не  прошло  бы
мимо меня. Агента такого уровня нужно курировать из Западного Берлина. Я  бы
о нем, конечно, знал.
   Лимас поднялся, подошел к буфету и налил  себе  виски.  Предложить  виски
Петерсу он и не подумал.
   - Вы  же  сами  говорили,  что  в  данном  случае  осуществлялась  особая
подстраховка, специальная процедура. Может быть, им незачем было ставить вас
в известность.
   - Не порите чушь, - резко возразил Лимас. -  Конечно,  они  поставили  бы
меня в известность.
   С этой позиции его было не сбить, как бы они  ни  старались.  Это  должно
было внушить им уверенность, будто со стороны им виднее, и  придать  большую
достоверность тому, что он говорил. "Пусть они сами сделают  должные  выводы
вопреки тому, что будете утверждать  вы,  -  сказал  ему  Контролер.  -  Вам
следует дать им материал и не соглашаться с  выводами,  которые  они  станут
делать. Положитесь на их ум, тщеславие и на их подозрительность друг к другу
- и тогда мы добьемся своего".
   Петерс кивнул, как бы соглашаясь с некой утешительной истиной.
   - Вы гордец, Лимас, - снова сказал он.
   Вскоре после этого Петерс ушел. Он  пожелал  Лимасу  хорошо  отдохнуть  и
пошел по дороге вдоль берега моря. Было время обеда.

   10. Третий день
   Петерс не появился ни вечером, ни на следующее утро. Лимас сидел дома,  с
нарастающим раздражением дожидаясь какой-нибудь вести от него, но ее все  не
было. Он осведомился у домовладелицы, но та лишь улыбнулась в ответ и пожала
полными плечами. На следующий день часов в одиннадцать он вышел  прогуляться
вдоль берега, купил сигарет и угрюмо полюбовался морем.
   На берегу спиной к Лимасу стояла девушка и кормила хлебом чаек.  Ветер  с
моря играл ее длинными черными волосами, обдувал плащ, превращая ее фигуру в
своего рода лук, изогнутый в сторону суши. Лимас знал, чем его наградила  на
прощание  Лиз:  заботой  о  повседневном,  верой  в  обыденную  жизнь,   той
простотой,  которая  заставляет  вас  завернуть  в  бумагу  кусок  хлеба   и
отправиться на прогулку вдоль берега, чтобы покормить чаек.  И  когда-нибудь
ему придется попробовать  самому  испытать  это,  впрочем,  если  он  вообще
когда-нибудь сумеет вернуться в  Англию.  То  было  уважение  к  банальности
повседневной жизни, которого у него никогда прежде не было;  вернувшись,  он
попытается обрести его, и может быть, Лиз поможет ему в  этом.  Еще  неделя,
самое большее две, и он будет дома. Контролер сказал, что он вправе оставить
себе все, что они заплатят, а этого ему  вполне  достаточно.  С  пятнадцатью
тысячами фунтов, наградными  и  пенсией  из  Цирка  человек,  как  выразился
Контролер, имеет возможность и право навсегда уйти с холода.
   Он повернул назад  и  возвратился  в  бунгало  без  четверти  двенадцать.
Хозяйка впустила его, не говоря ни слова, но, пройдя к себе  в  комнату,  он
услышал, как она сняла трубку и набрала какой-то номер. Говорил;  она  всего
несколько секунд. В половине первого он; принесла ему ленч и, к его радости,
английские газеты. Лимас, как правило,  вообще  ничего  не  читающий,  читал
сейчас их медленно и сосредоточенно. Он запоминал всевозможные детали, имена
и адреса людей, о которых говорилось в  крошечных  заметках.  Он  делал  это
почти  бессознательно,  как  человек,  тренирующий  память,  и  это  занятие
полностью поглотило его.
   В три наконец появился Петерс. Едва увидев его,  Лимас  понял,  что  дела
завертелись. Тот не ствл садиться и даже не снял плаща.
   - У меня для вас плохие новости, - сказал он. - Вас разыскивают в Англии.
Они установили слежку в портах. Я узнал об этом сегодня утром.
   - По какому обвинению? - вяло спросил Лимас.
   - Якобы из-за неявки на регистрацию в полицейский  участок  в  надлежащий
срок после выхода из тюрьмы.
   - А на самом деле?
   -  Ходят  слухи,  будто  вы   представляете   угрозу   для   национальной
безопасности. Ваши фотографии во всех лондонских вечерних газетах. Сообщения
крайне туманные.
   Лимас молча слушал его.
