остальных. И провести  по  ним  других.  -  Лир
вздохнул совсем по-стариковски:
   - Мне  обидно...  Я  не  смог  удержать  власти,  но  и  вам,  Лаэрт,
приживалам, она не достанется. Власть - не милостыня, чтобы  бросать  ее
нищим. Власть - не барские обноски, чтобы ее примеряли лакеи. Ее получат
только бесстрашные духом,  а  удержат  лишь  те,  кто  может  слиться  с
бесконечной душой этой земли. А я - уйду.
   Пока.  Барсам  еще  понадобятся  "люди  тени":  только   мы,   крысы,
ориентируемся в темноте и зловонии человечьих отбросов,  мы  живем  там,
где не место царственным львам снегов.
   Лир снова посмотрел на Алю, словно оценивая ее, произнес, качнув в ее
сторону вороненым стволом:
   -  Видно,  судьба  привела  тебя  сюда,  чтобы  поставить   точку   в
затянувшемся фарсе... Мне  вовсе  не  хочется  тебя  убивать,  но...  Ты
забралась слишком высоко для котенка. Слишком. - Он повернулся к Лаэрту:
   - Ты веришь в судьбу, Лаэрт?
   Судьба - это когда вся жизнь - не что иное. как  суд  на  тобой...  И
каждый твой поступок  оборачивается  потерей,  и  каждое  твое  действие
рождает фантомы, влияющие на судьбы других... Я хотел стать  вершителем,
что в итоге? Вечность? Нет.
   Пустота. Зияющая яма.
 
Глава 82 
 
   Лир снова замер, слегка прикрыв веки, но ни Аля, ни Лаэрт не  сделали
даже попыток, чтобы переломить ситуацию. Казалось, старик  обладает  той
странной гипнотической властью, что пугает отсутствием всяких объяснений
собственного могущества.
   - Время... Оно даже вино превращает в уксус... И каждый из нас -  раб
времени... И разве возможно поверить, что  вода  может  стать  вином?  А
человек - Богом? Но ведь поверили же, поверили! И вовсе не с пришествием
Христа: чудеса никого ни в чем не  убеждают,  даже  воскрешение  Иисусом
Лазаря сочли трюком. Люди - суть стадо,  а  потому  поклонение  скотине,
твари им понятнее... Во времена так называемого Возрождения люди  забыли
Бога, и одни - снова  стали  раболепствовать  перед  тельцом,  другие  -
вместо  раззолоченного  скота  возвели  на  амвон  двуногую  обезьяну  -
человека  и  стали  даже  выписывать  название  этой  жалкой,  одержимой
страстями и похотью дерзкой твари с заглавной буквы: Человек.
   - Что вы строите из  себя  святошу?!  -  неожиданно  для  самой  себя
выкрикнула Аля. - На вашей совести столько крови, что ее  не  отмолит  и
сотня праведников!
   - Браво! Браво! Ты понял, Лаэрт, чем слуга отличается от господина? В
данном случае - от госпожи? Ведь вам обоим - время умирать, но ты сидишь
бледнее тени, и в твоей трясущейся заячьей душе бродит шалая мыслишка  -
о спасении...
   Так? А вот девчонка - хороша! Она сейчас не думает ни о смерти, ни  о
жизни, попранная "справедливость" заставляет ее говорить! Ну, красавица?
В чем еще ты обвинишь бедного пенсионера? В святотатстве?
   - Грязный старик!  Вы  омерзительны  своей  ложью!  Для  вас  люди...
падаль! Вы хуже всех скотов! Хуже!
   - Браво! И слова-то какие?
   Лир  захохотал  булькающим  смехом,  получая  явное  наслаждение   от
ситуации.
   Так  прикрываю  гнусность  я  свою  Обрывками   старинных   изречений
Натасканными из священных книг.
