пимпочку. Лифт, тяжко и натруженно
поскрипывая тросами, пошел вниз. Остановился. Аля с грохотом  растворила
массивную  дверь   "грузовика"   и   оказалась   в   подвале.   Замерла,
прислушиваясь: тихо. Выложенные белым кафелем  стены,  блеклый,  кое-где
подрагивающий люминесцентный свет, запах каких-то неприятных  химикалий,
словно здесь совсем недавно морили то ли крыс, то ли тараканов, а скорее
всего, и тех и  других,  да  еще  и  мертвенный,  приглушенный  "аромат"
многолетней гнили - все это не прибавляло  никакой  бодрости,  наоборот:
навевало  мысли   о   морге,   покойниках,   холодных   серых   лежаках,
холодильниках, где эти самые мертвяки свалены кучей, как попало.
   Внезапно  Алю  настиг  страх;  да   какой   там   страх!   -   дикий,
нерассуждающий ужас! Впервые за свою не такую уж долгую жизнь она  зримо
представила саму себя лежащей на холодном, скользком камне, голой, и над
этим неживым телом уже склонился патологоанатом, примеряясь  скальпелем,
как лучше располосовать сразу, от шеи до паха...  А  санитарка,  кое-как
прижав голову, готовится пилить череп  замызганной  пилкой,  похожей  на
гигантский лобзик...
   Пот снова липкой паутиной облил все  тело;  ничего  не  соображая  от
страха,  Аля  ринулась  бежать  по  этому  бесконечному  подземелью;   в
некоторых пролетах коридора свет не горел вовсе; как ни странно,  именно
там ей становилось легче...
   Она бежала и бежала, дважды  попадая  в  какие-то  тупики;  потом  ей
казалось, что бежит она по кругу, и края этому подвалу не будет никогда.
Сердце уже вылетало из груди, когда  она  услышала  грохот  открываемого
створа; девушка  села  на  месте,  приказала  себе  жестко:  "Соберись!"
Понимание  того,  что  воображаемые  страхи  сейчас  могут  погубить  ее
наверняка, было ясным, но  ужас  помимо  воли  мешал  дышать,  сковывал,
накатывался волнами, как ледяная погибель... Аля закрыла лицо  ладонями,
до крови прикусила губу...  "Соберись!"  -  приказала  она  себе  снова,
кое-как перевела дыхание. Прислушалась: на хоздворе, у люка для отгрузки
в подвал  продуктов,  разговаривало  несколько  человек.  Аля  легонечко
подкралась поближе, замерла на темном отрезке  коридора,  готовая  снова
бежать при малейшей опасности.
   - ...Не было?
   - Да ты окстись, Жора!  Кто  в  пятом  часу  утра  по  мусорникам  да
подвалам бегать станет!
   - И через кухню никто не проходил?
   - Во-первых, дверь на кухню заперта с нашей стороны. Еще с часу.
   Во-вторых...
   - Кончай умничать! Я ясно спросил: никто не проходил?
   - Ну, никто.
   - А без "ну"?
   - Да чего ты докопался до  меня,  Жора?  Я  ж  не  карьер,  а  ты  не
экскаватор шагающий. Вот - первая машина пришла,  за  всю  ночь,  понял?
Грузчики стоят ждут, а ты долбаешь своими вопросами, как дурной  рыбачок
- елдой прорубь! Чего стряслось-то?
   - А ты не слышал ничего?
   - Да кемарил я в каптерке.
   - И выстрелы не слышал?
   - Где?
   - В Караганде! Понял? Коз-зел!
   - Что-о? Жора, ты кого козлом назвал, падаль? Ты думаешь, тебе, сявке
стриженой, шпалер дали, так ты и при делах?
   - Ладно, Косой, не гони...
   - Что - не гони?! Да ты еще дрочил под одеялом, когда я зону топтал!
   - Сказал, Косой, не баклань!
   - За базар отвечаешь?
