- В "Святой Иоанне" Бернарда Шоу. Я играла Иоанну.
   - Но это же одна  из  самых  моих  любимых  пьес!  По-моему,  и  года  не
проходит, чтобы я не перечитывал начало "Святой Иоанны"! А будешь ты еще  ее
играть? Может быть, есть возможность посмотреть?
   - И в Йорке мы ее играли, - сказала она,  по-прежнему  не  сводя  с  него
глаз.
   - Правда? Так вы ездили с гастролями? Как интересно!
   - Верно. Интересно. А в Йорке ты во время своих разъездов не бывал?
   - Увы. Севернее лондонского Хэмпстеда  бывать  не  приходилось.  Говорят,
Йорк очень красивый город.
   - Да, замечательный. Особенно хорош собор.
   Она разглядывала его лицо так пристально, как только  смела,  -  лицо  из
первого ряда партера. Изучала его темные глаза и каждую морщинку на  гладкой
коже - не проявится ли тайный умысел, не дрогнет ли  что-нибудь  в  лице  от
смеха, но нет, он ничем не выдал себя, не признался.
   "У него что-то с памятью, - решила она. - У него или у меня. О господи!"
   Он не предложил ей позавтракать с ним, не то она, конечно, отказалась бы.
Он просто подозвал официанта и осведомился по-гречески,  какая  рыба  у  них
самая свежая. Спросил уверенно, зная, что рыба -  это  именно  то,  что  она
любит. Поймал пробегавшего официанта за рукав,  затем,  отпустив  официанта,
опять заговорил с ней о театре так, словно это в порядке вещей - пить вино и
есть рыбу летом в десять утра, хотя для себя он заказал кока-колу. В  театре
он разбирался. Может быть, на севере страны он и не бывал, но  что  касается
лондонских театров, тут он проявил компетентность,  о  которой  никто  в  их
компании и не подозревал. Она слушала его и никак не могла  освободиться  от
беспокойного чувства, которое мучило ее с первого дня их  знакомства:  он  и
его присутствие здесь - это лишь повод внедриться, чтобы выполнить  какую-то
иную, тайную и подлую задачу. Она спросила, часто ли он бывает в Лондоне. Он
воскликнул, что любит Лондон почти как Вену.
   - Если есть хоть малейшая возможность очутиться в Лондоне, я хватаю ее за
хвост, - заявил он.
   Иногда даже в его английском ей виделось что-то ненатуральное, нечестное.
Перенасыщенность его речи идиомами заставляла  ее  воображать  украденные  у
ночи часы, проведенные за книгой и словарем,  и  строгую  норму,  положенную
себе: столько-то идиом в неделю.
   - Мы ведь "Святую Иоанну" и в  Лондоне  играли  -  знаешь  когда?  Месяца
полтора назад.
   - В Вест-Энде? Но, Чарли, это просто безобразие!  Почему  я  не  знал  об
этом? Я бы со всех ног ринулся в Вест-Энд.
   - Не в Вест-Энд, а в Ист-Энд, - хмуро поправила она.
   На следующий день они опять встретились в таверне, на этот раз в  другой.
Была ли эта встреча случайностью, Чарли не знала, но чутье подсказывало  ей,
что вряд ли. Он спросил ее, как бы между прочим, когда начинаются  репетиции
"Как вам это понравится". Она ответила, совершенно не придав этому значения,
что только в октябре.
   "А как собирается она провести время до тех пор?" - довольно  безразлично
спросил он. И вот  что  любопытно,  потом  она  долго  об  этом  размышляла:
утверждая, будто не видел ее на сцене, он полагал само  собой  разумеющимся,
что они должны компенсировать друг другу эту потерю.
   Чарли отвечала рассеянно. Может быть, поработает барменшей в каком-нибудь
театрике. Может, официанткой. Ремонт в квартире надо сделать.  А  почему  он
спрашивает?
   Иосиф ужасно огорчился.
   - Но, Чарли, это  же  бог  знает  что.  Неужели  ты,  такая  талантливая,
недостойна занятия получше, чем стоять за стойкой бара? Как ты относишься  к
преподаванию, к профессиям, связанным с политикой? Наверное, это  тебе  было
бы интереснее?
   Она рассмеялась, нервно и не совсем учтиво. Что за непрактичность!
   - Это в Англии-то? При нашей безработице? Да полно тебе! Кто  это  станет
платить мне пять тысяч фунтов в год за подрыв устоев? Ты что, не знаешь, что
я подрывной элемент?
   Он улыбнулся. Даже рассмеялся с легким укором. Непонятно и неубедительно!
