вырулил  из-за
ближнего взгорка и почти без звука плавно покатился вниз, к площадке, на
которой  Маэстро  остался  совсем  один.  Верхний  люк  на  "лендровере"
откинулся; сначала  показался  ствол,  потом  -  небольшой  человечек  в
кепке-бейсболке... Он умело и быстро установил на крыше треноги  ручного
пулемета, вжал приклад в плечо,  передернул  затвор,  прицелился...  Аля
даже не поняла, почувствовала: Маэстро со  своего  места  еще  не  видит
автомобиль, неровность мешает, и через секунду, как только он окажется в
зоне кинжального огня, очередь сметет его неминуемо и молниеносно! Ни  о
чем больше не думая, девушка вскинула обеими  руками  тяжелый  пистолет,
задержала на выдохе дыхание и  плавно  спустила  курок.  Пуля  попала  в
треногу, пулемет скакнул в сторону и вверх,  как  взбесившийся  варан...
Аля успела послать вторую пулю, промахнулась, крикнула что было мочи:
   - Маэстро, за взгорком!
   Девушка не была  уверена,  услышал  ее  Маэстро  или  нет.  Но  когда
"лендровер" перевалил через холмик и по прямой, на скорости помчался  на
Маэстро,  тот  выхватил  из-за  пояса  похожий  на  ракетницу  пистолет,
раздался мягкий хлопок, что-то тяжелое ударило в лобовое стекло,  и  оно
раскрошилось разом, словно от  попадания  булыжника.  В  два  прыжка  он
оказался у кромки площадки и прыгнул вниз.
   Жуткий взрыв выбил  стекла  и  двери  у  машины,  малиновые  росчерки
несущегося во все стороны  пламени  вырвались  из  искореженного  салона
вместе с криком заживо сгорающих  людей,  который  тут  же  и  смолк,  а
автомобиль продолжал  .катиться  по  инерции  и  под  уклон,  застыл  на
несколько секунд на окраине плато, балансируя, будто ныряльщик на гребне
скалы, и - обрушился вниз. В воздухе раздался еще один  взрыв  -  может,
рванул бензобак,  чудом  уцелевший  после  выстрела  мини-гранатомета  и
первого взрыва, может - граната, что была у  людей  в  машине...  Падая,
тяжеленный "лендровер" буквально рассыпался на части,  осколки  металла,
конструкции несло взрывной волной во все стороны, Аля прильнула к земле,
ожидая, что, как только  машина  коснется  твердого  грунта  в  каких-то
двадцати метрах от нее, будет еще взрыв, жуткий, страшный...  По  его-то
как  раз  и  не  произошло.  Сюда  долетела  только  искореженная  груда
раскаленного полуоплавленного металла, меж кусками  которого,  словно  в
исковерканной кладбищенской ограде, были намертво  вмурованы  обугленные
останки тех, которые  до  этой  ночи  считали  себя  солдатами  удачи  и
любимцами фортуны.
   Аля подняла голову, огляделась... После мертвенного  света,  упругого
уханья взрывов,  стрекота  выстрелов,  после  смертельной  опасности,  в
истлевающем свете гаснущего пожара море казалось просто темным провалом,
раззявленным влажным ртом на лике земли... И еще  -  Аля  вдруг  увидела
дракона! Громадный, он даже не всплыл -  объявился  из  пучины...  Капли
отливающей  металлом  жидкости  скатывались  с  матово  блестящей  чешуи
чудовища, массивная, чуть вытянутая вперед  башка  с  двумя  светящимися
фиолетовыми глазами медленно поворачивалась на массивной шее...
   Дракон с видимым любопытством озирался по сторонам  и  был  вовсе  не
похож ни на какого доисторического  ящера;  больше  всего  он  напоминал
дракона, каким его изображали китайцы на древних вазах Таиской династии.
Але даже не показалась странной  мысль,  что  сейчас  этот  громадный  -
зверь?    чудовище?    призрак?     -     выпростает     из-за     спины
перепончато-чешуйчатые, как у нетопыря, крылья, и они легко поднимут эту
многотонную громаду в темно-звездную россыпь неба.
   Девушка зажмурилась, втянув голову в плечи, и замерла так, не  находя
в себе мужества снова открыть глаза. Более всего она опасалась, что  вот
откроет их, а ничего не произойдет, и она снова увидит то же чудовище  с
тетраэдрной башкой и добродушно-коровьим взглядом фиолетовых глаз. И это
будет означать только одно: разум оставил ее, и все, что ее ждет теперь,
- это одинокое безумие, а с ним - "дом скорби": слюнявые, потекшие  лица
больных с угреватой от недостатка витаминов и солнечного света кожей и с
потухшими глазами, словно выгоревшими до цвета серой  больничной  байки;
неопрятная,  пахнущая  потом  и  нечистотой   постель,   грубые   жирные
санитарки, уколы, головная боль, непрекращающиеся ночные кошмары,  рядом
с которым это драконье видение покажется просто эйфорией!..
   Что-то ухнуло  позади.  Аля  даже.  не  успела  испугаться  -  просто
крутнулась на месте, чувствуя, как от  страха  разом  насквозь  промокла
спина... Но ничего сверхъестественного там не оказалось; Аля смотрела во
все глаза на разваленный остов вертолета: огонь  изменил  центр  тяжести
громоздкой машины, она передвинулась к краю плато,  с  шуршанием  осыпая
вниз мелкую, как щебенка, гальку.
   Девушка снова обернулась:  море  дышало  покоем;  никакого  чудовища,
никаких   галлюцинаций;   сон   разума   кончился,   девушка   вздохнула
облегченно... Встала, пошла вперед, разыскивая взглядом Маэстро.
   Огляделась. Самое  поразительное,  что  автомобиль,  который  Маэстро
хотел захватить, так и остался стоять невредимым на плато; дверца в  нем
была все так же приоткрыта, в салоне горел свет, стереосистема  послушно
крутила нескончаемую кассету, и только  желтый  луч  прожектора  уже  не
рыскал  по  черной  глади  моря,  а,  словно  оставленный  без   хозяина
нагловатый  телок,  тупо  таращился  в  землю.  Треск  стрельбы,  грохот
разрывов - все стихло разом; слышны были лишь шепот волн и шелест  огня,
да где-то в стороне - работа  лопастей  другого  вертолета;  но  или  он
находился слишком далеко от места схватки, или  влажный  морской  воздух
сыграл обычную  свою  шутку,  смещая  расстояния,  а  только  этот  звук
воспринимался девушкой как неопасный, далекий,  мнимый.  А  магнитола  в
салоне автомобиля продолжала крутить совсем  несовременную  мелодию,  от
которой у девушки сладко замирало сердце...
 