   - Все так, девочка. Но ты никогда не задумывалась,  что  людям  нужна
вовсе не правда, а лишь видимость благопристойности? И за  нею,  как  за
завесой, они совершают худшие из злодейств!
   Аля попыталась возразить, но Лир повысил голос:
   - Не перебивай! Ты так и умрешь в счастливом  неведении!  А  мне  еще
жить и жить...
   Лир   постоял,   чуть   склонив   голову   набок,   словно   петушок,
прислушивающийся к возне в курятнике, и вдруг ни с того ни с сего  снова
засмеялся, но теперь звонко, словно нашкодивший карлик:
   - Жизнь - игра. И как  в  ней  не  позабавиться  с  этими  зверьками,
которые отчего-то мнят себя разумными? - Лир согнал улыбку с лица:
   - По правде сказать, мне наскучило все, даже собственная жизнь. А  уж
власть и подавно. Но умирать отчего-то не хочется! Смириться?  Не-е-е-т.
Сейчас я просто поставлю точку и исчезну. В маленькую железную  дверь  в
стене. Помнишь Буратино и папу Карло? Уйду в мир мещан и уродцев и  буду
развлекать себя мелкой склоч-кой и игрой по копеечке. Для этого  у  меня
достаточно миллионов. Ну а власть... Такие, как я, нужны  любой  власти.
Каждый должен знать свое место: и место под солнцем, и место  под  сенью
мрака. Замков без призраков не бывает. Особенно замков царственных.
   Прощайте.
   Черты Лира исказила  странная  гримаска,  за  мгновение  превратившая
морщинистое  личико  фиглярствующего  старикана  в   жесткую   маску   с
застывшими, будто кусочки мутного льда, зрачками: он поднял пистолет...
   Первый выстрел треснул сухо,  второй  прозвучал  так,  будто  большой
школьной линейкой ударили плашмя по металлу.  Лаэрт  метнулся  перекатом
под защиту массивной столешницы,  именно  в  нее  угодила  первая  пуля,
вторая - в окованную бронзой ножку, стилизованную под львиную лапу.
   Аля мигом метнулась к шкафу, в панике ожидая горячего штыкового удара
между лопаток... Выстрел щелкнул, с хрустом выдрав из  шкафовой  ребрины
длинную сухую щепу, но Аля уже была в безопасности. Она сунула руку  под
мышку, ухватила рукоять пистолета, дернула что было сил...  Чертыхнулась
про себя, вспомнив, что забыла  отшпилить  державший  ремешок,  наконец,
справилась с ним, замерла,  ощутив  в  руке  привычную  тяжесть  оружия,
передернула затвор и только тогда почувствовала, как взмокли ладони - да
что ладони, вся она была мокрой как мышь, холодный пот не просто обметал
лицо, он ледяными струйками стекал за шиворот, и Але казалось, будто ее,
живую, погрузили в кошмарный трупный рефрижератор.
   Снова щелкнул выстрел, стреляли не в нее, Аля несколько раз  вдохнула
и  выдохнула,  облизала  пересохшие   губы,   приготовилась...   Дыхание
сделалось медленным и глубоким, она словно услышала голос Маэстро: "Будь
мудрой, девочка... Живи". Главное - не бояться. Невыполнимых задач  нет.
Пора.
   Приглушенные сумерки комнаты словно сгустились, ударили разом со всех
сторон, Аля открыла рот, пытаясь вдохнуть режущий, шершавый  воздух,  ей
это не удалось, следом была ослепительно яркая вспышка, и девушка  упала
на ковер, выпустив  оружие.  Она  не  слышала  ничего.  Подняла  голову,
увидела ноги в маленьких, словно детских ботиночках; они  шествовали  по
ковру туда, к столу, за которым затаился Лаэрт.
   Выстрелы щелкали один за одним, как удары бича, но Аля их не слышала,
она чувствовала сотрясение воздуха всей кожей и со своего  места  видела
только вытянутые ноги Лаэрта: в их податливую мякоть врезались  пуля  за
пулей, вырывая куски... Наверное, он кричал... Но Аля не слышала ничего.