   - Брось, Чарли. Перестань. В каком смысле "подрывной элемент"?
   Приготовившись к отпору, она спокойно встретила его  взгляд-В  прямом.  Я
неблагонадежная.
   - Но каким образом ты подрываешь устои, Чарли? - искренне возмутился  он.
- По-моему, ты как раз весьма ортодоксальна.
   Каких бы убеждений в этот период она ни придерживалась и кем бы  себя  ни
считала, Чарли подозревала, что в споре он ее разобьет. Поэтому  из  чувства
самосохранения она предпочла внезапно ощутить усталость.
   - Хватит, Осси, право! Мы на греческом острове, так или не так? Отдыхаем,
так или не так? И не трогай мою политику, а я за это не стану  трогать  твой
паспорт!
   Он тут же внял ее словам, чем произвел на нее известное впечатление.  Она
была удивлена, почувствовав свою власть над ним в тот момент,  когда  больше
всего боялась оказаться беспомощной.  Принесли  заказанные  напитки,  и  он,
потягивая кока-колу, поинтересовался, много ли греческих  древностей  видела
Чарли за время пребывания в стране. Вопрос был самый общий, и Чарли ответила
так же между прочим. Сказала, что они с Длинным Алом на один  день  съездили
на Делос, чтобы посмотреть храм Аполлона, а больше она никуда не  выбралась.
Она не стала рассказывать, что на пароходе тогда  Ал  зверски  напился,  чем
испортил, по существу, всю поездку, и  как  потом  она  рыскала  по  книжным
магазинам и покупала путеводители, выуживая из них сведения о  той  малости,
что успела посмотреть. Ей почему-то показалось, что Иосиф и так все об  этом
знает. Заподозрила же она умысел за его  любознательностью,  лишь  когда  он
заговорил о ее обратном билете в Англию. Иосиф попросил показать ему  билет.
Пожав плечами, она равнодушно вытащила его. Он взял билет, осмотрел со  всех
сторон, подробно изучил все детали.
   - Ну что ж, ты свободно можешь вылететь из Салоник,  -  наконец  заключил
он. - Позвонить знакомому в агентстве и попросить переписать  билет  мне  не
трудно. И мы сможем с тобой попутешествовать. - Сказал он это так, словно  к
решению они пришли вместе и давным-давно.
   Она промолчала. Внутри нее шла борьба, словно каждая частица ее существа,
восстав, ополчилась на соседку - ребенок боролся в ней с матерью,  потаскуха
с монашкой. Ей стало душно и жарко, взмокла спина, но что  сказать,  она  не
знала.
   - Через неделю мне надо быть в Салониках, - объяснил он. -  В  Афинах  мы
могли бы взять напрокат машину, съездить  в  Дельфы,  а  оттуда  махнуть  на
денек-другой на север. Почему бы нет, правда? - И, не смущаясь ее молчанием,
он продолжал:
   - А если ты боишься, что всюду будет полно народу, то  нетрудно  так  все
рассчитать, чтобы нам не мешала толпа. Из Салоник ты  улетишь  в  Лондон.  И
вести машину, если хочешь, можно по очереди. Мне все уши прожужжали  о  том,
как ты прекрасно водишь машину. И разумеется, все это за мой счет.
   - Разумеется, - сказала она.
   - Так почему бы и нет?
   Ей припомнилось, как часто воображала она себе эту  или  похожую  минуту,
вспомнилось и с какой лаконичной решительностью пресекала всегда  ухаживания
стариков. Она подумала об Аластере, о том, до чего  скучно  ей  с  ним  было
всюду, кроме постели, и как в последнее время стало скучно и в постели тоже,
о том, как давно она обещала себе начать новую жизнь. Подумала, какой тоской
обернется для нее возвращение в Англию: денег больше нет, значит,  жизнь  ее
заполнит грошовая экономия и мытье  полов,  о  чем  -  случайно  ли  или  из
хитрости - напомнил ей Иосиф. Она опять покосилась на него - нет, он  ничего
у нее не просит, не похоже. Так почему бы и нет? Вот все, что он ей  сказал.
Она вспомнила, как  рассекало  морскую  волну,  оставляя  на  воде  одинокую
борозду, его гибкое сильное тело. Так почему бы и нет?
   - Наши не должны ничего знать, - пробормотала она, низко склонившись  над
стаканом. - Тебе придется как-то все уладить. Не то они животики надорвут.
   На это он, не долго думая, ответил, что утром же отправится и все уладит.
   Непонятно было, продумал ли он заранее свой план или  же  просто  обладал
быстрой реакцией. Так  или  иначе,  деловитость  его  была  ей  на  руку,  а
впоследствии Чарли поняла, что на это и рассчитывала.