   Для меня нет тебя прекрасней,
   Но ловлю я твой взор напрасно.
   Как виденье, неуловимо
   Каждый день ты проходишь мимо...
 
   Сердце сжимало даже не горечью -  жалостью...  Грустно.  Раньше  даже
призраки были - о любви, сейчас даже, шутки - о смерти... Разве можно  в
таком времени выжить?..
   - Аля!
   Маэстро показался из-за груды камней метрах в пятидесяти от  девушки,
приветливо помахал рукой.
   - Влад! Ты не ранен? Мы победили?
   Ответить он не успел. Два вертолета вынырнули из-за обрывистой гряды.
   Сначала раздались какие-то  странные  хлопки,  в  воздухе  ощутимо  и
навязчиво запахло чередой, болотом и травяными  зонтиками  дурмана...  А
потом... Огонь рухнул с  неба,  как  бешеная  белая  лава.  Ослепленная,
девушка упала ничком, вжалась в грунт, сомкнула до  боли  веки,  но  они
продолжали  пульсировать  жгучей  болью...   Мечущееся   оранжево-желтое
раскаленное жижево наплывало на нее, грозя выжечь  зрачки...  Аля  терла
глаза  кулачками,  слезы  заливали  их,  она  пыталась   вздохнуть,   но
становилось еще хуже: к рези в глазах и слепящему свету прибавился еще и
кашель,  перехватывающий  горло  резиновым  жгутом,  душащий...   Грохот
лопастей стал монотоннее, девушке показалось,  что  она  слышала  сквозь
вертолетный гул  и  стрекот  выстрелов,  но  это  вполне  могли  быть  и
галлюцинации... Девушка почувствовала, как чьи-то  руки  схватили  ее  в
охапку, скрутили, бросили на вибрирующий  пол,  как  этот  пол  задрожал
мелко-мелко, а сердце сначала замерло, а потом - камнем полетело вниз.
   Аля  почувствовала,  как  холодный  солоноватый  ветер  студит  щеку,
врываясь в растворенную дверцу... Она поднесла ладони к лицу, ощупала...
Щека чуть саднила, на губах был вкус крови, а на веках - обильная липкая
влага... Неужели?..
   Неужели она ослепла, неужели свет солнца погасили для нее навсегда  и
глаза ее лопнули от того нестерпимого белого  жара?!  С  часто  бьющимся
сердцем девушка разомкнула ресницы... И почувствовала, что слезы потекли
сами собой, разъедая ссадины на щеке и губах...  Она  -  видела!  Видела
радость мгновенно заполнила все ее существо. Аля не  смогла  сдержаться,
она даже застонала от восторга... И пусть вокруг были враги, пусть она в
их власти, жизнь пульсировала, металась, искрила в каждой живой клеточке
ее существа, словно младенчески выкрикивая одно, вечное,  торжествующее:
"Я - вижу! Я - живу!  Я  -  дышу!"  Пусть  даже  единственное,  что  она
разглядела сквозь пелену слез, была несущаяся  внизу  черная  земля,  по
которой, словно по преисподней, метались смутные всполохи огня  и  серые
тени. Тени - в аду.
 
