обкатали  как  следует,  не  выделили
лучших людей...
   Результат налицо.
   - Вы никогда не бывали на партактивах, Глостер?
   - Какое это имеет отношение к делу?
   - Уж очень славно у вас получается читать нотации.
   - В вашем положении, Ричард...
   - В положении остаются беременные институтки! Да и то лишь незнакомые
с правилами контрацепции! Сейчас таких дур уже нет. Я же,  Глостер,  тем
более не из числа обиженных или крайних. - Ричард  нехорошо  прищурился,
не отрывая ставших почти черными глаз от переносицы собеседника; в  лице
его точно проступило нечто жестокое, до поры умело спрятанное в  уголках
губ и в уголках глаз.
   - Вы решили поогрызаться?  -  насмешливо  процедил  Глостер,  пытаясь
пренебрежительным  сарказмом  сохранить   за   собою   превосходство   в
разговоре, которого уже не чувствовал.
   - Я решил расставить точки над "i". А именно: или мы, вы и я,  делаем
одно дело, или вся ваша, с позволения сказать, экспедиция превратится  в
экскурсию.
   - Вы забываетесь, Ричард... - произнес Глостер ледяным тоном.  -  Лир
предоставил мне все полномочия с тем, чтобы...
   - Да бросьте вы, Глостер. Лир выжил из ума.
   - Вы отдаете себе отчет...
   - Отдаю. У нас приватная беседа, Глостер, вы -  на  моей  территории,
мой гость, так сказать. Вы прибыли  сюда  как  координатор  центра,  как
человек Лира, вот только...
   - Договаривайте, я слушаю вас!
   - Я вас не звал.
   - Вот как? Пока я был в Москве, вы говорили иначе...
   - Это вам все казалось иным, Глостер. Там, в Москве. Ричард вздохнул,
но не тяжко, а скорее  с  какой-то  усталостью,  словно  ему  предстояло
рассказывать совершенно очевидную вещь  ребенку,  но  сделать  это  было
необходимо, иначе непонимание, возникшее между обоими, перейдет в ссору,
в неодолимую обиду.
   А Глостер... Ему казалось, что он болтается по замкнутому,  вогнутому
кругу; вокруг - тяжкие, будто литые бетонные стены, и он  все  никак  не
может ни вырваться, ни понять собственной роли здесь. Самое  грустное  и
гнусное было в том, что Ричард был абсолютно прав! И что из того?  Такой
же или почти такой же разговор был у него, Глостера, с  Диком...  И  где
теперь  Дик?  Мертв.  Откуда  узнал  Лир  об  их   разговоре?!   Никаких
подслушивающих устройств в  автомобиле  не  было,  Глостер  мог  за  это
ручаться, но Лир - узнал. Как? Ведовством?
   Жутко...  При  одном  воспоминании  об  этом  могущественном  старике
Глостеру становилось  жутко;  этот  страх  был  сродни  детскому,  когда
ребенок вдруг остается один дома и чувствует, как из темноты  за  окном,
из каждого угла, из запечья на него надвигается что-то  неодолимое...  И
кто-то  невидимый  ходит  по  дому,  шуршит   в   шкафах,   скребет   по
штукатурке... А он прячется в кровать, укрывается  одеялом,  зажмуривает
глаза, но  страх  уже  стиснул  холодными  мышиными  лапками  сердце,  и
нетопыри прочерчивают тьму где-то совсем рядом, касаясь  лица  холодными
взмахами перепончатых крыльев, будто сорвавшиеся  с  Нотр-Дам  химеры...
Глостер почувствовал, как холодный озноб прошел от  спины  по  рукам  до
самых кончиков пальцев, вспомнил вгляд Лира... Ну да, взгляд: глаза  его
были водянисты, пусты и безжизненны, как бельма. Нет, Лир  не  обезумел:
он всегда был таким.
   - Все меняется... - спокойно продолжал  тем  временем  Ричард.  -  За
десять лет низверглась империя, почти в  каждом  из  былых  ее  осколков
построена своя национальная деспотия... А деспотия - это очень удобно  и
для толпы, и для героев. Для толпы - есть кому  поклоняться  и  от  кого
получать пряники и побрякушки на грудь. Для героев... Героям  есть  кому
служить не за деньги, а за идею! Все тираны любят мифологизировать  свою
власть... Чем не ловушка для героев?
   Ричард вздохнул тяжко, словно вспомнил что-то давнее в своем прошлом,
совсем давнее, когда вагнеровские валькирии еще могли свести его с ума и
заставить поверить в то, что он способен перевернуть этот мир и обрушить
его в тартарары.
