не спрашивайте больше
ни о чем и уходите.
   Уже возле двери  тот,  что  постарше,  задержался,  достал  из  бумажника
визитную карточку и осторожно, словно стараясь не шуметь, положил ее на край
стола. Лиз подумала, что он, наверное, очень робкий.
   - Если вам понадобится какая-то помощь, если произойдет что-то  связанное
с Алеком или еще что-нибудь, позвоните мне. Вы поняли?
   - А кто вы такой?
   - Я друг  Алека.  -  Он  вздохнул.  -  И  еще  один  вопрос.  Теперь  уже
действительно последний. Алек знал о том... он знал, что вы в партии?
   - Да, - грустно сказала она. - Я ему говорила.
   - А партия знала про вас и Алека?
   - Я же вам сказала: никто не  знал.  -  И  затем,  побледнев,  она  вдруг
заплакала. - Где он? Скажите, где он. Почему вы не  хотите  сказать  мне?  Я
могла бы помочь ему, неужели вам это не понятно? Я могла бы  присмотреть  за
ним. Даже если он сошел с ума, клянусь, мне  все  равно...  все  равно...  Я
писала ему в тюрьму. Я знала, что не должна этого делать, я знала. Я  просто
написала ему, что он может вернуться, когда  захочет...  я  буду  ждать  его
всегда... - Не в силах говорить, она  принялась  всхлипывать,  стоя  посреди
комнаты и закрыв руками лицо.
   Коротышка внимательно глядел на нее.
   - Он за границей, - мягко сказал он. - Где точно, вы и сами не знаем.  Он
не сошел с ума, но ему не следовало говорить вам так много. Очень жаль.
   Тот, что помоложе, сказал:
   - Мы позаботимся, чтобы с вами было все в порядке. Деньги и все такое.
   - Кто вы такие? - снова спросила она.
   - Друзья Алека, - ответил более молодой. - Добрые друзья.
   Она слышала, как они тихо спустились вниз по лестнице и вышли  на  улицу.
Из окна она видела, как они садятся в машину и отъезжают в сторону парка.
   Потом она вспомнила о визитной карточке, подошла  к  столу,  взяла  ее  и
поднесла к свету. Карточка была шикарная. Куда богаче, чем мог бы  позволить
себе полицейский, подумала Лиз.  С  гравировкой.  Ни  профессии,  ни  номера
полицейского участка. Просто имя с обращением "мистер". Да и с каких это пор
полицейские стали проживать в Челси? "Мистер Джордж Смайли.  Байуотер-стрит,
9. Челси". А ниже номер телефона.
   Все это было очень странно.

   12. Восток
   Лимас отстегнул пристежной ремень.
   Говорят,  что  люди,  приговоренные  к   смерти,   переживают   мгновения
внезапного душевного подъема: словно мотыльки, летящие на огонь,  они  могут
испытать  истинное  наслаждение,  лишь  погибая.  Твердо  следуя   принятому
решению, Лимас ощущал сейчас нечто подобное: облегчение, пусть недолгое,  но
утешительное и вселяющее силы. Правда, к этому примешивались голод и страх.
   Да, он устал. Контролер был прав.
   Впервые он заметил это в начале года, ведя дело Римека. Карл прислал  ему
сообщение: он приготовил для Лимаса нечто особенное и намерен совершить один
из редких  визитов  в  Западную  Германию  на  какую-то  вполне  официальную
конференцию в Карлсруэ. Лимас долетел до Кельна, а там взял напрокат машину.
Было еще очень рано, и он надеялся, что дорога окажется довольно  пустынной,
однако тяжелые грузовики уже потоком шли в Карлсруэ. Он  ехал  со  скоростью
сто сорок километров в час, лавируя между; машинами и рискуя разбиться,  как
вдруг маленькая машина, кажется "фиат", вынырнула прямо перед ними метрах  в
сорока. Лимас нажал на тормоза, включил  неполную  мощность  передние  фары,
засигналил - и с божьей помощью избежал столкновения:  все  решила  какая-то
доля секунды. Обогнав машину, они боковым зрением увидел на  заднем  сиденье
"фиата"  четырех  детей,  смеющихся  и  весело  машущих   ему,   и   глупое,
перепуганное лицо отца за рулем. Матерясь про себя, он поехал дальше, и  тут
это случилось: руки его лихорадочно задрожали, лицо покрылось горячим потом,
сердце бешено заколотилось. У него едва хватило сил выехать на  обочину.  Он
вылез из машины  и  стоял,  тяжело  дыша  и  глядя  на  стремительный  поток
гигантских грузовиков. Ему привиделась маленькая машина, сдавленная, смятая,
искореженная, и вот уже все кончено, лишь истерический вой клаксонов,  синие
сигнальные огни и изуродованные тела детей,  похожие  на  трупы  беженцев  в
дюнах.