Часть десятая 
 
ПРИЗРАК БЕЗУМИЯ 
 
Глава 58 
 
   Але показалось, что она потеряла  сознание:  небо  словно  загустело,
стало гудроново-черным, и девушка погружалась в  его  вязкую  массу,  не
испытывая страха, а лишь сожаление - что жизнь закончится  так  скоро  и
так бесславно, удушье ее почему-то не пугало - ей совершенно не хотелось
дышать; к тому же руки, ноги, грудь  -  все  сковало  холодом  так,  что
вздохнуть она бы не смогла, девушка ощущала свое тело,  но  ощущала  его
хрупким,  словно  первозимнюю  льдинку,  только-только  появившуюся   на
студеном оконце родничка после первого хрусткого утренника...
   Звезды мелькали вокруг блесткими светляками, плясали ведомый лишь  им
одним вечный танец; ритм его все  ускорялся,  превращаясь  в  навязчивое
многоцветное мельтешенье, и от этого начинало ломить  виски  и  зубы,  а
головная боль становилась стойкой и  неотвязной,  как  вой  механической
бормашины.  И  еще  -  девушку  преследовал  запах  резеды   и   чего-то
болотно-липкого, клейкого, как лягушачья слизь, и ей хотелось смыть  эту
мерзкую слякоть, она вытянула руки, но они оказались спутанными зелеными
стеблями осоки, которые прямо на глазах превращались в пятнистых  липких
змеек, а грязный туман, клоками оседавший откуда-то  сверху,  уже  давил
грудь, вызывая удушье... Девушке казалось, она понимала, что это сон, но
притом - боялась: боялась, что не избавится от него, не сможет выбраться
отсюда и так и погибнет  в  гнилом  и  холодном  бредовом  кошмаре...  И
исчезнет и из этого мира, и из памяти людской, будто никогда и не жила.
   Острая   несправедливость   всего   была   нестерпимо   горька.   Аля
почувствовала, как слезинки катятся по щекам, шмыгнула носом,  сглотнула
соленый комок в горле, закашлялась, рванулась, выгнулась всем телом -  и
острая влажная осока еще больнее впилась в  запястья  и  лодыжки...  Аля
проснулась от боли.
   Девушка лежала на диване с высокой спинкой, совершенно  нагая,  умело
связанная  по  рукам  и  ногам  тонким  капроновым  шнуром.  Диван   был
допотопный, старинный, но обтянутый совсем недавно тонкой черной  кожей:
она была вся новехонькая, только что не хрустящая, будто плащ  киношного
эсэсовца, и прохладная; деревянная же основа - ценного дерева, с  витыми
ножками,  похожими  на  лапы  льва,  дракона  или  какого-то  неведомого
сказочного зверя. Лапы эти по щиколотку утопали  в  ультрасовременном  и
ультрамодном белоснежном ворсистом паласе, выделанном из  ангоры,  будто
бурка бека или шейха; тут  же,  у  ножек  дивана,  хрустким  крахмальным
комком валялась простыня, которой девушка была укрыта и которую сбросила
в неспокойном  сне.  Комната  была  не  большой  и  не  маленькой;  окна
занавешены  плотными  портьерами,  за  которыми  угадывались  деревянные
французские жалюзи; теплый  предутренний  ветерок  проникал  сквозь  них
нежно и невесомо, будто боялся потревожить  чей-то  сон.  Ну  да,  кроме
