гою играет, а маскарад - со мною умирает".
   - Чьи это слова?
   - Бредни одного принца, так и не сделавшегося монархом.
   - Почему?
   - Он не хотел править. Власть - это одиночество.
   - Любое первенство - одиночество. Ты ведь хочешь быть первым?
   - Да.
   - Почему?
   - Выбора нет.
   - Разве? У людей всегда...
   - Его нет для меня, - обрывает ее Олег. И снова они едут в молчании.
   - Нет, ты не холоден, - тихо произносит девушка. - Ты непреклонен.
   Одержим. Это страшит.
   - Может быть. -  Олег  припарковывает  автомобиль  к  поребрику.  -Ты
приехала.
   Девушка обиженно складывает губки, на лице ее разочарование борется с
любопытством, она немного медлит, возможно рассчитывая на  знакомство...
Наконец распахивает дверь, спрашивает:
   - А все-таки... кто ты такой?
   - Друзья называют Медведем, - устало отвечает Олег.
   - Друзья? А они у тебя есть?

***

   Двое сидят в зашторенном глухими портьерами кабинете.
   - Проект пора запускать. Вы готовы? - спрашивает хозяин.
   - Да.
   - И уже подумали над кандидатурами?
   - В покойники?
   - Вряд ли шутки пока уместны.
   - Разве это шутка?
   - Итак?
   - Подумал. - Тонкая рука с длинными  ухоженными  пальцами  кладет  на
стол несколько фотографий Гринева и резюме.