   Остаток пути он ехал очень медленно и опоздал на встречу с Карлом.
   С тех пор всякий раз, садясь  в  машину,  он  каким-тс  закоулком  памяти
вспоминал растрепанных детишек, машущих  ему  с  заднего  сиденья,  и  отца,
вцепившегося в руль, как фермер в рукоятку плуга.
   Контролер назвал бы это болезнью.
   Лимас мрачно сидел у окна над крылом.  Возле  него  сидела  американка  в
туфлях на высоком каблуке и полиэтиленовых ботиках. Он задумался на секунду,
не передать ли через нее записку своим людям в Берлине, но тут  же  отбросил
эту мысль. Она решит, что он вздумал пофлиртовать с ней, а Петерс непременно
это заметит. К тому же в этом не было никакого смысла. Контролер  знал,  что
произошло, ведь это произошло по его воле. Что тут еще можно добавить.
   Он стал прикидывать, что же с ним  теперь  будет.  Контролер  никогда  не
говорил об этом - только о технической стороне операции.
   - Не раскрывайте им всего сразу. Заставьте их  как  следует  потрудиться.
Путайте их в мелочах, выпускайте кое-какие факты, ступайте  по  собственному
следу. Будьте раздражительны, будьте требовательны, трудны в общении.  Пейте
как лошадь, не напирайте на идеологию, они вам  все  равно  не  поверят.  Им
хочется иметь дело с человеком, которого они купили, получить информацию  от
достойного противника, а полуспятивший ренегат им ни к чему. А главное,  они
хотят докопаться  до  истины.  Почва  подготовлена,  мы  проделали  все  это
давным-давно: мелочи, детали,  отдельные  факты.  Вы  для  них  -  последняя
отмычка к сейфу.
   Он не мог отказаться: нельзя же покидать поле решающего  сражения,  когда
за тебя уже провели все предварительные бои.
   - Могу вам сказать только одно, Алек: дело  того  стоит.  Оно  связано  с
нашими особыми интересами. Не погубите его - и мы одержим крупную победу.
   Лимас не верил, что сможет выдержать пытки. Он вспомнил книгу  Кестлера*,
в которой старый революционер готовит  себя  к  пыткам,  поднося  к  пальцам
зажженные спички. Читал он мало, но эту книгу прочел и запомнил.
   Когда они приземлились в Темпельхофе, уже почти  стемнело.  Лимас  видел,
как несутся им навстречу берлинские огни, почувствовал тупой  толчок,  когда
самолет коснулся земли,  и  заметил  спешащих  из  темноты  пограничников  и
таможенников.
   На мгновение он испугался, как бы кто-нибудь из старых знакомых  случайно
не опознал его  в  аэропорту.  Но  когда  они  бок  о  бок  с  Петерсом  шли
бесконечными коридорами - пограничная проверка, таможня и прочее - и ни одно
знакомое лицо не повернулось к нему, он понял, что то был вовсе не испуг,  а
надежда, надежда, что какие-нибудь  непредвиденные  обстоятельства  пресекут
его отчаянное решение довести дело до конца.
   Ему показалось любопытным, что Петерс перестал делать вид, будто  они  не
знакомы. Похоже, Петерс считал Западный Берлин совершенно безопасной почвой,
где  можно  на  время  оставить  бдительность  и   настороженность,   просто
перевалочным пунктом по пути на Восток.
   Они прошли через большой зал для прилетающих к главному  выходу,  но  тут
Петерс, словно внезапно переменив решение, круто свернул в сторону  и  вывел
Лимаса через боковой выход на стоянку такси и личных машин.  Здесь  он  чуть
помедлил,  постоял  под  фонарем  над  дверью,  опустил  чемодан  на  землю,
демонстративно  достал  из-под  мышки  газету,  развернул  ее,  затем  вновь
свернул, сунул в левый карман Плаща и поднял чемодан. Сразу же вслед за этим
со стороны стоянки на мгновение сверкнули и погасли фары.
   - Идемте, - сказал Петерс и быстро  зашагал  по  бетонированной  площади.
Лимас на некотором расстоянии следовал за ним. Когда они подошли  к  первому
ряду машин, дверца черного  "мерседеса"  распахнулась  и  внутри  приветливо
зажегся свет. Петерс, обогнавший Лимаса метров на десять, быстро  подошел  к
машине, о чем-то тихо переговорил с водителем, а затем подозвал Лимаса.
