ие, подрезав противника...  Еще  одна
серия... Еще...
   Он наслаждался своей ловкостью, молодостью, своим  искусством...  Вот
седой поднял руку, надеясь защититься от последующего удара... Сейчас!
   Бородач сделал шаг вперед  -  и  замер,  застыл,  как  налетевшее  на
булавку насекомое! Его собственный нож в  долю  секунды  выскользнул  из
разом размякшей кисти, и каленый клинок, описав  в  тонких,  музыкальных
пальцах Маэстро эллипс, вонзился в горло. Левая рука бородача с  зажатым
в ней оружием тоже оказалась перехваченной  словно  тисками...  Бородач,
силясь  сглотнуть  вонзившуюся  в  горло  сталь,  невидяще  смотрел   на
Маэстро...
   Как он жуток! Этот оскал желтых клыков, с которых падает грязно-бурая
пена, это рыло, похожее на кабанье, эти красные,  в  кровяных  прожилках
глаза...
   Бородач почувствовал, как меркнет мир и все его существо  оказывается
во власти этого пахнущего серой уродца с желтыми клыками...
   - А ты думал, смерть выглядит лучше? - тихо спросил Маэстро, глядя  в
стекленеющие глаза убитого.
   Бородач  рухнул  навзничь;  в  его  мертвых  пустых  зрачках  плясало
холодное пламя.
 
Глава 41 
 
   Маэстро не собирался ни торжествовать победу, ни изрыгать из  луженой
глотки песнь победителя. Смерть снова показалась ему будничной и мнимой,
какой он видел ее всегда, но сегодня  -  особенно  безобразной.  Маэстро
скривил  губы   в   ухмылке,   жестким   и   резким   напряжением   воли
сконцентрировался, прогнал видение, словно  стряхнул  с  души  привычный
морок, дурман, блеклый, как налет пепла, и неотвязный, как страх...
   Страх - это и есть боль души, и избавиться от него можно порой только
настоящей,  реальной  болью.  Когда  организму  приходится  бороться  за
выживание, с  реальным,  не  надуманным  небытием,  страх  забивается  в
дальнюю щель, но стоит только дать ему волю,  как  он  растет,  ширится,
затопляет все и вся - и господствует, выматывая нервы,  превращая  их  в
истонченные,  изрытые   кавернами   страха   нити,   готовые   порваться
ежесекундно и самоубийственно уничтожить и тело, и разум, и душу.
   Состояние боевого транса еще не прошло, адреналин еще бродил в  крови
первым хмелем, делая мышцы гибкими, а разум  -  скорым  и  ясным.  Одним
движением  Маэстро  подхватил  пакет  с  оружием  и  спокойно  пошел  по
направлению к выходу. У самых ступенек обернулся, сказал,  обращаясь  ко
всем сразу, пародируя анекдотично-кавказский акцент:
   - Нэ гаварите никаму, нэ нада, да-а-а?
   Улыбнулся, глаза притом остались серьезными. Бывшие сотрапезники, Пал
Палыч и Анатолий Ильич, только кивнули. Старший  из  местных  гвардейцев
развел руки ладонями вверх - дескать, нет базара, раз такие расклады.  А
вообще...
   Любой, кто видел всю сцену со  стороны,  решил  бы,  что  подвыпившие
отдыхающие просто малость покуражились; сейчас упавшие встанут, смоют  с
себя красную краску, посмеются, побалагурят - и побегут очертя голову  в
море.
   - "Как вам только не лень в этот радостный  день,  в  этот  солнечный
день  играть  со  смерть-ю-ю-ю..."  -  Напевая,  Маэстро  спустился   по
ступенькам, подошел к "уазику", на котором прибыли  горе-нибелунги,  сел
за руль, повернул ключ в замке,  выжал  сцепление...  Автомобиль  лениво
пополз вверх по склону.
