дут трое судей, - сказал Фидлер, - и адвокат. Завтра  я  выступлю
обвинителем по делу Мундта. А защищать его будет Карден.
   - Кто такой Карден?
   Фидлер помолчал.
   - На редкость крутой мужик, - сказал он. - Внешне смахивает на  сельского
врача - невзрачный и благодушный. Но он прошел через Бухенвальд.
   - Почему Мундт не взял защиту на себя?
   - Не захотел. Говорят, у Кардена есть свидетель защиты.
   Лимас пожал плечами.
   - Ну, это уже ваши проблемы, - сказал он.
   Они снова замолчали. Потом Фидлер сказал:
   - Я бы не удивился - во всяком случае, не настолько удивился, -  если  бы
он истязал меня из ненависти или зависти  ко  мне.  Понимаете?  Бесконечная,
мучительная боль и все время твердишь себе:  или  я  потеряю  сознание,  или
сумею  перетерпеть  ее,  природа  решит  сама.  А  боль  все  усиливается  и
усиливается, словно натягивается струна. Ты думаешь, что это уже предел, что
сильнее болеть не может, а оно болит сильней и сильней, а  природа  помогает
только в одном - различать степень боли. И все это время Мундт  шептал  мне;
"Жид... жид поганый..." Я мог бы понять - наверняка мог бы,  -  если  бы  он
пытал меня во имя идеи, если угодно, во благо партии или из ненависти  лично
ко мне. Но это было не так, он ненавидит...
   - Ладно, - оборвал его Лимас. - Он ублюдок. Вам следовало бы знать это.
   - Да, - согласился Фидлер, - он ублюдок.
   Фидлер казался взволнованным. "Ему нужно выговориться", - подумал Лимас.
   - Я постоянно вспоминал вас, - продолжал Фидлер. -  Часто  вспоминал  наш
разговор, вы помните, тот, про мотор.
   - Какой еще мотор?
   Фидлер улыбнулся.
   - Извините, это буквальный перевод. Я имею  в  виду  Motor  -  двигатель,
движитель, побудительную силу, как там это называют верующие христиане...
   - Я не верующий.
   Фидлер пожал плечами.
   - Вы понимаете, что я имею в виду. - Он снова улыбнулся. -  То,  что  вас
потрясает... Ну, попробую сформулировать это иначе.  Допустим,  Мундт  прав.
Знаете, он заставлял меня признаться  в  том,  что  я  вступил  в  сговор  с
британской разведкой, решившей разделаться  с  ним.  Понимаете  его  логику?
Будто бы вся операция была задумана британской разведслужбой с целью втянуть
нас, точнее, меня в дело по ликвидации самого опасного для  них  человека  в
Отделе. То есть заставить нас обратить собственное оружие против себя самих.
   - Он подъезжал с этим и ко мне, - равнодушно заметил Лимас. - Будто бы  я
все это и задумал.
   - Я говорю сейчас не о том: допустим,  все  так  и  было.  Допустим,  это
правда. Я говорю это исключительно ради примера, как гипотезу. Так  вот,  вы
могли бы убить человека, невинного человека?..
   - Мундт сам убийца.
   - Ну, а допустим, он не был бы убийцей? Допустим, что задумали  бы  убить
меня? Лондон пошел бы на это?
   - В зависимости от обстоятельств. В зависимости от  того,  насколько  это
необходимо...
   - Ах, вот как, - с удовлетворением отметил Фидлер.  -  В  зависимости  от
обстоятельств. Точно так же поступал и Сталин. Статистика жертв  и  дорожная
катастрофа. Что ж, для меня это большое облегчение.
   - Почему?
   - Вам надо поспать, - сказал Фидлер. - Закажите, что хотите на обед.  Вам
принесут все, что скажете. Поговорим  завтра.  -  Уже  дойдя  до  двери,  он
обернулся и добавил: - Мы все одинаковы, вот что забавно. Мы все одинаковы.
   Лимас вскоре заснул в твердой уверенности, что Фидлер - его союзник и что
в ближайшее время они вместе поставят Мундта  к  стенке.  Именно  этого  уже
давно хотелось Лимасу.

