с  перебежчиками  -  наши
тоже. Я не намерен просиживать штаны в Швейцарии, пока вы будете вылавливать
одну мою сеть за другой. У нас тоже не дураки работают, они мигом сообразят,
с кого за это спросить. Насколько мы с вами можем судить, они уже взяли  нас
на заметку.
   Петерс кивнул.
   - Вы могли бы, конечно, перебраться в какое-нибудь место понадежнее.
   - За "железный занавес"?
   - Да.
   Лимас лишь покачал головой и продолжал:
   - Я полагаю, вам понадобятся дня три на предварительное дознание. А затем
вы вернетесь и потребуете более детального отчета.
   - В этом нет необходимости.
   Лимас с интересом взглянул на Петерса.
   - Ага, понятно. Вы специалист. Значит, в игру вступил московский центр?
   Петерс молчал и только смотрел на Лимаса, пристально вглядываясь в  него.
Наконец он взял карандаш и сказал:
   - Начнем с вашей работы во время войны.
   - Как прикажете, - пожал плечами Лимас.
   - Значит, начнем с войны. Рассказывайте.
   -  Я  был  призван  в  инженерные  войска  в  1939  году.  И  уже  прошел
спецподготовку, когда поступило извещение о  приглашении  людей  со  знанием
иностранного  языка  на  особую  службу  за  границей.  Я  знал  немецкий  и
голландский и неплохо говорил по-французски. Солдатчиной я был сыт по  горло
- и я записался. Я хорошо знал Голландию: у моего  отца  было  агентство  по
продаже станков в Лейдене, я прожил там девять  лет.  Для  начала  я  прошел
обычную проверку, а потом меня определили в школу в  окрестностях  Оксфорда,
где обучили всей нашей рутине.
   - Кто заведовал школой?
   - Тогда я и сам  этого  не  знал.  Потом  познакомился  со  Стид-Эспри  и
оксфордским профессором по фамилии Филдинг. Они-то  и  заведовали.  В  сорок
первом меня забросили в Голландию, и я пробыл там почти два года. В  те  дни
мы теряли агентов раньше, чем успевали завербовать новых, - это была  просто
мясорубка.  Голландия  -  поганая  страна  для  такого  рода   работы,   тут
практически нет малонаселенной сельской местности, негде устроить лежбище  и
разместить  радиопередатчик.  Вечно  в  пути,  вечно  в  бегах.  Это   жутко
выматывало. Я выбрался отсюда в  сорок  третьем  и  провел  пару  месяцев  в
Англии, потом меня перекинули в Норвегию, по сравнению с Голландией это было
просто загородной прогулкой. В  сорок  пятом  меня  уволили  в  запас,  и  я
вернулся в Голландию, чтобы попытаться возобновить  отцовское  дело.  Ничего
путного из этого не вышло, поэтому я вступил  в  долю  к  одному  старинному
приятелю, державшему в Бристоле бюро путешествий. Через восемнадцать месяцев
мы  обанкротились.  И  тут  совершенно  неожиданно  я  получаю   письмо   из
департамента с вопросом, не угодно ли мне вернуться  на  службу.  Тогда  мне
казалось, что с меня довольно, и я ответил, что должен подумать, а сам  снял
коттедж на Анди Айленд. Там я просидел с год, потом мне и это обрыдло,  и  я
написал им, что согласен.  Осенью  сорок  девятого  я  вернулся  на  службу.
Конечно, стаж  у  меня  был  прерван  -  урезанная  пенсия  и  всякая  такая
чертовщина. Вы успеваете записывать?
   - Пока успеваю, - ответил Петерс и налил себе еще  виски.  -  Разумеется,
впоследствии мы обсудим все более детально с именами и датами.
   В дверь постучали, и женщина принесла им завтрак  -  огромное  количество
холодного мяса,  хлеб  и  суп.  Петерс  отложил  в  сторону  записи,  и  они
позавтракали в молчании. Дознание началось.
   Остатки завтрака были убраны из комнаты.
   - Итак, вы вернулись в Цирк, - сказал Петерс.
   - Да. Какое-то время я сидел на канцелярской  работе,  составлял  отчеты,
давал предполагаемую оценку военной мощи стран Востока, прослеживал  цепочки
связей и всякое такое.
   - В каком отделе?
   - Сателлиты-Четыре. Я был там с февраля  пятидесятого  по  май  пятьдесят
первого.
   - С кем вы работали?