   Во-о-т! За что боролись, то и огребли! Затонированный по самые  брови
джип, допрежь мирно и сонно приткнувшийся у самой кромки  волн,  заурчал
мощным мотором и медленно тронул следом.  Именно  на  этот  тонированный
гроб  и  оглядывался  ныне  покойный  бородач-интеллектуал   в   поисках
инструкций. Получил, выполнил. Теперь - можно закапывать.  Умничка!  Как
говорят в  народе,  лучше  один  раз  огрести,  чем  всю  жизнь  соплями
размахивать! А что нам сможет  инкриминировать  контролер  со  товарищи?
Поживем - увидим, не поживем - не увидим. Мудро. "Предъявите билет,  что
я мог сказать в ответ? Вот билет на  балет..."  Сейчас  мы  вам  устроим
балет! С адажио,  фугой  и  скерцо!  Согласно  купленным  абонементам  и
занятым местам!
   - В догонялки играть  будем?  -  азартно  выкрикнул  Маэстро,  бросив
взгляд в зеркальце заднего  вида,  перекинул  ручку  скоростей  и  запел
негромко, на мотив "ярославских ребят":
   - "Ехал негр по пустыне, на телеге да с товаром! Но не знал  он,  что
фашисты затаились за кустами!"
   Маэстро почувствовал, как его захватывает пьянящий азарт, так похожий
на  восторг...  Но  и  не  подумал  хоть  как-то   осадить   собственное
настроение: легкий кураж перед схваткой помогает выжить. Если это кураж,
а не предсмертная эйфория всемогущества... Хотя...  Что  есть  вся  наша
жизнь, как не предсмертная эйфория? И не  обидно  ли  тем,  у  кого  она
протекает, как заседание месткома?..  Дежурные  речи,  дежурные  улыбки,
дежурные показатели... А когда речи и показатели уже иссякли  -  finita!
Слетел  к  нам  тихий  вечер,  и  мерзлые   птицы   попадали   к   земле
стремительными болидами. Такие дела.
   "Уазик" с натугой одолел горку; джип неспешно пер следом.
   - "Налетели тут фашисты, погубить хотели  парня  -  Напевая,  Маэстро
правил  в  степь.  -  Но  не  дрогнул  храбрый  негр,  вынул  ножик   из
кармана.,.."
   Переваливаясь, как утка  на  выданье,  "уазик"  кандыбал  по  твердым
ухабам.
   Джип шел следом, не отставая и не нагоняя. Маэстро прислушался. Так и
есть, характерный вертолетный гул слышался все ближе. Ну да, нате вам  с
кисточкой, тот самый  гаишный  соглядатай,  разведчик  и  бука.  Никаких
пулеметов под брюхом, никаких ракет "воздух-земля"... Да и гранатами  он
тоже вряд  ли  станет  кидаться:  слишком  людное  местечко  по  летнему
времени, а машина как-никак казенная, . с "цифрой пять на медной бляшке,
в синей форменной фуражке"... В смысле - в блакитной. Да  и  пес  теперь
разберет эти  цвета.  Разбросай  с  такого  геликоптера,  принадлежащего
насквозь независимой державе,  лимонки,  что  будет?  Шум  будет,  и  не
столько от взрывов - кого этим теперь удивишь?  Слухи  пойдут,  сплетни,
пересуды... А времечко ныне - хуже некуда: здесь война, там подготовка к
ней...
   Кому надо шуметь раньше времен при таких  поганых  раскладах?  То-то,
что никому.
   А значит, пилота вызвал контролер исключительно с целью похвастаться,
как он станет сейчас мочить его, Маэстро. Мешать с выжженной  травой,  с
пылью,  с  утрамбованной  до  плотности  камня  дорого  и...  У-би-вать.
Показательно и без сантиментов. Согласно приказу. За деньги.
   Ничего личного.