   - Да пошел ты!..  Мурло,  синяк  гребаный!  Раздался  звук  хлесткого
удара, грохот то ли коваными ботинками, то ли  сапогами  по  кровельному
железу, звук падения тяжелого тела... Какой-то  вскрик,  хрипы...  Потом
неожиданно зажужжал электромотор ленточного конвейера, что  доставлял  в
подвал туши. На конвейере ничком, на  спине,  лежал  малый  и  судорожно
дергался всем телом, суча ногами и руками. Над ним нависал,  прижимая  к
ленте,  другой:  постарше,  мосластый,  с  редкими,  торчащими   клоками
волосиками, с сифилитическим носом на скуластом лице.
   Он что-то шептал на ухо противнику, словно увещевая  того  прекратить
конвульсии.
   И  тот  действительно  затих.  Аля  почувствовала,  как  разом  свело
желудок:  голова  лежащего  на  спине  малого  была  почти  отделена  от
туловища; кровавый надрез на шее, от уха до уха, походил на раззявленный
рот рыжего арлекина... "Человек, который смеется".
   По лесенке рядом с  лентой  спустился  другой  человечек:  маленький,
горбатый, лысый.
   - Косой, ты что, с крыши съехал? Что теперь Гуне говорить станешь?
   - Заткнись, Гном. Ты базар слышал?
   - Ну.
   - Если тебя козлом повеличали, ответка должна быть?
   - Ну.
   - Вот и весь базар.
   - Гуня понятий не разумеет.
   - Ниче. Припечет - поймет. А его щас вроде припекло. По самые яйца.
   - Ну. Рому Ландерса завалили.
   - Круто. Выходит, под Батю теперь пойдем?
   - Выходит, так. Больше не под кого.
   - Батя - человек с понятием.
   - Известно.
   - Помоги-ка, Гном.
   - Куда его?
   - К тушам, на ледник. Порубим - и в море. Скатам на корм.
   - А работяги?
   - Шофера?
   - Ну.
   - И че? Если толковище будет, они подтвердят. А до толковища Гуне еще
дожить надо. Ну а на нет и суда нет.
   - А ты, Косой, крут.
   - А то.
   Аля съежилась, превратилась в комочек и старалась даже не дышать.  Но
в коридор Косой и Гном не пошли.  Горбатый  деловито  отомкнул  какую-то
дверь, они подхватили мертвя-ка, потащили. Девушке стукнуло: сейчас! Она
перебежала ближе к выходу, запах свежей  крови  снова  заставил  желудок
скрутиться жгутом,  Аля  задержала  дыхание,  зажмурившись,  вбежала  по
бетонным ступенькам рядом с продолжающей двигаться лентой. Шум конвейера
надежно заглушал ее легкие шаги.
   Аля высунула голову: метрах  в  пятнадцати  стояла  крытая  фура,  но
никого из  работяг  или  шоферов  видно  не  было.  Прямоугольник  ворот
раскрыт. В будочке рядом - тоже никого: ну да, охранник сейчас  был  как
раз занят освежеванием жмура с прижизненным именем Жора.  Девушку  снова
замутило так, что серая мгла на мгновение  заволокла  мир.  Аля  кое-как
перевела дыхание, ринулась к воротам. Никто ее не остановил  и  даже  не
окликнул. Оказавшись на улице,  Аля  вдохнула  несколько  раз  пьянящий,
напоенный ароматом трав и моря ночной воздух и  ринулась  прочь,  словно
спущенная с тетивы стрела.
 
Часть третья 
 
ДЕВОЧКА И МОРЕ 
 
Глава 15 
 
   Девушка бежала маленькими затененными улицами вниз, к морю. В сумраке
утра она различала  ряды  домиков,  все,  как  на  подбор,  одноэтажные,
построенные лет  тридцать-сорок  назад,  увитые  виноградными  лозами  и
отгородившиеся и от жары, и от мира решетчатыми  ставнями.  На  каком-то
заросшем чертополохом пустыре вспугнула стаю больших рыжих собак; за ней
пыталась было увязаться мелкая пятнистая шавка, но лобастый вожак что-то
рыкнул утробно, и стая покорно пропустила  девушку.  Испугаться  она  не
успела, подумала лишь - как хорошо, что сейчас утро.  Ночью  эти  бывшие
друзья людей царили на улицах и порвать ее могли даже не по злобе или со
страху - просто мстя своим бывшим хозяевам за  все  прошлые  и  нынешние
обиды.