   - Ты доберешься с ними пароходиком до Пирея. Вечерами он не ходит, но  на
этой неделе, как я слышал, рейсы из-за чего-то  передвинулись.  В  последнюю
минуту ты  им  скажешь,  что  решила  несколько  дней  поездить  по  стране.
Неожиданное решение, вполне в твоем  духе.  Только  не  проговорись  слишком
рано, не то они будут всю дорогу стараться  тебя  отговорить.  И  вообще  не
болтай лишнего: словоохотливость - признак нечистой совести, - добавил он  с
видом человека, хорошо разбирающегося в такого рода делах.
   - Ну, а если я на мели? - вопрос вырвался неожиданно.  Дело  в  том,  что
Аластер, как обычно,  растратил  не  только  собственные  деньги,  но  и  ее
сбережения. И все-таки, сказав так, она в ту же секунду  об  этом  пожалела.
Кто ее за язык тянул! Если он сейчас предложит деньги, она швырнет их ему  в
лицо. Но он словно почувствовал ее настроение.
   - Они знают, что ты на мели?
   - Нет, что ты!
   - Тогда,  по-моему,  они  должны  поверить  твоей  версии.  -  И  как  бы
подытоживая разговор, он положил во внутренний карман ее авиабилет.
   "Эй, эй, а ну-ка. давай его назад!" - вскрикнула  она.  Жест  этот  вдруг
вызвал в ней тревогу. Нет, она не вскрикнула, хотела вскрикнуть.
   -  Избавишься  от  своих  друзей,  бери  такси  до  площади  Колокотрони.
Ко-ло-ко-трони, - повторил он по  слогам.  -  Обойдется  тебе  это  драхм  в
двести.
   Он помолчал, проверяя, смутит ли ее эта сумма. Нет. не смутила: у нее еще
оставалось восемьсот драхм, о чем она ему не сообщила. Он еще  раз  повторил
название и проверил, запомнила ли она его. Так приятно было подчиняться  его
по-военному четким распоряжениям! Он объяснил,  что  у  самой  площади  есть
ресторанчик со столиками на тротуаре. Называется "Диоген". Он будет ждать ее
в "Диогене". Не снаружи за  столиком,  а  внутри,  где  прохладнее  и  тише.
Повтори, Чарли: Диоген. Странно покорная, она повторила.
   - Рядом с "Диогеном" отель "Париж". Если случайно я задержусь, я  оставлю
тебе записку в отеле у портье. Спроси господина  Ларкоса.  Это  мой  хороший
знакомый. Если тебе понадобится что-нибудь - деньги или что другое, покажешь
ему вот это. и он тебе поможет.
   Он дал ей визитную карточку.
   - Все запомнила? Конечно, все! Ты ведь актриса. Умеешь запоминать  слова,
жесты, цифры, краски и все прочее.
   "Фирма Рихтховен" - значилось на карточке. "Экспортная торговля". И номер
почтового ящика в Вене.
   Проходя мимо киоска, возбужденная, в прекрасном настроении. Чарли  купила
вязаную скатерть для матери - пускай подавится! А для  зануды-племянника  по
имени Кевин - феску с кисточкой. Впридачу она выбрала еще десяток  открыток,
большинство  из  которых  адресовала  Неду   Квили.   своему   незадачливому
лондонскому  импресарио.  На  открытках  она   сделала   шутливые   надписи,
призванные возмутить стародевичью чопорность его помощниц и секретарш. "Нед,
о Нед. - значилось на одной открытке, - береги себя для меня". "Что будет  с
оступившейся. Нед?" - гласила другая  открытка.  Однако  третью  она  решила
выдержать в  более  серьезном  тоне.  в  ней  она  сообщала,  что  несколько
задерживается. чтобы хоть немножко посмотреть страну, "Пора, Нед, крошке Чэс
повысить свой культурный уровень", - написала  она.  пренебрегши  тем  самым
советом Иосифа не  быть  в  объяснениях  чересчур  словоохотливой.  Переходя
улицу, чтобы отправить открытки, она  вдруг  почувствовала  на  себе  чей-то
взгляд. Она резко  обернулась,  вообразив,  что  это,.  конечно.  Иосиф,  но
увидела лишь парня-хиппи с льняными волосами, прицепившегося к их компании и
принимавшего деятельное участие в  проводах  Аластера.  Он  плелся  за  ней,
нескладный, с болтающимися, как  у  шимпанзе,  руками.  Встретившись  с  ней
взглядом, он медленно поднял правую руку, как бы благословляя  ее  наподобие
Христа, и она весело помахала ему в ответ.
