.. - произнесла Аля, кусая губы.
   - Не ври! Тебе больно? Напряги ногу... Умница...  А  теперь  попробуй
встать.
   - Ага. - Девушка глянула на Маэстро, глаза его были совсем  рядом.  -
Влад, а если у меня перелом, ты меня пристрелишь, да?  Чтобы  не  мешала
выполнять "боевую задачу"?
   Если Маэстро и хотел пошутить, то, увидев в глазах девушки  затаенный
страх, передумал, ответил искренне и просто:
   - Нет.
   И в этом ответе Аля услышала такую смертельную усталость... И  ничего
не нужно было объяснять, ни о чем не стоило говорить...  Девушка  просто
уткнулась ему в куртку и заплакала.
   Маэстро прижал ее к себе, гладил по голове, пока девушка не перестала
всхлипывать...
   - Влад... Ты не обижайся на меня... Ты добрый,  хороший...  Я  правда
совсем не понимаю, как ты стал тем, кем стал... Но все-таки...  все-таки
я тебя боюсь... иногда...
   - Не переживай, девочка. Иногда я и сам себя боюсь.
   - Я больше не буду поскальзываться. Просто я устала. И еще... еще мне
жутко  страшно  скакать  по  этим  камням  и  через  эти   кусты   куцые
продираться... Так и кажется, где-то там гадюка затаилась  и  стоит  мне
наступить, как она... 0й!
   Видишь, только упомянула, а у меня - душа в пятки и мороз по  коже...
Даже не мороз - судорога. Я никогда не  думала,  что  такая  трусиха,  а
тут... Кажется, мне никогда  не  было  так  страшно.  -  Аля  помолчала,
выдохнула, скривившись:
   - Меня трясет, ты  чувствуешь?!  Ползти  по  этим  жутким  камням,  а
особенно через кусты!
   Бр-р-р!
   - На деле боимся мы не змей, а  нашего  представления  о  них.  Может
быть, того, канувшего в  небытие,  мира  рептилий,  враждебного  всякому
теплокровному... А может, того, что во всяком ползующем на брюхе гаде  -
что-то от сатаны, а сатана и есть смерть... Для человека образ врага,  и
извечного,  и  наиболее  нежелательного,  подсознательно   ассоциируется
именно со змеей.
   - Какой ты у-у-умный... Влад, если так ты хотел меня  успокоить,  это
тебе снова не удалось.
   - Погоди, Аля. - Маэстро задумался на секунду, произнес:
   - Нас гораздо больше  пугают  сформированные  нашим  же  воображением
страхи, чем их реальный источник. Змеи, которых ты боишься, не живые.
   - Как это - не живые? А какие же? Дохлые?
   - Ты страшишься того, что нарисовало твое усталое  воображение,  твои
растрепанные  переживаниями  нервы  уже  загодя,  заранее,  боятся  этой
красочной чепухи, посылая сигнал о близкой опасности в мозг,  требуя  от
него команд на соответствующее действие... А их,  этих  команд,  нет!  И
нарастает напряжение, появляется  скрытая  истерия.  Ты  просто  устала,
девочка.
   - От жизни?
   - Скорее, от ее отсутствия.
   - Тогда, может быть, отдохнем немного?
   - Нельзя. Солнце уже садится. Нужно идти, а то в темноте ноги побьем.
   - А вот темноты я уже не боюсь. Пошли.
 
Глава 54 
 
   Через четверть  часа  они  уже  сидели,  прислонившись  к  громадному
монолиту скалы. Вернее, это была даже не скала: похожий на каньон  почти
отвесный обрыв был  расчерчен  слоями  тектонических  пород,  и  человек
знающий мог бы прочесть по  ним  историю  земли  легче,  чем  сказку  по
простой книге... От этого величественного  могущества,  так  близкого  к
вечности, становилось не по себе. А море... Оно было куда  ближе  людям,
чем подавляющие своей грозной монументальностью камни, оно было живым  и
понятным. Солнце уже купалось  в  нем,  засыпая;  в  затухающем  пламени
заката море перекатывало играющие янтарным светом густо-малиновые  волны
на гладкие ложа камней и отступало  назад,  потемневшее,  сонное,  шурша
захваченной с собою горстью земного праха... И так - из года в  год,  из
века в век, всегда.
   - Ты знаешь, я подумала... - тихо заговорила Аля. -  Здесь,  на  юге,
красиво. Вернее, нет, не то... Это  завораживает.  И  еще  -  чувствуешь
какой-то трепет... Берег, море, мерное чередование волн. И эти  скалы...
