х, кто отказывается  признать  реальность  социализма,
кто полагает, что у него есть право на сомнения,  кто  идет  не  в  ногу  со
всеми. Для предателей, - кратко резюмировала она.
   - Но что они сделали?
   - Мы не можем построить коммунизм, не покончив с индивидуализмом. Нельзя,
возводя великое здание, разрешать свиньям устраивать  себе  хлев  возле  его
стен.
   Лиз изумленно уставилась на нее.
   - Кто вам все это наговорил?
   - Я коммунистка, - гордо ответила та. - А здесь в тюрьме я - комиссар.
   - Какая вы умная, - сказала Лиз.
   - Я представитель трудящихся, - ответила женщина. - Мы отвергаем теорию о
превосходстве умственного труда. Мы  все  здесь  просто  трудящиеся.  Мы  не
признаем различий между умственным и физическим трудом. Ты читала Ленина?
   - Значит, в этой тюрьме сидят люди умственного труда?
   - Да, - улыбнулась охранница,  -  реакционеры,  которые  воображают  себя
представителями прогресса: они, видите ли, защищают личность от государства.
Ты слышала, что сказал Хрущев о венгерских контрреволюционерах?
   Лиз покачала головой. Нужно постоянно проявлять интерес, если  она  хочет
заставить охранницу разговориться.
   - Он сказал, что там ничего бы не произошло если бы  вовремя  расстреляли
парочку писателей.
   - А кого расстреляют сейчас? - быстро спросила Лиз. - После суда?
   - Лимаса, - равнодушно ответила комиссар, - и этого жида Фидлера.
   Лиз на мгновение показалось, что она теряет  сознание.  Она  вцепилась  в
подлокотник кресла и села.
   - А что сделал Лимас? - прошептала она.
   Женщина поглядела на нее крошечными, хитрыми глазами. Она  была  высокая,
толстая и рыхлая с одутловатым лицом и собранными в пучок жидкими волосами.
   - Он убил охранника.
   - За что?
   Женщина пожала плечами.
   - А что касается  жида,  -  сказала  она,  -  то  он  оклеветал  честного
коммуниста.
   - И за это Фидлера расстреляют? - спросила,  не  веря  собственным  ушам,
Лиз.
   - Жиды все одинаковы, - пояснила охранница. - Товарищ Мундт знает, как  с
ними следует обращаться. Они нам тут ни к чему. Когда они вступают в партию,
то считают, что вся партия принадлежит им одним.  А  когда  их  отказываются
принимать, они заявляют, что против них плетут  интриги.  Говорят,  Лимас  и
Фидлер действовали против товарища Мундта в сговоре. Ну что, будешь есть?  -
Она снова кивнула на  еду  на  столе,  а  Лиз  снова  отрицательно  покачала
головой. - Тогда придется  съесть  мне,  -  сказала  охранница,  подчеркнуто
демонстрируя свое нежелание. - Картошку, видишь ли, дали. Должно быть, повар
в тебя влюбился.
   И хихикая над собственной шуткой, она принялась за еду.
   А Лиз снова подошла к окну.
   В круговороте стыда, страха и горя,  в  смятении  духа  главным  для  Лиз
оставалось воспоминание о Лимасе в зале суда, о том, как он неподвижно сидел
в кресле, отвернувшись и  не  глядя  на  нее.  Она  подвела  его,  и  он  не
осмеливался взглянуть на нее перед смертью,  не  хотел,  чтобы  она  увидела
презрение или, может быть, страх, написанные у него на лице.
   Но разве  она  могла  поступить  иначе?  Если  бы  Лимас  рассказал,  что
собирается делать - а она не понимала этого даже  сейчас,  -  она,  конечно,
солгала бы, что угодно совершила бы ради него. Если бы он  сказал!  Ведь  он
знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что  она  поступит  так,  как  он
велит, что она станет частью его  самого,  его  волей,  его  желаниями,  его
жизнью, его болью, что она молит его только  об  этом.  Но  откуда  ей  было
знать, как отвечать на те коварные, завуалированные  вопросы?  Казалось,  не
будет конца бедам, которые она причиняет. Пребывая все в том же лихорадочном
тумане, она вспомнила, как еще ребенком с ужасом узнала, что каждый  ее  шаг
по земле приносит гибель тысячам крошечных созданий, раздавленных ее  ногой.