   - С Петером Гийомом, Брайаном де Греем и Джорджем Смайли. Смайли ушел  от
нас в начале пятьдесят первого и перешел в контрразведку.  В  мае  пятьдесят
первого меня направили в Берлин в  качестве  ЗИР  -  заместителя  инспектора
района. Это означало, что ко мне перешла вся оперативная работа. - Кто был у
вас под началом?
   Петерс  быстро  записывал.  Лимас  решил,  что   тот   владеет   какой-то
разновидностью стенографии.
   - Хэккет, Сарроу и Де  Йонг.  Де  Йонг  погиб  в  дорожной  катастрофе  в
пятьдесят девятом. Мы предполагали,  что  это  было  убийство,  но  доказать
ничего не могли. У каждого была своя агентурная сеть, а  я  был  начальником
над всеми. Вам нужны детали? - сухо спросил он.
   - Разумеется, но позже. Продолжайте.
   - В конце пятьдесят четвертого нам удалось на конец подцепить на крючок в
Берлине крупную рыбу: Фрица Фегера, второе лицо в министерстве обороны  ГДР.
До той поры нам нечем было похвастаться, но с ноября пятьдесят четвертого  у
нас появился Фриц. Он продержался почти два года, а  затем  вдруг  исчез,  и
больше мы о нем ничего не слышали. Вроде бы умер в тюрьме. Прошло еще  целых
три года, прежде чем нам удалось подыскать ему достойную замену. В пятьдесят
девятом появился Карл Римек. Карл был в президиуме СЕПГ. Он  был  лучшим  из
всех агентов, с какими мне когда-либо доводилось работать.
   - Его уже нет в живых, - отметил Петерс.
   По лицу Лимаса пробежала тень стыда.
   - Я был там, когда его застрелили,  -  пробормотал  он.  -  У  него  была
любовница, перебежавшая на Запад как раз перед его гибелью.  Он  рассказывал
ей все, она знала всю его агентуру. Ничего удивительного, что он провалился.
   - К берлинским делам мы вернемся позже. Скажите-ка  мне  вот  что.  После
смерти Карла вы улетели в Лондон. Вы там и оставались, пока вас не уволили.
   - Ну, это было совсем недолго. Да, там и оставался.
   - А что за работу вам дали в Лондоне?
   - Расчетный отдел: надзор  за  выплатой  жалования  агентам,  заграничные
выплаты на оперативные цели. С этим мог бы управиться и ребенок. Мы получали
указания и подписывали бланки. Иногда устраивали проверку надежности.
   - Вы были связаны с агентами напрямую?
   - Нет, каким образом? Резидент в какой-либо  конкретной  стране  требовал
денег.  Вышестоящая  инстанция  ставила  на  его  запросе  свое  "добро"   и
передавала его нам, чтобы мы осуществили платеж. В  большинстве  случаев  мы
переводили деньги в соответствующий банк, где резидент мог бы получить их  и
передать агенту.
   - Как проходили в документах агенты? Под кличками?
   - Под цифровыми обозначениями. В Цирке их называют  комбинациями.  Каждой
агентурной сети дается своя комбинация, каждый агент обозначался подстрочным
индексом. Комбинация Карла была 8-А дробь 1.
   Лимас покрылся потом. Петерс хладнокровно разглядывал его, прикидывая его
силу - силу профессионального игрока. На сколько тянет Лимас?  Что  способно
сломить его, а что - привлечь или напугать? Что он ненавидит,  а  главное  -
что знает? Не придержит ли он свой  главный  козырь,  стремясь  продать  его
подороже? Это Петерс  считал  маловероятным:  Лимас  слишком  был  выбит  из
равновесия, чтобы блефовать или жульничать.  Он  поставил  на  карту  самого
себя: свою судьбу, убеждения - и, поставив, предал их. Петерс сталкивался  с
этим  и  раньше.  Он  сталкивался  с  этим  дажа  в  таких  людях,   которые
претерпевали  полный  идеологический  перелом,   которые   в   часы   ночных
размышлений сумели выковать для себя новую  веру  и  в  полном  одиночестве,
опираясь лишь на внутреннюю  силу  своих  новых  убеждений,  предавали  свое
призвание, свою семью и свою родину. И даже они, исполненные новых надежд  и
видящие перед собой новую цель, с трудом выносили клеймо предательства, даже
они боролись с почти физической боязнью рассказать то, о чем, как их  учили,
нельзя говорить ни при каких условиях. Подобно вероотступникам, которым  все
равно страшно сжигать крест, они метались между подсознанием и сознанием,  и
Петерс, зараженный такой же полярностью, должен был даровать им  утешение  и
обуздать их гордыню. Смысл этой ситуации отлично понимали они оба, а  потому
Лимас изо всех сил противился установлению чисто  человеческого  контакта  с
Петерсом, ибо этого не допускала его гордость. Петерс понимал, что именно по
этой причине Лимас может и солгать. Солгать скорей всего по  оплошности,  но
солгать  и  из-за  собственной  гордыни,  от  подспудной  враждебности   или
извращенной  сущности  самого  шпионского  ремесла.  И   Петерсу   предстоит
разоблачить его ложь. Он знал также, что сам  профессионализм  Лимаса  может
сработать против его собственных интересов, потому что он станет отбирать  и
подбирать факты там, где  Петерсу  не  нужны  ни  отбор,  ни  подбор.  Лимас
попытается предугадать тот тип дознания, который нужен Петерсу, и,  поступая
так, возможно, упустит из виду какую-нибудь крупицу информации, которая,  не
исключено, окажется жизненно важной для Петерса. А вдобавок ко  всему  Лимас
выказывал признаки капризного тщеславия, свойственного забулдыгам.