   - Наша машина. Поторапливайтесь.
   Это был старый "мерседес-180". Лимас безропотно залез  в  машину.  Петерс
уселся рядом с ним. Они обогнали маленькую ДКВ с двумя пассажирами на заднем
сиденье. Впереди метрах в  двадцати  виднелась  телефонная  будка.  Какой-то
мужчина говорил по телефону, он продолжал говорить  и  когда  они  проезжали
мимо.  Лимас  оглянулся  и  заметил,  что  ДКВ  следует  за  ними.   "Славно
встречают", - подумал он.
   Они ехали очень медленно. Лимас сидел, сложив руки  на  коленях  и  глядя
прямо перед собой. Смотреть в окно на Берлин ему не хотелось. Он  знал,  что
это его последний шанс. Сидя рядом с Петерсом, он мог неожиданно ударить его
ребром правой ладони по шее и сломать ее. Мог  открыть  дверцу  и  броситься
бежать, петляя, чтобы увернуться от пуль из машины. Он мог спастись - здесь,
в Берлине  были  люди,  которые  позаботились  бы  о  нем,  -  он  сумел  бы
ускользнуть.
   Но он не шевельнулся.
   Переезд в Восточный сектор оказался на редкость простым. Лимас не  думал,
что все будет так просто. Минут десять они постояли, и Лимас понял, что  они
дожидаются определенного времени. Когда они подъехали  к  западноберлинскому
КПП, их с чудовищным ревом обогнала все та же  машина  и  замерла  у  будки.
"Мерседес" остановился метрах в тридцати сзади. Две минуты спустя красный  и
белый флажки дали отмашку, пропуская ДКВ, и  по  этому  сигналу  обе  машины
тронулись одновременно,  мотор  мерседеса"  скрежетал  на  второй  скорости,
водитель откинулся на спинку сиденья, держа руль вытянутыми руками.
   Пока они проезжали пятьдесят метров, разделявшие  два  КПП,  Лимас  почти
машинально отметил про себя новые укрепления с  восточной  стороны  стены  -
железные зубья на шоссе,  наблюдательные  вышки  и  двойное  заграждение  из
колючей проволоки. Дела шли все круче.
   "Мерседес" не стал  останавливаться  у  второго  КПП,  шлагбаум  был  уже
поднят, они проехали, не замедляя  хода,  а  восточногерманские  полицейские
просто наблюдали за ними в бинокль. ДКВ куда-то пропала, Лимас вновь заметил
ее только минут через десять. Теперь они ехали очень быстро.  Лимас  ожидал,
что они остановятся в Восточном  Берлине,  быть  может,  поменяют  машину  и
поздравят друг друга  с  успешной  операцией.  Но  они  продолжали  ехать  в
восточном направлении.
   - Куда мы едем? - спросил он Петерса.
   - Мы уже приехали. Германская Демократическая Республика. Вас тут ждут.
   - Я думал, мы поедем дальше на восток.
   - Мы и поедем. Но сперва проведем тут пару дней. Нам кажется, что  немцам
захочется поговорить с вами.
   - Понятно.
   - В конце концов, ваша деятельность протекала главным образом на немецкой
земле. Я отправил им некоторые данные из полученной от вас информации.
   - И они пожелали со мной встретиться?
   - Им никогда не  попадался  человек  вроде  вас,  человек,  столь  близко
стоящий, так сказать, к первоисточнику. Мое начальство  решило,  что  мы  не
можем отказать им во встрече с вами.
   - А куда мы поедем потом? Из Германии?
   - Дальше на восток.
   - С кем из немцев мне предстоит говорить?
   - Это имеет для вас какое-то значение?
   - Не особенное. Просто я знаю по имени  большинство  сотрудников  отдела.
Вот и поинтересовался.
   - Кого вы ожидали здесь встретить?
   - Фидлера, - спокойно ответил Лимас. - Заместителя  начальника  разведки.
Помощника Мундта. Все серьезные дознания проводит он. Порядочный сукин сын.
   - Почему же?
   - Жестокий ублюдок. Я о нем наслышан.  Он  поймал  одного  агента  Петера
Гийома и запытал его чуть ли не до смерти.
   - Шпионаж - это вам не игра в крикет, - кисло заметил Петерс, после  чего
они оба погрузились в молчание.
   "Значит, Фидлер", - подумал Лимас. Лимас в самом деле знал Фидлера.  Знал
по фотографиям в досье и по  отчетам  своих  бывших  подчиненных.  Стройный,
подтянутый человек, еще сравнительно молодой, с приятной внешностью.  Темные
волосы, яркие карие глаза. Интеллигент и дикарь, как говорили о нем  Лимасу.