Смотришь, в простом камешке - окаменевшая раковинка... И жила она триста
миллионов лет назад и триста миллионов зим, когда  никого  из  людей  не
было вообще... Здесь красиво. И можно представить, как на  этих  берегах
греки сражались с варварами, как конница скифов сшибалась в  смертельной
схватке с византийцами, и тела павших воинов лежали брошенными в  степи,
но очень скоро от них оставались лишь гладкие, выбеленные ветром костяки
между темной зеленью горькой полыни и седыми кисточками ковылей...
   А сейчас? Города серы и гнусны,  там  невозможно  стать  героем.  Там
невозможно даже погибнуть! Только - откинуться, скопытиться,  сгинуть...
Сгинуть,  чтобы  быть  зарытым  на  громадном   новом   кладбище   среди
бесконечных бурых или занесенных снегом бугорков... Среди  могил  людей,
которые... Знаешь, почему Наполеон не смог  у  нас  воевать?  Под  небом
Италии или Испании его храбрым солдатам было сладко  геройствовать,  как
под взглядом красавицы, даже погибая!
   Здесь... в России они просто дохли  -  от  ран,  голода,  холодной  и
слякотной стужи, безымянной пули из темного бора... Французы выиграли  и
сражение, и войну, чтобы потом сгинуть попусту.
   Аля сидела какое-то время  молча,  напряженно  размышляя.  Произнесла
тихо:
   - Наполеон потерял все: и корону, и  империю,  и  жизнь.  Все,  кроме
славы.
   - Ты не права, девочка. Война уродлива. И никакая слава не сможет это
уродство скрыть.
   - Война - это уродство?
   - Самое гнусное из тех, что я знаю. Она уродует душу.
   - Тогда скорее... война это болезнь. Души, духа, сознания... А у  нас
давно - эпидемия войны. Кто-то от нее умирает.  А  кто-то,  наверное,  и
выздоравливает.
   - Любопытная мысль...
   - Да ничего не любопытная, Влад! Это самая настоящая правда! Спроси у
людей из следующего за военным  поколения,  за  что  же  на  самом  деле
сражались и умирали их отцы, и эти люди не найдут,  что  ответить!  Одни
будут повторять дежурные догмы,  навязанные  им  пропагандой,  другие  -
размышлять о какой-нибудь геополитике, но у всех  в  глазах  будут  лишь
пустота и скука...  А  ведь  были  искренние  порывы,  идеалы,  страсть,
самопожертвование, все то,  что  так  привлекает  идущее  за  поколением
воинов поколение обывателей... И это были войны мировые, значимые, те, в
которых решались судьбы стран и  народов...  А  сейчас?  Их  и  называют
стыдливо:  не  войны,  а  локальные   военные   конфликты...   Локальные
конфликты... А ведь у нас... у нас сейчас и не жизнь в  стране,  а  один
большой "локальный  военный  конфликт".  Где  за  деньги  одни  двуногие
убивают других двуногих... Хм... Локальный военный конфликт  как  способ
существования человечества... Забавно?
   - Угу. Но не смешно.
   - Знаешь... Я тут подумала... Продажная смерть  куда  хуже  продажной
любви.
   Пауза была на этот раз долгой. Солнце уже ушло,  но  его  свет  из-за
горизонта, отраженный небом, красил море дивными,  совершенно  неземными
красками... Море засыпало, меняя цвета, становилось то  темно-сиреневым,
то фиолетовым, лишь кое-где оставаясь расцвеченным оранжевыми и золотыми
бликами.
   - Аля... А кто тогда я? - нарушил затянувшееся молчание Маэстро.
   - Не знаю.
   - Твое "не знаю" звучит как приговор.
   Девушка ничего не ответила. Возможно, она  даже  не  расслышала  слов
Маэстро.
   Она   смотрела   на   закат.   Небо   пламенело,   меняя   цвета   от
густо-малинового    до     бледно-алого,     пока     не     становилось
сиренево-фиолетовым на востоке.  Там  зажигались  звезды.  Аля  смотрела
долго, будто находясь под неведомым гипнотическим воздействием; вряд  ли
она понимала, что недавнее затмение подсознательно испугало  ее,  как  и
все живое, пробудив мистические страхи о когда-то  исчезавшем  свете  во
время казни Спасителя, или  страхи  эсхатологические  -  конца  света  и
Страшного суда... Девушка просто смотрела  на  заходящее  солнце,  не  в
силах оторвать взгляд.