дивана, который являлся скорее произведением искусства, в  комнате  была
еще  и  широкая  кровать  под  балдахином,   укрытая   парчовым   тканым
покрывалом, белым с серебром, и шкаф-купе, покрытый тонкой  инкрустацией
и тоже белый, как океанический лайнер.
   Человек, которому все это принадлежало, не просто любил  роскошь:  он
знал в ней толк и вкус.
   Дверь  открылась  бесшумно,  и  в  комнате  появился   долговязый   и
долгоносый субъект. Он был худ, высок и жилист; холеное лицо можно  было
бы назвать красивым, если бы не капризный изгиб тонких губ,  который  не
просто портил - уродовал лицо этого взрослого мужчины тем, что  придавал
ему  сходство  с  развращенным,  распутным  и  избалованным  подростком,
причиняющим зло  и  боль  другим  вовсе  не  потому,  что  он  не  может
представить  последствий  своих  поступков,  а,  наоборот,  потому,  что
прекрасно их .представляет,  и  именно  чужая  боль,  жестокая,  острая,
безнадежная, забавляет его более всего на свете.
   Мужчина был одет во все черное, и, как поняла Аля,  тоже  не  оттого,
что придерживался  какого-то  прописного  стиля  "от  кутюр"  или  хотел
казаться мрачнее или суровее: просто черный цвет был для  него  наиболее
естественным. Он  развалился  в  кресле  рядом  с  кроватью,  с  видимым
удовольствием  усталого  человека  откинулся  в  нем,  вытянув  ноги   в
безукоризненно  вычищенных  туфлях,  вытряхнул   из   пачки   "Мальборо"
сигарету, прихватил губами, шаркнул колесиком  "Зиппо",  с  наслаждением
затянулся.
   Аля продолжала ощущать себя странно; у нее ломило затылок и чуть-чуть
виски; так же вот ныли и корни зубов, но потом она  поняла  -  боль  эта
ненастоящая и вызвана дикостью и ирреальностью ситуации, в  которой  она
сказалась. Девушка лежала нагая, связанная, рядом с ней был  мужчина,  а
не гей. Это Аля умела  чувствовать  безошибочно,  но  его  появление  не
вызвало у девушки ни ужаса, ни волнения, ни  стыда,  словно  она  уже  в
своих снах пережила все мыслимые и немыслимые страхи. Или просто психика
так защищалась, и рассудок после проигранных мнимых  кошмаров  не  желал
понимать кошмар реальности, чтобы сохраниться?
   - Вы кто? - спросила Аля и удивилась, до чего хриплым стал ее голос.
   - Я? - Мужчина, гримасничая, приподнял обе  брови  и  стал  похож  на
Буратино из какого-то давнего фильма. Але даже показалось, что сейчас он
запоет блеющим тенорком:
   "Был поленом - стал  мальчишкой,  обзавелся  у-у-умной  книжкой,  это
оч-чень хорошо, даже оч-ч-чень хорошо..."  Но  вместо  этого  долговязый
непроизвольно дернул губой, как дворовый пес, обнажив  верхние  клыки  -
такой была его улыбка, - и произнес негромко:
   - Я - Глостер. Можешь называть меня так.
   - А я думала - Гамлет, - равнодушно и нарочито гуняво, с ударением на
второй слог, просифонила Аля голосом завзятой маньки, торговки-лотошницы
с Чугуевского мясного ряда или мохерщицы-передовика с  чулочно-мотальной
фабрики.
 