А сейчас, если бы она солгала, или сказала правду,  или  просто  промолчала,
она все равно помогла бы погубить человеческое существо.  А  может  быть,  и
два, потому что там был еще тот еврей Фидлер, который  держался  с  ней  так
ласково,  взял  под  руку  и  посоветовал  вернуться   в   Англию.   Фидлера
расстреляют, так сказала охранница. Но почему  именно  Фидлера,  а  не  того
старика, задавшего ей  столько  вопросов,  или  того  красавчика,  сидевшего
впереди между двумя солдатами и все  время  улыбавшегося?  Куда  бы  Лиз  ни
повернулась,  она  неизменно  видела  его  белокурую  голову,  его  гладкое,
жестокое лицо и улыбку, словно все это  было  отличной  шуткой.  Ее  немного
утешало лишь то, что Лимас и Фидлер сражались на одной стороне.
   Она снова обернулась к охраннице и спросила:
   - А чего мы ждем?
   Та отодвинула тарелку и встала.
   - Указаний. Они решают, останешься ли ты тут.
   - Останусь? - переспросила Лиз.
   - Все дело в  свидетельских  показаниях.  Фидлера,  возможно,  еще  будут
допрашивать. Я ведь уже  говорила:  есть  подозрение,  что  Лимас  и  Фидлер
действовали заодно.
   - Но против кого? И как Лимас мог действовать в Англии? И вообще, как  он
сюда попал? Он ведь не член партии.
   - Это  тайна,  -  покачала  головой  охранница.  -  Это  касается  только
Президиума. Должно быть, его привез сюда этот жид.
   - Но вы же знаете, - упрашивала Лиз. - Вы же комиссар. Наверняка они  вам
сказали.
   - Может быть, - самодовольно ответила та. - Но это тайна.
   Зазвонил телефон. Женщина взяла трубку и мгновение  спустя  поглядела  на
Лиз.
   - Да, товарищ. Немедленно. - Она положила трубку. -  Ты  должна  остаться
тут. Делом Фидлера займется Президиум. А ты пока останешься тут.  Так  хочет
товарищ Мундт.
   - А кто такой Мундт?
   Женщина хитровато посмотрела на Лиз.
   - Таково требование Президиума.
   - Но я не хочу оставаться тут, - закричала Лиз. - Я хочу...
   - Партия знает о нас больше, чем знаем мы сами, - прервала ее комиссар. -
Ты должна остаться. Такова воля партии.
   - А кто такой Мундт? - повторила Лиз, но  ее  вопрос  снова  остался  без
ответа.
   Лиз медленно шла  следом  за  женщиной  по  бесконечным  коридорам  через
решетчатые двери с  охранниками  возле  них,  мимо  железных  дверей,  из-за
которых не доносилось ни звука, по  бесконечным  лестницам,  через  огромные
помещения под землей, пока ей не начало казаться, что  она  попала  в  глубь
самого ада, где никто даже не скажет ей, что Алек уже мертв.
   Она не знала, сколько уже времени, когда услышала шаги в  коридоре.  Быть
может, часов пять, а может, полночь. Она не спала, а просто  сидела  и  тупо
глядела в кромешную тьму, пытаясь  хоть  что-нибудь  услышать.  Она  никогда
прежде не подозревала, что  тишина  бывает  такой  страшной.  Один  раз  она
крикнула и не услышала в ответ даже эха. Осталась только память о  том,  что
она кричала. Она представила себе, как звук ее голоса бьется о плотную тьму,
точно кулаку о стену. Сидя на кровати,  она  стала  двигать  руками,  и  они
показались ей тяжелыми, словно она гребла в  воде.  Лиз  знала,  что  камера
очень маленькая, тут были только кровать, раковина  без  крана  и  неуклюжий
стол. Она заметила все это, когда ее ввели сюда. Потом свет мгновенно погас,
и Лиз опрометью бросилась туда, где должна была стоять кровать, ударилась  о
нее ногой, села да так и сидела, дрожа от страха. Но вот наконец послышались
чьи-то шаги. Дверь камеры распахнулась.
   Она сразу узнала его, хотя в бледно-голубом  свете  коридора  можно  было
различить только силуэт. Подтянутая, крепкая фигура, твердый  очерк  скул  и
красивые короткие волосы, чуть подсвеченные горевшим позади него светом.
   - Я Мундт, - сказал он. - Иди за мной. Скорее.
   Голос у него был самоуверенный, но слегка приглушенный, словно он боялся,
что его услышат.
   Лиз охватил ужас. Она вспомнила слова охранницы: "Мундт знает,  как  надо
обращаться с евреями". Она стояла у кровати, испуганно глядя на  него  и  не
зная, что делать.
   - Поторапливайся, идиотка! - Мундт схватил ее за руку. - Живо!
