охотал
мелким булькающим смехом,  словно  пьяный  дачник,  которому  втайне  от
строгой супруги рассказали веселый скабрезный анекдот,  и  анекдот  этот
останется  упоительным  грешком  в   его   размеренно-унылой,   пузатой,
пропахшей тещиным борщом и несвежими простынями жизни. - Застрелиться...
Забавно. Но я не могу этого сделать.
   - Да? Почему же? Ведь у вас нет... э-э-э... договора со смертью?  Как
у Маэстро?
   - Вот об этом никто знать не может, ~ посуровел Глостер.
   - Даже вы сами?
   - Даже я сам.
   - Ну а тогда - чем вы вообще рискуете? Ничем. Смело берите пистолет и
стреляйте в рот. В случае удачи  -  навсегда  избавитесь  от  страха.  В
случае неудачи - тоже: будете уверены,  что  смерть  сделала  вас  своим
избранником и оставила пожить на  радость  себе  и  горесть  окружающим.
Красивое предложение?
   Аля Говорила и говорила и поневоле замечала, что ей даже  напрягаться
не  приходится:  слова  лились  вольно  и  легко,  и  если  сначала   ей
приходилось  заставлять  себя,  играть  веселость  и  раскованность,  то
теперь...  Странно,  но  она  чувствовала   собственное   непринужденное
обаяние, будто не сидела полупьяной со спутанными ногами... Или  -  люди
действительно привыкают к рабству и оно перестает их тяготить? А скорее,
психика защищается  в  любом  положении,  даже  в  самом  стесненном,  и
независимо от осознанной воли человека его подсознание само вырабатывает
наилучший путь к спасению и нужно только ему подчиниться?.. Ну да,  если
не  страдаешь  скрытым  комплексом  саморазрушения  или  самоубийства...
Впрочем, люди, отягощенные злом, смертью или  неволей,  не  страдают  от
своих тягот потому,  что  одни  -  принимают  их  за  доблести,  другие,
счастливые, - не замечают вовсе.
   - Ну и что же ты замолчала, милая дива? Да-да, именно дива,  ты  меня
не перестаешь удивлять!
   - Так что вы скажете о моем предложении? Глостер пожал плечами:
   - Русская рулетка, только без азарта и вариаций. Это скучно, а потому
- безынтересно.
   - Почему же? Целых два варианта, и оба - беспроигрышные.
   - Беспроигрышных лотерей не бывает, - упрямо возразил Глостер.
   - Это выигрышных не бывает! Любая лотерея - чистое  наперсточничество
и жульничество.
   - Может быть, тогда прекратим играть в слова и...
   - И - что? Сольемся в страстном поцелуе? Или - в искрометном экстазе?
Я не предлагаю вам лотерею, я предлагаю  вам  действие.  Любое  действие
рассеивает беспокойство. А то, о котором говорю я, - излечивает страх.
   - Смертью?
   - Вы знаете другое лекарство от страха?
   - Ты права. Другого нет. Страх можно потерять только вместе с жизнью.
   - Есть чего бояться? Вы ведь сами сказали, жизнь вам в тягость...
   - А если и так? Может  быть,  именно  потому  мне  доставляет  особое
удовольствие лишать ее других? Тех, кому она дорога? Таких, как ты?
   Глостер замолчал, прищурился, рассматривая девушку... А Аля не успела
ничего ни подумать, ни приказать себе: эмоции, флюиды  от  направленного
на нее недоброго взгляда заставили  трепетать  душу  с  затаенной  в  ее
непроницаемой  глубине  надеждой  на  избавление,  как  будто  зайчишку,
спрятавшегося в капустных листьях и случайно обнаруженного в этом жалком
укрытии... Ее хитрость не удалась:  девушке  лишь  показалось,  что  она
поймала ту самую безумную волну Глостера, настроилась на  нее  и  теперь
сможет сыграть с ним свою партию... Или - удалась? Аля заметила в  руках
мужчины пистолет, итальянскую "беретту", на ствол которой Глостер быстро
и умело накручивал длинный профессиональный глушитель.
   "А глушак-то зачем?" - пронеслось в Алиной голове, но вслух  она  уже
ничего сказать не успела. Глостер подхватил невесть  как  оказавшийся  в
этом  странном  будуаре  маленький   серебряный   колокольчик,   тряхнул
легонько... Нежный, мелодичный звон нарушил тишину безмолвного особняка.
Через несколько секунд дверь бесшумно отворилась. Аля. даже была  готова
увидеть на пороге какого-нибудь восточного  грума,  но  нет:  там  стоял
среднего  роста  спецназовец  в   пятнистом   комби.   Он   спокойно   и
вопросительно смотрел на хозяина.