*** 
 
   Пусть на мгновение, но Глостер оторопел. С долю секунды в его  глазах
тенью плыло нечто, похожее на озадаченное раздражение,  обращенное  даже
не на девушку, а на не присутствующих здесь  помощничков,  дескать:  "Мы
вам заказывали эскалоп а-ля Рабле с  фрикасе,  а  вы  нам  что?  Жареную
селедку под майонезом и куриные пупочки с репой?  Фи!"  Потом  лицо  его
обозначило улыбку, если можно считать улыбкой растянутые к краям тонкие,
как кайма, бесцветные губы.
   - А ты не из пугливых... - начал Глостер.
   - И это хорошо? - попыталась продолжить его мысль Аля,  на  этот  раз
нагловато-самоуверенным тоном истасканной курвы не без способностей.
   - А что же здесь хорошего? - поспешно срезал Глостер. - Не нужно  мне
подыгрывать, девочка, не нужно со мною играть. Ничего не нужно. И знаешь
почему?
   - Знала бы прикуп....
   - И этого  говорить  тоже  не  надо.  Люди  слишком  часто  повторяют
расхожие пошлости вместо того чтобы достойно промолчать.
   - Промолчать, чтобы за умную сойти?
   - Ну вот, опять... Видишь ли, убогое дитя... вся беда в том, что я  -
враг целесообразности.
   - А враг целесообразности  есть  враг  самому  себе...  -  риторично,
словно  пастор-пуританин  в  конце  пятичасовой  праздничной  проповеди,
прогнусавила Аля и тут же получила хлесткую затрещину, такую,  что  чуть
поджившие губы лопнули снова, и по подбородку потекла струйка крови.
   - Я же сказал, я не терплю пошлость в любой ее форме, -  тихонечко  и
как бы ласково прошелестел одними губами Глостер. -  Надеюсь,  теперь  я
доходчиво это разъяснил.
   - Лучше не бывает. - Аля попыталась сцепить зубы  и  не  злить  этого
явно слабоуравновешенного субъекта, но характер не послушался разума.  -
Послушайте, Глостер, эсквайр, пэр и лорд, а  не  находите  ли  вы  также
далеким от благонравия голую связанную девицу? Может быть, мне позволено
будет оде...
   Але не удалось завершить фразу: снова жесткая  оплеуха  хрястнула  по
лицу, из носа потекла струйка крови, на глаза непроизвольно  навернулись
слезы и...
   Самое  худшее,  что  реальный  кошмар  происходящего  наяву  вытеснил
давешние страшные сны, и девушке стало жутко  по-настоящему.  Она  вдруг
поняла смысл сказанного: "Я - враг целесообразности". Дескать,  барышня,
мне от тебя ничего не нужно, я тебя связал не из соображений пользы, это
у  меня  такая  вот  эстетика  или  эклектика  -  дьявол  разберет  этих
тихопомешанных шизоидов!
   Аля тряхнула головой: дура, нашла время мудрствовать! Сосредоточься!
   Победить можно любого мужика, если ты в него не  влюблена,  мужики  -
как дети: их главным качеством является тщеславие! А этот Глостер еще  и
дерганый,  как  запойный   манежный   клоун,   оставшийся   поутру   без
опохмелки... Жаль, что  пришлось  за  это  знание  поплатиться  в  кровь
разбитыми губами, но Аля подозревала, что за  настоящие  знания  в  этой
жизни люди могут заплатить только здоровьем или самой  жизнью,  и  ничем
иным...
   Нет, это не годится совсем никуда!  Или  она  наглоталась  пакостного
газа, или ее накачали наркотиками так, что мысли текут и  липнут,  будто
часы на  картине  Дали  -  под  воздействием  силы  тяжести  и  по  пути
наименьшего  сопротивления?..  И  кажутся   потому   такими   значимыми,
сверхценными,  являясь  на   самом   деле   общеизвестной   банальщиной,
обрамленной красивой словесной шелухой?.. Аля оглядела себя,  связанную,
и собственное обнаженное тело не вызвало у нее ничего, кроме гадливости;
мурашки пробежали по коже, девушка постаралась свернуться в комочек,  но
ей это удалось плохо - мешали путы. А тут еще и  затылок  вновь  заломил
тупой,  нудящей  болью,  пробирающейся  постепенно,  исподволь,  куда-то
внутрь; ей очень хотелось заплакать, но слез как раз не было, совсем  не
было, а была жуткая сухость во рту, такая, будто она не  пила  несколько
дней, и губы ее потрескались вовсе не от ударов, а от нестерпимой жажды.
   А Глостер тем временем бросил беглый взгляд на притихшую девушку:
   - Ты испугалась? Тебе больно?
   - Я пить хочу, - прохрипела Аля.
   - Это от жажды у тебя морозец по коже?
   "Ты похож на змею!" - хотелось выкрикнуть девушке в лицо этому уроду,
но... Аля не понимала, что с нею происходит... Она чувствовала, что этот
человек с изломанной, изувеченной душой был для нее опасен  чрезвычайно,
что он убьет ее, что... Но притом вместе со страхом она  ощущала  еще  и
жалость... Жалость, переходящую в острую, смертную тоску по миру, такую,
будто она этот мир уже покинула и обретается в некоей серединной  сфере,
названной Алигьери "чистилищем".  Черт!  Черт!  Черт!  Зачем,  зачем  ей
сейчас все эти пустые, никчемные мысли?!  Ведь  ей  так  страшно  и  так
хочется жить! Или человек крутит эти  примитивные  до  тошноты  фразы  и
понятия в осиротевшей душе, лишь бы не оставаться в  пустой  и  постылой
тишине?.. Лишь бы не знать, не ведать,  не  ощущать,  как  безмерно  его
одиночество?..
   Эти мысли неслись и неслись, Аля почувствовала, как слипаются глаза.
   - Я замерзла... Мне холодно... - произнесла девушка еле  слышно  -  и
провалилась то ли в кошмар, то ли в спасительный обморок. И снова вокруг
нее заклубился туман, принимая форму видений, жухлых  листьев,  осеннего
ветра и первого, сладкого на вкус, снега.
 
   Мне холодно. Но грустно только здесь,
   Где морось пробирает до костей.
   Угли в камине заблестели влажно
   От стылой сырости ничейного жилища