ть  и
нейтрализовать. А исключения? Бывает, что система не заметит чужака? Да.
Только в том случае,  если  чужак  будет  выглядеть  ее  частью,  частью
системы. Але остается только поступить в корпорацию на  службу  и  стать
любимой секретаршей Лира... Или соблазнить начальника его охраны, и тот,
воспылавший любовью, сам зарежет патрона кухонным ножом и  без  наркоза.
Бред.
   Но Лир уязвим. Любой человек, даже самый могущественный, - не  робот,
не монумент и не статуя Командора. Человек из мяса и костей,  со  своими
привычками, болезнями, слабостями. Смертный. А это значит  -  его  можно
убить.
   Аля поежилась... Если  бы  ей  предстояло  стрелять  в  горячке  боя,
защищаясь...  А  так  вот  холодно   планировать   убийство...   Назвать
предстоящее дело не  "убийством",  а  "ликвидацией"?  Или  еще  проще  -
"акцией"? Профессионалы так и делают. Просто работа. Аля  вздохнула:  не
получится из нее хладнокровной и расчетливой мегеры. Вот  только...  Аля
понимала, что у нее есть шанс... устранить Лира. Но вот шансов  остаться
в живых - почти нет. К этой мысли еще нужно было привыкнуть.
   Девушка вынырнула из метро почти через  час  -  и  не  узнала  город.
Вокруг  смеркалось;  метель  кругами  носилась  над  камнями  брусчатки,
жутковато  завывая  между  двумя  высокими  неровными  кубами,  облитыми
зеркальным стеклом: в одном из них Лир.
   Аля беспомощно оглядела огромную, выстуженную площадь  между  двойной
громадой корпорации, и ей  стала  очевидна  вся  бессмысленность  затеи.
Найти в этих "кубиках" человека было задачей непосильной! А выследить  и
уничтожить того, кто руководил и владел всем этим, -  просто  немыслимо.
На мгновение Але показалось, что она осталась  совершенно  одна  в  этом
огромном мире лязгающих механизмов, зеркальных стен,  низкого  неба,  за
которым вовсе нет солнца, а лишь такой же холодный космос - из  камня  и
льда. Словно в бреду, девушка брела через  площадь,  а  шквальный  ветер
гнал у ее ног вихри поземки. Будто маленькие смерчи, они ластились у  ее
ног снежными водоворотами, а Аля все шла  и  шла  -  затерянная  фигурка
между двух  громадных,  облитых  зеркальным  стеклом  кубов,  никому  не
нужная. Живая... Пока - живая.
   Визг тормозов она услышала поздно. Два желтых  глаза  противотуманных
фар выросли прямо перед ней,  тяжелый  бампер  дорогой  иномарки  поддал
девушку,  словно  тряпичную  куклу,  и   она   неловко   шлепнулась   на
полированную жестким наждаком смерзшегося снега брусчатку.
   Водитель выскочил  сразу,  испуганно  глядя  на  нес.  От  одного  из
"кубиков" корпорации к ней бежали несколько мужчин в форменных  кожанках
- охрана.
   - Да что я?  Она  же  как  полоумная  шла,  ни  черта  не  видела!  -
жестикулируя, оправдывался водитель.
   Аля попыталась встать,  еще  ошеломленная  падением,  но  ногу  свело
дергающей болью, и она снова опустилась на камни.
   - Может, "скорую" вызвать? - спросил кто-то из охранников.
   - Не нужно "скорую". У нас медчасть поосновательнее будет, - произнес
мужчина постарше, скомандовал:
   -  Берите  девушку  -  и  в  медпункт.  -  Он  наклонился,  участливо
рассмотрел ее лицо, заглядывая в глаза. - С головой все  в  порядке?  Не
тошнит? Голова не кружится?
   - Немного, - тихо сказала Аля.
   - Ну что застыли?! - прикрикнул  начальник  на  охранников.  -  Взяли
аккуратно - и к нашему врачу.