 
Глава 45 
 
   - Этот Маэстро... - Ричард раздумчиво поднял глаза  к  потолку.  -  Я
по-своему понимаю его, и мне его по-своему жаль. Вы знаете подоплеку его
конфликта с Лиром?
   - Разве это важно?
   - Вы правы. Наверное, это действительно не  важно:  два  человека  из
прошлого, две тени вступили в схватку сейчас, при свете дня, вовлекая  в
нее живых людей... Разве это разумно? - Ричард снова вздохнул,  прикурил
сигару, пыхнул, продолжил уже спокойнее:
   - Мир поменялся, И только Лир, этот выживший из ума старик, полагает,
что еще  правит.  Чем  он  себя  считает?  Теневым  кардиналом  канувшей
империи?  Координатором  армии  несокрушимых  вервольфов  или,  раз   уж
территория славянская, волкодавов? - Ричард снова вздохнул, на этот  раз
сдержаннее. - Все это славно для шпионских романов, но  очень  плохо  по
жизни.
   Другое время, другие люди в игре. И - другие ставки, - Вы  полагаете,
Ричард, у Лира малые  ставки?  -  Верхняя  губа  Глостера  дернулась,  и
передние зубы обнажились в непроизвольном оскале, словно у  того  самого
зверя, которого так неосторожно помянул Ричард.
   -  Важно  не  сколько  поставлено,  а  сколько  получено.  -   Ричард
успокоился совершенно, он оценил реакцию Глостера: тот  не  возражал  по
существу. Теперь осталось только завершить вербовку.  Ну  да,  что  это,
если не вербовка? Как сформулировал кто-то  из  нацистских  бонз,  смысл
этой жизни состоит только в том, чтобы тебе подчинялось как можно больше
людей, а ты - как можно меньшему их числу. Сделать Глостера  подчиненным
не удастся, но и заставить этого нерассуждающего бультерьера из  Лировой
своры заметаться, задрать морду и верхним нюхом почуять нечто...  То  ли
запах сахарной кости, то ли падали... Любое из этих беспокойств Глостера
хорошо для него, Ричарда.
   - Каждый идиот может играть  в  русскую  рулетку  и  воображать  себя
Господом Богом, но что он получает в итоге? - Ричард комфортно откинулся
на сиденье, в его речи  появились  поучающе-профессорские  интонации.  -
Пулю. Вам оно надо, Глостер?
   Вместо ответа,  Глостер  неторопливо  достал  из  кармана  портсигар,
выудил  сигарету,  размял,  щелкнул  зажигалкой,  полюбовался  пламенем,
прикурил, пыхнул, на мгновение окутавшись невесомым голубоватым дымом.
   - Лир давно не  контролирует  ситуацию.  Совершенно.  Теневая  власть
призрачна, на свету она пропадает.  Скажите,  дорогой  Глостер  ,  зачем
любому из сильных мира сего, из князей власти официальной сейчас терпеть
такого конкурента? Который бесцеремонно лезет в  дела  всех  и  каждого,
руководствуясь - чем? Правом? Но какое может быть право, если нет  силы?
Ведь у каждого из президентов в их республиках - это вам  не  Россия!  -
мощнейшие службы безопасности, преданные лично  им.  Какие  уже  теневые
заговоры... А Лир распоряжается  огромными  деньгами  и,  следовательно,
манипулирует и людьми, и событиями. Зачем? К собственной выгоде?  Или  -
из самой человеческой из всех страстишек - страсти  к  игре?  -  Толстяк
улыбнулся  широко  и  добродушно,  произнес  с  легкой,  чуть  нарочитой
иронией:
   - Нет, возможно, есть еще и масонские ложи, и тайные вечери, и клятвы
на крови, и шабаши  "золотой  сотни"  богатейших  семейств,  и  камлания
иноверцев... Но ведь все это из бульварной прессы и никак не из реальной
жизни, нет? - Ричард  внимательно  и  пристально  посмотрел  Глостеру  в
глаза.
   Тот взгляда не отвел, но и на взгляд  не  ответил:  особое  искусство
"пустого созерцания", которое может вполне  деморализовать  собеседника,
довести его до истерики, до взрыва... Но только не Ричарда. А все  же  и
он - замельтешил глазами, засуетился, пусть и едва-едва.
   - Ну да, ну да... - произнес Ричард скороговоркой. - Наверное, и  это
возможно, но где-то там, на Западе, и не  в  нашем  районе...  -  вполне
добродушно и миролюбиво  произнес  толстяк,  пародируя  акцент  товарища
Саахова из "Кавказской пленницы". - А если вернуться к нашим  баранам...