   19. Партийное собрание
   Лиз нравилось в Лейпциге. Ей нравилась  даже  скудная  обстановка  -  это
привносило в поездку элемент самопожертвования. Дом, где  ее  поселили,  был
маленький, темный и бедный, еда плохая, и лучший кусок  отдавали  детям.  За
столом они постоянно беседовали о политике - Лиз  и  фрау  Люман,  секретарь
местного комитета округа  Лейпциг-Нойхаген,  маленькая  седая  женщина,  муж
которой был начальником карьера по добыче гравия неподалеку от города.  "Это
похоже на жизнь в религиозной общине, - думала Лиз, - на жизнь  в  монастыре
или,  например,  в  кибуце.  На  пустой   желудок   мир   выглядит   гораздо
привлекательней". Лиз немного знала немецкий,  которому  ее  учила  тетка  и
теперь с удивлением обнаружила,  что  быстро  совершенствуется.  Сперва  она
заговорила по-немецки с детьми, они улыбнулись и принялись помогать ей. Дети
с самого начала  обходились  с  ней  крайне  почтительно,  словно  она  была
выдающейся личностью или важной шишкой. На третий день один мальчик набрался
храбрости и спросил, не привезла ли она  им  "оттуда"  шоколада.  Лиз  стало
стыдно, что она даже не подумала о гостинцах. А дети после  этого  перестали
замечать ее.
   Вечерами они занимались  партийной  работой.  Распределяли  литературу  и
посещали членов партии,  которые  не  платили  взносы  или  не  являлись  на
собрания,  устраиваемые  округом   на   тему   "Проблемы   централизованного
распределения сельскохозяйственной продукции", на которых присутствовали все
секретари местных ячеек. Побывали они и на собрании консультативного  совета
рабочих машиностроительного завода на окраине города.
   Наконец на четвертый день состоялось собрание их  партийной  ячейки.  Лиз
ожидала его с большим волнением, как пример того, чем станут когда-нибудь их
заседания в Бэйсуотерском округе. Для обсуждения выбрали замечательную тему:
"Мирное сосуществование после двух войн", и число  участников  обещало  быть
рекордным. О собрании оповестили  всех  работников  отрасли,  предусмотрели,
чтобы в это время не было других мероприятий, и  выбрали  день,  когда  рано
закрываются магазины.
   На собрание пришло семь человек.
   Семь человек да еще Лиз, секретарь ячейки  и  представитель  округа.  Лиз
старалась бодриться, но на самом  деле  была  крайне  растеряна.  Она  плохо
слушала оратора, к тому же он  употреблял  такие  длинные  сложноподчиненные
предложения, что она ничего не могла разобрать,  даже  когда  пыталась.  Это
было так похоже на их собрания в Бэйсуотере или на церковную службу в будний
день (когда-то Лиз ходила в церковь) - та же маленькая группка потерянных  и
неуверенных в себе людей, та же напыщенность, то же ощущение  великой  идеи,
запавшей в никудышные головы. На таких сборищах она всегда чувствовала  одно
и то же: ей было неприятно, но все же не хотелось, чтобы сюда  зашел  кто-то
посторонний, ибо само по себе  это  было  нечто  абсолютное,  предполагающее
гонения и унижения и вызывающее в тебе ответную реакцию.
   Но семь  человек  -  это  ничто,  даже  хуже,  ч„м  ничто,  так  как  это
свидетельствовало об инертности и равнодушии масс. И надрывало душу.
   Помещение здесь было лучше, чем у них в Бэйсуотере, но и это не радовало.
Дома ей доставляло удовольствие заниматься поисками помещения. Поначалу  они
пытались делать  вид,  будто  они  вовсе  не  партийная  ячейка.  Арендовали
маленькие залы  в  барах,  кафе  или  тайком  собирались  друг  у  друга  на
квартирах. Затем в ячейку вошел  Билл  Хейзел  и  предоставил  для  собраний
классную  комнату  в  школе,  где  он  работал.  Но  даже  это  было  весьма
рискованно: директор полагал, что Билл ведет драматический кружок, так  что,
по крайней мере теоретически, их могли вышвырнуть оттуда в любой  момент.  И
все же в каком-то смысле это больше нравилось Лиз, чем здешний Зал  Мира  со
стенами из бетонных блоков, с трещинами по углам и большим портретом Ленина.
И зачем они поместили портрет в такое дурацкое обрамление? Органные трубы по
углам и тусклые лампочки. Это было похоже на сцену фашистских похорон. Время
от времени ей приходило в голову, что Алек был прав: человек верит в то,  во
что хочет верить, но то, во что он верит, не обладает само по  себе  никакой
ценностью. Как это он говорил? "Собака ищет, где у  нее  чешется.  У  разных
собак чешется в разных местах". Нет, нет, Алек не прав, нельзя так говорить.