   Сильные руки подхватили ее, понесли. Аля обхватила  мужчину  за  шею,
прижалась к его плечу и вдруг почувствовала себя, как в  дальнем-дальнем
детстве, уютно и защищенно.
   - Да у тебя слезы на глазах, дочка, - произнес тот,  старший.  -  Так
больно?
   - Нет, это просто от ветра, - тихо произнесла Аля,  еле  сдерживаясь,
чтобы не зареветь. - Метель.
 
Глава 78 
 
   Лир дремал, устроившись в кресле, и дрема его измотала. Он  проснулся
уставшим и  раздраженным:  ему  снилось,  что  он  бегает  за  какими-то
бесплотными тенями по бесконечному подземелью, лабиринту,  облицованному
белой кафельной .плиткой... Это было похоже на переходы подземки. Но еще
больше - на морг.
   Какая-то вязкая бурая жижа сочилась сверху  и  стекала  по  кафельным
стенам, с потолка свисали грязные, похожие на сталактиты  сосульки,  под
ногами то и дело проскакивали большие юркие крысы; время от  времени  то
одна, то другая  поднимала  мордочку  и  всматривалась  в  редких  здесь
людей... Лир понял, что эти ночные звери Хотят  увидеть:  достаточно  ли
ослабел человек, чтобы стать им кормом... Ну да, где-то  он  читал,  что
крыс на земле по крайней мере впятеро больше, чем людей, и созданная ими
цивилизация куда долговечнее и организованнее человечьей...
   Неожиданно он почувствовал тяжесть под левой  лопаткой,  вскинулся  и
обомлел: здоровенная, жирная крыса запрыгнула  ему  па  плечо  и  сидела
теперь, тараща махонькие подслеповатые глазки и дергая  поросшей  седыми
волосками верхней губой, под которой матово и желто  топорщились  острые
резцы... И еще - от крысы мерзко пахло: какой-то гнилью и еще  почему-то
хвоей, струганой сосновой доской и свежеотрытой могилою.
   Лир закричал, дернулся, сбрасывая с себя жуткую тварь.  Он  бежал  по
бесконечному кафельному коридору, а выхода все не было, коридор  казался
лабиринтом, под ногами шмыгали мерзкие твари,  похожие  на  ящериц;  они
что-то мерзко верещали, когда  он  наступал  на  них,  шмыгали  россыпью
из-под ног, а Лира с ног до головы  разом  покрывал  омерзительно-липкий
пот, вонючий, как перегной болотной тины и лягушачьей икры.
   Он бежал, его безумный крик беззвучно стыл в горле, как  кусок  льда.
Он уже потерял  всякую  надежду  выбраться  из  жуткого  лабиринта,  как
почувствовал свежий, сквозной  ветер...  Через  мгновение  Лир  выскочил
из-под земли по переходу. Вокруг,  влажно  поблескивая  брусчаткой,  под
вихревым танцем белой вьюги замерла площадь.
   Кремлевские  башни  были  почему-то  сложены  не  из  кирпича,  а  из
багряного, со светлыми прожилками, гранита;  посреди  площади,  рядом  с
Мавзолеем, застыл на вздыбленном коне Медный всадник, а дальше... дальше
шли ряды могил: под восьмиконечными крестами, под простыми фанерными,  с
красной солдатской звездочкой в навершии, обелисками, под известняковыми
надгробными  камнями,   украшенными   звездой   Давида...   Еще   дальше
причудливой  вереницей  тянулись  литые  фамильные  склепы,   отмеченные
гербами старинных русских родов и значимых фамилий.
   "Что это?" -  пронеслось  в  воспаленном  и  подавленном  воображении
Лира...
   "Лобное место!" -  проорал  ему  в  ответ  гнусавый  и  противный  до
омерзения голос.
   "Что?" - Лир заметался в  смятении:  тьма  сгустилась,  снег  плотной
пеленой обволакивал его уже со  всех  сторон,  лепил  в  глаза,  в  уши,
набивался в рот...