- Голос его стал серьезен. - Глостер, я  полагаю,  для  вас  это  вопрос
оч-н-чень трепетный: что будет, если Лир вдруг умрет? Ведь бессмертных у
нас нет.
   - Кроме Кощея.
   - Смерть Кощеева в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в ларце... И
вся эта сборная матрешка - за тридевять земель. Помню, -  с  добродушной
улыбкой сказал Ричард, но, пока он  говорил,  улыбка  эта  его  угасала,
таяла, словно некто невидимый за сценой руководил светом, заставляя  его
медленно меркнуть, будто театральную люстру. - Я говорю серьезно.
   - Куда серьезнее. Это предложение?
   - Можно считать и так.
   - Тогда... мне предстоит подумать.
   - Время терпит.
   Время терпит. Но не всех и не всегда.  Да  и...  время  не  только  в
разном возрасте течет по-разному, но в разных местах. И если в Москве  -
оно мчится,  словно  ветряной  шквал  по  проспекту,  погребая  секунды,
минуты, часы  под  освещаемыми  вечно  искусственным  светом  сводчатыми
коридорами подземки, то на юге оно тянется ленивой  и  сонной  клячей...
Где год за день, а день за год... И в одно  утро  умещается  столько,  а
впереди еще целый день - знойный, длинный, тягучий... И такой же длинный
вечер, и теплая звездная ночь... Вот и теперь Глостеру пусть на миг,  но
показалось,  что  мчатся  они  по  этому  полупустому  шоссе  уже  целую
вечность... И Москва осталась там, в  далеком  далеке,  и  не  только  в
пространстве, но и во времени.
   Но как бы там ни было, а решать надо. Решать сейчас. Решать быстро.
   Глостер кивнул  каким-то  своим  мыслям,  выудил  сигарету,  протянул
открытый портсигар Ричарду:
   - Угощайтесь. Ручаюсь, такого табака вы не пробовали.
   - Спасибо, конечно, но...
   Пусть на секунду, но Ричард смешался. Сигареты он не курил вовсе,  да
к тому же  был  почти  патологически  брезглив  и  никогда  не  стал  бы
угощаться чужой, но... школа. Когда так или иначе вербуешь человека, ну,
пусть  не  вербуешь,  привлекаешь  на   свою   сторону   или   хотя   бы
нейтрализуешь, превращаешь из недруга  в  индифферента,  уступай  ему  в
мелочах! В тех самых мелочах, которые для тебя значения не имеют, а  для
него  важны,  закреплены   рефлекторно   в   тысячах,   десятках   тысяч
повторений... И если тебя угощают сигаретой, сделай  человеку  приятное,
покури с ним, похвали его вкус, его выбор... И он - твой.
   -  Даже  не  знаю,  Глостер,  что  вам  и  сказать...   -   улыбнулся
наиприятнейшею из улыбок Ричард, и Глостер понял, кого ему все это время
напоминал  сей  разожравшийся  "офицер  удачи",   ставший   "прапорщиком
наживы", догом на  побегушках  у  кого-то  из  местных  политиканов;  он
напоминал Павла Ивановича Чичикова, собственною персоной!
   Сходство показалось Глостеру вдруг столь  разительным,  что  он  чуть
было не молвил жеманно и витиевато: "Угощайтесь,  милейший  Пал  Иваныч,
душа моя..."
   Однако вместо этого просто подвинул портсигар ближе к лицу  толстяка,
сказал:
   - А аромат какой...
   Интонацию Ричард уловил, взгляд его  метнулся,  помутнел  от  горькой
досады поражения - последнего сильного чувства, испытанного им в  жизни:
белая   дуга   электрического   разряда    выпорхнула    откуда-то    из
коробочки-портсигара и  замкнулась  на  тяжелом,  бульдожьем  подбородке
Ричарда. Все тело его пробила судорога; словно жестокая лихорадка прошла
от век и разом посеревших, обрюзгших щек  до  кончиков  пальцев.  Ричард
уронил голову на грудь и замер.
   Глостер не медлил ни  секунды:  подвел  шокер  к  шее  застывшего  на
переднем  сиденье  помощника-телохранителя  босса  и   включил   разряд;
мускулистое тело выгнулось дугой и опало мешком.