   - Курт, что там с нашим "ползуном по скалам"? - услышала  Аля  вопрос
Глостера.
   - Ищем.
   Девушка замерла, напряженно вслушиваясь, догадавшись, что речь идет о
Маэстро.
   - И успехи?
   - Как сквозь землю провалился.
   - Этот мог и сквозь землю. У него там все свои. - Глостер скривился в
улыбке. - А сейчас, Курт, приведи  мне  того  из  Ричардовых  мальчиков,
который...
   - Остался верным мертвому сюзерену?
   - Да. Приведи мне его. Только побыстрее.
   - Есть.
   - Один здешний охранник совершенно не понимает  ситуации,  -  пояснил
Але Глостер. - Стрельбу затеял.  К  чему,  если  сила  солому  ломит?  -
Глостер скривился:
   - Идейный. Такие хуже всего.
   Глостер опустился в кресло. Он сидел,  сосредоточенно  глядя  в  одну
точку, пока дверь снова не открылась. Курт втолкнул в комнату невысокого
парня лет двадцати двух; по инерции тот  сделал  несколько  шагов,  явно
припадая на раненую левую ногу и морщась при этом. Остановился, задержал
взгляд на девушке., но не дольше, чем на  обычном  предмете  обстановки,
вопросительно посмотрел на Глостера, и  во  взгляде  этом  Аля  даже  не
различила - угадала тихую, обреченную тоску.
   Глостер продолжал торчать в кресле  прошлогодним  манекеном,  но  Аля
явственно ощущала исходящую от него энергию агрессии и угрозы... И еще -
чего? Больше всего это походило на запах гнили.
   - Ну? -  Глостер  развернулся  всем  телом  к  Але.  -  Ты  готова  к
эксперименту?
   - К эксперименту? - не сразу поняла девушка.
   - Да. Как ты сказала? Смерть - это  не  лотерея,  а  истинный  спорт.
Рулетка.
   - Я? Так сказала?
   - Не важно. Важно, что именно так  я  и  понял.  -  Глостер  повернул
голову и уперся взглядом вошедшему в переносицу:
   - Ты боишься смерти?
   Парень заморгал, как от рези в глазах, будто на  него  был  направлен
луч дальнобойного авиационного прожектора.
   - Я не слышу? - повторил свой вопрос Глостер.
   - Боюсь.
   - Вот видишь! - Глостер снова развернулся к Але; - Он боится  смерти.
Что и требовалось по условиям игры.
   - Какой игры?.. - запоздало пролепетала Аля. Глостер  поднял  руку  с
оружием, раздался невразумительный  хлопок,  словно  лопнул  наполненный
водой шарик... Парня, что стоял посреди комнаты,  ткнуло  прямо  в  лоб,
будто торцом длинной палки: голова его дернулась назад, затылочная кость
надломилась, желтое месиво мозга в бурой сукровице брызнуло  на  беленую
стену напротив, а труп ничком, как мешок, завалился на ангорский палас.
   Глостер стоял чуть склонив голову набок, словно старательный ворон на
пашне,   высматривающий   из   парящей   земли   толстого    червячка...
Констатировал капризно:
   - Врут фильмы... Бурое на белом - грязно, и никакой эстетики.  У  них
там кровь - алая.  Потому  и  красиво.  Интересно,  как  называется  эта
краска?.. - Он прикрыл веки, забормотал себе под нос:
   - "Красная, красная кровь, через час уже  просто  земля..."  Хлеба  и
зрелищ... Во все века обыватели требовали кетчупа и крови... Вот жизнь и
выдавливала их на палитру... Всем нравится, когда  много  красного...  -
Глостер открыл глаза, поморщился от увиденного,  посмотрел  на  девушку,
словно ища у нее сочувствия, втянул носом воздух, поморщился:
   - А запах действительно отвратный. Как на бойне.
   Аля силилась вздохнуть и не могла... Слезы уже вовсю застилали глаза,
а горло  резало,  словно  перехваченное  хлестким  татарским  арканом...
Девушка сделала усилие, попыталась вздохнуть -  и  закашлялась.  Кашляла
она так, словно организм решил вывернуться наизнанку... Изо рта на палас
стекала какая-то жижа, девушка извивалась, все пыталась вздохнуть - и не
могла... Она почувствовала только, как сильная рука вздернула ее  вверх,
увидела мельком летящую на нее пятерню,  боль  алой  вспышкой  разорвала
щеку, запульсировала малиновым и багровым, желтые неровные  шары  горячо
заклубились под черным бархатом век... Аля сделала вздох - и  заплакала,
зарыдала, завыла в голос... Голова  ее  кружилась,  и  в  этом  вращении
девушка, казалось, явственно видела и аспидную  черноту  преисподней,  и
фиолетовый  сумрак  полуночи,  и  мерцающую   дорожку   Млечного   Пути,
рассыпавшегося в звездную пыль.