Она подняла  ладони  к  ушам,  почувствовала  что-то  липкое  и  мокрое,
посмотрела: они были в крови-Кровь текла и из  носа.  Аля  увидела  свой
пистолет метрах в четырех там, на ковре...
   Попыталась  приподняться  на  руках,  но  не  смогла...  Тело  плетью
стелилось  по  ковру,  и  Але  стало  жутко:  неужели  у  нее  поврежден
позвоночник и она теперь стала обездвиженной колодой?.. Слезы  обиды  за
всю свою нескладую жизнь покатились из глаз, а вместе со слезами  пришла
боль... Болело все тело - мышцы, сухожилия, ныли зубы, Адя  пощупала  их
языком и поняла, что они кровоточат и  качаются...  Но  она  чувствовала
свое тело до самой последней мышцы, она - жива, она - сможет.
   Сможет!
   Сейчас  просто  собраться  -  и   потихонечку   туда,   где   матовым
прямоугольником застыл пистолет. Туда.
   И тут Аля увидела, как Лира словно подкосило: что-то ударило  его  по
ногам, будто доской, старик нелепо и  неловко  взмахнул  руками  и  упал
спиной на ковер.
   Из-за столешницы рванулся Лаэрт, его искаженное болью и яростью  лицо
было страшным. Одним движением он захватил шею старика... В правой  руке
Лира мелькнуло махонькое, словно маникюрное лезвие,  он  чиркнул  им  по
руке Лаэрта, но хватка того не ослабла, пальцы сомкнулись на  шее  Лира,
руки заученно, тренированно сделали неуловимо  быстрый  поворот,  что-то
явственно хрустнуло, старик засучил ногами, дернулся всем телом и  затих
бессильной тряпичной куклой... Лаэрт смотрел на тело Лира,  возможно  не
вполне  осознавая,  что  произошло...  В  сторону  девушки  он  даже  не
взглянул.  Дополз  на  локтях  до  приставного  столика,  кусая  губы  и
превозмогая боль,  набрал  номер;  что-то  щелкнуло  в  динамике,  потом
зазвучал длинный зуммер, который оборвался внезапно, и тишину  помещения
заполнило невнятное шуршание.
   - Лаэрт вызывает Клавдия... - прохрипел в трубку раненый.
   - Клавдий слушает  Лаэрта,  -  ответил  ему  монотонный  механический
голос.
   Але сначала это показалось галлюцинацией, пока она не догадалась, что
аппарат просто-напросто переключен на громкую связь... Но  главное  было
другое: она - слышит. Пусть глухо, как сквозь толстый слой  ваты,  но  -
слышит.
   - Клавдий слушает Лаэрта, - повторил голос.  Лаэрт  сидел  смертельно
бледный. Крови было много,  обе  брючины  были  пропитаны  ею,  но  его,
казалось, это мало беспокоило...  Губы  Лаэрта  посинели,  он  заметался
глазами, почему-то остановил взгляд на микроскопической ранке,  надрезе,
оставленном почти игрушечным стилетиком  Лира,  поднес  ко  рту,  словно
хотел поцеловать надрез, лицо его стало совсем  белым,  Лаэрт  прошептал
одними губами слово, и Аля прочла его по ним: "Миндаль".
   И еще Алю совершенно поразило, что этот человек улыбался. Вернее, тот
оскал, что болезненно кривил его посиневшие губы, трудно было принять за
улыбку, а вот взгляд... Он был полон тихого сияния, больше всего схожего
с помешательством.
   - Клавдий слушает Лаэрта, - снова требовательно и монотонно прозвучал
в комнате металлический бездушный голос.
   Казалось, Лаэрта  хлестнуло  струной.  Он  собрал  все  свои  силы  и
прохрипел едва слышно:
   - Король уме...