Глава 3

   Гринев въехал на тротуар, запарковал машину в совершенно неположенном
месте, вышел, хлопнув дверцей. Поднес к уху сотовый:
   - Иваныч? Машину забери на Сретенке. На Садовом пробка, я  на  метро,
так быстрее.
   На станции было битком. На  перроне  образовалась  небольшая  свалка,
сопровождавшаяся ленивой привычной руганью:  у  кого-то  полосатый  баул
зацепился за чью-то сумку, у кого-то тележка слетела с колесиков, кто-то
просто  оказался  затертым  и  теперь  стремился  к  выходу,   навстречу
спешащему к дверям остановившегося поезда встречному потоку  пассажиров.
Посреди толпы нелепо застыл прилично одетый пожилой господин  в  хорошем
твидовом  костюме,  со  старорежимным  портфелем  крокодиловой  кожи,  в
замшевой шляпе;  на  окружающих  он  взирает  близоруко,  но  совершенно
спокойно и даже отрешенно. Его очки в дорогой черепаховой  оправе  лежат
на краю перрона и вот-вот упадут на рельсы.
   Гринев шел сквозь толпу, как раскаленный нож сквозь масло. Если ему и
сопротивлялись, то только сначала; движения его были скупы, выверенны  и
столь  властны,  что  люди  расступались  сами,  исходя   из   извечного
российского здравомыслия: раз он так поступает, значит - имеет право.
   Олег одним движением наклонился,  поднял  готовые  упасть  на  рельсы
очки, вручил их старику, добавив покровительственно-добродушно:
   - Вы бы, дедушка, по воздуху гуляли. Здесь раздавят. Да  и  время  вы
для прогулок выбрали не самое подходящее...
   Старик улыбнулся, но улыбка эта была странной: словно он знал  и  про
людей, и про страну  что-то  такое,  о  чем  сами  они  давно  забыли  и
зареклись вспоминать.
   А очки принял с достоинством сюзерена, поблагодарил кивком,  произнес
спокойно:
   - Нас не раздавят. А время... время, молодой  человек,  не  выбирают.
Его создают.
   Старик надел очки, взгляд его пусть на  миг,  но  преобразился:  стал
жестким, оценивающим. И еще - в этом взгляде мелькнуло нечто, похожее на
узнавание... Но миг этот пропал, Гринев даже подумал, не  привиделся  ли
ему этот жесткий прищур и упорная складка рта.
   - Спасибо... Олег, - сказал вдруг старик.
   - Мы знакомы? - удивленно вгляделся в его черты Гринев.
   - С вами - нет. А вот с отцом вашим я был знаком. Вы... очень  похожи
на него.
   Словно всполох затаенной боли мелькнул в зрачках Олега,  но  вряд  ли
старик заметил это. Гринев развел губы в натянуто-вежливой улыбке:
   - Разве? Мне всегда казалось, что во мне больше от мамы.
   Старик посмотрел на него пристальней, внимательней, покачал головой:
   - Все стоящее в людях проявляют годы. Все пустое и бездарное - тоже.
   Олег поморщился - такой неуместной показалось  ему  это  сомнительное
стариковское философствование здесь, среди мечущейся толпы.
   - Вы теперь спешите... -  уловил  его  настроение  собеседник,  подал
простенькую визитку. - Заходите как-нибудь. На чаек. - Старик попрощался
легким поклоном с естественным достоинством.
   - Непременно, - рассеянно кивнул в ответ Гринев, вежливо улыбнувшись,
спрятал визитку и поспешил втиснуться в подошедший поезд.
   Уже в коридоре офиса Олег понял: в конторе скандал. Худая молодящаяся
дама, одетая столь же дорого, сколь и безвкусно, в какое-то  неописуемое
желтое платье, орала на сотрудников и методично сбрасывала со столов  на
пол все, что только возможно: скрепки, бумаги, скоросшиватели, карандаши
в стаканчиках, продолжая при этом истерично вопить на высокой ноте.
   Навстречу Гриневу выскочил долговязый худой очкарик;  лицо  его  было
покрыто красными пятнами.
   - В чем дело, Том? - спокойно спросил Олег.
   - Клиентка... - беспомощно пожал плечами Том. - Жена Льва Гоношихина.
   - Чего она хочет?
   - Да дура она!
   - Это я заметил. - Гринев был  собран  и  сосредоточен.  -  Чего  она
хочет?
   - Она хочет денег. Вложила двести тысяч, да, видно,  с  муженьком  не
посоветовалась. Тот ей  и  вставил...  Теперь  тетя  орет,  как  резаный
поросенок.
   - Если б вставил - не орала бы. Хреновый ты психолог.  На  сколько  у
нее договор?