   Девушка вылетела через безымянный проулок на взгорок. Море  открылось
внезапно. Оно плескалось далеко внизу в  сонном  величавом  покое;  лишь
первые утренние волны тревожили маленький каменистый пляжик.
   Вокруг - ни души.  Аля  пошла  по  взгорку,  пытаясь  найти  хотя  бы
тропинку. И чуть не пропустила ее. Спуск к морю был вырыт местными почти
отвесно, узенький,  закрепленный  деревянными  штырями,  как  опалубкой.
Постояла, восстанавливая дыхание; на востоке показалось солнце,  вырывая
из дымки все побережье. Девушка подошла к воде, умыла лицо, прополоскала
пересохшее горло - и побежала снова, плавно, размеренно, по самой кромке
воды.
   Минут через сорок она обогнула мысок. Дальше  были  завалы  камней  и
коричневой породы: видно, еще весной море подмыло почти отвесный  берег,
и груда весом в несколько тонн обрушилась, преграждая путь.  Чертыхаясь,
Аля с полчаса преодолевала каменный завал. Дальше был  пляжик.  Никакого
мусора: ни отдыхающие, ни местные не забредали сюда. Кому  охота  ломать
ноги о камни под палящим солнцем? Девушка огляделась: с другой стороны -
такое же нагромождение камней.
   По крайней мере, здесь ее никто не потревожит.
   И тут Аля почувствовала дикую, смертельную усталость.  Солнце  только
встало, едва прогревая воздух. Девушка нашла между россыпей камней сухое
место, натаскала  высохших  водорослей,  соорудила  себе  матрас.  Потом
разделась донага, еще раз огляделась -  никого  -  и,  осторожно  Ступая
босыми ногами, пошла к морю.
   Вода оказалась достаточно теплой. Аля нырнула  рыбкой  в  солоноватую
влагу, сделала несколько  гребков...  Подошла  легкая  прибойная  волна,
кинув ей в лицо горькие брызги...  И  тут  -  словно  какая-то  пружина,
державшая ее всю ночь, лопнула,  из  глаз  покатились  слезы,  такие  же
соленые, как окружающее море. Другая волна потянула девушку к берегу, на
мелкий песок, а Аля... Она уже ничего не видела  и  не  слышала:  просто
свернулась  комочком,  напряженно  обхватив  колени  руками,   плечи   и
худенькая спина сотрясались в рыданиях... И не было никого рядом, кто бы
мог пожалеть... Только море ласково, бережно касалось ее  тела  и  будто
шептало бурливыми пузырьками прибоя: "Все пройдет... Все пройдет...  Все
пройдет..."
   Ну почему, почему все так несправедливо? Разве ей к  ее  девятнадцати
выпало мало  испытаний?  Гибель  мамы  и  папы  еще  тогда,  в  детстве;
беспамятство, безнадега детдома, та жуткая история  с  наркотиками  и  с
Маэстро... Разве этого  недостаточно,  чтобы  заслужить  хоть  маленькое
счастье?..
   Море продолжало ласкать ее, едва касаясь кожи, и девушке  показалось,
что  оно  тоже  плачет,  сочувствуя  ей...  Кое-как  Аля  выбралась   на
прохладный еще  песок,  подставив  измученное  тело  солнышку,  замерла.
Дыхание успокоилось, но обида  на  жизнь  уже  ушла,  слезинки  высохли,
солнце согрело. Был бы рядом Олег... Ничего.
   Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому  что  иначе  -
совсем нечестно.
