улица. С кирпичной стеной по левой стороне. Где-то на середине
над  ней  возвышалось что-то  с  башенками.  Справа  поднималась  мечеть.  С
антенной  на минарете. Правда, Агги подумала,  что это  громоотвод. В  конце
улицы горели красные огни двойного светофора. Выключив фары и оставив только
подфарники, Агги доехала до ворот со сторожкой.  В  окнах-амбразурах свет не
горел. На светофоре она повернула налево, миновав щит с указанием расстояния
до Анкары.
     - Еще раз налево, - приказал Оливер. - Теперь остановись. Пройдем сотню
ярдов, там будут еще ворота и двор. Где деревья. Дом под деревьями.
     Агги свернула  на песчаную обочину, стараясь не давить жестяные банки и
бутылки.  Выключила  и  подфарники.  Они  превратились  в  двух  любовников,
уединившихся  в укромном местечке.  Под  ними лежал Босфор. Кваканье лягушек
перекрывало стрекот цикад.
     - Я пойду один, - заявил Оливер.
     -  Я с  тобой,  - возразила Агги. Она  уже положила  сумку  на колени и
теперь рылась в ней. Достала сотовый телефон и сунула под сиденье. - Дай мне
турецкие деньги.
     Он  протянул ей  толстую пачку,  половину она вернула, остальное сунула
под сиденье вместе с  паспортами Синглов.  Вытащила ключ из замка зажигания,
сняла его с  кольца  с брелком фирмы проката автомобилей. Вылезла из кабины.
Он последовал  за ней. Агги подняла багажник, достала чехол с инструментами,
из  него - монтировку, сунула  за пояс. Закрыла багажник, направила на землю
луч маленького ручного фонарика.
     - Если тебе надо,  у меня есть швейцарский армейский нож, - подал голос
Оливер.
     -  Помолчи, Оливер.  -  Она наклонилась  и  подобрала ржавую  банку без
донышка.  Заперла дверцы, показала Оливеру банку и ключ.  -  Видишь? Если мы
разминемся  или  у  нас возникнут проблемы,  тот,  кто  добирается до машины
первым,  уезжает. Без  промедления.  -  Она  положила  ключ  в банку,  банку
приставила к  внутренней  стороне  переднего левого  колеса. - Встречаемся у
минарета. Если не  получается, под  табло на центральном вокзале, каждые два
часа,  начиная с  шести  утра.  Тебя  же учили,  как  вести  себя  в  случае
чрезвычайных обстоятельств.
     - Я справлюсь. Не волнуйся.
     -  Допустим, нам пришлось разделиться. Тот, кто доберется до автомобиля
первым, сразу же  звонит Нэту по горячей линии. Для этого достаточно  нажать
на  единицу.  Но сначала  подключить питание,  понимаешь?  Ты меня слушаешь,
Оливер? У меня такое ощущение, будто я говорю сама с собой.  Иди сюда. - Она
обхватила  его ухо  обеими  руками.  -  Это  основное правило  оперативника.
Большинство людей, когда  делают то, что  не следует, думают, что они герои,
хотя на самом деле  они - говнюки. А вот если ты все  делаешь  правильно,  у
тебя  часто создается ощущение, что  ты  - говнюк. В этом главная ошибка. Ты
слышишь меня, Оливер? Ты идешь первым, места тебе знакомы. Марш!
     Он шел первым, она за ним. По дороге  из утоптанной глины.  Пятно света
от ручного  фонарика освещало ему путь. Пахло лисой или барсуком и росой. Ее
рука легла  Оливеру  на плечо.  Он остановился,  оглянулся. В темноте не мог
разглядеть  ее лица,  но  почувствовал заботу в ее взгляде. "То же самое она
должна чувствовать и в моем", - подумал он. Услышал сову, потом кошку, потом
танцевальную  музыку. Выше  по склону, справа, показалась  роскошная  вилла,
ярко  освещенная,  с  забитой  автомобилями  подъездной  дорожкой.  В  окнах
метались тени танцующих.
