе... Нечто... А я сошелся с  одним  малым,
Генри Бартоком.  Рестораны,  девочки,  все  такое...  Генри  Барток  был
управляющим в одной из  контор  Генри  Флея  Крика  -  стального  короля
Америки. Когда он напивался, то начинал беспокоиться о будущем. Вслух. А
я был внимательный слушатель.
   Вскоре  я  стал  своим  среди  серебряной  молодежи   -   управленцев
крупнейших компаний. Все они говорили об одном и том же. О том,  что  их
беспокоит будущее.
   А я - ждал.
   Вся игра на бирже состоит в одном: ты имеешь информацию, а  другие  -
нет.
   Накануне мы сидели за виски с Генри Бартоком. Он пил и не  напивался.
Он казался невменяемым. И я понял: пора.
   Следующим утром я был на  бирже.  И  с  утра  начал  продавать  акции
сталелитейных концернов. Естественно, у меня не было ни одной! Но -  кто
об этом знал? Меня считали человеком Бартока. Да и - был еще не вечер!
   Их  покупали  охотно.  Рынок  был  стабилен.  У  меня  волосы   порой
шевелились на голове - что, если я ошибся?
   А после обеда рынок рухнул. Как в провал. Перед  закрытием  я  скупил
нужное количество акций "Юнайтед  стилл",  чтобы  рассчитаться.  Подвели
итоги торгов.
   Утром я продавал по девятнадцать долларов двадцать один цент. И купил
вечером по пять долларов четыре цента. Покупателям ничего не оставалось,
как рассчитаться со мной. В этот первый день Великой  депрессии  я  стал
богаче на два миллиона долларов. Тогда это были громадные деньги.
   На четыре года я как бы угомонился. Мне стало ясно, чего стоит рынок,
если ты умеешь с ним правильно обращаться. Я слушал курс в  университете
и готовил свою следующую аферу.
   Купил тысячу акров песка на Ближнем Востоке. Завез туда оборудование,
нанял инженеров, поставил нефтяную вышку. Начал бурить. Снял и  обставил
роскошную контору  в  Эмпайр-Стейтс-Билдинг.  По  итогам  года  заплатил
двадцать девять тысяч налогов. По итогам следующего  -  сто.  По  итогам
следующего - двести пятьдесят. На четвертый год - почти миллион.
   - Вы нашли нефть?
   - Никакой нефти там не было и быть  не  могло.  Из  скважин  сочилась
только бурая вода. Еще - там стояли четыре ржавые вышки  и  суетилось  с
полсотни рабочих. Но - кого это интересовало в финансовых кругах?  Здесь
смотрят бумажки.
   Отчетность. Через пять лет компания стоила почти семьдесят миллионов!
В одно прекрасное утро  я  велел  своим  маклерам  продавать  ее  акции.
Постепенно, мелкими пакетами, желательно - мелким держателям. В  течение
трех месяцев я избавился от акций полностью. И нажил почти сто миллионов
зеленых.
   Мыльный  пузырь  лопнул  только  года  через  три.  Когда   акционеры
обеспокоились  полным  отсутствием   прибыли.   Следствие   министерства
финансов нарушений не обнаружило. Потому .что  их  не  было!  Все  -  по
закону!
   Наверное, это была не первая махинация такого  рода  на  Нью-Йоркской
бирже, но то, что она была самой успешной, - факт.
   Потом? Потом я занимался оборонкой. Перед войной ничего прибыльнее не
было. Перед окончанием войны скупил военные траспорты типа  "либерти"  и
переоборудовал их в танкеры. И - продал Аристотелю Онассису.
   К середине пятидесятых, прямо  перед  Суэцкой  войной,  Онассис  стал
строить супертанкеры. Все называли это глупой тратой денег. Пока Суэцкий
канал  не  закрыли   на   десяток   лет.   Сначала   Египет,   потом   -
арабо-израильские войны...