   Контролер взялся за дело. Контролер устроил переполох. Другого объяснения
быть не могло. Даже  если  они  схватили  Эша  и  Кифера  и  те  заговорили,
ответственность за переполох все равно лежала на  Контролере.  "Пару  недель
займет, так сказать, расследование, - говорил он Лимасу. - Пару  недель  они
будут проверять вас и испытывать. А затем  все  пойдет  своим  чередом.  Вам
придется залечь на дно, пока не осядет пыль, но с вами все будет в  порядке,
я уверен. Я договорился держать вас на оплате оперативного работника до  той
поры, пока Мундта не уничтожат: так, по-моему, будет наиболее справедливо".
   А теперь вдруг такой оборот.
   Этого они  не  обговаривали  и  не  предвидели.  Интересно,  что,  по  их
разумению, он должен делать сейчас? Если он заартачится  и  откажется  ехать
туда, куда велит ему Петерс, он провалит операцию. и ведь не исключено,  что
Петерс солгал и его просто испытывают. Что ж,  тогда  тем  более  он  обязан
соглашаться. Но если он согласится и его отправят  на  Восток  -  в  Польшу,
Чехословакию или еще Бог знает куда, - у его противников  не  будет  никаких
резонов отпускать его - никаких еще и потому, что и у него самого (человека,
за  которым  охотятся  на  Западе)  вроде  бы  не  будет   никаких   резонов
возвращаться.
   Все это устроил Контролер - в этом  Лимас  не  сомневался.  Условия  были
слишком щедрыми - он понимал это с самого начала. Они не  кидают  деньги  на
ветер, кроме тех случаев, когда обрекают тебя на возможную  гибель.  Деньги,
предложенные ему, были douceur* за неудобства и риск, о которых Контролер не
пожелал заговорить с ним открыто. Деньги вроде этих были сигналом опасности,
а Лимас не понял сигнала.
   - А как, черт побери, они до этого доперли? - внешне спокойно спросил он.
Потом, словно бы только что  догадавшись,  добавил:  -  Конечно,  это  могли
сказать им ваши друзья Эш или Кифер.
   - Возможно, - ответил Петерс. - Вам не хуже  моего  известно,  что  такие
вещи никогда не исключены. Наша профессия не  дает  стопроцентной  гарантии.
Так или иначе, - раздраженно добавил он, - теперь вас станут искать в  любой
стране на Западе.
   Лимас, казалось, пропустил его слова мимо ушей.
   - Теперь я у вас на крючке, верно, Петерс? Ваша компания небось  помирает
со смеху. Быть может, вы сами сообщили все в Лондон?
   - Вы преувеличиваете собственную значимость, - брезгливо заметил Петерс.
   - Тогда какого черта вы следите за мной? Сегодня утром  я  отправился  на
прогулку. И метрах в двадцати друг за дружкой за мной  все  время  следовали
двое в коричневых костюмах. А когда я вернулся, хозяйка сразу  же  позвонила
вам.
   - Давайте придерживаться того, что нам  известно  наверняка.  Как  именно
ваше начальство вышло на вас, сейчас особой роли не играет. Главное, что оно
вышло.
   - А у вас есть лондонские вечерние?
   - Разумеется, нет.  Их  здесь  не  достать.  Мы  получили  телеграмму  из
Лондона.
   - Вы лжете. Вы прекрасно знаете, что ваши  люди  в  Лондоне  имеют  право
поддерживать связь только через Центр.
   - В данном случае было разрешено прямое взаимодействие двух резидентур, -
сердито возразил Петерс.
   - Ладно, ладно, - с кривой ухмылкой сказал Лимас. - Понятно, что вы птица
высокого полета. Или это не Центр руководит операцией?  -  добавил  он  так,
словно это предположение только сейчас пришло ему в голову.
   Петерс ничего на это не ответил.
   - Вам предстоит выбор, и вам известны альтернативы, - сказал он. - Или вы
позволяете нам позаботиться о вас и  обеспечить  вам  безопасный  уход,  или
действуете на свой страх и риск, что означает неминуемый провал. У  вас  нет
поддельных документов, нет денег,  вообще  ничего.  Ваш  британский  паспорт
через десять дней окажется просроченным.
   - Но ведь есть и  третья  возможность.  Дайте  мне  швейцарский  паспорт,
немного денег и отпустите на все четыре стороны. О себе я сумею позаботиться
и сам.
   - Боюсь, что это крайне нежелательно.
   - То есть вы еще не закончили расследование. И до  тех  пор  вы  меня  не
отпустите?
   - Грубо говоря, так.