Мир, свобода, равенство - все это ценности, бесспорные ценности. А  история?
Законы, которые доказала  партия?  Нет,  Алек  не  прав:  истина  лежит  вне
конкретного человека, это подтверждено историей, человек  должен  склониться
перед этим, а если необходимо, то им можно и пожертвовать. Партия - авангард
истории, главное оружие в борьбе  за  мир...  Она  просто  растерялась.  Она
надеялась, что придет побольше народу. Семь человек - это  маловато.  И  все
такие раздраженные. Раздраженные и голодные.
   После  собрания  Лиз  ждала,  пока  фрау  Люман  соберет   нераспроданную
литературу с массивного стола у входа, заполнит ведомость и наденет  пальто,
ведь  вечер  выдался  холодный.  Докладчик  ушел,  не  дожидаясь  дискуссии,
пожалуй,  слишком  поспешно,  подумала  Лиз.  Когда  фрау  Люман  подошла  к
выключателю, из  темноты  в  проеме  двери  появился  какой-то  мужчина.  На
мгновение Лиз показалось, что это Эш. Мужчина был высок и красив, на нем был
плащ с кожаными пуговицами.
   - Товарищ Люман? - спросил он.
   - Да.
   - Я ищу товарища из Англии по фамилии Голд. Она живет у вас?
   - Я Элизабет Голд, - вмешалась Лиз.
   Мужчина вошел, прикрыв за собой дверь. Свет падал на его лицо.
   - Я Халтен из округа.
   Он показал  фрау  Люман  какой-то  документ,  та  кивнула  и  внимательно
поглядела на Лиз.
   - Меня уполномочили передать  товарищу  Голд  сообщение  Президиума.  Оно
касается изменения  в  вашей  программе.  Вы  приглашаетесь  на  специальное
собрание.
   - Да? - чуть глуповато спросила Лиз. Ей представлялось невероятным, чтобы
кто-то в Президиуме мог знать о ней.
   - Это жест доброй воли, - сказал Халтен.
   - Но я... но фрау Люман... - беспомощно начала Лиз.
   - Я убежден, что в сложившихся  обстоятельствах  фрау  Люман  поймет  вас
правильно.
   - Разумеется, - быстро сказала фрау Люман.
   - А где состоится собрание?
   - Нужно выехать сегодня вечером, - ответил Халтен. -  Ехать  нам  далеко.
Почти до Горлица.
   - До Горлица? Где это?
   - На востоке страны, - встряла фрау Люман. - На границе с Польшей.
   - Сейчас мы отвезем вас домой. Вы заберете вещи, и мы сразу же выедем.
   - Как? Сегодня? Сейчас?
   - Да.
   Халтен, судя по всему, полагал, что у Лиз не должно быть никаких  поводов
для колебаний.
   На улице их ждала большая  черная  машина.  Спереди  сидел  водитель.  На
капоте торчал флажок. Машина была похожа на армейскую.

   20. Трибунал
   Зал суда был не больше школьного класса. На пяти или шести скамьях сидели
охранники   и   несколько   зрителей   -   члены   Президиума    и    другие
высокопоставленные чиновники. В другом  конце  зала  в  креслах  с  высокими
спинками восседали за дубовым нелакированным столом трое членов трибунала. К
потолку над ними на  проводах  была  подвешена  большая  деревянная  красная
звезда. Стены были белые, как в камере Лимаса.
   По обе стороны от стола в чуть выдвинутых вперед  и  развернутых  друг  к
другу креслах сидели двое. Один пожилой, лет шестидесяти, в черном костюме и
сером галстуке - так одеваются здесь в селах, отправляясь в церковь.  Другим
был Фидлер.
   Лимас сидел сзади вместе с двумя охранниками. Поверх  голов  зрителей  он
видел Мундта,  тоже  под  охраной  полицейских.  Его  красивые  волосы  были
острижены совсем коротко, а широкие плечи  обтягивала  арестантская  одежда.
То, что  Мундт  был  в  арестантской  робе,  а  сам  он  в  обычном  платье,
свидетельствовало, по мнению Лимаса,  или  о  настроении  трибунала,  или  о
настойчивости Фидлера.