   Доставить нефть с Ближнего Востока на Запад иди в  Штаты  можно  было
только супертанкерами - в обход  Африки.  Все  они  работали  на  Гетти,
Онасиса и на меня.
   Всем было выгодно, чтобы израильтяне и арабы мутузили друг друга  как
можно дольше. Пока танкеры не выработают ресурс.
   Но я не стал этим заниматься. Продал  Онассису  все  свои  суда.  Мне
нужны были оборотные средства. Меня интересовали Япония и Южная Корея.
   Над потугами японцев и корейцев в  автомобилестроении  и  электронике
потешались все. "Японские часы? Это же нонсенс!" По Японии  и  по  Корее
еще бегали босоногие кули.
   Я не считал это нонсенсом. Я побывал и там и там. У них нет религии.
   Религию им заменяет трудолюбие и упорство. И я  -  сделал  ставку.  К
концу шестидесятых я обогнал и Гетти и Онассиса.
   В начале семидесятых я был  в  России.  Самая  богатая  страна  мира.
Грешно  было  не  обратить  на  нее  внимание.  Я  -  обратил.   Нефте-и
газопроводы в Европу -  это  колоссальная  задумка.  Ну  а  в  Штатах  -
технологии "Apple" и, конечно, "паутина".
   Воспоминания сэр Джонс  прекратил  так  же  внезапно,  как  и  начал.
Спросил:
   - А что сделал ты, сынок? Раз оказался здесь?
   - Я убил российский фондовый рынок.
   - Звучит фатально. Этому я не верю.
   - У меня было сто миллионов. Чужих. Я грохнул  рынок  акций  "второго
эшелона". Чтобы потом - поднять.
   - Ста миллионами?
   - Нет. Я проанализировал  динамику  кризисов  минувшего  десятилетия.
Рынок всегда выравнивался.
   - В течение какого времени?
   - Иногда - две  недели,  иногда  -  два  месяца.  У  нас  должен  был
выровнятся быстро: политика.
   Джонс поморщился:
   - И - что?
   Олег пожал плечами:
   - Та же политика. Грядет заявление ОПЕК. Попадают российские "голубые
фишки". Кому-то в России нужен другой президент. Или -  этот,  но  очень
послушный.
   - А как же Брежнев?
   Олег только покачал головой. Только что ему казалось, что  сэр  Джонс
абсолютно нормален. И вот - снова...
   - Брежнев ничего уже не решает, - грустно произнес Гринев.
   - Действительно?
   - Да.
   - Занятно. Кто бы мог подумать. И Серж Корсаков послал тебя сюда.
   - Да.
   - Зачем?
   - Не знаю.
   - Я знаю. Серж Корсаков хитер и терт. Он вложился в твой подъем?
   - Думаю, да.
   - Ты с ним договорился об этом?
   - Нет. Я не знал об их существовании. Я их просто вычислил.
   - А теперь Корсакову нужно поднимать нефтянку.
   - Да.
   - И ты станешь нищим.
   - Нет. Я стану мертвым.
   - Дикие нравы... Пойдем посмотрим.
   Коляска с Джонсом проскочила гостиную, выехала в другую комнату.  Всю
стену занимал громадный экран; в центре - Нью-Йоркский  фондовый  рынок;
по периметру - данные со всех фондовых и валютных бирж мира.
   Сверху высвечивалось число. Сегодняшнее.  И  месяц.  Вот  только  год
почему-то был обозначен иной - семьдесят третий.
   Джонс нажал несколько кнопок на пульте. Данные с Московской  фондовой
переместились на большой экран. Джонс  просмотрел  тренды  за  несколько
недель, щеки его порозовели.
   - Великолепная игра, молодой  человек.  Рискованная,  но  в  целом  -
совершенная.
   - О да. Меня сыграли втемную.
   - Тебя кто-то сыграл втемную,  ты  сыграл  кого-то  втемную.  Обычное
дело.
   - Хороша лишь та игра, что приносит победу.
   - Ты читал "Старик и море" Хемингуэя, сынок?
   - Да.