   Только теперь Глостер перевел  дух:  то,  что  телохранитель  опасен,
Глостер почувствовал еще на аэродроме  по  немигающему,  будто  у  змеи,
взгляду этого чернявого паренька. Он не успел  отреагировать  на  смерть
босса только потому, что оказался не готов к "смене  ролей":  он  слышал
беседу и был уверен, что его босс переигрывает московского гастролера по
всем статьям. Да так оно и было бы, если  бы  Глостер  хоть  в  малейшей
степени соблюдал хоть какие-то правила! Побеждает только тот, кто играет
по своим правилам, делая вид, что принял предложенные; но есть  люди,  с
которыми невозможно играть. Ричард был из их числа. Как  только  Глостер
почувствовал, что до пансионата  "Мирный"  живым  доедет  лишь  один  из
них... Может, он и ошибся, и Ричард вовсе не хотел... В любом  случае  в
таком смутном ремесле, как игра со смертью, лучше убивать первым.
   Водитель  продолжал  вести  автомобиль,  хотя  по  испарине,  обильно
оросившей затылок, было очевидно, что он  не  просто  боится,  а  трусит
смертельно.
   - Не отвлекайся от шоссе! - рявкнул, словно плетью хлестнул, Глостер.
- Я же не самоубийца, чтобы убивать шофера на скорости в сотку! Да  и...
это чужие сторожевые псы на новых хозяев кидаются, а вы, водилы,  ребята
мирные, так?
   Водитель, парниша лет двадцати пяти, кивнул и только крепче  вцепился
в руль, стараясь всем своим видом показать, что сосредоточен на  дороге,
и только на дороге: дескать, у вас, панов, свои игры,  у  нас,  холопов,
свои. Да и к чему выступать зря, когда босс  уже  откинул  копыта,  а  в
подчинении у этого отмороженного московита - две дюжины отборных убийц в
автобусе в полусотне метров  впереди.  Кто  в  этой  ситуации  выступать
станет? Только дегенерат. Водитель покосился  на  мертвого  охранника  и
снова сосредоточился на дороге. Что наша жизнь? Та же дорога-серпантинка
с полной непоняткой впереди... И на каком вираже  ты  слетишь  в  кювет,
только Бог знает. Или - дьявол.
   Глостер бросил беглый  взгляд  на  убитого  толстяка  и  почувствовал
вдруг, как зашевелились волосы на затылке:  раззявленный  рот  мертвеца,
казалось, ухмылялся... А тут еще и машина скакнула на какой-то  выбоине,
покойный толстяк всей массой навалился на Глостера, и  тому  почудилось,
что сейчас этот мертвец с плечами борца и руками молотобойца схватит его
в полуторацентнеровые объятия, из  которых  уже  не  вырваться  никогда!
Дикий, мертвенный, не поддающийся  никакому  здравому  объяснению  страх
сковал Глостера. Он почувствовал себя так, будто все тело враз поместили
в ледяную прорубь; дыхание  перехватило  как  тисками,  сердце  замерло,
Глостеру показалось, что он уже никогда не сможет вздохнуть...
   Дикий кашель, сотрясший  все  его  существо,  оказался  спасительным.
Глостера свернуло  в  три  погибели,  колотило  так,  что  казалось,  он
подавится или задохнется, слезы и пот лились ручьем,  но  он  чувствовал
облегчение: кровь заструилась по жилам, сердце заработало бешено,  и  он
теперь знал, что сегодня уже не умрет. По крайней мере, той смертью, что
принято считать "своей".
   Кое-как справившись с приступом, Глостер устроился  на  сиденье,  зло
ткнул локтем покойника, поймал в зеркальце растерянно-испуганный  взгляд
водителя: парень был не просто бледен, его лицо стало  белым  как  снег.
Можно понять: еще бы, загрузил  на  аэродроме  обоих  боссов,  своего  и
столичного, и охранника в придачу, а  довез  бы  три  тепленьких  трупа.
Каким его словам поверили бы разгоряченные дознаватели  и  какая  смерть
ожидала его в этом случае?.. Будешь тут не то что бледным...
   - Сколько еще ехать? - спросил Глостер  водителя;  собственный  голос
показался ему сиплым, словно он страдал ангиной.
   - Минут пятнадцать, -  ответил  тот.  Глостер  прокашлялся  надрывно,
прочищая горло, спросил уже вполне нормально:
   - Чего так долго?
   - Дорога опасная. Серпантин. А  автобус  с  вашими  "спортсменами"  -
машина тяжелая. Куда спешить? На тот свет?
   При словах "тот свет" водитель вздохнул, но не  огорченно,  а  словно
перезевывая страх, так вздохнул бы китайский  крестьянин,  услышав,  что
Великую стену решено удлинить и строить еще два столетия,  а  значит,  с
сегодняшнего дня рабочий день продлят часов эдак на шесть.  Глостер  про
себя называл это качество "здоровый крестьянский фатализм".  Работать  с
такими было одно удовольствие. И еще... Глостер заметил, что  такие  вот
"тихушники" выживали куда чаще остальных; жили  они  блекло,  но  долго,
почитая трусость и предательство за мудрость. Может, так и есть - в  век
обывателей?