   "Лобное место! - снова визгливо донеслось до него. - Голгофа!"
   Лир испуганно шарахнулся в сторону - и обмер: он  оказался  на  самом
краю ущелья; дно его было сокрыто черной дымкой.  Но  Лира  напугала  не
бездна, его напугал зверь: гибкий  барс  мягко  ступал  по  серебристому
снегу, скаля белые  клыки;  его  густая  шерсть  переливалась  в  лунном
мерцании... Барс подошел к краю обрыва, прыгнул  -  и  исчез  за  дымной
завесой... А Лир  остался  стоять  в  полном  изнеможении,  один,  между
погостом и пропастью.
   Пробуждение Лира было больным и усталым.  Голова  пульсировала  тупой
монотонной болью так, что ему пришлось забросить в рот  целую  пригоршню
таблеток, запить боржоми из  початой  бутылки  и  еще  с  четверть  часа
безразлично таращиться в пустоту, пока он начал соображать хоть  что-то.
Боль не прошла, затаилась,  но  Лир  почувствовал  себя  вполне  сносно,
щелкнул кнопку на пульте, зажигая экран большого телевизора... И - сразу
скривился, словно от изжоги: опять эти молодые да ранние!  Они,  никогда
не стоявшие в дерьме, воспринимающие мир таким простым - есть правда для
избранных  и  ложь  для  всех,  ползущих  к  власти  влажными,   липкими
гусеницами, - они раздражали  его  больше  всего  остального!  Он,  Лир,
обладая громадным влиянием и возможностями,  вынужден  был  считаться  с
этими циничными белозубыми марионетками! Впрочем, они и  не  артачились,
просто называли свою цену и под клиентами если и суетились, то редко: те
теневые фигуры, что готовы были эту цену  заплатить,  и  придавить  свою
куклу могли жестко, одним движением, как половой - таракана. Но Лир  был
не согласен с тем, что цену эти мальчики и девочки назначали себе  сами:
он привык  к  тому,  что  в  этой  стране  назначать  цену  всегда  было
прерогативой покупателя.
   Но более всего Лира страшило то, что он оказался вне  времени  и  вне
власти.
   Про него словно забыли. Кроме  тех  румяных  марионеток,  при  власти
объявились собранные, похожие друг на друга люди, словно связанные одной
нитью, одной судьбой, одной целью. И люди эти не  суетились:  они  брали
власть спокойно, как поводья у привыкшего к опостылевшей воле одичавшего
мустанга... Их молчаливая дисциплинированность пугала Лира.  Но  почему,
по-че-му?! Почему такая несправедливость? Он, Лир,  лееял  свою  власть,
как любимую женщину, как мечту, потому что ничего, кроме власти, у  него
не было. И вдруг эта лукавая потаскушка падает в руки другому...  Или  -
он, Лир, недооценил Систему? О нет! Уж он-то знал ее силу и  ее  мощь...
Просто поменялось время. Совсем. И  Лир  прозевал  эту  перемену.  Нужно
наверстывать.  Мерить  версту  за   верстой,   нагоняя.   Губы   старика
искривились гримаской... Лир знал одно: он  не  отдаст  никому  реальной
власти. И если уж не удастся ее удержать - пусть правит война.  У  войны
не бывает господ.