   - Жаль, что уход человека не столь прекрасен, как закат  солнца...  И
нет в нем ничего от вечности... Наверное, мы очень  провинились  в  этом
мире, и нас наказывают, - произнесла Аля тихо и внятно. Потом  наклонила
голову, закрыла лицо ладонями. - Маэстро, мне страшно,  мне  очень-очень
страшно... Словно я раньше жила в мире, покинула его и не вернусь  назад
уже никогда... То, что я говорю... порой мне кажется, что  это  какое-то
сумасшествие... Мне вовсе не нужно говорить все это, мне не  нужно  даже
думать над этим всем, мне нужно просто жить, и любить, и быть любимой, а
вместо этого... Мне кажется порой, что по-настоящему  я  живу  только  в
снах. Почему так?
   Маэстро пожал плечами:
   - Не знаю. А что все-таки тебе снилось? Что-то  хорошее?  -  поспешил
добавить он, увидев,  что  девушка  уходит  даже  не  в  депрессию  -  в
состояние сумеречной истерии. - Гигантский ящер, похожий  на  меня...  А
еще?.. В твоем сне ведь было что-то хорошее?
   - Да. Откуда ты знаешь?
   - Ты улыбалась, когда спала. Что тебе снилось?
   - Сначала - юноша, этакий капитан Грей из книжки про  алые  паруса...
Он предложил мне искупаться с ним... Но я не согласилась.
   - Испугалась?
   - Н-н-нет. Если правду - я была... поражена. Его  совершенством.  Это
было как наваждение. Поэтому я и испугалась.
   - Может быть, так и следовало?
   - Может быть. Тем  более,  море  было...  плоское  и  ленивое,  будто
подсолнечное масло. И еще - было темно. Вернее, стало темно. Вернее... -
Девушка задумалась, собрав чистый лоб морщинками:
   - Нет, все не так было. Сначала мне снилось море. Но не такое,  какое
есть, а скользкое, как медуза. Потом снилось, что я  уже  проснулась,  и
свет померк. Ну а потом - вот этот вот капитан Грей...
   Мне снилось, будто я уже проснулась, а он подошел и сел рядом.
   - Приставал?
   - Не-а. Молчал. А вообще... Как в песне; "Я сидела у  берега  моря  и
смотрела на старый причал... У причала какой-то мальчишка..." Но этот  -
не плакал. Просто присел  рядом  и  перебирал  раковины.  Большие  такие
раковины, красивые, их еще к уху подносят, чтобы услышать море... У него
они были в сетке, и он...
   Аля замолчала,  глядя  в  одну  точку,  потом  произнесла  скорбно  и
абсолютно серьезно;
   - Беззаботности хочу. И беспечности. Притом - я  все  понимаю  и  про
этот мир, и про войну... Но хочу беззаботности. И  счастья.  И  даже  не
потому, заслужила я или нет;.. Счастье, как и любовь, вовсе не  заслуга,
а дар. Вот я и хочу, чтобы мне это подарили. Просто так.
   Аля вздохнула, словно уставший от одиночества ребенок.
   - И пусть вокруг война, и ночь, и пустые скалы... Я  все  равно  хочу
беззаботности. У меня ведь никогда этого не было. Никогда.  И  наверное,
уже не будет. - Аля вздохнула. - Может быть, именно так и уходит юность.
Ты понимаешь?
   Маэстро с улыбкой покачал головой. Хотя... Когда тебе  нет  двадцати,
жизнь делится не на десятилетия, а на годы. Юность уходит... Сказать ей,
что так будет не раз и не два в будущем? Что  за  жизнь  человек  только
теряет?.. Теряет непосредственность,  ясность  взгляда,  теряет  веру  в
людей, в благородство и справедливость, теряет мечту...  А  если  что  и
приобретает, то только боль. И ничего, кроме боли.
   Маэстро промолчал. Вряд ли все, что он знал для себя, будет  для  нее
утешением. Да и откровение  из  этого  тоже  неважное.  Если  не  можешь
сказать ничего доброго - молчи. Может быть, это не так честно,  зато  по
совести. Никому не нужна правда, если она не соткана из грез.
   - Маэстро, а ты умеешь толковать сны? - спросила Аля чисто по-женски,
безо всякого перехода. - К чему снится раковина?
   - Вместе с устрицей?
   - Нет. Вместе с юношей-атлетом.
   - Вот такая? - Маэстро раскрыл  сумку  и  вытащил  крупную,  красивую
раковину рапана, поднес к уху, послушал, молчал с  полминуты,  довольный
произведенным впечатлением, спросил:
   - Похожа?
   - Да. Где ты ее взял?
   - Он лежала рядом с тобой, там, на берегу.  Но  ты  ее  почему-то  не
заметила.
   А я - подобрал.
   - Может быть, она просто валялась?
   - Вряд ли. Таких больших рапанов на берег не вынесет ни одна волна.