   - Ты, я вижу, туда не спешишь?
   - На что мне?
   - Резонно. Тогда и поболтать можно.
   - Воля ваша. О чем?
   - Тебе ведь теперь  нужна  работа,  так?  Парень  кумекал  не  долго;
напряженное шевеление извилин пусть и не добавило водителю седых  волос,
но и бодростью не одарило. Он ответил незатейливо и просто:
   - Нужна.
   - Значит, договоримся.
   Глостер чувствовал, что его прямо-таки распирает.  Тело  стало  вдруг
вертляво-зудливым, а в голове крутилась какая-то  мелодия...  Глостер  и
хотел ее ухватить, да все не мог, пока не пропел в голос:
   - "Отряд не заметил потери бойца!.."
   Ну да! Даже двоих. Автобус "мерседес" катит себе впереди метрах в ста
пятидесяти;  там  из  людей  Ричарда  только  двое,  так  что  можно  не
церемониться. Ну а водитель покойного вполне освоился с потерей хозяина.
Но это еще не означало, что приобрел нового.  Нужно  ему  помочь.  Такой
расторопный и домовитый крестьянский пес без хозяина опасен...  Ощущение
свободы томит  таких  пуще  каторги:  может  при  случае  и  в  загривок
вцепиться.
   Глостер бросил взгляд на несущийся за окном  серпантин  шоссе.  Скоро
база, и до приезда нужно выяснить,  готовил  ли  покойный  торжественную
встречу по полной программе, то есть  нашел  ли  он  уже  себе  могучего
хозяина-покровителя и, при  неудаче  вербовки  Глостера,  нашел  путь  к
"нулевому варианту"? Смешно, но на языке политиков это означает примерно
то же самое, что и на языке спецов: "полное сокращение". Или разговор  в
машине был для Ричарда рискованным экспромтом, вывертом на арапа, просто
зашел далекохонько - по мановению судьбы? А скорее, по прихоти лукавого,
коему в общем-то все служат одинаково - неверием и не правдой.
 
Глава 46 
 
   Автомобиль мчался по ровному  участку.  Справа,  километрах  в  семи,
блистало на солнце море, сливаясь в дальней дали с облачной дымкой.
   Глостер достал сотовый, набрал несколько цифр.
   - Глостер вызывает Лаэрта.
   - Лаэрт слушает Глостера.
   - Слушай, мой  дорогой  Лаэрт,  слушай...  Пришла  пора  отдохнуть  с
дороги.
   - Извините?
   - У нас тут с Ричардом обнаружились разногласия.  Непримиримые.  Или,
как говаривали во времена  моей  молодости,  антагонистические.  Короче:
Ричард приказал долго жить. Его друг и телохранитель  -  тоже.  Картинка
ясна?
   - Кристально.
   - Вот и славно. У тебя в автобусе - двое людей Ричарда, так?
   - Да.
   -  Загони  автобус  на  любую  смотровую  площадку,   пусть   ребятки
разомнутся, попками подвигают, ножками попрыгают... А шоферюга ваш нехай
в моторе покопается... Я остановлюсь метрах в двухстах позади.  В  любом
случае в пределах видимости.
   - Вариант "эй-экс"?
   - Ну зачем же так круто,  Лаэрт?  Проведи  с  людьми  Ричарда  добрую
разъяснительную беседу. Все же живые люди, поймут. При разумном  подходе
и желании жить дальше.
   - Извините... У вас все нормально, Глостер?
   - С головой?
   - Вы шутите?
   - А почему нет? Илм -  безвременная  кончина  Ричарда  не  повод  для
шуток? Не волнуйся, Лаэрт. У меня - полный ажур. В смысле - омут.  Ажур,
бонжур и даже с тужуром. Ты знаешь, что такое "тужур", Лаэрт?
   - Повседневность.
   - Вот именно. Обыденка. Гнусная,  серая,  нелицеприятная.  В  коей  и
живет все это стадо. - Глостер помолчал, закончил неожиданно:
   - Лирика все это. Работать надо.
   - Извините, я должен доложить Лиру.
   - Должен - значит, доложишь. Только повремени, ладно? С  часик,  пока
завершим прибытие в сей славный и гостеприимный край по  штатной  схеме.
Иначе твой доклад будет смотреться самым наипакостнейшим образом. Сиречь
гнусным поклепом на нашу советскую действительность.
   - Глостер?..
   - Успокойся, Лаэрт. Да, у меня  прорезалась  склонность  к  несмеш