   Словно в ответ на  эти  фривольно-тревожные  мысли,  джип  наддал,  и
теперь его туповато-добродушное рыло  росло  в  зеркальце  заднего  вида
стремительно  и  скоро.  В  проеме  боковой  дверцы   показалась   рука,
по-киношному  затянутая  в  тонкую   лайковую   перчатку   и   так   же,
по-киношному,   чуть   на   отлете,   бестрепетно   сжимающая   короткий
пистолет-пулемет невнятного производства с навернутым на  ствол  хоботом
глушителя.
   Любая подобная шпокалка, будь  то  израильский  "узи",  чехословацкий
"скорпион" или отечественный  "кедр",  в  любом  замкнутом  пространстве
является грозным оружием:  плотные  очереди  просто  сметают  тех,  кого
стыдливо именуют "живой силой  противника"..  Огонь  же  из  автомобиля,
движущегося по родной  грунтовке  даже  с  черепашьей  скоростью,  имеет
скорее психологическое значение: попасть можно, но в небо. Хотя...  пуля
- дура.
   Тем не менее прикрытый тонированным стеклом боец выпустил веер  пуль;
они вздыбили фонтан земли довольно далеко от машины Маэстро.
   - Невропатолог сучий... - прошипел Маэстро сквозь зубы. - Психиатр.
   Патологоанатом.
   Следующая  очередь  прошла  ближе.  Пристрелка  была  успешной.  Джип
нагонял.
   Маэстро вынул из пакета пистолет, положил на сиденье рядом. Несколько
раз придавил и отпустил тормоз, попробовал передачу...  "Уазик"  был  на
удивление хорошо  отлажен.  И  все  же...  Маэстро  чувствовал  холодную
горечь, словно затаившуюся под камнем змею. Он  чувствовал,  что  каждое
мгновение мозг готов был провалиться в  ту  самую  спасительную  эйфорию
боевого транса, и тогда... Но притом  сердце  тревожила  и  легкая,  как
дуновение теплого ветерка, иллюзия. Она  рождала  надежду:  может  быть,
когда все кончится, он еще сможет пожить, как все?.. Без войны?
   Пожить без войны... Маэстро на долю секунды прикрыл веки,  посмаковал
эти  нездешние  видения,  так  похожие  над  предсонные   грезы...   Ему
представилась синяя гладь моря, но не этого -  другого,  далекого  и  от
этой страны, и от этой войны...
   Темная  зелень  оливковых  рощ,  белый  домик,  окруженный  низенькой
изгородью...
   Запах свежесваренного кофе  и  булочек,  тихое  поскрипывание  старой
деревянной лестницы, когда он  станет  спускаться  со  второго  этажа...
Хрустящие тосты, утренний свежий бриз... И  запах  выловленной  рыбы,  и
сети, развешенные вдоль берега,  и  перевернутые  баркасы,  и  маленькая
таверна у самого побережья, где подают белое вино  в  графинах,  устриц,
свежую рыбу, оливки, сыр, где курят короткие трубки и говорят  только  о
солнце, ветре и море... А думают - только о любви.
   А вечерами...  Вечерами  солнце  купается  в  малиново-золотой  глади
залива, и в едва-едва наметившихся сумерках слышны девичьи голоса, смех,
перешептывание.... А ночью - гибкое,  распаленное  тело  девушки  рядом,
горячий быстрый шепот, стон, полный нестерпимого наслаждения, скользящие
по коже прохладные ладони, сон, легкий как ветерок, снова любовь,  снова
сон, пробуждение на самом рассвете, когда тело полно негой,  а.  душа  -
покоем и предчувствием, что впереди будет еще один замечательный день...
И еще день... И еще... Пожить вне войны, только и всего.
   Пожить без войны... Джип резко прибавил, автоматная очередь полоснула
напоследок веером; из люка на  крыше  высунулся  спокойный  и  серьезный
молодой человек, быстрым  движением  вскинул  к  плечу  короткоствольную
винтовку слоновьего калибра...