   - А что вы намерены  делать  со  мной,  когда  расследование  закончится?
Петерс значительно помолчал. - А чего бы вам хотелось?
   - Новые документы. Быть может, скандинавский паспорт. Деньги.
   - Пока это разговор чисто теоретический. Но я постараюсь доложить об этом
по начальству. Итак, вы едете?
   Лимас помедлил. Потом улыбнулся чуть неуверенно и сказал:
   - А что вы со мной сделаете, если я откажусь? Так или иначе, мне есть что
порассказать нашим. Вам не кажется?
   - Истории такого рода доказать очень трудно. Я уезжаю сегодня вечером.  А
что касается Эша и Кифера...  -  Он  запнулся.  -  Какое  это  сейчас  имеет
значение?
   Лимас подошел к окну. Над Северным морем собиралась гроза. Он  глядел  на
чаек, метавшихся под черными тучами. Девушки на берегу не было.
   - Ладно, - сказал он. - Заметано.
   - Самолета на Восток до завтра нет. Через час рейс в Западный Берлин.  Мы
можем успеть, но надо поторопиться.
   Пассивная роль, которую в тот вечер играл Лимас, позволила ему еще раз по
достоинству оценить безупречную продуманность действий Петерса. Паспорт  был
приготовлен заранее - об  этом,  должно  быть,  позаботился  Центр.  Он  был
выписан  на  имя  Александра  Свейта,  коммивояжера,  и  заполнен  визами  и
отметками  о  въезде  -  старый,   захватанный   паспорт   профессионального
путешественника. Голландский пограничник в аэропорту лишь кивнул и  поставил
в него еще одну печать. Петерс стоял в очереди человека  на  три  сзади,  не
выказывая ни малейшего интереса к происходящему.
   Войдя в дверь с надписью "Только для отлетающих", Лимас  увидел  газетный
стенд. Там была расставлена целая коллекция международной печати:  "Фигаро",
"Монд", "Нейе цюрихер цайтунг", "Ди вельт" и с полдюжины английских газет  и
еженедельников. Пока он смотрел на них, к киоску подошла  девушка  с  пачкой
"Ивнинг-стандард". Лимас рванулся к ней и схватил газету.
   - Сколько с  меня?  -  спросил  он.  Опустив  руку  в  карман,  он  вдруг
сообразил, что у него нет голландских денег.
   - Тридцать центов, - ответила девушка.  Она  была  довольно  миловидна  -
темноволосая и приветливая.
   - У меня тут два английских шиллинга. По-вашему - гульден. Годится?
   - Конечно.
   Лимас заплатил. Обернувшись, он увидел, что Петерс еще не прошел контроля
и стоит к нему спиной. Лимас бросился в мужской туалет. Там  он  быстро,  но
внимательно просмотрел каждую страницу газеты и швырнул ее в мусорный  ящик.
Все верно: в газете была его фотография с туманным сообщением о  причине  ее
публикации. "Интересно, попалась ли она на глаза Лиз", - подумал  он.  Потом
не спеша вернулся к остальным пассажирам. Через десять минут они  улетали  в
Западный Берлин через Гамбург. В первый раз за  всю  операцию  Лимасу  стало
страшно.

   11. Друзья Алека
   В тот же вечер к Лиз пришли двое. Лиз жила в северной части Бэйсуотера. В
крошечной квартирке были диван-кровать и довольно симпатичная газовая  плита
- известняково-серая с современной горелкой. Когда здесь  бывал  Лимас,  Лиз
порой зажигала ее, и тогда только пламя горелки освещало все  помещение.  Он
лежал на диване, а она сидела возле него, целовала или  просто  смотрела  на
огонь, прижавшись к Лимасу щекой. Сейчас она боялась думать  о  нем  слишком
подолгу, потому что забыла, как он выглядит, и ее мимолетные воспоминания  о
нем были подобны беглому взору, брошенному  на  туманный  горизонт.  Но  она
помнила какие-то сказанные им пустяки, странный  взгляд,  которым  он  порой
смотрел на нее, и как он очень часто вообще не замечал ее. Но самым  ужасным
было то, что у нее не осталось ничего на память - ни фотографии, ни подарка,
ничего. Даже ни одного общего знакомого - разве что мисс Крейл в библиотеке,
чья ненависть к Лимасу оказалась оправдана его внезапным исчезновением.  Лиз
однажды зашла в дом, где жил Лимас, и поговорила с его хозяином. Она и  сама
не знала, зачем ей это,  но  все  же  набралась  смелости  и  сходила  туда.