     - Кто там живет? - прошептала она.
     - Воры-миллионеры.
     Он  ужасно ее хотел.  Мечтал о том, чтобы  они могли  сесть  в спальный
вагон  "Восточного   экспресса"  и  заниматься  любовью  до  самого  Парижа.
Белокрылая сова  вылетела из кустов, до смерти напугав его. Он приближался к
воротам, Агги держалась за его спиной. От дороги к  воротам  вели пятнадцать
ярдов асфальта. Рядом с  воротами, окованными тяжелыми цепями, стояла  будка
охранника.  Ворота   освещались  прожекторами,   поверху   тянулась  колючая
проволока.  На каждом столбе, выложенном  синей  плиткой с  арабской  вязью,
белели большие  цифры "3" и "5". Перебежав асфальт, Агги  не отставала ни на
шаг, Оливер подошел к другим воротам, не столь внушительным,  служебным, для
прохода  персонала и  доставки  на  виллу  всего необходимого. Две  стальные
половинки, в  шесть  футов высотой, с  металлическими пиками  поверху,  дабы
насаживать на них христианских мучеников. За воротами находился задний фасад
виллы с ливневыми  трубами, бункерами  для  угля, гаргульями.  Агги в  свете
фонарика осмотрела  замок, вставила острый конец  монтировки между стальными
половинками,  осторожно нажала.  За  язычком  замка виднелся проводок.  Агги
послюнявила  палец, коснулась проводка, покачала головой. Сунула  монтировку
за пояс Оливеру,  привалилась спиной к воротам, сплела руки, ладонями вверх,
прижала к животу.
     -  Вот так, -  прошептала  она. Он  все сделал, как  просила Агги.  Она
поставила ногу  на  его ладони,  но лишь на  какую-то  секунду, а  потом  он
увидел,  что  она перелетает пики для  мучеников  и  исчезает  среди  звезд.
Услышал,  что она приземлилась, и его охватила паника. "Как  мне последовать
за  ней?  Как  сможет она  вернуться?"  Калитка  скрипнула  и открылась.  Он
проскользнул в зазор. И  сразу понял, что знает дорогу. Выложенная каменными
плитами дорожка вела  их  между  стеной и виллой. Здесь он  играл в салки  с
внучками  Евгения.  Мощные  контрфорсы  держали  стены. Огромные  трубы  для
ливневых  стоков  тянулись  по  обеим  сторонам дорожки. Дети  любили с  них
прыгать. Оливер шел  первым, иной раз касаясь рукой стены, чтобы не потерять
равновесие.  Ему вспомнился ярко освещенный коридор  в пентхаузе Тайгера, по
которому он  хромал в  одной кроссовке.  Они  добрались до  фасада виллы.  В
лунном свете террасы сада казались  плоскими,  будто игральные карты. Далеко
внизу стена и сторожка над воротами напоминали въезд в детский форт.
     Агги  обхватила его руками  и  осторожно  вытащила монтировку. "Подожди
здесь",  -  знаком показала она. Ему не  оставалось ничего другого. Агги уже
скользила вдоль фасада виллы, заглядывая в одно  французское окно за другим,
передвигаясь кошачьими  прыжками, заглядывала и  перепрыгивала к следующему,
замирая, прежде чем заглянуть в него.  Она махнула ему  рукой, и он двинулся
следом, осознавая собственную неуклюжесть. Лунный свет окрашивал все в белые
и черные тона. Комнату за первым окном он не узнал.  Никакой мебели. На полу
- завядшие цветы, розы, гвоздики, орхидеи,  клочки серебряной фольги. В углу
пара досок,  сбитых в форме креста. Заметил он и  третью доску,  прибитую  к
вертикальной  под  углом, вспомнил  ортодоксальный крест. Посередине комнаты
стоял мольберт, но Оливер не увидел ни кисточек, ни тюбиков с красками. Агги
звала его за собой.