   Как только Лимас  уселся,  председатель  трибунала,  сидевший  в  центре,
позвонил в колокольчик. Обернувшись на звук, Лимас взглянул на  председателя
и вдруг с ужасом понял, что это женщина. Впрочем, ничего удивительного,  что
он не разглядел этого раньше. На вид она была лет пятидесяти,  темноволосая,
с маленькими глазами. Короткая мужская стрижка  и  строгое,  темное  платье,
какие  любят  жены  советских  функционеров.  Она  оглядела   зал,   кивнула
охраннику, чтобы тот закрыл дверь, и без всякого вступления начала:
   - Вам всем известно, для  чего  мы  собрались.  Прошу  не  забывать,  что
заседание носит сугубо секретный характер. Трибунал назначен Президиумом.  И
подотчетны мы только Президиуму. Мы будем заслушивать показания до тех  пор,
пока не сочтем их достаточными. - Она небрежно кивнула  Фидлеру.  -  Товарищ
Фидлер, начинайте.
   Фидлер поднялся. Коротко кивнув в сторону трибунала, он вынул из портфеля
стопку бумаг, скрепленных в углу черным шнурком.
   Он заговорил спокойно и убедительно, со скромностью, которой Лимас прежде
не замечал в нем. "Неплохой спектакль, - подумал Лимас, - и  Фидлер  недурно
исполняет роль человека, вынужденного к собственному сожалению отправить  на
виселицу своего начальника".
   - Прежде всего я хотел бы сообщить вам, если вы этого не знаете, -  начал
он, - что в тот день, когда Президиум получил мою докладную  о  деятельности
товарища Мундта, я был арестован вместе с перебежчиком Лимасом. Нас  бросили
в тюрьму и подвергли допросу с пристрастием с целью вынудить нас  признаться
в том, что обвинение было якобы ничем иным как фашистским  заговором  против
нашего честного товарища.
   Из докладной, которую я представил в  ваше  распоряжение,  вам  известно,
каким образом Лимас попал в зону нашего внимания. Мы  сами  вышли  на  него,
побудили  его  перейти  на   нашу   сторону   и   доставили   в   Германскую
Демократическую  Республику.  Можно  ли   привести   лучшее   доказательство
полнейшей непредвзятости Лимаса по данному вопросу, чем то, что  он  до  сих
пор отказывается поверить, что  Мундт  -  британский  агент.  Следовательно,
нелепо было бы  предполагать,  будто  Лимас  выполняет  задание  противника.
Инициативу  проявили  мы  сами,  а   фрагментарные,   хотя   и   чрезвычайно
существенные, факты, полученные от него, были лишь последним доказательством
в длинной цепи улик,  которая  ковалась  три  года.  Перед  вами  письменное
изложение всего дела. Нам остается только  прокомментировать  уже  известные
вам факты.
   Мы  обвиняем  товарища  Мундта   в   том,   что   он   является   агентом
империалистической державы. Я мог бы предъявить и другие обвинения - то, что
он снабжал информацией британскую секретную службу,  то,  что  он  превратил
вверенное ему учреждение в  невольного  пособника  буржуазного  государства,
намеренно прикрывал антипартийные  реваншистские  группировки  и  получал  в
порядке вознаграждения крупные  суммы  в  иностранной  валюте.  Но  все  эти
обвинения вытекают из первого и главного - из того,  что  Ганс  Дитер  Мундт
является   агентом   империалистической   державы.   За   это   преступление
предусмотрен смертный приговор. В нашем уголовном кодексе нет более  тяжкого
преступления,  более  опасного  для   государства   и   требующего   большей
бдительности партийных  органов.  -  Фидлер  отложил  бумаги  в  сторону.  -
Товарищу  Мундту   сорок   два   года.   Он   заместитель   главы   комитета
государственной безопасности.  Он  холост.  Товарищ  Мундт  всегда  считался
исключительно деятельным сотрудником, без устали служащим интересам партии и
не знающим колебаний в ее защите.
   Позвольте напомнить вам некоторые детали  его  карьеры.  Он  поступил  на
службу в  органы  в  возрасте  двадцати  восьми  лет  и  прошел  необходимую
подготовку. По окончании испытательного срока его направили  на  оперативную
работу в скандинавские страны - то есть в Норвегию, Швецию  и  Финляндию,  -
где  он  преуспел  в  создании  агентурной  сети,  ведущей   борьбу   против
пропагандистов фашизма в самом вражеском лагере. Он  прекрасно  справился  с
заданием, и нет никаких оснований предполагать, что уже тогда он был  кем-то
иным, чем образцовым сотрудником комитета.  Но,  товарищи,  нам  не  следует
упускать из виду его возникшую в то время связь со Скандинавией.  Агентурные
сети, созданные товарищем Мун-дтом вскоре после войны, давали  ему  повод  и
впоследствии ездить в Финляндию  и  Норвегию  на  якобы  деловые  встречи  и
снимать со счетов в иностранных банках  тысячи  долларов  вознаграждения  за
предательскую деятельность. Не  подумайте  только,  что  товарищ  Мундт  пал
жертвой тех, кто стремится обратить вспять ход истории.  Нет,  его  мотивами
были  сначала  трусость,  потом  слабость  и,  наконец,  жадность;   желание
разбогатеть стало его мечтой. По иронии судьбы именно  его  корыстолюбие,  а
также   тщательно   разработанная   система,   посредством    которой    оно
удовлетворялось, и способствовали его разоблачению.