Домовладелец очень тепло отзывался о Лимасе: он платил  как  джентльмен  все
время, пока жил, после него, правда, остался  должок  за  неделю-другую,  но
потом зашел приятель мистера Лимаса и заплатил за  все,  причем  без  всяких
разговоров. Да, он может сказать о мистере Лимасе  -  и  от  своих  слов  не
отступится - это настоящий джентльмен. Без высшего образования, понятно, без
всяких там закидонов, но все же  настоящий  джентльмен.  Конечно,  он  бывал
грубоват да и пил, пожалуй,  больше,  чем  следовало  бы,  но  домой  всегда
возвращался трезвым. А тот недомерок, который заходил сюда, тот коротышка  в
очках, сказал, что мистер Лимас чрезвычайно беспокоится о  том,  чтобы  было
выплачено все до последнего пенни. И если это не  джентльменское  поведение,
то непонятно, что вообще можно называть таковым. Бог  его  знает,  откуда  у
него  были  деньги,  но  мистер  Лимас  был  человеком  основательным.  А  с
бакалейщиком фордом он обошелся именно так, как хотели бы многие еще с самой
войны. Заняли ли комнату? Да, заняли. Джентльмен  из  Кореи  через  два  дня
после того, как мистера Лимаса забрали.
   Может быть, именно поэтому она и продолжала работать в библиотеке  -  там
он по крайней мере все еще существовал. Стремянка, полки, книги,  каталог  -
все это он видел, ко всему  этому  прикасался  и,  кто  знает,  может  быть,
когда-нибудь  вернется  сюда.  Мисс  Крейл  полагала,  что  он   обязательно
вернется: она обнаружила, что  осталась  должна  ему  -  она  постоянно  ему
недоплачивала,  -  и  ее  прямо-таки  бесило,  что  это  чудовище  оказалось
недостаточно чудовищным, чтобы явиться за долгом. После исчезновения  Лимаса
Лиз постоянно  задавала  себе  один  и  тот  же  вопрос:  почему  он  ударил
бакалейщика? Она знала, что он жутко вспыльчив, но тут что-то было  не  так.
Он задумал это заранее, как  только  выздоровел.  Разве  иначе  он  стал  бы
прощаться с ней накануне вечером? Он знал, что ударит  бакалейщика.  Лиз  не
желала принимать всерьез другое объяснение: что  он  просто  устал  от  нее,
решил порвать  с  ней,  а  на  следующий  день,  все  еще  под  воздействием
эмоционального стресса, не сдержался во время ссоры с бакалейщиком и  ударил
его. Нет, ведь она с самого начала прекрасно знала,  что  существует  нечто,
чему посвятил себя Алек. Но чему - об этом Лиз могла лишь гадать.
   Возможно его  ненависть  к  бакалейщику  коренится  в  глубоком  прошлом.
Какая-нибудь история с девицей или родственниками Алека. Но стоило поглядеть
на бакалейщика, и подобные подозрения отпали сами собой.  Это  был  типичный
petit-bourgeois*, расчетливый, скаредный, подловатый. Но даже  если  Алек  и
решил за что-то отомстить бакалейщику, почему он выбрал для этого  субботний
день, когда в лавке полно покупателей, а следовательно, свидетелей?
   Они обсуждали этот случай  на  заседании  партячейки.  Джордж  Хэнби,  их
казначей, случайно оказался в лавке во время скандала, хотя почти ничего  не
сумел разглядеть в толчее. Но он разговорился  с  человеком,  который  стоял
близко  от  прилавка.  История  эта  произвела  на   Хэнби   столь   сильное
впечатление, что он позвонил  в  "Уоркер",  и  те  прислали  на  суд  своего
корреспондента, поэтому и появилось сообщение в газете. "Это  был  чистейший
случай социального протеста, внезапного  взрыва  ненависти  и  бунта  против
господствующего класса" - так писалось  в  "Уоркере".  Тот  тип,  с  которым
говорил Хэнби (собственно, не тип, а невзрачный коротышка в  очках,  похожий
на чиновника), сказал, что все произошло как гром среди ясного неба, что, по
мнению Хэнби, лишний раз доказывало неустойчивость капиталистического строя.
Пока Лиз слушала Хэнби, у нее не раз перехватывало дыханиа; никто из  членов
их ячейки,  разумеется,  ничего  не  знал  о  ней  и  Лимасе.  И  вдруг  она
почувствовала, что ненавидит Хэнби, похотливого нахала, вечно пялившегося на
нее и норовившего ее полапать.
   А затем пришли эти двое.