   Пожить без войны. Маэстро  резко  ударил  педаль  тормоза,  отпустил,
крутнул руль. Теперь газ! Снова тормоз! Газ!
   Пожить без войны. "Уазик" скакал, как взбесившийся джейран!  Выстрелы
дыбили землю; фонтаны от ударов свистящего свинца были высокими, пыль  в
почти недвижном раскаленном воздухе оседала  медленно,  фосфоресцируя  в
лучах солнца охрой и неотшлифованным золотом.
   Маэстро въехал на взгорок, резко крутнул руль,  ударил  по  тормозам;
автомобиль  встал  как  вкопанный.  Джип  развернулся.   Сосредоточенный
молодой человек мигом перекинул винтовку, Маэстро  заметил,  как  зрачки
стрелка сузились, словно глаза хищника перед  броском...  Все  верно:  с
такого расстояния не промахиваются, но выстрелить он не  успел.  Маэстро
уже вскинул пистолет, палец трижды нажал на спуск,  винтовка  выпала  из
рук преследователя, голова  в  доли  секунды  превратилась  в  разбитый,
окровавленный шар, труп тяжко соскользнул в салон.
   Водитель джипа пусть на  секунду,  но  замешкался.  Тяжелый  вездеход
застыл на месте.  Маэстро  выпал  из  дверцы  "уазика",  сгруппировался,
перекатился дважды, замер и прицельно послал две пули по колесам джипа и
еще две  -  по  низу  водительской  двери.  Короткий  сдержанный  вскрик
показал, что он не промахнулся.
   Маэстро мгновенно вскочил на ноги, одним рывком одолел расстояние  до
автомобиля, дернул дверцу, прижался спиной к горячему корпусу вездехода,
оказавшись в мертвой зоне. Водитель выпустил веером  с  дюжину  пуль  из
"узи" в пространство распахнутой дверцы. Как  только  шквал  огня  стих,
Маэстро сделал шаг  в  сторону,  выбросил  руку  вперед,  цепко  схватил
сидевшего за рулем человека  за  запястье,  одним  движением  сдернул  с
сиденья, выбил оружие и приложил рукоятью пистолета по  затылку.  Ударил
слегка, приводя в состояние легкого грогги: Маэстро не нужен  был  труп,
ему нужен был язык. Развернул к себе, дважды  ударил  кулаком  по  лицу,
стараясь вызвать острую боль и разбить  губы,  чтобы  пленный  явственно
почувствовал вкус и запах крови, собственной крови... Вот это сочетание:
резкая перемена положения: был охотником  -  стал  дичью,  и  не  просто
дичью, а  беспомощным  обездвиженным  зверьком,  угодившим  в  капкан  и
оказавшимся с врагом вдруг лицом к лицу... Боль в простреленной ступне и
невозможность, даже вырвавшись, убежать...
   Чувство беспомощности, как и совсем свежее еще ощущение навалившегося
на тебя сзади мертвого тела - недавно еще  живого,  веселого,  азартного
малого, теперь - просто трупа, пачкающего салон дорогого авто  кровью  и
мозгами... И наконец, вот эта самая острая боль, причиненная тебе только
что, и вкус собственней крови во рту... Более деморализующего противника
сочетания Маэстро создать бы не смог.
   Левой рукой чуть придушив пленника  воротом  его  же  куртки,  правой
Маэстро  резко  ткнул  не  остывший  еще  от  стрельбы,  пахнущий  едкой
пороховой гарью ствол ему под нос, намеренно кровавя десны, не  отпуская
взглядом "прирожденного убийцы" растерянный взгляд противника,  прошипел
тихо и вкрадчиво:
   -  Ну?  Развлекся,  лишенец?  Теперь  умирать  будем,  а?  -  Маэстро
несколько раз  глубоко  вздохнул  -  и  вдруг  дикий  тарзановский  крик
разорвал затихший и застывший, мутный от зноя воздух:
   - Йа-йа-йа-ай-ай-йа-а-а!!!