   - Пожалуй, - сказал Петерс, - мы сейчас  более  детально  займемся  вашей
работой в Берлине. Итак, с мая пятьдесят первого по март шестьдесят первого.
Налейте себе еще.
   Лимас  смотрел,  как  Петерс  достает  сигарету  из  пачки  на  столе   и
закуривает. Он отметил две вещи: во-первых, Петерс был левшой, и, во-вторых,
он снова зажег сигарету с того конца, где  была  марка,  чтобы  та  поскорее
сгорела. Этот жест понравился Лимасу: он свидетельствовал о том, что Петерс,
как и он сам, бывал в переделках.
   У Петерса было странное лицо: невыразительное и серое. Краска сошла с его
щек, должно быть, давным-давно -  возможно,  в  какой-нибудь  тюрьме  первых
послереволюционных лет, - и затем черты лица застыли и определились:  таким,
как сейчас. Петерс останется до самой смерти.  Только  седоватая  щетина  на
голове побелеет, а лицо не изменится. Лимас подумал о том,  как  же  Петерса
зовут на самом деле и женат ли он. Во всем  его  облике  было  нечто  весьма
традиционное,  и  Лимасу  это  нравилось.  То  была   традиционность   силы,
традиционность уверенности. Если  Петерсу  и  придется  солгать,  это  будет
осмысленной ложью, ложью продуманной и необходимой, не  идущей  ни  в  какое
сравнение с мелким враньем Эша.
   Эш, Кифер, Петерс - с  появлением  каждого  из  них  нарастало  качество,
нарастали  полномочия,  что  для  Лимаса  было   аксиомой   разведывательной
иерархии.  И,  как  ему  казалось,  нарастала   идейная   убежденность   его
контрагентов. Эш - мелкий наемник, Кифер - попутчик, и вот, наконец, Петерс,
цели и средства которого соответствовали друг другу.
   Лимас начал рассказывать о Берлине.  Петерс  редко  прерывал  его,  редко
задавал вопросы или делал замечания, но когда это случалось,  демонстрировал
профессиональную заинтересованность  и  квалификацию,  полностью  отвечающую
темпераменту самого Лимаса.  Лимас,  казалось,  даже  упивался  бесстрастным
профессионализмом своего инквизитора - теми же качествами обладал и он сам.
   Потребовалось немало времени, чтобы, сидя  в  Западном  Берлине,  создать
приличную агентурную сеть в Восточной зоне, объяснил Лимас. В  прежние  годы
город кишмя кишел второсортными агентами:  разведка  не  внушала  доверия  и
настолько  рассматривалась  как  часть  повседневной  жизни,  что  вы  могли
завербовать агента на вечеринке с коктейлями, дать ему задание за  обедом  и
потерять его к завтраку. Для профессионалов это было сущим кошмаром: десятки
агентурных  сетей,  в  половине  которых  работали  двойные  агенты,  тысячи
зацепок,  слишком  много  намеков,  слишком  мало  надежных   источников   и
оперативного простора. Перелом наступил в пятьдесят четвертом  с  появлением
Фегера.  Но  в  пятьдесят  шестом,  когда  каждый  отдел  разведки  требовал
первоклассной   информации,   у   них   заштилило.   Фегер   скармливал   им
третьеразрядный  материал,  лишь  на  день-другой  опережавший   официальную
информацию. Им нужно было нечто исключительное, но  такого  случая  пришлось
ждать еще три года.