   Лиз позволила ему вывести себя в коридор. И с  удивлением  смотрела,  как
Мундт тихонько запирает дверь опустевшей камеры. Потом он грубо рванул ее за
руку и потащил почти бегом по коридору.  Лиз  слышала  шум  кондиционеров  и
иногда звук шагов в  других  коридорах.  Она  заметила,  что  Мундт  идет  с
осторожностью, останавливаясь и даже отступая назад от  некоторых  проходов,
или заходя вперед, чтобы удостовериться, что там никого нет,  и  лишь  затем
давая ей знак следовать за ним. Казалось, он был уверен, что Лиз не отстанет
и что она понимает, куда он ее ведет. Словно Лиз была его сообщницей.
   Вдруг Мундт остановился и вставил ключ в  замочную  скважину  обшарпанной
железной двери. Лиз ждала, охваченная паникой. Он резко распахнул  дверь,  и
свежий, холодный воздух зимнего вечера ударил ей в лицо. Он кивнул ей все  с
той же настойчивостью, и Лиз спустилась по двум ступенькам вниз и  пошла  за
ним по гравиевой дорожке через заброшенный огород.
   Они подошли к вычурным готическим воротам. За ними было  шоссе.  У  ворот
стояла машина. А возле нее Алек Лимас.
   - Стой тут, - одернул ее Мундт, когда Лиз рванулась было  вперед.  -  Жди
меня здесь.
   Мундт прошел вперед, и Лиз, казалось, целую вечность смотрела,  как  двое
мужчин о чем-то тихо переговариваются, стоя  у  машины.  Сердце  Лиз  бешено
колотилось, она дрожала от холода и страха. Наконец Мундт вернулся.
   - Пошли, - сказал он и повел ее к Лимасу. Некоторое время  мужчины  молча
глядели в глаза друг другу.
   - Прощайте, - равнодушно бросил Мундт. - Вы дурак, Лимас. Она ведь той же
породы, что и Фидлер.
   Он быстро повернулся и скрылся в сумерках.
   Лиз протянула руку и дотронулась до Лимаса.  Он  отвернулся  и  отвел  ее
руку. Потом открыл дверцу машины  и  кивнул,  чтобы  она  садилась,  но  Лиз
медлила.
   - Алек, - прошептала она, - что  ты  делаешь?  Почему  он  позволил  тебе
бежать?
   - Заткнись! - прошипел Лимас. - Забудь об  этом  раз  и  навсегда,  ясно?
Залезай в машину!
   - Алек, что он сказал про Фидлера? Почему он нас отпустил?
   - Отпустил потому, что мы сделали то, что от нас требовалось.  Полезай  в
машину. Живо!
   Под напором его неумолимой воли Лиз влезла в  машину  и  закрыла  дверцу.
Лимас сел рядом.
   - Какую сделку ты с  ним  заключил?  -  настаивала  она  со  все  большим
подозрением и страхом. - Мне сказали, что  вы  действовали  заодно  -  ты  и
Фидлер. Почему же Мундт отпустил тебя?
   Лимас завел машину, и вскоре они уже мчались по  узкому  шоссе.  По  одну
сторону были голые поля, по другую - темные однообразные  холмы,  постепенно
сливающиеся с темнеющим небом. Лимас взглянул на часы.
   - Нам пять часов до Берлина, - сказал он. - Без четверти час надо быть  в
Кепенике. Мы успеем.
   Некоторое время Лиз молча глядела в окно на пустую  дорогу,  смущенная  и
заплутавшая в лабиринте не додуманных  до  конца  мыслей.  Поднялась  полная
луна, мороз сковал тонкой пленкой поля. Они выехали на автостраду.
   - Я на твоей совести, Алек? -  спросила  она  наконец.  -  Поэтому  ты  и
заставил Мундта освободить меня?
   Лимас ничего не ответил.
   - Вы ведь с Мундтом враги. Правда?
   Он снова промолчал. Ехали  они  очень  быстро,  на  спидометре  было  сто
двадцать километров. Автострада была в рытвинах и колдобинах. Лиз  заметила,
что Лимас врубил фары на полную мощность и  не  гасил  их  перед  встречными
машинами. Он гнал машину, наклонившись вперед и  почти  упершись  локтями  в
руль.
   - Что будет с Фидлером? - спросила Лиз.
   На этот раз Лимас ответил ей:
   - Его расстреляют.
   - А почему они не расстреляли тебя? Ты же вместе  с  Фидлером  действовал
против Мундта, так мне сказали. Ты убил  охранника.  Почему  Мундт  позволил
тебе бежать?