   "Не везет бедняге, - сочувственно подумала она.  бросая  одну  за  другой
открытки в ящик, - даже подойти не рискует. Может, надо помочь ему?"
   Последняя  открытка  была  адресована  Аластеру  и  содержала   множество
фальшиво-нежных слов, которые  она,  набросав  текст,  даже  не  удосужилась
перечитать.

Глава 4

   В пятницу днем, в промозглую сырую погоду, Курц и Литвак  навестили  Неда
Квили  в  его  конторе  в  Сохо  визит  вежливости  с  серьезными   деловыми
намерениями. нанесенный, как только им стало известно об успешной антрепризе
Иосифа и Чарли. Они были близки к отчаянию.  Со  времени  взрыва  в  Лейдене
хриплое дыхание Гаврона обжигало им затылок, а тиканье  старых  часов  Курца
заглушило все прочие звуки. Но внешне ничего этого видно  не  было.  Обычная
хорошо дополняющая друг друга пара - два американца среднеевропейского  типа
в мокрых плащах фирмы "Бэрбери", один - плотный, с энергичной  стремительной
походкой,   другой   -   молодой,   долговязый,   как   бы   заморенный,   с
интеллигентно-доверительной  улыбкой.  Они  подписались:  "Голд  и   Кэрман.
Творческое  объединение",  нацарапав  это  на   клочке   фирменной   бумаги,
украшенной  синей  с  золотом,  наподобие  старомодной  галстучной  булавки,
монограммой, удостоверявшей их принадлежность к фирме.  О  визите  запросило
посольство, но просьба исходила из Нью-Йорка, причем встреча была  назначена
через одну из многочисленных доверенных дам Неда, пришли  же  они  минута  в
минуту, как приходили  заинтересованные  в  Неде  местные  деятели,  хотя  к
последним они не принадлежали.
   - Мы  -  Голд  и  Кэрман,  -  сказал  Курц  миссис  Лонгмор,  престарелой
секретарше Квили, представ перед  ней  без  двух  минут  двенадцать.  -  Нам
назначено на двенадцать.
   В приемную Неда Квили вела лестница, ничем не покрытая и очень крутая. За
пятьдесят лет своей службы миссис Лонгмор привыкла слышать сетования на  это
от других американских джентльменов, тяжело, с паузами  на  каждом  повороте
поднимавшихся по ней. Но к Голду и Кэрману это не относилось. В окошечко она
видела, как быстро взбежали они по лестнице, минута  -  и  они  скрылись  из
глаз, словно в жизни своей не знали, что такое лифт.  "Вот  что  делает  бег
трусцой, - подумала она, возвращаясь к своему вязанию, за  которое  получала
четыре фунта в час. - Ведь, кажется, все они в Нью-Йорке сейчас помешаны  на
этом. Бегают по Центральному парку, стараются,  а  там  полно  собак,  и  за
каждым кустом извращенец!"
   - Мы - Голд и Кэрман, сэр, - еще  раз  повторил  Курц,  когда  Нед  Квили
радушно распахнул перед ними дверь. - Я Голд, - И его  могучая  правая  рука
ухватила руку бедняги Неда прежде, чем тот успел протянуть  ее  визитеру.  -
Мистер Квили... сэр... Нед... знакомство с вами для нас большая честь. О вас
так замечательно отзываются в наших кругах.
   - А я Кэрман,  сэр,  -  доверительно  и  в  то  же  время  безукоризненно
почтительно ввернул  Литвак,  наклонившись  к  хозяину  из-за  плеча  Курца.
Рукопожатие ему было не положено по чину, за него тряс руки Курц.
   -  Но  боже,  дорогой  мой,  -  с   прелестной   старомодной   учтивостью
запротестовал Нед, - напротив, это вовсе не для вас, а для меня честь!
   Он подвел их к узкому с поднимающейся рамой окну, достопамятному  еще  со
времен Квили-старшего, - здесь по традиции полагалось  восседать  за  рюмкой
любимого отцовского хереса, наблюдая сверху круговерть рынка Сохо и совершая
сделки во имя процветания семейства Квили и его клиентов. Нед Квили  в  свои
шестьдесят два года свято соблюдал традиции сыновней почтительности. Жить  в
свое удовольствие, как жил его отец, - о большем он не мечтал. Это был милый
седовласый коротышка, щеголеватый, что нередко отличает энтузиастов  театра,
и несколько косоватый, с розовыми щечками, всегда оживленный и в то же время
как бы меланхоличный.