   Лаэрт не договорил - замер, смахнул аппарат на  паж,  рванул  ногтями
горло, раздирая кожу, - и боком завалился  на  ковер.  Мертвые  роговицы
безжизненно таращились в потолок, мутно отражая приглушенный свет.
   В комнате наступила тишина. Аля встала  на  четвереньки,  превозмогая
боль во всем теле, проползла полметра, еще, уткнувшись взглядом в  серый
ковер.  В  голове  с  настойчивым  постоянством  крутилась  стихотворная
строчка:
   "Опустило небо печаль  в  серую  трясину  дождей,  отцветает  горький
миндаль на губах великих вождей..." Строчка  повторялась  и  повторялась
заунывной заезженной пластинкой, пока не остановилась  сама  собою:  Аля
вспомнила,  что  запах  миндаля  остается  от  отравления   цианидами...
Крутящийся мир вокруг постепенно прекращал вращение,  становился  таким,
каким он был всегда: безжалостным и прекрасным.
   Аля нащупала наконец-то рукоять пистолета, крепко сжала его в ладони,
встала, оглядела комнату. Так она и думала;  Лир,  не  желая  рисковать,
взорвал какое-то устройство, обладающее  мощной  волной,  но  не  дающее
осколков. Сам он в это время скрылся в своем  алькове,  и  вышел,  чтобы
добить Лаэрта и ее. Добротная мебель выдержала удар. Да и  стекла  целы,
они литые, наверняка пуленепробиваемые и сделаны по особому заказу.  Аля
вздохнула: раз стекла целы, значит, и с ней ничего страшного. Это просто
контузия. Контузия, только и всего. Правда, боль...
   Ну что ж... Боль - это напоминание о том, что жива.
   Аля подошла к окну. Ей даже показалось, что она слышит заунывный  вой
ветра. Площадь стыла далеко внизу  маленьким  каменным  пятачком,  а  за
окном, в свете направленных в ненастную проседь неба прожекторных лучей,
свивались вихрем снежинки и, словно маленькие невесты, все  танцевали  и
танцевали в окружающей мир тьме свой нескончаемый белый танец.
 
Глава 83 
 
   Поезд мчался сквозь ночь. Аля стояла в коридоре  спального  вагона  и
смотрела на черное стекло. Ее  собственное  отражение  было  таким,  что
сквозь него она видела и медленно проплывающие во тьме деревья,  похожие
на проволочные  бутафорские  каркасы,  и  спящие  крохотные  деревеньки,
занесенные снегом по самые крыши, - редко-редко где мелькнет огонек,  да
так и исчезнет в смутной ночи, будто случайная печная искорка, так и  не
успевшая никого согреть.
   Головная боль наваливалась волновыми накатами и измотала Алю так, что
ей  хотелось  плакать.  Она  и  плакала  совсем  недавно   на   какой-то
заброшенной   стройке,   среди   железобетонных   каркасов,    сиротливо
громоздящихся в ночи,  среди  длинных  проржавелых  труб,  тянущихся  из
промерзшей, засыпанной снегом земли... Да  что  плакала  -  она  выла  в
голос, размазывая по лицу слезы... Ей  снова  казалось,  что  она  одна,
совсем одна на всем земном шаре, и дальние светлячки  окон  в  панельной
многоэтажке - ничто, мираж; чужой уют и семейный покой только растравлял
душу,  добавлял  в  ее  неустроенное,   мерзлое   одиночество   горчинку
зависти...
   ...Там, на последнем этаже замершего здания корпорации,  Аля  провела
по меньшей мере час. Сначала она просто нашла в комнате  отдыха  ванную,
смыла все еще сочащуюся  из  ушей  и  носа  кровь,  там  же,  в  ванной,
обнаружила и маленькую аптечку и  выпила  целую  горсть  обезболивающих.