   - На полгода. А прошло два месяца. Она хочет возврат с процентами.  И
лексикон у нее... - Том поморщился. - "Вышли мы все из народа..."
   - Кто принимал у нее деньги?
   Том понуро и покаянно опустил голову:
   - Я. Она уже третий раз  такое  устраивает...  И  никого  нет.  Ты  -
пропал, Чернов - вообще в поднебесье где-то...
   Дама  заметила  Гринева,  мгновенно  распознала  в  нем   начальника,
ринулась к нему через двери:
   - Если вы принимаете меня за лохатую дуру, так у вас не пройдет! Ишь,
пристроились жировать!  И  если  вы  сейчас  же...  -  Накат  ее  словно
наткнулся на стену: Гринев был холоден, почти безучастен и  очень  хорош
собой. Он улыбался одними губами, и оттого  лицо  его  казалось  хищным;
спросил спокойно-участливо:
   - Чем я могу помочь?
   - Вы понимаете, я хочу... Мне... А тут  у  вас...  -  Дыхание  у  нее
перехватило,  она  затараторила,   двигаясь   всем   телом   вычурно   и
неестественно, присела на стол так,  что  и  без  того  короткое  платье
сделалось еще короче... Что и говорить, ноги у нее были безукоризненные.
   - Да вы просто тайфун... - В голосе Гринева появилась  бархатистость,
а глаза остались ледяными.
   Дама какое-то время молча смотрела на Олега, потом быстрым  движением
открыла сумочку, достала глянцевый листок, выложила.  На  нем  оказалось
рекламное изображение сверкающего автомобиля. Дама надула губки,  словно
обиженный ребенок:
   - Я хочу это. Мне надоело ездить на рухляди.  А  Лева  -  жмот.  -  В
уголках глаз появились слезинки, дама смахнула их  аккуратно,  чтобы  не
испортить густо наложенный макияж. - Вы понимаете, это вовсе не  каприз.
Мне это нужно. А  Лева  обнаружил  пропажу  денег  и  устроил...  Вы  не
представляете, какой он истерик!
   Маленький лысый истерик! - Дама смотрела на Гринева, и  в  глазах  ее
была привычная, снулая тоска.
   - Мы все устроим. Кофе?
   - Лучше коньяк.
   - Прошу.  -  Гринев  достал  из  шкафчика  дорогой  коньяк,  налил  в
широкостенный бокал. Кивнул Тому:
   - Пойдем посмотрим.
   В кабинете Гринева они застыли перед экраном монитора.
   - Олег,  я  вложил  ее  деньги  в  алтырьевские  бумаги.  Они  начнут
подниматься месяца через три, не раньше. И свободных денег у нас нет.
   - Ганевские акции на подъеме. Мы сольем их  за  час.  Выдай  даме  ее
деньги и двадцать пять процентов сверху.
   - Мы потеряем... - Том поднял глаза, что-то подсчитывая.
   -  Ты  разучился  считать,  Том?  По  алтырьевским   -   долгосрочный
восходящий тренд. Ха-а-ароший подъем. Мы наварим пятьдесят чистыми.
   Том насупился:
   - Все равно - это против правил.
   - Ты что, хочешь, чтобы ее визит повторился?
   - Нет!
   - Действуй. Ничего не нарушишь - ничего не достигнешь.
   Медведь и Том стоят у окна. За окном дождь.  Он  стекает  по  стеклу,
делая очертания за окном дробящимся миражом.
   - А ведь ты ее пожалел, Медведь.
   - Пожалел? Наверное. Поменяла жизнь на дорогие погремушки. Ни  любви,
ни счастья.
   - Да она просто стерва.
   - Она просто несчастная тетка. Увязла, а времени что-то исправить уже
не осталось. - Олег проводит по лицу ладонями, сейчас оно у него  такое,
как было после пробуждения: запавшие щеки, лихорадочно блестящие  глаза.
- Как мне все это надоело...
   - Жизнь такая, чего ты хочешь...
   - Я? Чего хочу я? - Медведь кивает в сторону  мерцающих  мониторов  с
графиками курса акций:
   - Я хочу обрушить российский фондовый рынок. До грунта.
   А потом - поднять.
   - Ты бредишь, Олег.
   - Разве?
   Звучит зуммер мобильного. Гринев подносит телефон к  уху.  Фразы  его
скупы и абсолютно бесцветны.
   - Мне это уже неинтересно. Нет, и встречаться незачем.
   Том косится на Гринева:
   - Ты идеалист, Олег. Слишком целеустремленный.
   - Слишком?.. Как говаривал один сомнительный герой,  в  этом  мире  -
ничто не слишком. А целеустремленный - это ты, Том.
   - Все равно... Убить рынок... Это нереально.
   - Любая идея становится реальностью, если этого кто-то  действительно
хочет.
   Лицо Гринева отражается в стекле и видится жестким, будто  высеченным
из гранита.