   Только слуги. Лир щелкнул выключателем, экран погас. - Лаэрта ко мне,
- произнес он по селектору. Лаэрт появился  незамедлительно.  Уже  через
минуту  он  стоял  напротив:  лицо  упитанное,  розовощекое,  ну  чистый
серафим, впрочем, тренирован, да и характерец  есть;  мягковат,  правда,
парниша,  но  пусть  уж  на  побегушках  будет  Лаэрт,  это  лучше,  чем
непредсказуемый гений Маэстро или истеричная сила Глостера. Будь у  Лира
в приближенных по-прежнему Глостер, он бы чувствовал себя в изменившемся
времени ой как  неспокойно!  А  с  этим  прибежищем  витаминов,  с  этим
пудингом по имени Лаэрт он, Лир,  справится  как-нибудь.  Правда,  Лаэрт
хитер: уцелеть, когда погиб Глостер, - задача не из  простых,  и  он  ее
выполнил. Но это Лира даже забавляло; хитрость, просчитывая ходы,  порой
забывала о простом  правиле:  тому,  кто  получает  пулю,  не  нужны  ни
карьера, ни деньги, ни власть.
   Такова жизнь: людям не чуждо ничто человеческое, особенно смерть,  но
жить с этой мыслью им невмоготу, вот они и  ловчат,  пытаясь  той  самой
хитростью уравнять шансы. Тщетно. На этой  земле  лишь  один  владыка  и
царствует,  и  правит  -  страх;  остальные  при  нем  -  похоть,  лень,
словоблудие, пьянство, чревоугодие - суть шуты гороховые.
   Внезапно Лир почувствовал страшную усталость, словно прожил  без  сна
весь двадцатый век, теперь уже прошлый, и именно с него спросят  за  все
жертвы, которые жрецы  Молоха  принесли  своему  гневливому  ненасытному
божеству...
 
Глава 79 
 
   Пока босс молчаливо мерил шагами комнату, Лаэрт не проронил ни слова.
Лир повернулся к нему неожиданно, спросил:
   - Лаэрт, ты боишься смерти?
   Розовощекий блондин если и  был  смущен,  внешне  остался  совершенно
спокоен: пожал плечами, и по одному этому  жесту  Лиру  показалось,  что
если Лаэрт к кому и относил слово "смерть", то только не к себе. И  хотя
это было характерным  для  большинства  людей.  Лира  пусть  немного,  а
позабавило. Мысли Лира свернули на  обыденные  дела,  и  это  успокоило:
исходить желчью неразумно. А власть... Да куда она  денется,  если  твой
союзник - война?
   - А Глостер? Он боялся? - спросил он Лаэрта, и испытующе уставился  в
глаза помощнику.
   - У него теперь  не  спросишь,  -  отозвался  тот,  словно  растворив
настойчивый и острый взгляд Лира в бледной мути роговиц.
   - Боялся. И ты - боишься. Но Глостер... Он был  глуп.  От  страха  он
решил  побрататься  со  смертью.  А  эта  дама  не  выносит  братаний  и
фамильярничанья. И вот - результат.  А  ведь  незаурядных  талантов  был
малый этот, Глостер, и надежды ведь подавал... А, Лаэрт?
   Глаза Лаэрта подернулись странной белесой дымкой,  будто  он  пытался
вспомнить некогда слышанное и не вполне еще заученное; он и  не  решился
бы это повторять, но уж очень хотелось блеснуть, а потому произнес фразу
с осторожной, чуть смущенной улыбкой:
   - Так уж вышло: в конце сказки добро победило разум, Любимый сюжет  у
здешнего люда.
   - Именно! - взвился разом Лир. - Чуда им подавай! Чуда! Вот им! - Лир
сложил кукиш и выставил его перед носом Лаэрта,  словно  он  и  был  тем
самым орловским землепашцем. - Пусть  копошатся  в  собственных  слезах,
соплях и крови! - Лир брюзгливо опустил нижнюю губу. - Согласись, Лаэрт,
ведь это же бред - не слышать голоса рассудка!
   - Бред, - с добропорядочным видом старательного хорошиста  подтвердил
Лаэрт.
   - Одно скверно... - произнес Лир задумчиво и  очень  печально.  -  Не
знаю, как это  бывает,  но...  В  этой  стране  действительно  случаются
чудеса... Потому что только здесь в них  верят.  Страна  больших  детей.
Здесь всегда побеждает добро.
   Разум безжалостен к слабым,  а  на  Руси  испокон  любят  юродивых...