Потом вернулась  в  кабинет,  разыскала  на  небольшом  столике  бутылку
коньяку, сделала несколько  глотков  прямо  из  горлышка  и  обессиленно
опустилась в кресло. Будь что будет, но у нее уже просто  не  было  сил.
Совсем. Сейчас прибежит охрана, и ее  или  убьют,  или  задержат.  Ну  и
пусть. Рукоять пистолета в ладони давала иллюзию  власти  над  жизнью  и
смертью, прежде всего над своей собственной.
   Но никто так и не появился. Ни через пять минут, ни через  десять.  И
тут Аля по-настоящему забеспокоилась: у нее  появилась  надежда.  То  ли
Лаэрт и люди, стоявшие  за  ним,  очень  хорошо  подготовились  к  акции
устранения Лира и ближняя охрана была удалена заранее, то ли сам мертвый
сюзерен любил уединение и не  слишком  поощрял  появление  людей  в  его
секторе  без  особого  вызова,  уверенный   в   собственном   неуязвимом
величии... Аля вскочила с кресла, почувствовав, что голова уже не болит.
Настроение было каким-то истерично-приподнятым, и ей даже  пришла  шалая
мысль открыть окно и улететь и из этого мрачного кабинета,  и  из  этого
холодного мира туда, где всегда царствуют солнце  и  море  и  где  живут
сильные и добрые люди...
   Аля тряхнула головой, прогоняя наваждение, огляделась. Нужно уходить,
но... Что это изменит? Лир мертв, но появится  новый  "человек  тени"  и
станет распоряжаться жизнями и судьбами людей  так,  как  сочтет  нужным
или,  хуже  того,  целесообразным.  Двадцатый  век,  заменивший  понятия
достоинства и чести понятием  целесообразности,  вряд  ли  отступит  без
боя... И она погибнет в этом бою, как уже погибли ее родители, как погиб
Маэстро, как погибнут сотни и тысячи людей... Из этого мрачного кабинета
нет выхода. Нет.
   Аля закрыла лицо ладонями... О чем она думает? Зачем"  зачем  ей  эти
мысли о вселенском несчастье и нестроении? Нужно  бежать,  но  прежде...
Ведь хранил же Лир где-то информацию? И там есть и о ней, и об Олеге,  и
об Оле... Пока эта информация существует - все они  словно  на  поводке,
который так легко  превратить  в  удавку...  Но  -  где?  Скрытый  сейф?
Возможно, что и сейф, но там наверняка деньги, а вернее -  информация  о
деньгах,  счетах,  банках"  корпорациях...  Аля  подумала,   что,   даже
прикоснувшись к такой информации, она сгорит  быстро  и  безвозвратно  и
сожжет вокруг себя всех, кто ей дорог. А вот  оперативная  информация...
Досье, каналы связи... Она не может быть запрятана далеко. Тогда - где?
   Аля бегло оглядела кабинет. Стол чист. Подошла. Ровные ряды ящиков.
   Дернула  один,  другой...  В  третьем  обнаружила  три  тугие   пачки
долларов:  видимо,  деньги  предназначались  кому-то  из  подручных   на
ближние, непосредственные  расходы,  вряд  ли  Лир  собирал  наличные  в
шкафчик или прятал под подушку.  В  любом  случае  хозяину  они  уже  не
пригодятся. Не мудрствуя, Аля засунула деньги за пазуху.
   А что она, собственно, ищет? В чем хранится информация? Папки? Скорее
дискеты или лазерные диски-накопители. Ничего.  Ничегошеньки.  И  тут  в
нижнем ящике Алл обнаружила маленький компьютер, "лептоп", в  специально
для него предназначенном чемоданчике. Включила, экран засветился мерзлым
зимним светом.
   Файлы не были закрыты ключами - да и зачем? Этот кабинет был  сам  по
себе сейфом, коробочкой, до которой не так-то просто добраться...  Да  и
покойный Лир, как и любой человек его лет, не слишком-то доверял машине,
а потому пользовался простейшими программами.