***

   Человек за столом  откладывает  резюме  и  внимательно  рассматривает
фото.
   - Вы уверены в своем выборе?
   - Да. Этот человек азартен и амбициозен.
   - Но умен?
   -  Да.  И  потому  двинет  наш  проект  очень  естественно,  даже  не
подозревая об этом.
   - И все-таки я хотел бы услышать подробности.
   - Он игрок. А игроки не чувствуют реальные финансовые потоки.
   - Это главное, что повлияло на ваш выбор?
   - Все по совокупности. Недавно он... потерял родителей. И это сделало
его незащищенным и уязвимым. И наконец, сами родители. Его отец  некогда
занимал посты.
   - Где?
   -   В   Министерстве   финансов,   Государственном   банке   СССР   и
Внешторгбанке.
   Курировал значимые зарубежные проекты.
   - Да? И что это нам дает?
   - Нереализованный сыновний долг и жажда общественного служения.
   - Нынешние молодые люди алчны. А то, о  чем  вы  говорите,  -  полный
анахронизм.
   - Тем не менее это так. Над его  психологическим  портретом  работали
блестящие умы.
   - Я опасаюсь гениев. Они всегда непредсказуемы.
   - Отнюдь. Нужно лишь создать каждому соответствующие условия.  И  эти
моцарты будут сочинять ту музыку, какую хотим мы.
   Губы человека за столом искривила усмешка. Но было не понять, чего  в
ней больше - брезгливости или превосходства.

Глава 4

   Зал фешенебельного частного ресторана в охотничьем клубе был  в  этот
час совершенно пуст. У окна  за  столиком  расположились  двое.  Первый,
Борис Михайлович Чернов, старший партнер процветающей брокерской конторы
"Икар консалтинг". По одежде и манерам его  можно  было  бы  принять  за
аристократа, если бы не неистребимый налет цинизма и несколько  вычурной
роскоши  во  всем.  Впрочем,  это  сглаживалось   миной   добродушия   и
вальяжности; мужчина был респектабелен и ухожен, взгляд темных глаз  под
жесткими кустиками бровей  внимателен,  доброжелателен  и  малую  толику
ленив. Чернов с видимым удовольствием пережевывал кушанье, запивал бордо
из  прозрачного  бокала,  промакивал  толстые  сальные  губы  салфеткой.
Откинулся на стуле, взял с тарелочки принесенную официантом сигару, пока
тот молчаливо забирал тарелки: у Чернова - почти пустую, у его  спутника
- совершенно нетронутую и оставил  две  толстостенные  чашки  дымящегося
кофе. Тишина нарушалась только звяканьем  приборов,  словно  в  кабинете
стоматолога. Наконец Чернов произнес:
   - Сто миллионов долларов - хорошая сумма. - В голосе его,  как  и  во
взгляде, никаких эмоций: он просто констатировал факт. Добавил:
   - Очень хорошая. - Губы его скривила саркастическая  усмешка,  притом
глаза остались совершенно холодными.
   Собеседник Чернова - маленький, седой - придвинулся к столу:
   - Хватит подбирать крошки, Борис.  Такой  случай  предоставляется  не
каждому.
   И не во всякой жизни. Это большой кусок.