   - Ладно! - внезапно закричал Лимас. - Я объясню тебе. Я расскажу тебе то,
чего ты ни в коем случае не долх^на знать. Ни ты, ни  я.  Так  вот,  слушай:
Мундт - наш человек, он британский агент, его завербовали, когда  он  был  в
Англии. Мы с тобой участвовали во вшивой, поганой операции по  спасению  его
шкуры. По спасению Мундта от маленького хитрого еврея в его же департаменте,
который начал догадываться об истине. Нас заставили  убить  его.  Понимаешь,
убить этого еврея. Ну вот, теперь ты все знаешь, и да поможет нам Бог.

   25. Стена
   - Если все это так, Алек, - сказала Лиз, - то в чем заключалась моя роль?
   Она говорила спокойно, почти деловито.
   - Я могу только строить догадки на основе того, что знаю и что  рассказал
мне Мундт. Фидлер подозревал Мундта, подозревал с тех  самых  пор,  как  тот
вернулся из Англии. Фидлер считал, что Мундт ведет двойную игру. Конечно, он
ненавидел  Мундта  -  это  вполне  понятно,  но  он  оказался  прав:   Мундт
действительно был агентом Лондона. Фидлер был слишком влиятелен, чтобы Мундт
мог свалить его в одиночку, поэтому в Лондоне решили сделать  это  за  него.
Представляю  себе,  как  они  там  все  это   разрабатывали,   эти   чертовы
интеллектуалы. Так и вижу, как они сидят рядышком у камина в каком-нибудь из
своих поганых клубов. Они понимали, что мало просто убрать Фидлера:  он  мог
что-то рассказать друзьям или опубликовать свои улики. Они хотели уничтожить
само подозрение как таковое. Публичная реабилитация -  вот  что  они  решили
организовать для Мундта.
   Он свернул на левую полосу, чтобы обогнать грузовик с прицепом. И  в  это
мгновение  перед  ними  внезапно  вырос  грузовик.  Лимасу  пришлось  выжать
тормоза, чтобы не врезаться в ограждение.
   - Они сказали, что я должен подловить Мундта, - спокойно продолжал он,  -
сказали, что его нужно уничтожить и что я буду наживкой.  И  что  это  будет
моим последним заданием. И вот я начал пить, потом избил бакалейщика...  Ну,
остальное ты знаешь.
   - И завел роман? - кротко спросила она.
   Лимас покачал головой.
   - Но дело, понимаешь, в том, что Мундт обо всем знал.  Ему  был  известен
весь план. Он вышел на меня вместе с Фидлером, а потом позволил  тому  взять
дело в свои руки потому, что был уверен,  что  Фидлер  в  конце  концов  сам
совьет себе веревку. Я должен был навести их на то, что на самом  деле  было
правдой - на то, что Мундт английский шпион. - Он помолчал. -  А  ты  должна
была дискредитировать меня. Фидлера уничтожили, а Мундт вышел сухим из воды,
спасся, вырвавшись из сетей империалистического заговора. Есть  ведь  старое
правило: после ссоры любовь вдвое слаще.
   - Но  как  они  могли  узнать  обо  мне?  Как  могли  вычислить,  что  мы
встретимся? - воскликнула Лиз. - Неужели они  способны  знать  заранее,  что
люди полюбят друг друга?
   - Это не имело значения - не на  том  все  строилось.  Они  выбрали  тебя
потому, что ты молода и хороша собой. Потому что состоишь в коммунистической
партии.  Потому  что  знали,  что  ты  поедешь  в  Германию,  если  получишь
приглашение. Тот человек в бюро по трудоустройству, Питт,  направил  меня  в
библиотеку, потому что знал, что я соглашусь на такую работу. В  годы  войны
Питт служил у нас в Цирке. Думаю, они и сейчас задействовали его. Им  просто
нужно было организовать наше знакомство, нашу  встречу,  хотя  бы  на  день.
Остальное не имело значения, потому что потом они уже могли позвонить  тебе,
послать тебе деньги, представить дело так, словно между нами был роман, даже
если бы на самом деле его и не было. Возможно, представить это как случайную
связь. Главным в нашем знакомстве было то, что потом они могли послать  тебе
как бы от моего имени деньги. А мы с тобой просто облегчили им задачу...
   - Облегчили, - согласилась Лиз. - Мне так пакостно, Алек.  Так  пакостно,
словно я в хлеву побывала.
   Лимас промолчал.
   - Скажи, людям из твоего департамента  легче  разбираться  с  собственной
совестью, когда они используют... члена  компартии,  а  не  просто  обычного
человека?
   -  Наверно,  -  сказал  Лимас.  -  Впрочем,  они  не  мыслят  в  подобных
категориях. Такова была оперативная необходимость.