   И вот однажды Де Йонг отправился на загородную прогулку в лес на  окраине
Восточного Берлина. Свою машину  с  номером  британской  военной  миссии  он
оставил на гравиевой дорожке  возле  канала,  заперев,  разумеется,  дверцу.
После пикника его дети весело побежали с корзинкой к машине. Но, добежав  до
нее, испуганно выронили корзинку и бросились обратно. Кто-то взломал  дверцу
- ручка была сломана, а дверца машины приоткрыта. Де Йонг точно помнил,  что
оставил в ящике для перчаток фотоаппарат. Он подошел к машине и осмотрел ее.
Дверь открыли, судя по всему, отмычкой, какую всегда можно спрятать в рукаве
пальто. Но фотоаппарат был на месте, так же как его пальто и вещи  жены.  На
переднем сиденье лежала коробка из-под табака, а в ней - маленькая никелевая
гильза.  Де  Йонг  сразу  сообразил,  что  это  такое:  то  была  кассета  с
микропленкой,  сделанной  сверхмикиатюрным   фотоаппаратом,   скорей   всего
Миноксом.
   Он отправился домой и проявил пленку. Она содержала  протоколы  заседаний
Президиума СЕПГ - коммунистической партии восточных  немцев.  По  случайному
совпадению обстоятельств материал удалось проверить из другого источника,  и
он оказался подлинным.
   Тогда за дело взялся Лимас. Ему  чертовски  не  хватало  успеха.  С  того
времени, как прибыл в Берлин, он, в сущности, не представил в Лондон  ничего
серьезного, а лимит времени, отпущенный на оперативную работу, уже  истекал.
Ровно через неделю он, взяв машину  Де  Йонга,  поехал  на  то  же  место  и
отправился гулять в лес.
   Местность выглядела довольно  уныло:  полоска  канала  с  грудами  пустых
ящиков вдоль него, глинистые поля, а к востоку, метрах в двухстах от дороги,
редкий сосновый бор. Но было у этого места и одно несомненное достоинство  -
его заброшенность, а найти такое в Берлине совсем не просто. Лимас бродил по
лесу. Он не следил за машиной, не собирался  этого  делать,  потому  что  не
знал, с какой стороны к ней могут подойти.  Если  бы  его  заметили  в  этот
момент,  шансы  на  доверие  информанта  были  бы  сведены  к  нулю.  Нельзя
вспугивать дичь.
   Когда он вернулся, в машине  ничего  не  было,  и  он  поехал  обратно  в
Западный Берлин, проклиная себя  за  глупость:  ведь  Президиум  должен  был
собираться только через две недели. Лишь после заседания он снова взял у  Де
Йонга машину и тысячу долларов двадцатками и отправился к каналу. Он на  два
часа оставил машину незапертой и,  вернувшись,  нашел  в  ящике  микрофильм.
Сумка с двадцатками исчезла.
   Ка пленках оказалась  первоклассная  документация.  В  последующие  шесть
недель он еще два раза ездил к каналу - и с теми же результатами.
   Лимас понял, что напал на  золотую  жилу.  Он  дал  источнику  информации
кличку Майфэр и отослал в Лондон  весьма  пессимистическое  послание.  Лимас
знал, что  стоит  открыть  Лондону  хотя  бы  половину  правды,  они  начнут
руководить агентом непосредственно, чего  он  отчаянно  стремился  избежать.
Операция такого размаха была единственным средством, способным  помешать  им
отозвать его из Германии, но в то же время достаточно заманчивой  приманкой,
чтобы им захотелось вступить в игру самим. Даже если он попробует припрятать
источник,   в   Цирке   будут   изобретать   всевозможные   теории,   делать
предположения,  требовать  гарантий  и   действий.   Например,   они   могут
потребовать, чтобы он производил  выплаты  только  новыми  купюрами  в  один
доллар, и попытаются проследить  их  путь,  запросят  в  Лондон  кассеты  на
проверку, запланируют какую-нибудь нелепую  слежку  и  доложат  обо  всем  в
Департамент. Больше всего, разумеется, они захотят поставить  в  известность
Департамент, а это погубит все дело. Три недели он работал как одержимый. Он
составил досье на  каждого  из  членов  Президиума.  Составил  список  всего
технического  персонала,   имеющего   и   способного   получить   доступ   к
документации. Из списка адресатов рассылки на последнем листе документов  он
взял еще дополнительные фамилии, и в итоге число потенциальных  информаторов
свелось к тридцати одному, включая технический персонал.