     Он двинулся  ко второму окну,  разглядел детскую  кровать, прикроватный
столик, на  нем лампу, стопку книжек, маленький халат на крючке.  Заглянув в
третье окно, он чуть не расхохотался. Сдвинутая к стенам  драгоценная мебель
Евгения из карельской березы. А  по центру - мотоцикл "БМВ", под брезентовым
тентом,  словно шетлендский  пони (82),  укрытый попоной.  Взглянул на Агги,
чтобы  привлечь  ее внимание  к этому забавному зрелищу,  и увидел, что она,
раскинув руки, прижалась  спиной  к  стене и  качала  головой,  указывая  на
ближайшее к  ней окно,  последнее  по фасаду. Он  подкрался к ней, осторожно
заглянул в окно. Зоя сидела в кресле-качалке Тинатин. Длинное черное платье,
черные  русские сапоги. Волосы,  небрежно  собранные в узел на затылке, лицо
будто  с иконы, страдальческое,  с широко раскрытыми глазами. Она смотрела в
высокое французское окно, но пустой, отсутствующий взгляд подсказал Оливеру,
что она видит только демонов своей души. Рядом с ней на столе  горела свеча,
на коленях лежал автомат Калашникова. Указательный палец правой руки обнимал
спусковой крючок.
     * * *
     Поначалу Агги не поняла, что пытается  сказать  ей Оливер. Ему пришлось
несколько раз показать, что ему  нужно,  прежде чем она  вытащила монтировку
из-за пояса, присела на корточки и знаком  предложила  Оливеру сделать то же
самое. Затем вытянула руки и сложила ладони  лодочкой. Оливер все в точности
повторил. Она бросила монтировку на пять разделяющих их футов, большую часть
которых  занимало  окно,  и он  поймал  ее одной рукой, не так, как хотелось
Агги. Потом продолжил разговор жестов. Ткнул себе в грудь,  указал в сторону
Зои, выставил руку  с  поднятым  большим пальцем,  заверяя Агги: мы  большие
друзья.
     Потом  медленно  подвигал ладонями вверх-вниз:  мол,  не будем спешить.
Опять  ткнул  себя  в грудь: это мое шоу,  не твое, я  -  иду,  ты - стоишь.
Покрутил  пальцем у виска,  показывая, что  у Зои, возможно, съехала  крыша,
нахмурился,   покачал  головой,  словно  сомневаясь  в   собственном  грубом
диагнозе.  Обнял себя руками: я  был ее  любовником, ответственность  за нее
лежит  на мне. Что из всего этого  поняла  Агги,  он не знал, но решил,  что
многое,  поскольку, не  отрывая  от  него взгляда,  она  поцеловала  кончики
пальцев и послала ему воздушный поцелуй.
     Оливер поднялся, отдавая себе  отчет в том, что очень боялся бы, если б
был один,  возможно,  не знал бы, что и  делать,  но благодаря Агги  он ясно
видел и саму цель, и способ ее достижения.  Он знал, что во французские окна
вставлены бронированные стекла, Михаил демонстрировал  ему их вес, показывал
усиленные  петли и замки. Поэтому монтировку он намеревался пустить в ход не
в первую, а в последнюю очередь. Однако,  передавая ему монтировку, Агги как
бы соглашалась с тем, что контакт с  Зоей должен устанавливать он, и его это
полностью  устраивало.  Не мог  он  подставлять Агги под автоматную очередь.
Бронированное  стекло, конечно, выдержало бы  удар монтировкой.  Но никак не
высокоскоростными пулями, выпущенными с расстояния в несколько футов.