Знаешь, как называют Россию ученые-аналитики Запада? Сердце земли. Или -
земля Сердца.
   Страна больших детей. Поэтому их всегда обманывают. Русские - дикари:
только те покупались на блестящую мишуру и зеркальца, а эти - на  сказки
о добре и справедливости. Другим сказкам они  просто  не  верят.  -  Лир
вздохнул. - Когда-то Петр Ильич Чайковский пересказал цветущей,  похожей
на перезревшую лилию  в  напитанной  удушливыми  испарениями  оранжерее,
Российской Империи страшные сказки Гофмана. Кажется, тогда лишь он  один
слышал движение той жуткой и неумолимой силы, что надвигалась на  Россию
в облике карикатурных уродцев, крошек цахесов, но страна, погруженная  в
суету  купли-продажи,  в  самодовольство   и   бюрократическую   серость
вицмундиров, не расслышала предупреждение гения.  А  черный  лебедь  уже
кружил, кружил, и круги его делались все уже... И серый крысиный  король
уже примерял на себя царство в смутной тени дворцовых подземелий... "Кто
был  ничем,  тот  станет  всем..."  -  Лир   прикрыл   глаза,   закончил
ожесточенно:
   - Поступь ослепленной черни.
   Лаэрт молчал, и на лице его застыло выражение полнейшей  преданности:
"Как вам будет угодно". Губки, сложенные бантиком, мягкий румянец щек...
Лиру даже стало смешно: а ведь он было заподозрил...
   - Так зачем же я тебя  вызывал?  -  спросил  Лир,  словно  про  себя,
добавил:
   - Не помню. Склероз стариковский, будь он неладен. Ну иди,  поработай
пока с бумагами, а я... Все дело в том, что я еще не  вполне  проснулся.
Задремал, понимаешь, и... Ступай.
   Лаэрт кивнул, направился к двери странной, деревянной походкой: спина
его была неестественно прямой. У Лира  мелькнула  даже  дурацкая  мысль:
наверное, именно так ходят на казнь. Но не жертвы: начинающие палачи.
   - Постой! -  повелительно  остановил  Лаэрта  Лир.  Встал  с  кресла,
подошел, спросил, заглядывая в лицо:
   - Не знаешь ли ты, к чему снятся барсы?
   - Барсы?
   - Барсы! Львы высокогорий! Дикие снежные кошки! Возбуждение Лира было
не наигранным: он  действительно  был  не  на  шутку  взволнован.  Лаэрт
растерянно кивнул за окно:
   - Метель.
   - Метель? Ну да,  метель,  -  раздумчиво  повторил  Лир,  уставясь  в
беснующуюся темень за окном. - Метель... - Лир прикрыл глаза,  вспоминая
заснеженную площадь из своего тяжкого сна. Какое там было  время?  Зима?
Или - никакого?.. Никакого!
   Там, в его сне, часы  на  главной  башне  страны  были  сработаны  из
единого  куска  гранита;  малахитовые   стрелки   замерли   безжизненным
прямоугольником. - Метель... - Лир снова обратил тусклый взгляд за окно.
- Бесы, что ли, куражатся?
   Он долго  смотрел  в  непроницаемо  матовую  темень,  разлепил  губы,
прошептал:
   Хоть убей, следа не видно;
   Сбились мы, что делать нам!
   В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам...
   Бесконечны, безобразны, В мутной месяца игре, Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
   Лир помолчал и повторил безо всякой интонации:
   - Метель.
   Лир повернулся и шаркающей, старческой  походкой  этошсл  к  дальнему
концу кабинета, где за скрытой за дубовой  панелью  дверью  был  вход  в
жилые помещения и в спальню.
   - Время разбрасывать камни и время собирать, время жить и время... Не
у каждого хватит мужества поглядеть в лицо своему прошлому.  Еще  меньше
тех, кто рискует видеть будущее.