   Понимая, что выявить одного информатора из такого списка -  задача  почти
неразрешимая, Лимас снова обратился к самим документам, чем, как ему  теперь
стало ясно, нужно было заняться сразу же. Ему бросилось в глаза то,  что  ни
на одной из полученных фотокопий не было постраничной нумерации и пометок  о
секретности и что в первой и во второй порциях  документов  некоторые  слова
были вычеркнуты простым или цветным карандашом.  Он  пришел  к  выводу,  что
имеет  дело  с  фотокопиями  не  самих  документов,  а  черновиков.  Значит,
информатор был членом Секретариата, а Секретариат очень мал. Черновики  были
сфотографированы профессионально и тщательно, что свидетельствовало  о  том,
что у фотографа было и время и место, чтобы этим заниматься.
   Лимас вновь обратился к перечню возможных кандидатов. В нем был  и  некто
Карл Римек, член Секретариата, в войну капрал медицинской  службы,  отбывший
три года в плену в Англии. Его сестра жила в Помера-нии,  когда  туда  вошли
советские войска, и с тех пор он не имел о  ней  никаких  сведений.  Он  был
женат, и у него была дочь по имени Карла.
   Лимас решил рискнуть. Он выяснил в Лондоне номер, под которым находился в
плену  Римек  (29012)  и  дату  его  освобождения  -  10.12.45.   Он   купил
восточногерманскую детскую книжку  научной  фантастики,  написал  на  титуле
детским почерком по-немецки: "Эта книга принадлежит Карле Римек,  родившейся
10.12.45 в Бейфорде, Северный Девон" и подписал  все  это:  "Лунная  дева  ј
29012", а внизу добавил: "Желающим принять  участие  в  космических  полетах
обращаться за инструкцией лично к К. Римек. Форма обращения прилагается.  Да
здравствует Народная Республика Демократического Космоса!"
   Он разлиновал на листе бумаги анкету с указанием имени, адреса,  возраста
и написал внизу: "Каждый из кандидатов должен пройти  личное  собеседование.
Напишите, где и  когда  вы  желаете  встретиться.  Обращения  принимаются  в
течение семи дней. К. P."
   Лимас вложил лист в книгу, поехал на обычное место в машине  Де  Йонга  и
оставил книгу на переднем сиденье, засунув  под  суперобложку  пять  неновых
стодолларовых купюр. Когда он вернулся из леса, книга исчезла, а на ее месте
лежала коробка из-под табака. В ней было три микропленки. Той же ночью Лимас
проявил их: одна, как  всегда,  содержала  черновой  набросок  материалов  к
заседанию  Президиума,  вторая  сообщала  о  связях  ГДР  с  СЭВ,  а  третья
раскрывала  всю  структуру  восточногерманской  разведывательной  службы   с
названиями  и  функциями  отделов  и  детальными  сведениями  о   конкретных
личностях.
   - Погодите, - перебил его Петерс, - погодите. Вы хотите сказать, что  вся
информация о разведке исходила только от Римека?
   - А почему бы и нет? Вы же знаете, как много он видел и знал.
   - Это маловероятно, - заметил Петерс, как бы говоря это самому себе. -  У
него наверняка был помощник.
   - Помощники появились потом. Я до этого дойду.
   - Я знаю, о ком вы собираетесь рассказать. Но неужели у  вас  никогда  не
возникало ощущения, что он получал определенные сведения от кого-то  сверху,
а не только от агентов, которых завербовал позже?
   - Нет. Никогда. Мне это даже в голову не приходило.
   - Ну, а если вы еще раз все обдумаете? Ведь правда, похоже?
   - Не особенно.
   - А когда вы переслали все  материалы  в  Цирк,  им  тоже  не  показалось
странным, что дела разведки были уж слишком  доступны  для  человека  в  его
статусе?
   Лимас помедлил с ответом.
   - Нет... - сказал он. - Клянусь, никогда не спрашивали.
   - Весьма  примечательно,  -  сухо  заметил  Пе-терс.  -  Но  извините  и,
пожалуйста, продолжайте.
   Ровно через неделю, продолжил свой рассказ Лимас, он поехал к каналу.  На
этот раз он изрядно нервничал. Свернув на гравиевую дорогу, заметил в- траве