   - Боюсь, для проституток сейчас  слишком  сыро,  -  объявил  он,  задорно
побарабанив по стеклу изящной ручкой.
   Визитеры вежливо хмыкнули, а он достал  из  нежно  лелеемого  встроенного
книжного шкафа графинчик хереса, сладострастно понюхал  пробку,  после  чего
налил хересу в три хрустальных  рюмки,  наполнив  их  до  половины.  Курц  с
Литваком внимательно и настороженно наблюдали за ним. Их настороженность  он
почувствовал сразу. Ему казалось, что они прицениваются к нему, к мебели,  к
кабинету. В душу запало ужасное подозрение -  мысль  эта  маячила  где-то  в
подкорке с тех пор, как они дали о себе знать. Обеспокоенный, он спросил:
   - Слушайте, а вы,  часом,  не  контору  мою  купить  задумали?  Можно  не
бояться?
   Курц успокоил его, расхохотавшись громко и заразительно:
   - Да нет, право же, нет!
   Литвак тоже засмеялся.
   - Хоть на этом спасибо, - с чувством произнес  Нед,  передавая  рюмки.  -
Знаете, ведь сейчас покупают буквально всех и вся. Скупают направо и налево.
И мне сколько раз по телефону деньги предлагали - какие-то молодцы,  которых
я знать не знаю.  Маленькие  агентства,  приличные,  с  добрыми  традициями,
сейчас скупаются на корню. Страшно подумать! Знакомятся и тут  же  -  ам,  и
съели! Счастливого пути!
   Он  неодобрительно  покачал  головой.  Потом  встряхнулся  и  стал  опять
галантно гостеприимен. Он спросил, где они остановились. Курц ответил, что в
"Конноте", что они наслаждаются каждой минутой  пребывания  там,  но  завтра
отправляются в Мюнхен.
   - В Мюнхен? Господи, там-то вы что  забыли?  -  вскричал  Нед,  изображая
перед ними денди былых времен, приверженца  старины  и  идеалиста.  -  Ну  и
скачки в пространстве!
   - Деньги одного совместного  предприятия,  -  отвечал  Курц  так,  словно
разрешал этим все недоумения.
   - И деньги немалые, - добавил Литвак голосом таким же мягким, как  и  его
улыбка. - Немецкий рынок представляет  сейчас  большой  интерес.  Дела  там,
мистер Квили, пошли в гору.
   - Надо  думать,  -  негодующе  отозвался  Нед.  -  Немцы  очень  окрепли,
приходится с этим считаться. И задают тон.  Во  всем  задают.  Война  забыта
напрочь. Так сказать, запрятана под сукно.
   Дождевая морось за окном превратилась в клочья тумана.
   - Нед, - сказал Курц, весьма  точно  рассчитав  момент,  -  Нед,  я  хочу
немножко объяснить вам, кто мы, почему писали вам и почему  отнимаем  у  вас
драгоценное время.
   - Да, дорогой, конечно, рад буду выслушать вас, - отвечал Нед,  переменив
настроение и позу: скрестив коротенькие  ножки,  он  изобразил  полнейшее  и
благожелательнейшее внимание, в то время как Курц легко и плавно взял бразды
правления в свои руки.

***

   Широкий скошенный  лоб  Курца  навел  Неда  на  мысль  о  его  венгерском
происхождении, но с тем же  успехом  он  мог  быть  выходцем  из  Чехии  или
какой-нибудь другой  страны  по  соседству.  Природа  наделила  его  громким
голосом, а в речи чувствовался  среднеевропейский  акцент,  который  еще  не
успели поглотить просторы Атлантики. Говорил он быстро, так и сыпал словами,
будто читал рекламу по радио, узкие глаза его настороженно  поблескивали,  а
правая ладонь отмечала сказанное короткими решительными  рубящими  взмахами.
Он, Голд, занимается юридической  стороной  дела,  в  то  время  как  задачи
Кэрмана скорее творческие - он и пишет, и выступает  в  качестве  продюсера,
главным образом в Канаде и на Среднем Западе. Не так давно они перебрались в
Нью-Йорк, где хотели бы делать независимые программы для телевидения.
   - Наши творческие задачи, Нед, на девяносто процентов сводятся к идее. Мы
вырабатываем идею, приемлемую как  в  смысле  финансовом,  так  и  в  смысле
легкости вхождения в сетку телевизионных передач. Идею мы продаем спонсорам,
а постановку предоставляем режиссерам - временно предоставляем.
   Он закончил и со странно смущенным видом поглядел на  часы.  Теперь  Неду
полагалось сказать что-нибудь толковое. К чести  его,