   - Но меня ведь могли оставить там, в тюрьме? Разве не этого хотел  Мундт?
Он считал, что не следует рисковать - я ведь могла услышать что-то лишнее  и
что-нибудь заподозрить. В конце концов, Фидлер тоже ни в чем не был виноват.
Но он еврей, - раздраженно добавила она, - и поэтому  тоже  вроде  бы  не  в
счет?
   - Ради Бога, перестань, - вздохнул Лимас.
   - Все-таки странно, что Мундт отпустил меня. Странно, даже если это часть
сделки с тобой, - продолжала размышлять вслух Лиз. - Ведь он пошел на  риск,
правда? Я ведь представляю собой опасность для него. Я имею в виду, когда мы
вернемся в Англию: член партии, который знает так много... Непонятно, как он
решился отпустить меня.
   - Думаю, - предположил Лимас, - он  воспользуется  нашим  побегом,  чтобы
доказать членам Президиума, что в Отделе остались люди  Фидлера,  подлежащие
выявлению и уничтожению.
   - Тоже евреи? Как Фидлер?
   - Это даст Мундту шанс укрепить свои позиции, - равнодушно ответил Лимас.
   - Убив еще и других ни в чем не повинных  людей?  Кажется,  тебя  это  не
слишком волнует?
   - Разумеется, это меня волнует. Меня наизнанку выворачивает  от  стыда  и
ярости... Но я иначе устроен. Лиз. Я не могу видеть все только в черных  или
белых  тонах.  Люди,  играющие  в  эту  игру,  вынуждены  рисковать.  Фидлер
проиграл, а Мундт выиграл. Главное  -  выиграл  Лондон.  Это  была  поганая,
чертовски поганая операция.  Но  она  себя  оправдала,  а  это  единственное
правило в такой игре. - Он говорил все громче и громче, почти кричал.
   - Ты просто себя уговариваешь, - таи  же  громко  возразила  Лиз.  -  Они
совершили подлость. Как ты мог погубить Фидлера?  Он  был  хороший  человек,
Алек, я поняла, я почувствовала это, а Мундт...
   - Какого черта ты расхныкалась? - грубо оборвал ее Лимас. -  Твоя  партия
вечно воюет. Жертвует личностью во имя общества. Так ведь у  вас  говорится?
Социалистическая реальность - сражаться денно и нощно, вечный бой, разве  не
так? В конце концов, ты осталась в живых. Что-то мне не доводилось  слышать,
чтобы коммунисты  проповедовали  священную  неприкосновенность  человеческой
жизни. Хотя, может, я чего-то не понял, - саркастически добавил он. - Ладно,
я согласен, что тебя полагалось уничтожить. Так было у него в планах.  Мундт
- подлая скотина, ему не имело смысла оставлять тебя в живых.  Его  обещания
(а я думаю, он дал обещание сделать для тебя все, что  в  его  силах)  гроша
ломаного не стоят. Так что тебе предстояло умереть - сейчас, через  год  или
лет через двадцать - в тюрьме, устроенной в социалистическом раю. А может, и
мне тоже. Но твоя партия, как мне кажется, стремится уничтожить целые классы
людей. Или я опять что-то путаю?
   Достав из кармана пачку сигарет, он протянул ей две штуки и  спички.  Она
прикурила и передала одну Лимасу. Руки ее дрожали.
   - Ты, кажется, все очень хорошо продумал. Правда? - спросила Лиз.
   - Случилось так, что нами законопатили трещину, - упорно продолжал он.  -
Жаль, конечно. И жаль всех остальных,  кем  тоже  законопатили  трещину.  Но
только не надо оспаривать термины и категории, Лиз.  В  тех  же  терминах  и
категориях мыслит твоя партия. Небольшая потеря и огромные достижения. Один,
принесенный в жертву во имя многих. Неприятно, конечно, решать,  кто  именно
должен стать жертвой. Неприятно переходить от теории к практике.
   Она слушала, видя перед собой лишь набегающую дорогу и ощущая  охвативший
ее тупой ужас.
   - Но они заставили меня полюбить тебя, - сказала  она  наконец.  -  А  ты
заставил меня поверить тебе. И полюбить тебя.
   - Они просто использовали  нас,  -  безжалостно  возразил  Лимас.  -  Они
обошлись с нами обоими, как с последними  дешевками.  Потому  что  это  было
необходимо. Это был единственный шанс. Фидлер был почти у  цели,  понимаешь?
Он разоблачил бы Мундта, неужели ты не можешь итого понять?
   - Зачем ты ставишь все с ног на голову! - вдруг закричала Лиз.  -  Фидлер
был добрым и порядочным человеком, он просто честно  работ