   Усталость накатила сама собой тяжким ватным одеялом; как уснула,  Аля
не заметила. Ей начали было сниться свет и музыка, и будто она летела, и
полет ее был стремителен и чарующ...  А  с  запада  шла  гроза.  Черная,
мохнатая туча надвигалась стремительно; девушка попыталась  развернуться
в потоке воздуха, но ничего не  вышло:  словно  гигантский  безжалостный
смерч тянул ее туда, в самый центр грозы, и она уже видела блики молний,
слышала  треск  близких  разрядов;  в  сердцевине  смерча  она   увидела
вихрящуюся фиолетовую воронку, ее несло туда каким-то  шалым  ветром,  и
она знала, что если сейчас не сумеет развернуться в потоке  и  вернуться
назад, к солнышку, то мир для нее погаснет, она пропадет  навсегда.  Аля
попробовала вздохнуть, но горячий воздух наждаком опалил горло, на губах
она почувствовала соль, а сзади нарастало  синее  пламя,  оно  уже  жгло
спину и норовило поглотить ее всю. И тут девушка словно попала в ледяной
омут: студеный воздух окатил с головы до ног, заставив сердце сжаться от
ужаса: вот теперь  она  точно  потеряет  и  равновесие,  и  ориентиры  и
стремительно унесется в черно-фиолетовую тьму смерча...
   ...Аля  оглядывалась  по  сторонам,  совершенно  ничего  не  понимая,
осматривая окружающий инопланетный пейзаж: обрыв  поднимался  метров  на
сто вверх,  по  нему  можно  было  читать  историю  земли;  вокруг  были
разбросаны  куски  породы,  они  отливали   коричнево-золотым;   другие,
рухнувшие давно, были вылизаны морем  в  гладкие  окатыши.  Горло  драло
немилосердно,  Аля  попробовала  пошевелиться  и  почувствовала   легкую
саднящую боль в спине, на шее, на бедрах: ну да, она  обгорела.  Заснуть
на берегу было верхом легкомыслия! Она совершенно  не  чувствовала  себя
отдохнувшей, наоборот; и еще - очень  хотелось  пить.  Девушка  облизала
потрескавшиеся губы, встала, одним прыжком  бросилась  в  море.  Сначала
вода показалась ледяной, но тело  согревалось  все  больше  и  больше  с
каждым гребком, и вот уже она плыла в  чистом  прозрачном  сиянии,  видя
каждую  песчинку  на  дне.  Набралась  храбрости,  глотнула;  вода  была
соленой, но освежала: жажду не утолит, но, по крайней  мере,  не  умрешь
сегодня. А жить здесь робинзоном все лето она не собиралась.
   Аля набрала воздуха и  нырнула;  там,  внизу,  вода  была  еще  очень
холодной.
   Но, вынырнув, она могла, не боясь замерзнуть, лежать на  волнах.  Сон
вспоминался теперь смутно, и Аля сумела убедить себя, что теперешняя явь
- и есть его счастливое продолжение. Все будет хорошо. О том, что  нужно
делать, Аля не задумывалась: к чему загадывать? Просто нужно  уехать  на
какой-нибудь попутке подальше от этого взбесившегося городка и позвонить
Олегу.  Он  что-нибудь  придумает.  Все  будет  хорошо.   Накувыркавшись
вдоволь, она заметила, что берег довольно  далеко;  погрузила  голову  в
воду и кролем пошла к берегу.  Все  будет  хорошо.  Выскочила  из  воды,
пробежалась по песку  вдоль  марсианского  обрыва,  согреваясь,  сделала
несколько  раз  "колесо",  даже  закричала  что-то  от  полноты  чувств:
хо-ро-шо! Обсохнув, побежала  обратно.  Вот  она,  груда  камней,  среди
которых она сложила одежду; здесь нужно ступать осторожнее:  не  хватало
еще раскроить ступню, это в ее-то положении. Аля осторожно ступала между
камней, шаг за шагом. И - замерла на месте. На песок падала тень.