   И этот безумный крик напугал вдруг пленника  совершенно,  ибо  он  не
вписывался ни в какие каноны, ни  в  какие  представления,  ни  в  какие
правила...
   - Пожалуйста... пожалуйста... пожалуйста... - скороговоркой  зашептал
он.
   - Поговорить хочешь?
   - Что... что вам нужно?
   - Мне?! - оскалился Маэстро в улыбке. - Что мне нужно?
   - Да, - Пленник смотрел на  Маэстро  белыми  от  смертельного  страха
глазами, чувствуя, как знойный день вокруг превращается в пронизывающий,
щемящий мрак.
   - Мне нужно пожить без войны. Только и всего. Пожить без войны.
 
Глава 42 
 
   Гул  вертолета  был  ровным,  пилот,  зависнув  на  изрядной  высоте,
наблюдал "картину битвы"; видел ли он все, что произошло,  равно  как  и
то, каким итогом завершилась схватка, - за это Маэстро ручаться не  мог,
но надеяться надо на лучшее, а готовиться -  к  худшему.  Чужая  душа  -
потемки, чужая голова - сумерки.
   И что таится  в  этих  сумерках  -  желание  отвалить  поскорее  или,
наоборот, бодрое и молодцевато-жертвенное "банзай", - неведомо.  Потому,
чтобы не усугублять и поторопить летуна, Маэстро просто-напросто  поднял
"узи"  стволом  вверх  и  жал  на  спуск,  пока  магазин   не   опустел.
Подействовало. Пилот, резонно смекнув, что ловить  здесь  более,  окромя
пули, нечего, резко накренил машину и неторопливо ушел в сторону солнца.
   Особой радости от поспешной ретирады противника Маэстро  не  испытал:
сейчас этот шустрый наблюдала уже докладывает предварительные  хохмочки,
но вряд ли он станет трепаться со всей откровенностью по рации в  прямом
эфире при таком количестве выпущенных пуль и стольких тепленьких трупах.
Но через  энное  количество  времени  непременно  разъяснит-доложит  что
следует и кому следует...
   Лично. Вот тогда -  возможны  варианты.  То,  что  варианты  эти  для
Маэстро проигрышные, - он знал изначально: не нужно для  этого  быть  ни
ясновидящим,  ни  магом.  Сила  солому  ломит,  и  стоит  только  ловцам
подтянуть два десятка хороших профи  вместо  ряженых...  Пока  удача  по
своим непостижимым законам на его стороне, но - никакая удача не  длится
бесконечно. А  потому  необходимо  прокачивать  контролера,  прокачивать
быстро и  без  сантиментов.  Контролер  -  фигура  в  сюжете  всегда  не
последняя, всего он не знает, но  знает  достаточно,  чтобы  оперировать
двумя так нужными теперь ему, Маэстро, понятиями: "Первый" и "база".
   Маэстро, жестко контролируя шею пленника не самым  щадящим  захватом,
приблизил его  лицо  к  своему  и  уставился  в  его  зрачки  немигающим
взглядом.
   Спросил:
   - Ты готов говорить?
   - Да...
   - Не слышу!
   - Я готов говорить.
   - Ты будешь говорить правду или мне тебя убить?
   - М-мне...
   - Я не закончил. Пойми правильно: у меня нет  времени  грамотно  тебя
прокачать, у меня нет времени отделять зерна от плевел и правду от  лжи,
у меня ни на что уже нет времени из-за этой "железной птицы". -  Маэстро
кивнул в ту сторону, куда удалился вертолет. - А потому запомни: или  ты
даешь согласие отвечать и отвечаешь, но полную правду, и тогда остаешься
жить - мы не на Гиндукуше, не в Ливийской Сахаре и не  в  горах  Памира,
чтобы я отправлял к праотцам каждого встречного во имя сохранения  тайны
пребывания... Или, как только я услышу хоть слово лжи, - я убью тебя,  и
сделаю это так, что ты станешь умирать долго и  мучительно.  То  есть  -
очень мучительно и очень долго. Обещаю. И ты не  покончишь  с  собой  от
боли, ярости или помутнения рассудка: я сделаю так, что у тебя останется
надежда выжить... Которая будет иссякать медленно, как сочащаяся  из-под
ногтей кровь... И все это время ты будешь испытывать муку... сумасшедшую
муку... От нее ты и погибнешь. Ты все понял?