   Подводники берут их на довольно приличной глубине.
   - Так, значит, это был не сон?.. - Искреннее удивление отразилось  на
Алином лице. - А вообще-то... жаль.
   - Себя?
   - Маэстро, ты такой непонятливый! Всегда, всегда  людям  жаль  только
того, что не сбылось, понял? Жаль отлетающую юность, жаль несостоявшуюся
любовь...
   Жаль проходящую жизнь! О чем еще жалеть?
   - Больше не о чем. Всякая жизнь есть не что иное, как томление по  ее
краткости.
   Аля вряд ли расслышала; она замерла на миг, глядя прямо перед  собой,
спросила:
   - Слушай, Влад... А тьма тоже была... наяву?
   - Да. Тьма была наяву. Ты видела солнечное затмение. Девушка замерла,
глядя прямо перед собой невидящими глазами:
   - "Тьма, пришедшая со стороны Средиземного моря, накрыла  ненавидимый
прокуратором город..." Маэстро, ты загрустил?
   - Наверное, виноват закат, - произнес Маэстро. - Красное  зарево  над
черной водой... В таком месте родятся мысли о преисподней.
   Аля вздохнула, глянула на мужчину исподволь:
   - Влад... Ты извини, если я что-то не так сказала...
   - Все так. - Маэстро усмехнулся горько:
   - Мне надлежало стать актером.
   Возможно, это был бы великий актер. - Он замолчал, на  этот  раз  Але
показалось, что пауза тянется долго, бесконечно долго.  -  Жизнь  прошла
бездарно, другой не будет. - Маэстро  вздохнул,  повторил  со  спокойной
обреченностью:
   - Жизнь прошла.
   - Влад, ты не можешь...
   - Подожди, Аля. Каждый человек отвечает за свое  прошлое.  За  все  в
нем.
   Никому никогда не удавалось начать жизнь с чистого листа.  И  даже  у
самого добропорядочного обывателя  отыщется  в  памяти  несколько  таких
эпизодов, которые он не рискнет доверить ни бумаге, ни  дневнику  и  сам
желал бы забыть навсегда...
   Я не был мирным обывателем. У меня не только  есть,  что  забыть,  но
много того, что нельзя вспоминать никогда и нигде.
   - Даже на исповеди?
   - На исповеди особенно.
   Аля повернула голову, попыталась поймать его  взгляд...  Ей  хотелось
понять... Но Маэстро закрыл глаза, помассировал веки и произнес  тихо  и
очень спокойно:
   - Мне страшно предстать перед Всевышним, девочка. Страшно.
 
Глава 55 
 
   Ночь легла мгновенно, без  сумерек,  как  бывает  на  юге,  и  только
кроваво-красное зарево заката  светилось  над  черным  морем  мерцающими
угольями; все прежние цвета исчезли, остались только эти два, могучие  и
чистые: пламенеющий ровно,  будто  жар  костра,  цвет  огня  и  крови  и
непроницаемый, словно плащ ночи, цвет мрака и преисподней.
   Мужчина и девушка снова  шли  вдоль  берега;  прибой  сонно  и  почти
бесшумно перебирал гальку, море дышало негой и покоем.
   Два длинных луча прорезали фиолетовую темень неба, уперлись в ставший
мутно-багровым закат и застыли так, будто наткнувшись  на  непроницаемую
преграду, а вслед за тем блуждающий свет фары зашарил по  небу  неверной
трясущейся пятерней, бог весть что выискивая  наобум  и  на  ощупь.  Сам
автомобиль вырисовывался в упавшей тьме неверным силуэтом.
   - Мы что, опоздали? - спросила девушка.
   - Нет. Это они успели раньше.
   - Слушай, Маэстро, а ты, похоже, рад? У тебя даже глаза заблестели.
   - Рад? Чему?
   - Вот этого я не знаю, - произнесла девушка едва слышно,  но  Маэстро
уловил в ее голосе затаенный страх.
   -  "Нас  уверяют   доктора,   есть   люди,   в   убийстве   находящие
приятность..."  -  продекламировал  Маэстро  из   пушкинского   "Скупого
рыцаря". - Я  не  из  их  числа,  девочка,  не  бойся.  Просто  появился
противник,  а   значит,   пропала   неопределенность:   некогда   больше
мудрствовать, нужно действовать.
   Маэстро замолчал, с минуту смотрел, как  прожекторный  луч  суматошно
рыскает по черному небу, удовлетворенно кивнул:
   - Скорее всего, единичный разъезд. - Пояснил:
   - Сейчас противник перекрывает  возможные  пути  нашего  отхода,  все
более-менее удобные спуски и съезды к морю. В том, что от моря мы далеко
не уходили, они уже убедились. Но где мы точно находимся, не знают.