   - Ну вот и объявилась, - услышала она скрипучий, словно  надтреснутый
голос, подняла голову, ойкнула - и поспешила прикрыться руками. Стоявшее
напротив  существо,  когда-то  давно  бывшее  человеком,   -   обрюзгший
мужичонка в  рваной,  вытертой,  сожженной  солнцем  фетровой  шляпе  на
сальных волосах, в каком-то неимоверном лапсердаке,  бывшем  лет  десять
тому пиджаком, в оборванных джинсах, подпоясанных бельевой веревкой, и в
ботинках  военного   образца,   зашнурованных   грязными   разноцветными
тесемками, - сально лыбился щербатым ртом, разглядывая девушку. Впрочем,
его Аля рассмотрела разом, но сначала почувствовала  неимоверно  мерзкий
запах, исходивший от бомжа.
   - Отвернитесь, мне нужно одеться... - попросила она.
   Бомж забулькал смехом, обнажив беззубые воспаленные десны.
   - Ты, девка, ручонки-то убери, -  произнес  он  трескуче.  -  Дай  уж
кончить.
   Аля заметила, что одна рука у него просунута в брюки и дергается  под
грязными штанинами... Девушке стало противно  до  полного  омерзения,  и
единственное, что пришло ей в голову, - схватить камень и  прогнать  это
животное прочь! И тут, услышав утробное "гы-гы", обернулась: позади  нее
стоял увалень с лицом потомственного олигофрена и алкоголика;  непонятно
было и то, как такая маленькая,  покрытая  редкими  белесыми  волосиками
головка могла сочетаться с таким большим телом! Но и крупен  этот  дебил
был как-то асимметрично: словно гигантский огурец, с непомерно  длинными
ногами, широким тазом, висячим брюшком, длинными руками, растущими будто
не из узеньких плеч, а  прямо  из  шеи!  Дегенерат  таращил  на  девушку
водянистые, навыкате, глазки и облизывался, как на сладкое. На нем  были
только трусы: длинные, черные, до колен, какие  Аля  видывала  только  в
фильмах про сороковые годы. Но горше всего  был  его  взгляд:  оловянные
пуговки глаз тускло  отражали  небо.  Нижняя  губа  дауна  непроизвольно
отвисла, с нее тонкой струйкой текла слюна.
   Судорога  отвращения  прошла  электрическим  разрядом  от  спины   до
кончиков пальцев; девушка присела на корточки, соображая, что же  теперь
делать. Вся беда была в том, что вокруг  -  россыпи  камней,  и  убежать
босой она не сможет: обязательно поранится,  раскроит  ступню  -  и  что
тогда? Да и куда она  побежит  голой?  Мысль  была  простой  и  здравой:
вооружиться  камнями,  настучать  этим  уродам  по  причинным  местам  и
заполучить назад одежду:  она  лежала  там,  за  развалом  камней.  Путь
преграждал сластолюбивый  старец.  Пока  он  занят  разминанием  хлипкой
плоти, самое время обломать ему кайф!
   Девушка сжала в кулачок плотный окатыш, в другой взяла  кусок  породы
покрупнее, оглянулась  на  дауна  -  и  упала  навзничь,  распластавшись
ничком: этот дебил  ткнул  ее  длиннющей  рукой-оглоблей  так,  что  она
зарылась носом в жесткий ракушечник.
 
Глава 16 
 
   - Полегче, Федюня, полегче... - услышала Аля  голос,  подняла  глаза.
Из-за гряды породы вышел дядька, в котором уверенно можно было  опознать
свихнувшегося интеллектуала. Глубокие залысины на  высоком  лбу,  редкая
бороденка, которой когда-то придавали форму благородного клинышка,  а-ля
всесоюзный староста дедушка Калинин или Николя Бухарин,  "помесь  лисицы
со свиньей", как справедливо поименовал его  прокурор  Совдепии  товарищ
Вышинский.