   - Да, я понял.
   - Не торопись, подумай... Возможно, кто-то тебе чего-то не простит.
   Возможно. Если выживет. Но... С этого момента у тебя есть возможность
выбирать: или нелегкую жизнь, или скверную,  очень  скверную  смерть.  -
Маэстро замолчал, закончил вроде безразлично:
   - Вообще-то, если есть возможность выжить, нужно выбирать именно это.
Выжить. А дальше - время покажет. Или - времени не останется  вовсе.  Ни
времени, ни пространства, ничего. Выбирать нужно сейчас.
   Немедленно.
   - Я... я выбрал.
   - Жизнь?
   - Да.
   - Ты готов отвечать?
   - Да.
   - Ты готов отвечать правду?
   - Да.
   Маэстро внимательно,  очень  внимательно  смотрел  в  лицо  пленному,
словно изучая каждую морщинку, каждую  оспинку,  каждый  мускул,  каждое
движение белков глаз, каждое сужение и расширение зрачков...  Человек  -
существо куда  более  чуткое,  чем  бездушный  полиграф,  детектор  лжи;
человек - существо куда более лживое и извращенное: он может обмануть не
только компьютер, но и другого,  даже  очень  подготовленного  человека,
"слить дезу", или, говоря высоким штилем, - завести в пучину лжи и тем -
погубить. Погубить намеренно или вынужденно, когда человек гибнет сам  и
увлекает ведомого в ту же погибель.
   Нет. Здесь не тот случай. Парню лет двадцать пять - двадцать  восемь.
Он из тех самых потерянных подростков, в этом Маэстро  был  убежден.  Из
тех, кто рос в октябрят-ских звездочках и  пионерских  галстуках,  а  на
переломе, в подростковом возрасте, узнал, что добрый бог его  детства  -
просто ссохшаяся мумия в Мавзолее, палач, мучитель, слуга зверя... Вот и
выросло поколение. Это не значит, что нет в нем  людей  самоотверженных,
просто... сломанные на излете, они если и находят себя, то работают  или
за деньги, или за большие деньги. Третье  если  и  дано,  то  это  такое
исключение, которым в массе можно и пренебречь. Упираться за голую  идею
эти парни не способны; не только воспитание другое, но и генетика:  всех
упертых и самоотверженных истребляли почти столетие.  Да  и  нет  у  них
такой идеи, за которую было бы не жалко умереть. Совсем нет. Такие дела.
   Малый не соврет. В этом Маэстро был убежден.
   - Что вы хотите знать? - не выдержал затянувшейся паузы пленник.
   Вопрос Маэстро проигнорировал.
   - Запомни. Если ты согласишься отвечать, но соврешь, хоть единожды...
я просто сделаю так, что ты станешь бревном. Никчемным, гнусным бревном,
способным только лупать ресницами, таращить гляделки и ходить под  себя.
И еще - испытывать боль. Гнить, пока не подохнешь. Ты понял?
   - Да.
   - Повтори.
   - Я понял.
   - Умница. Теперь отвечай. Воюешь за деньги?
   - Да. А вы что, иначе?
   - Кто за мной охотится?
   - Не знаю.
   - Не знаешь?
   - Нет.
   - Тогда поставим по-другому вопрос: кто приказал меня устранить? Ведь
приказ был именно такой?
   - Да. Ликвидация. Но...
   - Слушаю, договаривай. И отвечай быстро.
   - Я помню