   - Тогда ты поймешь. Ты победил свою "рыбу". Но у тебя  не  было  всей
информации. На тебя  набросилась  стая  акул.  Сказать,  почему?  Нельзя
победить океан. Он живет по своим законам. Над ним не властен  никто.  -
Джонс помолчал, пожевал губами, спросил:
   - Корсаков намного вложился?
   - Где-то на полмиллиарда, я полагаю.
   - И ему стало жалко этих денег. И  он  решил  послать  тебя  ко  мне.
Чтобы...
   Ну что ж: он все сделал правильно. И не зря мне звонил... У него была
та информация, которой не имел, кроме него, никто. Даже я.

Глава 98

   Некоторое время Роджер Джонс смотрел прямо перед собой; на губах  его
играла странная улыбка. Он нажал крохотную кнопочку. Дверь открылась,  к
нему подошел человечек небольшого роста, наклонился к губам.
   Сэр Джонс говорил ему что-то несколько минут. Потом  молодой  человек
выпрямился и быстро скрылся за дверью.
   - У него феноменальная память. Я отдал кое-какие распоряжения. Он  их
передаст дословно. И - никаких утечек.
   - И - что дальше?
   - Будем ждать. Я хочу вас спросить, Олег.
   - Да?
   - Зачем вам было это нужно? Так рисковать?
   - Честно?
   - Да.
   - Мне хотелось что-то сделать.
   - Для себя? Или?
   - Моя страна бедна. Я хочу, чтобы так не было.
   - Это мальчишество. Богатым быть не заставишь.  Для  некоторых  людей
"победить" - означает кончить жизнь на плахе. Или в притоне. Так уж  они
устроены. Я таких знавал. Что вы хотели для себя, Гринев? Денег?
   - Нет.
   - Так чего же?
   - Сэр Джонс, вы помните матч-реванш за звание чемпиона мира по  боксу
между Джо Фрезером и Мохаммедом Али?
   - "Манильскую мясорубку"? О да. Я присутствовал.
   - Что каждому из них было нужно? Ведь оба  уже  были  очень  богатыми
людьми.
   И - очень известными. И рубились так, что... Зачем богатство,  слава,
поклонение, если они едва не  убили  друг  друга?  Просто  каждый  желал
доказать себе и миру, что он - первый. Первый. В этом все дело.
   Лицо сэра Джонса просияло.
   - Да. В этом все дело. - Подумал, произнес:
   - Пожалуй, я выпью еще бурбона. Сегодняшний день  того  стоит.  И  не
будьте таким печальным, Олег.
   Проигрывать нужно весело. Выигрывать - тем более.
   Принесли бурбон, как потребовал старик - бутылку.  Он  налил  себе  в
стакан, добавил льда, отпил:
   - Вы знаете, сколько мне?
   - Нет.
   - Девяносто четыре. Это срок. Очень большой срок.  За  свою  жизнь  я
заработал очень много. И - ничего не возьму с собой. Все, что ты сделал,
- можно только оставить. Это когда уйдешь. А пока  живешь...  Да.  Важно
быть первым. Тут вы правы. Пожалуй, вечером я выкурю сигару.
   Старик откинулся в кресле, и Олег счел, что он заснул.
   Прозвонил телефон,  сэр  Джонс  улыбнулся  одними  губами,  подмигнул
Гриневу:
   - Ну вот, началось.
   Поднес аппарат к уху:
   - Да, Генри. Отчего же? Нет, Генри. Когда я ошибался?  Ты  не  можешь
этого помнить, тебе об этом говорили другие.  А  всякое  слово  -  ложь.
Особенно в нашем деле.  Генри,  мы  живем  в  свободной  стране,  ты  же
знаешь... Нет. Я своих решений не меняю.
   Джонс нажал отбой.
   - Это Генри Криссенжер. Слышал о таком?
   - Да.
   - Очень беспокойный господин. Очень. Все, что я делаю, не вписывается
в схему, так он сказал.  Просто...  Он,  конечно,  бывал  в  Росс