 
Глава 63 
 
   Когда она открыла глаза, ей  показалось,  Глостер  нависает  над  ней
черной  тяжкою  глыбой;  он  действительно  стоял   рядом   с   диваном,
наклонившись к Але и приблизив к ее лицу свое так, что  она  чувствовала
приторно-сладковатый запах его кожи;  но  притом  лица  мужчины  Аля  не
видела.
   Она различала только жутко раззявленный слюнявый рот,  и  он  казался
Але пастью змеи, готовой ее сожрать.
   Что уж  там  прочитал  Глостер  в  ее  мятущихся  страхом  зрачках...
Спросил:
   - Ты считаешь меня  чудовищем?  Да?  Девушка  зажмурилась,  отпрянула
назад, почувствовав спиной холодную неживую кожу дивана, прошептала  еле
слышно, сама почти не разбирая своих слов:
   - Ради Бога...
   - Бога?! Какого Бога?! -  взвился  Глостер.  Все  лицо  его  исказила
гримаса ненависти и страха. - Ты, животное, какой тебе нужен Бог?!
   Он метнулся по комнате,  будто  ослепленная  вспышкой  молнии  крыса,
оскалившись и пиная на своем пути какие-то мелкие  предметы...  Замер  у
полки с книгами:
   - Бог? Слушай,  каков  твой  Бог!  Слушай!  Глостер  уверенно  выбрал
Библию, его руки,  лихорадочно  перелистывающие  страницы,  дрожали.  Он
остановился, отыскав нужное место;
   - Слушай! "И пошли войною на Мадиама, как повелел Господь  Моисею,  и
убили всех мужеска пола. И все города их во владениях их и  все  селения
их сожгли огнем. И взяли все захваченное и всю добычу,  от  человека  до
скота... И прогневался Моисей  на  военачальников,  тысяченачальников  и
стоначальников, пришедших с войны, и  сказал  им  Моисей:  для  чего  вы
оставили в живых всех женщин?.. Итак, убейте всех детей мужеска пола,  и
всех женщин, познавших мужа на  мужеском  ложе,  убейте;  а  всех  детей
женского пола, которые не познали мужеска ложа,  оставьте  в  живых  для
себя. И пробудьте вне  стана  семь  дней;  всякий,  убивший  человека  и
прикоснувшейся к убитому, очиститесь в третий день и в седьмой день... И
было добычи, оставшейся от захваченного, что захватили бывшие на  войне:
мелкого скота шестьсот семьдесят пять тысяч,  крупного  скота  семьдесят
две тысячи, ослов шестьдесят одна  тысяча,  людей,  женщин,  которые  не
знали мужеска ложа, всех душ тридцать две тысячи".
   Глостер смотрел на Алю просветленно-торжественно:
   - Ты поняла? Людишки не смогли выдумать себе Бота, отличного  от  них
самих!
   Красиво? Каждому по роду его: мелкого скота, крупного скота, ослов и,
наконец, девочек, не знавших "мужеска ложа"... Все подсчитано, записано,
занесено!
   Каково? Ты скажешь, это  "иудейские  сказки"?  И  Бог  христиан  есть
другой Бог? Как бы не так! Спроси, и тебе ответит  любой  раввин,  любой
ксендз, любой православный поп: Моисей и бывшие с ним действительно были
избранными, лучшими из людей, живших тогда! Представь, если таковы  были
лучшие, какие же - остальные?.. Или - тебе мало? Слушай еще!  Бывальщину
про Елисея, а? Того, который наблюдал вознесение самого Илии в  огненном
вихре на небо. Слушай! - Глостер перелистнул страницы:
   - "Когда он шел дорогою, малые дети вышли из  города,  и  насмехались
над ним, и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он  оглянулся,  и
увидел их, и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса,
и растерзали из них сорок два ребенка".
   Сорок два ребенка! Тридцать  три  коровы!  Свежая  строка!  -  блеюще
затянул Глостер, по-скоморошьи пританцовывая на месте с книгой в  руках.
- Свежатинка.. - Помолчал, вычерчивая носком ботинка на  паласе  ведомый
ему узор. - Голодные были медведицы в том  лесу,  а?  А  что  Елисей?  А
ничего! Побрел себе дальше, солнцем палимый. Не будут обзываться,  блин!