Легкое, стремительное тело и цепкий пытливый ум.  Человек,  внешне  лишенный
личных амбиций, но не ведающий колебаний там, где речь шла о жизни других. В
Отделе Фидлер был "белой вороной"  -  не  участвовал  в  тамошних  интригах,
казалось, вполне довольствуясь второстепенной ролью в тени у  Мундта  и  без
всяких шансов на повышение. Его  невозможно  было  отнести  ни  к  одной  из
известных Цирку группировок: даже те, кто работал с ним в Отделе,  не  могли
бы с уверенностью сказать, какое место он там занимает и какую имеет власть.
Фидлер был одиночкой: его боялись, его не любили и ему  не  доверяли.  Любые
чувства он умело прятал под маской сокрушительного сарказма.
   - На Фидлера мы и сделаем ставку, - сказал Контролер.
   Они обедали втроем - Лимас, Контролер и Гийом - в мрачном маленьком  доме
в Саррей, где Контролер жил со своей  женой  в  окружении  резных  индийских
столиков с медными столешницами.
   - Фидлер - это служка, который в один прекрасный день всадит нож в  спину
своему первосвященнику. Он единственный, кто может сравниться с  Мундтом.  -
Тут Гийом утвердительно кивнул головой. -  И  ненавидит  его  всеми  фибрами
души. Фидлер, конечно  же,  еврей,  а  Мундт  нечто  совсем  иное.  Довольно
взрывоопасное сочетание. Мы решили, - сказал он, имея в виду себя и  Гийома,
- вложить Фидлеру в руки оружие, которым он уничтожит  Мундта.  И  вам,  мой
милый Лимас, предстоит подвигнуть его на это. Разумеется,  косвенно,  потому
что вы с ним не встретитесь. По крайней мере мне хочется на это надеяться.
   И все расхохотались, в том числе и Лимас.  Тогда  это  казалось  недурной
шуткой, во всяком случае, для такого остряка, как Контролер.
   Должно быть,  уже  перевалило  за  полночь.  Некоторое  время  они  ехали
грунтовой дорогой.  Наконец  остановились,  и  мгновение  спустя  на  дороге
показалась ДКВ. Выйдя из машины, Лимас заметил,  что  в  ДКВ  было  уже  три
пассажира. Двое вышли, а третий  остался,  проглядывая  при  свете  лампочки
какие-то бумаги - худощавая фигура, почти неразличимая в полутьме.
   Они находились возле какой-то  заброшенной  конюшни,  метрах  в  тридцати
стоял дом. При свете  фар  Лимас  разглядел  низкое  строение  из  бревен  и
побеленного кирпича. Луна светила так ярко, что на фоне бледного неба  четко
вырисовывались поросшие лесом вершины холмов. Они направились к дому. Петерс
и Лимас впереди, двое других следом. Третий пассажир  все  еще  оставался  в
машине.
   У двери Петерс остановился, поджидая тех двоих. У  одного  в  руках  была
связка ключей, и пока он возился с  замками,  его  напарник  стоял,  руки  в
карманах, охраняя его.
   - Да, с ними шутки плохи, - заметил Лимас. -  А  что  они  думают  насчет
того, кто я такой?
   - Им платят не за то, чтобы они думали, - ответил Петерс и, обернувшись к
ним, спросил по-немецки:
   - Он идет с нами?
   Немец, пожав плечами, поглядел в сторону машины.
   - Придет. Но он любит ходить в одиночку.
   Они вошли в дом, человек с  ключами  шел  впереди.  Внутреннее  убранство
напоминало охотничий домик, кое-где старый,  кое-где  подновленный.  Тусклые
лампы под потолком слабо  освещали  помещение.  Во  всем  сквозила  какая-то
заброшенность и неуютность, словно тут бывали только от случая к случаю.  На
всем  был  налет  казенщины:  инструкции  по  противопожарной  безопасности,
канцелярская зелень стен, тяжелые пружинные замки, а  в  гостиной,  довольно
комфортабельной  по  сравнению   с   другими   комнатами,   тяжелая   темная
исцарапанная мебель и обязательные портреты  советских  вождей.  Для  Лимаса
такие отступления от принципа анонимности были верным признаком постепенного
сращения Отдела с бюрократией. Нечто подобное он замечал и в Цирке.