   Аля приникла к экрану. Замелькали имена, схемы, псевдонимы... Девушка
почувствовала, как холодный  пот  обметывает  лоб:  та  информация,  что
находилась в этом железном ящичке, стоила не  один  миллион  долларов...
Искушение легкой раззолоченной тенью заклубилось в сумерках кабинета, но
холодные цвета экрана отрезвляли:  за  бесстрастными  колонками  цифр  и
сухими росчерками схем было слишком много крови.
   Наконец среди множества файлов Аля нашла папку с досье. Азарт мешался
с усталостью. Аля попробовала несколько режимов поиска,  пока  не  нашла
файл "Барс".
   Замерла на секунду, увидев фотографию отца-такого  молодого...  Здесь
было все: и досье  на  нее  саму,  и  на  Гончего...  На  мгновение  Аля
подумала, что все ее усилия бесполезны. Лира вряд ли можно было  назвать
легкомысленным, где-то существуют копии всех этих материалов. Но...  Лир
был одержим властью. А власть не делится.
   Ни на двоих, ни на многих.
   Копии существуют, но Лир их спрятал так, чтобы и найти мог только он.
   Один. Как он сам сказал? Власть -  не  милостыня,  чтобы  бросать  ее
нищим. А если так... Аля отошла  на  несколько  шагов,  одним  движением
передернула затвор и, почти не  целясь,  мягко  нажала  спуск.  Выстрелы
грохотали до тех пор, пока металлическая  коробочка  не  превратилась  в
пробитую пулями железяку. Процессор от прямого  попадания  разлетелся  в
труху. Время Лира остановилось.
   Девушка  тщательно  обтерла  носовым  платком  поверхности,   которых
касались  ее  пальцы,  рукоять  и  щечки  пистолета,   вложила   его   в
безжизненную руку Лаэрта. Еще  раз  оглядела  комнату  беглым  взглядом:
трупы ее не пугали, ну а души  этих  людей,  бывших  тенями  при  жизни,
сейчас отправились туда, где им самое место.
   Теперь - уходить. Ключи, и электронный, и сейфовый, у  того,  пегого,
что лежит сейчас с проломленным пулей затылком.  Но  тогда...  Тогда  ей
придется как-то проходить внешнюю охрану корпорации,  да  еще  и  давать
объяснения милейшему Викентию Ефимовичу... Даже не давать  объяснения  -
притворяться, лицедействовать.
   А на это у Али совершенно не было сил. Да и доктор мгновенно  поймет:
что-то неладно; Аля чувствовала, еще кровоточат десны, да и  слышит  она
плохо, как сквозь слой тины, пропитанной вязкой болотной жижей. Но  Лир,
кажется, говорил что-то про маленькую железную дверь?
   Аля  подошла  к  алькову.  Внимательно,  сантиметр  за   сантиметром,
осмотрела поверхности: ничего. Но как-то  ведь  приводились  в  действие
механизмы,  что  открывали  и  закрывали  нишу?  Девушка  снова  окинула
взглядом комнату... А что, если... Она быстро подошла к телу Лира: так и
есть, в левой руке зажат маленький брелок в виде жука-скарабея, на нем -
колечко с ключами.  И  сам  брелок...  Аля  покрутила  игрушку  в  руке,
надавила  на  головку,   раздался   едва   слышимый   щелчок,   крылышки
сдвинулись... Брелок оказался пультом.  Аля  нажала  одну  из  кнопочек:
стеллаж с книгами бесшумно двинулся на место,  закрывая  альков.  Нажала
другую: открылся. Девушка вошла в альков, снова произвела манипуляции  с
пультом. Тяжелая дверь медленно  затворилась.  Теперь  Аля  оказалась  в
совершенно  темном  каменном  мешке;  фосфоресцировали  только  кнопочки
пульта, и их было всего две. Она  нажала  одну,  другую