- Глостер хохотнул громко и совсем невпопад, произнес, понизив голос  до
шепота:
   - Таковы были лучшие. А кто тогда мы,  дети  кровавого,  беспощадного
века, вступившие в  тысячелетие  запуганными,  затравленными  шавками?..
Если еще наши отцы истребили  своих  лучших  в  бесконечной  войне,  что
терзала век? Кто остался? Только такие, как я. Или - как ты. Хищники.
   Звери. - Глостер застыл посреди комнаты в академической позе,  сложив
на  груди  руки,  некоторое  время   с   интересом   истинного   ученого
рассматривал труп на полу  и  только  потом  заговорил  -  размеренно  и
монотонно, будто читал лекцию нерадивой студентке:
   - Любить людей - пошло, ненавидеть -  глупо.  Остается  только  одно:
убивать.
   Избавлять землю от этих тварей. Пожалуй,  единственное,  что  еще  не
разочаровывает меня, Маэстро и Лира, - это игра, вечная игра в  нечет  и
чет... Впрочем,  это  развлекает,  забавляет  и  то  большинство  людей,
которое называют у нас подавляющим. Эти и сами боятся жить, и другим  не
дадут!  Они  терпеть  не  могут  настоящей  жизни,  но   обожают   мифы,
о-бо-жа-ют. Красивое словечко? В нем - почти обожествление! А  что  есть
миф? Та же игра воображения, пустота, заумь, ничто...
   Великое Ничто правит этим миром, но мы боимся  пойти  ему  навстречу,
прикоснуться к нему, стать его частью, пасть в его холодный, черный зев,
в чрево, где  все  бесплодно  и  нет  ничего,  кроме  могильных  червей,
превращающих мнимую красоту и совершенство человеческих существ в глину,
и прах, в небыль...
   Глостер остановился у открытого бара, налил  себе  в  стакан  бренди,
выпил жадно, как воду, по-видимому не  ощущая  ни  вкуса,  ни  крепости.
Резко развернулся к девушке, крикнул зло:
   - Что ты молчишь? - Грубо схватил  ее  за  плечи  и  начал  трясти  -
больно,  жестко,  словно  тряпичную  куклу.   Алина   голова   болталась
безвольно, но девушка не произносила ни звука, и это  еще  больше  злило
Глостера. - Тебе нечего ответить?
   Так я сам скажу! Ты можешь возразить только  одно:  дескать,  все  до
Христова пришествия были "ветхие люди", а значит, грешные по рождению, а
Он - искупил людей из греха и ада своею кровью... И - что? Я спрашиваю -
что? По смерти Спасителя прошло две тысячи лет  -  мир  изменился?  Люди
стали лучше? Добрее?
   Глостер снова замер, закрыв глаза, словно поразившая  его  идея  была
столь навязчива и ярка, что ослепляла.
   - А может быть, вся история  человечества  не  больше  чем  сон?  Сон
разума, рождающий чудовищ? Летаргия в полете от звезды к звезде,  и  нам
просто не хватает кислорода, и нас мучит кошмар, от которого мы не можем
очнуться, потому что не имеем на это мужества? Или  -  нужно  произвести
какое-то действо, которое перервет замкнутый круг убогого  мироздания?..
Уничтожит ядовитую тварь, змею, жалящую себя в пяту!
   Поглупевшее лицо Глостера излучало присущий дебилам покой, глаза  же,
напротив,  сияли  живым   нервным   восторгом,   горячечной   лихорадкой
немедленного действия.
   - Нужна  жертва!  -  торжественно  возгласил  Глостер  с  неподкупной
шизоидной убежденностью. - И мне - и миру! Но  не  такая,  что  принесли
люди две тысячи  лет  назад:  безвинный  Агнец  не  может  своей  кровью
искупить кровь предательства...
   Здесь нужна кровь хищника! - Глостер смотрел наАлю, глаза  его  сияли
тем самым безумным восторгом и покоем. - Здесь нужна  твоя  кровь!  И  -
моя!  Мы  смешаем  ее,  и  мир  освободится   из   кровавой   круговерти
превращений, и люди станут свободными, и наши души...
   Он запнулся; волнение перехватило  ему  горло  и  мешало  говорить...
Теперь каждая черточка его лица была как бы пронизана сиянием радости  и
благодати, вот  только  благодать  эта  была  не  покойной,  а  нервной,
демонической, на грани тяжкого срыва, на грани  уничтожения...  В  руках
его уже отливал темной синевой обоюдоострый клинок...  Глостер  медленно
двигал им  из  стороны  в  сторону,  любуясь  томным  переливом  тусклой
стали... Дыхание его сделалось прерывистым, речь - вкрадчивой,  голос  -
тихим, с ноткой нездешней грусти, чарующим...