   - Скоро узнают... - в тон ему с мрачноватой иронией сказала девушка.
   - Может быть.
   - Маэстро... А что  они  станут  делать  после  того,  как  перекроют
возможные направления нашего бегства? Как вообще принято  действовать  в
подобных случаях?
   Должны же быть какие-то общие правила, штатный вариант?
   - Чаще побеждают исключения из  них.  Впрочем,  правила  для  того  и
создаются, чтобы их нарушать.
   - И различать гения и посредственность?
   - Ты считаешь, что посредственность работает  строго  по  шаблону,  а
гений - вне правил и установлении?..
   - Да.
   - Нет. Гении только тот, кто побеждает.  А  уж  ориентируется  он  на
правила или, наоборот... Важно - побеждать.
   - Всегда?
   - Всегда.
   - Маэстро, тебе не кажется, что мы слишком... того. Раздухарились.
   - Да нет. Только в  идиотских  фильмах  герои  перед  схваткой  полны
многодумной значимости и тяжкого уныния, будто сейчас им предстоит нести
мочу на анализ, каждому - цельное ведро,  причем  налитое  до  краев.  И
расплескивать  грустно,  и  не  расплескать  нельзя,  оттого   и   тоска
вселенская в собачьих взглядах.
   "Суровые годы проходя-я-ят..."
   - А что, на смерть нужно идти с пляской во взоре?
   - Идти следует только на жизнь.  Даже  если  допускаешь,  что  можешь
погибнуть.
   - Ложь во спасение?
   - Истина.
   Девушка взглянула рассеянно, собрала лоб морщинками, сказала,  кивнув
на стоящий на взгорке автомобиль:
   - А все-таки, Маэстро, ты  знаешь,  как  они  станут  действовать  по
правилам?
   Конкретно?
   - Пустят вертолет вдоль берега, на броню "фонарь" подвесят,  мощности
его хватит, чтобы рассмотреть, есть  клешня  у  мирно  проползающего  по
песочку краба или он калека и бестолочь... А чтобы был полный  плезир  и
благолепие,  бережком  собачек  отправят.  С  проводниками.  Вот   этого
дожидаться не стоит.
   - Ничего у них не получится. Никого они не отправят. Ни  берегом,  ни
буреломами. Вернее... отправить  могут,  но  их  ожидает  разочарование.
Ночью по побережью парочек - как песка.
   - Погоню вдоль берега все равно запустят: штатные варианты не  дураки
придумывали, не получится зверя поймать,  так  хотя  бы  шугануть.  И  -
выгнать на номер, к охотничкам.
   - Тем, которые в машине? - спросила Аля, кивнув на невидимый во  тьме
автомобиль, играющий светом фары.
   - Нет. Это приманка. Капкан, - Это на кого же -  такой  "незаметный"?
На дураков? Они же своей фарой полнеба расчертили...
   - Дураков на деньги ловят. А для усталого и  самоуверенного  бродяги,
вроде меня, такой - в самый раз. - Маэстро вздохнул, но не сокрушенно:
   - Машина нам все равно необходима. Нужно ее захватить.
   - За-хва-тить. Со стрельбой и дымом. С горкой трупов,  маленькой,  но
своей.
   Аля прильнула  к  скале  спиной,  закрыла  глаза.  Сидела  так  молча
минуту-другую, словно собираясь с  мыслями.  Маэстро  не  мешал  ей.  Со
стороны моря раздался приглушенный расстоянием шум винтов  вертолета.  И
от берега, кажется,  несся  еще  один.  Маэстро  тронул  Алю  за  плечо,
произнес:
   - Пора работать.
   - Работать? - Девушка, казалось, с трудом разлепила  смеженные  веки.
Глаза ее лихорадочно блестели.
   - Да, - ответил Маэстро, не сразу заметив перемену в ее состоянии.
   - Пора работать. Работать пора. - Глядя  в  одну  ведомую  ей  точку,
деревянным голосом произнесла девушка. В ее интонации, казалось,  сейчас
совершенно   отсутствуют   обертоны,    и    поэтому    голос    казался
безжизненно-механическим, словно звук дешевой  таиландской  игрушки.  Но
боль, таившаяся глубоко в  душе  девушки,  прорывалась  как  раз  в  той
нарочитой  безличности  голоса  "механического  пианино",  который   она
имитировала  не  столько  старательно,  сколько  естественно.   -   Пора
претворять планы в жизнь. Сеять смерть.
   Работать.  Превращать  пансионат  "Мирный"