   Петерс сел, а вслед за ним и Лимас. Они подождали  минут  десять,  может,
чуть больше, а затем  Петерс  обратился  к  одному  из  немцев,  почтительно
застывших у двери:
   - Пойдите и скажите ему, что мы ждем. И принесите что-нибудь  поесть.  Мы
голодны. - А когда тот уже  собирался  выйти,  добавил:  -  И  виски!  Пусть
принесут виски и стаканы.
   Немец пожал плечами и с явной неохотой вышел, не закрыв за собой двери.
   - Вы уже тут бывали? - спросил Лимас.
   - Да, несколько раз.
   - По какому поводу?
   - Вроде вашего. Не совсем, конечно, просто по делам службы.
   - Вместе с Фидлером?
   - Да.
   - И каков он?
   Петерс помедлил.
   - Для еврея совсем недурен.
   В этот момент Лимас обернулся на шум и увидев в проеме двери  Фидлера.  В
одной руке он держал бутылку виски, в другой -  стаканы  и  минералку.  Рост
примерно  метр  семьдесят.  Темно-синий  костюм  с  длинным  не  по   фигуре
однобортным пиджаком. Вид довольно холеный, глаза карие и блестящие. Смотрел
Фидлер не на них, а на охранника у двери.
   - Ступай прочь, - приказал он. В его немецком сквозил  легкий  саксонский
выговор. - Ступай прочь и скажи напарнику, чтобы принес нам поесть.
   - Я уже говорил ему, - вмешался Петерс. - Им уже было сказано. Но  они  и
пальцем не шевельнули.
   - Много о себе мнят, - сухо сказал Фидлер, пе-j реходя на  английский.  -
Они полагают, что мы должны держать для этого прислугу.
   Фидлер провел годы войны в Канаде. Лимас вспомнил об  этом,  услышав  его
английский. Родители Фидлера были евреи-эмигранты  из  Германии,  убежденный
марксисты, и в сорок шестом они вернулись на родину,  исполненные  решимости
принять участие в построении сталинской Германии, чего бы им это ни стоило.
   - Здравствуйте, - сказал он вскользь Лимасу. - Рад видеть вас.
   - Здравствуйте, Фидлер.
   - Вот и кончилось ваше странствие.
   - Что вы имеете в виду, черт побери? - вскинулся Лимас.
   - Прямо противоположное тому, что говорил вам Петерс. Никуда дальше вы не
поедете. К сожалению, - с усмешкой добавил он.
   Лимас резко обернулся к Петерсу.
   - Это правда?  -  Голос  его  задрожал  от  ярости.  -  Это  правда?  Ну,
выкладывайте!
   Петерс кивнул.
   - Да, правда. Я всего лишь посредник.  Нам  пришлось  поступить  так.  Уж
извините.
   - Но почему же?
   - Force majeure*, -  вмешался  Фидлер.  -  Ваше  первоначальное  дознание
происходило на Западе, а там только посольства в состоянии обеспечить  связь
такого рода, какая нужна нам. Но у ГДР нет посольств в странах Запада.  Пока
еще нет.  Поэтому  в  посольствах  наших  союзников  соответствующие  отделы
предоставляют нам средства связи и тому подобное - все, в чем  нам  до  поры
отказано.
   - Сукин ты сын, - прошипел Лимас, - паршивый сукин сын! Ты знал, что я ни
за что не отдамся  в  руки  вашей  поганой  контрразведки,  поэтому  меня  и
обманули, так? Поэтому вы и обратились к русским?
   - Мы воспользовались помощью советского посольства в Германии. А что  нам
оставалось делать? Но это была наша операция. И мы поступили вполне разумно.
Кто же знал, что ваши любезные англичане так быстро по вас затоскуют?
   - Кто знал? Когда вы сами натравили их на меня?  Разве  не  так,  Фидлер?
Недурно подстроено!
   "Постоянно давайте им понять, что не любите их, -  говорил  Контролер.  -
Тогда они вдвойне будут ценить то, что услышат от вас".
   - Смехотворное  предположение,  -  сухо  сказал  Фидлер  и,  поглядев  на
Петерса, добавил что-то по-русски.
   Тот кивнул и поднялся.
   - Прощайте, - сказал он Лимасу. - И удачи вам! - Устало  улыбнувшись,  он
кивнул Фидлеру и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и повторил:
- Удачи вам.
   Казалось, он ждет каких-то прощальных слов от Лимаса, но  тот  словно  не
слышал его. Смертельно побледнев, он опустил руки вдоль тела,  но  при  этом
выставил большие пальцы вперед, будто готовясь  к  драке.  Петерс  застыл  у
двери.
   - Мне следовало помнить, - начал Лимас  со  странной  смесью  истерики  и
гнева, - следовало бы знать, что у тебя, Фидлер, никогда не хват