   - Ты успела предать кого-нибудь? Да?
   - Я... я не знаю... Наверное... - Аля отвечала односложно  и  устало,
будто заколдованная ритуалом этой странной волшбы.
   - Не важно... Это совсем не важно... Я успел  предать  многих.  Очень
многих.
   И тем - спас их самих от греха вероломства. Таковы люди: они  предают
не с тем, чтобы выжить, - они всегда так жили! И - так живут!
   Странное наваждение сковало девушку. Мысли ее были ясны, вернее даже,
Аля видела, чувствовала окружающее с контрастной, гротескной яркостью  и
понимала совершенно отчетливо, что стоящий в  нескольких  шагах  от  нее
мужчина ненормален, крайне опасен, что она в его власти и беззащитна, но
эти мысли не вызывали у нее никакого страха.  В  голове  было  гулко,  и
только одинокая и совершенно сейчас неуместная фраза звучала и звучала с
монотонной навязчивостью, напеваемая грассирующим баритоном Вертинского:
"Измельчал современный мужчина, стал таким заурядным и пресным..." У Али
вообще не  осталось  эмоций,  не  осталось  ничего,  кроме  усталости  и
пустоты.  Сейчас  этот  психопат  ударит  ее  клинком,  и  бег  ее  дней
прервется, но Аля не чувствовала по этому поводу  никакого  сожаления...
Вернее...
   Она хотела не умереть, нет... Она хотела оказаться в  дальнем-дальнем
летнем дне, дне из детства, когда солнце заливало квартиру всю  целиком,
и мама что-то хлопотала на кухне, а папа  играл  с  нею...  А  за  окном
вздрагивал воздух от упругих духовых маршей, нарядные  люди  неторопливо
текли вдоль улиц, веселые, добрые и тогда -  еще  не  такие  чужие  друг
другу, как теперь... Наверное, это и было счастье.
   - Дьявол!  -  коротко  вскрикнул  Глостер,  девушка  подняла  голову,
наваждение разом исчезло: Глостер стоял посреди  комнаты  и  беспомощно,
как пятилетний, взирал на порезанный палец, из которого быстрой  длинной
струйкой сбегала кровь.
   Брови мужчины были удивленно вздернуты, он смотрел не отрываясь,  как
капли  падают  в  белоснежный  ворс  ангорского  паласа,  окрашивая  его
ярко-алым. Глостер обратил шалый, растерянный взгляд  к  девушке,  будто
призывая ее засвидетельствовать настоящее чудо:
   - Ты видишь?! Она - алая! Совершенно  алая!  -  Действительно,  кровь
была яркой, какой бывает только в кино или в снах, и падала  медленно...
- Она - настоящая... -  прошептал  Глостер  одними  губами,  взгляд  его
словно  подернулся  пленкой,  как  куриный  глаз,  лицо  превратилось  в
отрешенную блекло-мятую маску,  одним  движением  он  перехватил  нож  и
сделал шаг к девушке...
   Аля  сжалась,   подобралась,   ожидая   удара...   Сердце   забилось,
затрепетало пойманной рыбкой, а душу затопила щемящая,  как  осень,  как
грусть об ушедшем навсегда лете, тоска... Она покидает  этот  прекрасный
мир так рано, даже не успев ничего, даже не увидев собственных малышей и
не сумев никого сделать счастливым...  Аля  зажмурилась,  чувствуя,  как
слезы закипают на ресницах...
   Но боли не было. Совсем. Девушка открыла  глаза  и  не  сразу  узнала
окружающее сквозь разводы собственных слез.
   Глостер стоял посередине комнаты бледный,  как  привидение,  и  слепо
таращился широко открытыми глазами в пространство перед  собой.  Так  он
стоял, боясь сделать хотя бы  шаг,  ощупывая  пустоту  свободной  рукой,
накрепко зажав в другой боевой нож. Вот так, на ощупь, он сделал  шаг  к
дожу,  на  котором  замерла  девушка...  Еще  шаг...  И  еще...   Жуткий
запоздалый ужас нахлынул, ледяным валом; наваждение исчезло  разом,  Аля
заметалась, закусила губу, чтобы не  закричать,  но  стона  удержать  не
смогла. Глостер  услышал,  сориентировался  по  звуку,  начал  двигаться
увереннее... Улыбка зазмеилась  на  губах,  и  на  лице  так  и  застыло
глуповато-блаженное выражение, словно это и  впрямь  был  не  убийца,  а
деревенский увалень,  простак,  вздумавший  подурачит