   - Такие куски порой в глотке застревают. Их в одиночку не едят.
   - Борис, этот шанс упускать неразумно.
   - Откуда дровишки, Савин?
   - Товарищ Мазаев, помнишь его?
   - Смутно.
   - Хапнул он десять лет назад вполне весомо, увел в офшор, сам свалил,
теперь хочет вернуться на российский рынок.
   - Жаба заела?
   - Ну. Там - проценты, здесь - реальные навары.  Барыши.  Мой  Никитка
деньги взялся обернуть по-чистому, только...  Ты  же  понимаешь,  Никита
Николаевич Борзов и сами прокрутить такую сумму желают.
   - Он решил через биржу?
   - Это не он решил, это я ему подсказал. - Визави засмеялся  кашляющим
шакальим смехом. - Нужно же и мне свою копеечку заработать.
   - Ты хочешь один процент?
   - Я не алчен. Лимончик свежей зеленью...  Умному  достаточно.  Только
сразу по поступлении денег на ваши счета. А тебе, Борис, - все козыри на
руки. С соточкой  можно  играть  по-крупному.  Продавишь  слегка  рынок,
сыграешь в два конца...
   - Это очень рискованная игра.
   - Но и прибыль будет сумасшедшая!
   -  Я  не  люблю  безумств.  Да  и  Никита  Николаевич  Борзов  весьма
расчетливый человек, - ответил Чернов, чуть помедлив.
   - И -  азартный.  Сейчас  люди  за  семь  процентов  от  такой  суммы
упираются, как сутулые кони! Если ты  предложишь  ему  восемнадцать,  он
поведется. А сам сделаешь сорок.
   - Это нереально.
   - Отчего? Кинешь сначала стадо "быков", потом - выводок "медведей".
   Кстати, у тебя же есть компаньон...
   - Партнер. Медведь.
   - По моим сведениям, это человек, способный на  поступки.  Не  всегда
просчитанные, но всегда эмоциональные. Никита Борзов такой же.  -  Савин
снова меленько, неискренне рассмеялся.
   - Они оба, что твой Медведь, что мой Никита, - бурые. На нерве. Пусть
найдут друг друга. И поговорят. Борзов поведется. Ручаюсь.
   Чернов  промолчал.  Веки  его  были  прикрыты,  и   казалось,   Борис
Михайлович погружен в приятную послетрапезную дрему, и  только  бегающие
под набрякшими веками зрачки говорили, что мозг  его  работает  скоро  и
точно, будто вычислительная машина.
   - Кстати, этот  твой  Медведь...  Я  наблюдал  его  работу  во  время
восточного кризиса. Он же ненормальный! Как он вообще у тебя  занимается
финансами?
   - Он умный. И танцует под мою музыку.
   - А если ему понравится другая?
   - Пока плачу я.
   - Резонно, - смиренно пожал плечами Савин. - Музыку  заказывает  тот,
кто платит.
   Чернов пыхнул  сигарой,  на  мгновение  скрылся,  словно  за  дымовой
завесой, вперил в Савина острый, испытующий взгляд:
   - Послушай, Валентин  Сергеевич,  а  почему  ты  сам  ушел  с  биржи?
Помнится, лет семь назад ты был очень удачлив.
   - Я азартен. И по маленькой играть не привык. А большая  игра...  Она
для меня слишком рискованна.
   - Скорее - жизнь слишком коротка для такой игры.