     Оливер сунул монтировку за пояс, совсем как это делала Агги, и медленно
двинулся к середине окна, остановился, не дойдя на центральной планки, чтобы
Зоя могла увидеть  его  лицо в одной из панелей. Постучал  по бронированному
стеклу,  сначала тихонько, потом сильнее.  Когда  она вскинула  голову и  ее
взгляд вроде бы остановился на нем, изобразил  счастливую улыбку и  крикнул:
"Зоя!  Это  Оливер.  Впусти  меня!"  В  надежде,  что  стекло приглушит,  но
пропустит звук.
     Как в замедленном кино, у  нее округлились глаза, потом руки завозились
с  автоматом,  перед тем  как нацелить  на него. Он забарабанил ладонями  по
стеклу, чуть ли не впечатался носом в панель.
     - Зоя! Впусти  меня!  Я - Оливер, твой  возлюбленный!  - кричал он,  не
забывая, однако, о присутствии Агги.
     И Агги, похоже, не только не  возражала,  но  и поощряла  его:  боковым
зрением  он видел,  что она  кивает. А  вот  Зоя  отреагировала,  как зверь,
который слышит  наполовину знакомый звук: я его узнаю...  почти... да только
как  понять, кто  пришел...  друг  или  враг.  Она  встала,  пошатнулась, он
догадался,  что  от  голода,  не  выпуская из рук автомата. Насмотревшись на
Оливера,  оглядела  комнату, похоже, ожидая  нападения  сзади,  пока  Оливер
отвлекал ее внимание.
     -  Можешь ты  открыть мне  дверь, Зоя,  пожалуйста? Видишь ли, мне надо
войти. В  замке  есть ключ? Я  не вижу.  Или мы подойдем к двери,  а ты  нас
впустишь.  Это я, Зоя. Я и моя девушка. Она тебе  понравится. Больше никого,
честное слово.  Может,  ты  повернешь ключ? Это  такое  маленькое  бронзовое
колесико. Его надо повернуть три или четыре раза.
     Но  Зоя все  держала  автомат,  нацелив  его  в  живот  Оливера. Каждое
движение давалось ей с огромным трудом,  на лице  читались отчаяние и полное
безразличие  к себе,  к  тому, будет она  жить  или умрет. Казалось, что она
вот-вот  нажмет  на  спусковой  крючок.  Пауза затягивалась.  Он  стоял,  не
двигаясь с  места,  Агги,  не  отрываясь,  смотрела  на него,  Зоя  пыталась
свыкнуться с тем, что он вновь появился в ее жизни, после всего того, что ей
пришлось  пережить  за  последние годы.  Наконец,  не  опуская автомата, она
шагнула  вперед, раз, другой, пока не подошла вплотную  к французскому окну.
Теперь их разделяло только стекло, она могла рассмотреть его глаза и решить,
что  же она  в  них  видит. Держа автомат  в  правой руке, левой  попыталась
открыть  замок,  но  руке  не  хватило сил.  Наконец  Зоя отложила  автомат,
поправила  волосы, готовясь  к  встрече с Оливером, двумя руками  взялась за
колесико,  повернула  нужное  количество  раз  и  впустила  его  в дом. Агги
ворвалась следом, опередила Оливера, схватила автомат, сунула под мышку.
     - Скажите, пожалуйста, есть ли в доме еще кто-нибудь? - ровным голосом,
словно они знали друг друга всю жизнь, спросила она Зою.
     Зоя покачала головой.
     - Никого? - переспросила Агги. Ответа не последовало.
     - Где Хобэн? - спросил Оливер.
     Зоя закрыла глаза, уходя от ответа.