   Фидлер сделал паузу и обвел горящими глазами  зал.  Лимас  с  восхищением
следил за ним.
   - Да будет это уроком, - повысив голос, продолжал Фидлер, -  всем  врагам
нашего государства, которые во мраке ночи плетут сети своих подлых заговоров
и преступлений!
   Со стороны зрителей послышат я одобрительно-негодующий шепоток.
   -  Им  не  обмануть  бдительности  народа,  кровью  которого  они  готовы
торговать!
   Фидлер говорил так, словно обращался не к маленькой  кучке  слушателей  в
жалкой комнатушке с белыми стенами, а к огромной толпе.
   Лимас  понял,  что  Фидлер  старается  действовать   наверняка:   позиция
трибунала, обвинителей и свидетелей  должна  быть  политически  безупречной.
Прекрасно понимая опасность последующей контратаки  со  стороны  Мундта,  он
стремился подстраховаться: все прения будут зафиксированы на бумаге, и нужно
обладать  большой  смелостью,   чтобы   попытаться   опровергнуть   подобные
обвинения.
   Фидлер открыл лежащее перед ним досье.
   - В конце 1956 года Мундт был направлен в Лондон  в  качестве  сотрудника
Восточногерманской сталелитейной миссии. Ему было  дано  особое  задание  по
подрыву деятельности эмигрантских групп. В  ходе  выполнения  последнего  он
подвергался немалому риску - на этот счет у нас нет ни малейших сомнений - и
добился недюжинных результатов.
   Внимание Лимаса вновь привлекли трое за председательским столом. Слева от
председателя сидел, чуть опустив веки, сравнительно молодой мужчина. У  него
были прямые, темные, непослушные волосы и  серый,  аскетический  цвет  лица.
Тонкие руки без конца теребили стопку бумаг на столе. Лимас решил,  что  это
сторонник Мундта, хотя и не смог бы сказать почему. С другой  стороны  сидел
человек постарше, лысоватый, с открытым, дружелюбным лицом.  Лимас  подумал,
что он, наверное, не семи пядей во лбу. Когда на весы ляжет  судьба  Мундта,
молодой человек скорее всего будет защищать Мундта, а  председатель  осудит.
Несовпадение во взглядах коллег, конечно, собьет с толку второго мужчину, но
в конце концов он примет сторону председателя трибунала.
   Фидлер продолжил свою речь:
   - Вербовка Мундта противником  имела  место  в  конце  его  пребывания  в
Лондоне. Я уже говорил, что он  подвергался  немалому  риску,  в  частности,
попал в поле зрения британской секретной службы, давшей ордер на его  арест.
Не имея дипломатической неприкосновенности (Великобритания, как  член  НАТО,
не признает нашего государства), Мундт вынужден был скрываться.  Его  искали
во всех портах, по всей стране были  разосланы  его  фотографии  и  описание
примет. И тем не менее, пробыв два  дня  в  подполье,  товарищ  Мундт  затем
приехал на такси в  лондонский  аэропорт  и  улетел  в  Берлин.  Фантастика,
скажете вы, и это действительно фантастично.  Хотя  вся  британская  полиция
была поднята на ноги,  а  все  автомобильные  и  железные  дороги,  порты  и
аэропорты находились под постоянным  наблюдением,  товарищу  Мундту  удалось
улететь из лондонского аэропорта. Фантастика! Или, быть может,  рассматривая
этот случай задним числом, стоит, товарищи, признать, что бегство Мундта  из
Англии было слишком фантастическим, слишком легким и что оно вообще не могло
бы иметь места без содействия со стороны британских властей.
   Новая волна шепота из задних рядов - на этот раз более угрожающего.
   -  Разгадка  заключается  в  следующем:  товар