***

   Олег Гринев шел по коридору офиса уверенно,  слегка  раскачиваясь  из
стороны в сторону. Навстречу двигался -  запакованный  в  тройку  полный
пожилой господин,  которого  сопровождал  охранник  или  советник  -  не
разобрать: сухощавый, средних лет человек.  Пожилой  господин  проплывал
мимо, как океанский лайнер, не удостоив Гринева  взглядом;  неприметный,
наоборот, глянул быстро, цепко, словно  отмечая  уязвимые  для  разящего
смертельного удара места.
   Гринев вышел из здания; автомобиль, который он оставил  на  Сретенке,
был уже на стоянке; за рулем застыл спокойный, лет сорока пяти,  немного
грузный водитель.
   - Машину легко нашел, Иваныч? - спросил Олег.
   - А то. Когда с тобой имеешь дело, нужно только разыскать место,  где
все "строго запрещается", - там и  будет.  Тебя,  Федорович,  через  все
запреты тащит, как того медведя на пасеку.
   - Через рогатины?
   - Покамест ты вроде обходишь.
   Гринев кивнул, размышляя о чем-то своем.
   - Далеко поедем, Федорович?
   - Отдыхай, Иваныч. Я сам.
   Водитель вышел, пристально посмотрел  на  Олега:  лихорадочный  блеск
глаз, движения скупы, как у связанного воина, желающего освободиться  от
пут. И еще в нем  чувствовалась  ярость  неутоленного  действия.  Гринев
распахнул дверцу, едва не сдернув ее с петель.
   - Полегче, Федорович, - проворчал водитель. Добавил  смиренно,  после
паузы:
   - А ты, вообще-то, уверен?..
   - Уверен, - бросил Гринев, с полоборота запустил двигатель и сорвался
с места.
   Из  машины  Гринев  выбрался  в  центре,  поднялся  по  ступенькам  в
устроенное  наподобие  мансарды  кафе,  подсел  за  столик  к   крупному
лысеющему мужчине средних лет.  Несмотря  на  полноту  и  высокий  рост,
человек этот словно состоял из бесчисленных шарниров;  усидеть  спокойно
он не мог: во время  разговора  то  блюдце  двигал,  то  чашку  с  кофе,
беспрестанно  доставал  платочек,  промакал  лоб  и  -   снова   начинал
переставлять на столе приборы, бутылочку боржоми, стакан, ложечку, тубус
с салфетками; мелкие монеты он  то  собирал  горкой,  то  раскладывал  в
ведомом ему одному порядке.
   - Доброе утро, Марк Захарович.
   - Для меня давно уже рабочий полдень, милейший Олег Федорович. - Марк
Захарович с шумом отхлебнул минералки и тут же начал  промакать  обильно
выступившие капельки пота.
   - Волка ноги кормят.
   - Так то волка... - Марк Захарович вздохнул, выудил из  сумки  пухлую
папку, положил перед Гриневым:
   - Здесь вся отчетность по девяносто восьми  предприятиям.  И  по  тем
шестнадцати, что вы отметили особо. Распечатка и три дискеты.
   Гринев  бегло  просмотрел  содержимое,  отложил  две  бумаги,  сшитые
скоросшивателем, удивленно поднял брови:
   - Это настоящие бумаги?
   - Там у них прошлый век, никаких компьютеров, зато  всю  документацию
делают в двух экземплярах. Один - перед  вами.  Как  говаривал  классик,
рукописи не горят. Но - теряются.
   - Товарищ Розен, это же не ваш стиль...
   - Вам нравится?
   - Выше всяких похвал. А что бы сказал товарищ Бендер?
   - Он был романтик. Сейчас другие времена.
   - Да вы философ, Марк.
   - Отнюдь. Раз я делаю то, за что вы платите, - я делаю  свой  гешефт.
Раз вы платите за то, что я делаю, вы хотите делать  ваш  гешефт.  Разве
кому-то в этой стране станет хуже, если  двое  ее  граждан  станут  жить
чуть-чуть лучше?
   Гринев достал из дипломата объемистый конверт и передал визави.  Марк
Захарович цепко ухватил пакет пухлой кистью,  сжал  на  секунду,  словно
пойманную  рыбку,  и  опустил  в  сумку.  В  глазах   его   замельтешило
беспокойство.
   - Сумма оговоренная? - спросил он и снова покрылся потом.
   - Проверьте, Марк Захарович. Деньги любят счет.
   Тот прямо в сумке,  не  глядя,  открыл  конверт,  его  пухлые  пальцы
по-бухгалтерски, с непостижимой быстротой перебрали купюры. Он успел  не
только посчитать, но и нежно потереть некоторые из них.  По  лицу  Марка
Захаровича разлилось приятное  умиротворение.  Он  откинулся  на  стуле,
налил полный стакан минералки, выпил, отдуваясь, спросил  как  бы  между
прочим:
   - Олег Федорович, не надо ли данных по держателям пакетов акций?
   -  Ма-а-арк  Захарович...  Продавать  тополиный  пух  в  июне?..  Эта
информация болтается сейчас в Интернете в свободном доступе.
   - Да? - воздвиг бровки домиком Розен. - А я не знал.
   - Да?
   Олег укложил папки в кейс, улыбнулся:
   - Вы все деньги на барышень-то не изводите...
   - А что еще делать с деньгами? Копить? Копить деньги - все равно  что
их тратить, только без удовольствия. Пока живешь - надо жить, нет?
   - Вы умный человек, Марк Захарович. Когда-нибудь станете мудрым.
   - Вот тогда и буду копить.

***

   Человек за столом опускает  веки,  устало  массирует  их  подушечками
пальцев.
   - Вы в чем-то не уверены? -