     Оливер взял ее под локти,  потянул  на  себя. Вытянул  ее руки, положил
себе на  плечи, обнял,  прижимая к себе холодное тело,  начал покачивать  из
стороны в сторону, тогда  как  Агги,  убедившись, что  "Калашников" заряжен,
взвела затвор и, держа автомат на изготовку, выскользнула в коридор, начав с
него осмотр дома. После ее ухода Оливер продолжал покачивать Зою, дожидаясь,
когда  она  начнет  согреваться, пальцы отцепятся от  лацканов пиджака и она
поднимет голову, чтобы ткнуться носом ему в щеку. Он чувствовал, как  бьется
ее  сердце, как  дрожь  пробегает по исхудалой спине,  как Зою начинают бить
рыдания.  Ее  худоба  потрясла Оливера,  но он  догадался,  что похудела она
давно.  Приподняв  ее подбородок,  чтобы  прижать  висок к  своей  щеке,  он
почувствовал, что кожа стала  совсем дряблой и свисала  с  костей,  словно у
старухи.
     - Как Павел? - спросил  он, надеясь, что,  начав с  сына,  ему  удастся
убедить ее говорить и о другом.
     - Павел есть Павел.
     - Где он?
     -  У Павла есть друзья, - объяснила она, словно этот феномен выделял ее
сына среди остальных детей. - Они его защитят. Они его накормят. Они  уложат
его спать. Похороны - не для Павла. Ты хочешь увидеть тело?
     - Чье тело?
     - Может, его уже нет.
     - Чье тело, Зоя? Моего отца? Они убили его?
     - Я тебе покажу.
     Комнаты, окна  которых выходили  на фасад  виллы, соединялись  дверьми.
Вцепившись в его руку  двумя своими,  Зоя провела его мимо  мебели Екатерины
Великой и укрытого чехлом мотоцикла, мимо спальни Павла в комнату с увядшими
цветами на полу,  столом  со  складными ножками  посередине и ортодоксальным
крестом в углу.
     - Это наша традиция, - объяснила она, встав у стола.
     - Какая?
     -  Сначала мы  выставляем  его в  открытом  гробу. Тело  подготавливают
крестьяне. Здесь крестьян не было. Так  что всю подготовку мы взяли на себя.
Трудно одевать тело со множеством пулевых ранений. Пули изуродовали  и лицо.
Но мы справились.
     - Чье лицо?
     - С телом мы кладем любимые вещи. Зонтик. Часы.  Пистолеты.  Но наверху
мы каждый вечер разбираем  ему  кровать. Мы держим для него место за столом.
Мы едим  при свечах. Когда  приходят соседи,  чтобы попрощаться с ним, мы их
приветствуем  и  выпиваем  с  ними  за него. Но  у  нас  нет  соседей. Мы  -
изгнанники.  Наша традиция - оставлять окно  открытым,  чтобы его душа могла
улететь, как птичка.  Может, его душа улетела,  но погода была очень жаркая.
Когда   тело  покидает  дом,   часы  переводятся  на  три  дня  назад,  стол
переворачивается  ножками вверх, цветы с  гроба сбрасываются,  а  им  трижды
стукают о дверь, прежде чем отправляют в последнее путешествие.
     -  Тело  Михаила, -  предположил Оливер, и она подтвердила его  догадку
долгими, зловещими кивками. - Может, нам последовать традиции? - добавил он,
чтобы скрыть охватившую его радость.
     - Традиции?
     - Перевернуть стол.
     - Это невозможно. Они уехали, а у меня нет сил.
     - У меня их хватит. Отойди. Дай-ка я это сделаю. Я справлюсь.
     - Я помню, что ты очень добрый, - восхищенно улыбнулась Зоя, глядя, как
он складывает ножки стола, переворачивает его, кладет на пол ножками вверх.
     - Может, нам убрать и цветы? Где щетка? Нам нужны щетка и совок. Где ты
хранишь щетки?
     Кухня  напомнила  ему   "Соловьи":   деревянные  балки  потолка,  запах
холодного камня.
     - Покажи мне.
     Как  Надя, она  открыла  несколько чуланов,  прежде чем  нашла  то, что
искала. Как Надя, что-то пробормотала об отсутствующих слугах. Они вернулись
в  комнату, и она рассеянно  сметала  цветы в совок,  который держал Оливер.