   - Простите, Лир?
   - Видеть будущее... Для тех, у кого оно есть.  -  Лир  поднял  глаза,
заполненные   влажной   мутью;   было   заметно,   что   ему    пришлось
сосредоточиться, чтобы вернуться сюда, в эту комнату. - Не важно, Лаэрт.
Для тебя все это не  важно.  Для  слуг  нет  времени.  -  Лир  задумчиво
посмотрел  на  помощника  слезящимся  старческим  взглядом,  и   горькая
гримаска на долю секунды исказила его тонкие губы... - "Жизнь нежна, как
осень перед снегом"... - проговорил он едва  слышно,  потом  сказал  уже
громче:
   - А мне... мне страшно жить... Страшно.
   Мчатся бесы рой за роем В беспредельной  вышине,  Визгом  жалобным  и
воем Надрывая сердце мне...
   Лир снова вздохнул - горько и вместе с тем кротко:
   - Мне страшно жить, Лаэрт. Беда не в этом. Беда в  том,  что  умирать
мне еще страшнее. - Лир вздохнул, закончил хрипло, едва слышно:
   - Ступай, Лаэрт. Я устал. Мне нездоровится. Пойду лягу.
   Лаэрт несколько секунд стоял манекеном, пока  патрон  не  скрылся  за
дверью.
   Потом  осторожно,  будто  в  комнате  находился  покойник,  вышел  из
кабинета,  снял  трубку  с  телефона  отсутствующего  секретаря,  набрал
несколько цифр, сообщил бесстрастно:
   - Лир болен.
   На том конце трубки повисло молчание, пауза продолжалась с минуту.
   - Вызовите врача. Пусть поможет старику. Позаботится.
   - Слушаюсь.
   - Да. Так будет лучше всего. Проследите за всем сами, Лаэрт.
   - Слушаюсь.
   - Только так, чтобы все было достоверно.
   - Так точно.
   В трубке щелкнуло, но не последовало никаких гудков, словно  там,  на
том конце линии, и не было никакого  собеседника,  а  одна  лишь  вязкая
пустота небытия.
 
Глава 80 
 
   Все вокруг было белым. Белые простыни,  белые  стены,  белые  абажуры
ламп.
   Но,  как  ни  странно,  Але  здесь  показалось  уютно.   Внимательный
немолодой доктор тщательно осмотрел подвернутую  щиколотку,  заключил  с
явным облегчением:
   - Растяжение. Перетянем, и все будет хорошо. Как голова?
   - Пока на месте.
   - Не болит?
   - А чего ей болеть?
   - Тошноты нет?
   - Разве что от жизни.
   - Ну что ж, все действительно хорошо. Если больная шутит,  то  она  -
здорова. - Позвал:
   - Евгения Степановна!
   Пожилая медсестра с перевязкой справилась быстро. Она была  молчалива
и работала быстро и профессионально. Только один раз, затягивая повязку,
спросила:
   - Не больно?
   - Нет.
   - Пальчики чувствуешь?
   - Да.
   - Пошевели.
   - Ой!
   - Больно?
   - Чуть-чуть.
   - До свадьбы заживет.  -  Евгения  Степановна  улыбнулась,  почти  не
разжимая губ, но Аля знала - женщина улыбается по-доброму и искренне:  у
нее глаза улыбались.
   - Спасибо, - от души поблагодарила Аля. И подумала: вот ведь странная
жизнь, кажется, кругом тебя такие беды обступают - не продохнуть,  но  и
люди вокруг случаются добрые и сочувственные... Или - это Бог  ее,  Алю,
бережет?
   Доктор,  отлучавшийся  куда-то,  вернулся,  лукаво  глянул  на   Алю,
опасливо покосился на дверь, за которой  скрылась  медсестра,  отошел  к
шкафчику с инструментарием, открыл, достал запертую притертой  резиновой
пробкой колбу с коричневато-янтарной  жидкостью  внутри,  две