   Одет дядька был в стеганый, неопределенного цвета и фасона  халат  из
тех, что носят на востоке;  на  голове,  на  самой  макушке,  уместилась
шапочка, напоминающая все сразу: и мусульманскую тюбетейку, и раввинскую
кипу, и турецкую феску; из-под халата виднелись голые  кривоватые  ноги,
обутые в довольно приличные кеды. Светло-карие глаза бородатого смотрели
с "ленинским прищуром", внимательно и даже сочувствующе: из таких  людей
получаются отменные душегубы, жестокие, властные, трусливые,  вымещающие
свою изначальную неудачу в жизни на тех,  кто  оказался  сильнее,  но  в
данный момент -  беззащитнее.  Именно  из  таких  получаются  Геббельсы,
Гиммлеры и берии. Девушка решила сразу: этот - самый опасный.
   - А ты, Тухлый, заройся  в  тину  и  не  отсвечивай,  -  вяло,  но  с
затаенной угрозой посоветовал дядька стастолюбцу.
   - Глеб Валерианович, еще чуть-чуть, и я...
   - Заройся, я сказал, -  визгливо  выкрикнул  "интеллектуал";  длинная
фортепианная струна свистнула в его руках и обрушилась на сальную голову
Тухлого: только шляпа спасла того от серьезных ранений.
   Федя вздрогнул было,  втянув  башку  в  плечи,  но  загыгыкал  снова,
указывая на лежащую у его ног обнаженную девушку.
   - Федюня, кушать, - произнес Глеб Валерианович. Глазки Феди приобрели
осмысленность, а тот добавил:
   - Еда - там.
   Федя закивал  и  побежал  крупной  рысью  прочь,  за  гряду  каменных
обломков.
   Наконец Глеб Валерианович обратил внимание на Алю:
   - Ну и как мне вас называть, милая незнакомка? Нимфа? Или - нереида?
   - Кто вы? Откуда вы взялись?
   - Это ты взялась, девка! А мы живем в  этом  большом  мире,  получаем
удовольствие от жизни и ничего не про" сим у вас,  запертых  в  каменных
лабиринтах соподчинения. Наши удовольствия редки и просты.
   - Отдайте мою одежду!
   - Зачем? Таких красивых девочек я не видел давно,  а  уж  я,  поверь,
знаю толк в красоте. Ну? Вставай, покажись.
   - Да пошел ты!
   - Неразумно, красавица, неразумно. А я уж думал, что мы  поговорим  с
тобой о любви и поэзии.
   - Прекратите паясничать! Вам не стыдно?
   - Мне? Нисколько. В этих местах меня знают как Диогена. И это так.  Я
- свободен.
   Аля  только  крепче   стиснула   зубы:   вот   что   непереносимо   в
словоблудствующих интеллектуалах, так это то, что, живи они  как  угодно
подло, бездарно, развратно,  -  всегда  придумывают  себе  принципы,  по
которым якобы жили, а не существовали.
   Непременно  высокие,  значимые,  овеянные  ореолом  истории.   Такие,
попадая в полное  дерьмо,  вместо  того  чтобы  выбраться  или  хотя  бы
прибраться,  умудряются  в  нем  комфортно  устроиться,  и   не   просто
устроиться: подводят теоретическую базу.
   Козлы. И этот - козел. Самый натуральный.
   Но разговор стоило поддержать: нужно же как-то выпутываться!
   - Свобода есть  осознанная  необходимость,  -  процитировала  девушка
Маркса.
   - Вот как? - поднял брови Диоген. - А ты  не  простая  путанка  и  не
бродяжка.
   - Зато о вас этого не скажешь.
   - Зря. Маркс был дурак.  Свобода  только  тогда  свобода,  когда  она
свободна ото всего, и от  необходимости  тоже.  Это  -  воля.  -  Диоген
прищурился, уголки губ язвительно и  чуть  обиженно  опустились.  -  Моя
воля.
   - Пусть так. Но, дорогой Д