Потом он взял  у нее щетку, прислонил к стене и  обнял  Зою,  потому что она
вновь  начала плакать, и на  этот раз  Оливеру показалось,  что  его  забота
оживила ее и  слезы облегчали душу. И он отдавал все, что мог, чтобы  помочь
ей: эмоции, сочувствие, силу воли. Полностью  сосредоточился только  на том,
чтобы вывести ее из ступора и вернуть к жизни. Потому что в противном случае
ему не оставалось ничего другого, как отшвырнуть ее в сторону,  оставить  со
слезами  и  рыданиями и броситься на кухню, ко второму  по  левую сторону от
двери шкафу, в котором среди грязных сапог, резиновых галош и старых русских
газет  стояла коричневая сумка,  под цвет его  пальто, принадлежащая мистеру
Томми Смарту, о  чем свидетельствовала надпись,  сделанная  летящим почерком
Тайгера на листочке, вставленном в пластиковый карман-окошко на боку.
     - Моего отца предало время, - объявила Зоя, отрываясь  от  Оливера. - А
также Хобэн.
     - Как это случилось?
     - Хобэн никого не любит,  следовательно, он никого  не предал. Когда он
предает, он остается верным самому себе.
     - Кого он предал, кроме тебя?
     - Он предал бога. Когда он вернется, я его убью. Это необходимо.
     - Как он предал бога?
     - Это неважно. Никто, возможно, не знает. Павел очень любит футбол.
     - Михаил  тоже любил  футбол.  -  Оливер вспомнил, как  гоняли  мяч  на
лужайке, и Михаил, с пистолетом за голенищем,  бросался  на мяч. - Как Хобэн
предал бога?
     - Это неважно.
     - Но ты собираешься его за это убить.
     -  Он  предал его на футбольном матче.  В  моем присутствии. Я не люблю
футбол.
     - Но ты пошла на стадион.
     - Михаил и Павел собирались  на  футбол, об этом уговаривались заранее.
Билеты покупал Хобэн. Он купил слишком много.
     - Здесь, в Стамбуле?
     -  Был вечер.  Над стадионом "Итону" светила полная луна. -  Взгляд Зои
заскользил  к окну. Тело вновь начала бить дрожь,  и он прижал  ее к себе. -
Хобэн  покупает  четыре билета, вот  и  возникает  проблема. Михаил не любит
Хобэна. Не  хочет с ним общаться. Но если иду  я, Михаил не  может  устоять,
потому что любит меня.  Хобэну известно и это. Я никогда не была на футболе.
Я  боялась. Стадион "Итону" вмещает  тридцать пять тысяч  человек.  Всех  их
знать нельзя. В матче есть перерыв. В перерыве команды уходят в раздевалки и
обсуждают ход игры. Мы тоже обсуждали. Мы принесли с собой хлеб и колбасу. И
водку  для Михаила. Евгений не  разрешает Михаилу много пить, но Хобэн  взял
бутылку. Я сижу  с краю.  Рядом  со  мной Павел, потом Михаил, за ним Хобэн.
Очень яркий свет. Мне не нравился такой свет.
     - И вы разговаривали, - мягко направил ее Оливер.
     -  Мы с  Павлом  обсуждали  игру.  Он объясняет  мне все  тонкости.  Он
счастлив. Он  так  редко ходит куда-либо с отцом  и  матерью.  Обсуждается и
"Свободный Таллин". Хобэн предлагает Михаилу плыть  на  "Свободном Таллине".
Искушает его, как дьявол. Это  будет прекрасное путешествие. Из Одессы через
Босфор. Михаил будет счастлив. От Евгения это будет секрет. Подарок, который
приятно удивит его.
     - И Михаил соглашается?
     -  Хобэн  действует очень тонко. Дьяволы  всегда  умеют  найти подход к
людям.  Он  заронил идею  в голову Михаила,  поспособствовал тому,  что  она
укоренилась,  а дальше обс