   Она сразу подумала, что они выглядят слишком  прилично  для  полицейских:
они приехали на небольшой черной машине с антенной. Один был  мал  ростом  и
довольно тучен. Он носил очки и был одет  дорого  и  безвкусно.  Он  казался
добрым и чем-то  озабоченным,  и  Лиз  почему-то  сразу  прониклась  к  нему
доверием. Второй был довольно привлекателен,  но  не  смазлив,  со  стройной
юношеской фигурой, хотя, как решила Лиз,  ему  было  не  менее  сорока.  Они
объяснили,  что  работают  в  особом  отделе,  и  показали  удостоверение  с
фотографиями в целлофановой обложке. Беседу главным образом вел коротышка.
   - Я знаю, что вы дружите с Алеком ЛиМасом, - начал он.
   Лиз готова была рассердиться, но у коротышки  был  слишком  уж  серьезный
вид.
   - Да, - ответила она. - А откуда вам это известно?
   - Мы только вчера случайно  узнали  об  этом.  Понимаете,  когда  человек
попадает... попадает в тюрьму, он должен  назвать  ближайших  родственников.
Лимас заявил, что у него вообще их нет. Он солгал. Тогда его спросили,  кого
известить, если с ним что-то случится в тюрьме. И он назвал вас.
   - Понятно.
   - Кто-нибудь еще знает о вашей дружбе?
   - Нет, никто.
   - Вы были на суде?
   - Нет.
   - И не встречались с газетчиками, кредиторами и тому подобное?
   - Нет, я же сказала вам. Никто ничего не знает. Даже  мои  родители.  Мы,
конечно, работали вместе в библиотеке психиатрических  исследований,  но  об
этом знает только мисс Крейл, библиотекарша. Думаю, она  даже  не  заметила,
что между нами  что-то  было.  Она  слегка  тронутая,  -  с  обезоруживающей
простотой добавила Лиз.
   Коротышка некоторое время серьезно глядел на нее, а потом спросил:
   - Вас удивило то, что Лимас ударил бакалейщика?
   - Конечно.
   - А как вам кажется, почему он это сделал?
   - Не знаю. Наверно, потому, что тот отказал ему в кредите. Но,  по-моему,
он все равно сделал бы так.
   Тут она подумала, не сказала ли чего-то лишнего, но ей было так одиноко и
так хотелось с кем-то поговорить, а эти люди не внушали тревоги.
   -  Накануне  вечером,  перед  тем  как  все  это  случилось,  мы  с   ним
разговаривали. Мы ужинали как-то необычно торжественно. Алек позаботился  об
этом, и я поняла, что это прощание. Он принес  бутылку  красного  вина,  мне
вино не очень нравится, и почти всю бутылку выпил он сам. Потом я  спросила:
"Это что, прощание? Между нами все кончено?"
   - И что ответил он?
   - Он сказал, что ему предстоит какое-то дело. Отплатить  кому-то  за  то,
что тот сделал с его другом. Честно говоря, я тогда почти ничего не поняла.
   Воцарилось  долгое  молчание.  Коротышка  выглядел   теперь   еще   более
встревоженным, чем поначалу. Наконец он спросил:
   - И вы ему поверили?
   - Не знаю. - Ей вдруг стало страшно за Алека, хотя она  не  могла  понять
почему.
   - У Лимаса было двое детей от первого брака, он говорил вам  об  этом?  -
Лиз промолчала. - И тем не  менее  как  своего  ближайшего  родственника  он
указал вас. Как вы думаете, почему?
   Коротышка, казалось, удивился собственному  вопросу  и  смущенно  перевел
взгляд на свои сцепленные на коленях пухлые руки. Лиз покраснела.
   - Я была влюблена в него.
   - А он в вас?
   - Может быть. Не знаю.
   - И вы по-прежнему его любите?
   - Да.
   - Он обещал вам когда-нибудь вернуться? - спросил тот, что помоложе.
   - Нет.
   - Но он с  вами  попрощался?  -  быстро  спросил  коротышка.  -  Он  ведь
попрощался, не так ли? - переспросил он уже медленно и доброжелательно. -  С
ним больше ничего не случится, обещаю вам. Но мы хотим; помочь ему, и если у
вас появятся какие-то мысли по поводу того, почему  он  ударил  бакалейщика,
если вы: что-нибудь еще вспомните,  хоть  самую  малость  из  того,  что  он
говорил или делал, сообщите об этом нам; для его же пользы.
   Лиз покачала головой.
   - Пожалуйста, уходите, - сказала она. - Пожалуйста,