оге,  дороги
перекрыты, всех проверяют - с ног сбились. Но ты не волнуйся. - Он  взял  ее
руку и задержал в своей. - Я буду защищать тебя своей жизнью. На сегодня  мы
можем не беспокоиться. Завтра мы переправим тебя в Берлин, а затем - домой.
   - Домой, - повторила она.
   - Ты же теперь одна из нас. Ты - наша сестра. Фатьма сказала, что ты наша
сестра. У тебя нет дома, но ты часть большой семьи. Мы дадим тебе новое имя,
или же можешь поехать к Фатьме и жить у нее сколько захочешь. И мы  будем  о
тебе заботиться, хотя ты никогда больше  не  будешь  участвовать  в  борьбе.
Будем заботиться ради Мишеля. Ради того, что ты сделала для нас.
   Его лояльность поражала. Он по-прежнему держал ее руку в своей - сильной,
придающей  уверенности.  Глаза  его  блестели  гордостью  обладателя.  Чарли
поднялась с дивана и вышла из комнаты, прихватив с собой сумку.
   Двуспальная  кровать,  электрический  камин,  включенный,   невзирая   на
затраты, на обе спирали. На полке - бестселлеры Тутошнего королевства: "Если
я о'кэй, то и ты о'кэй", "Радости секса". Постель была разобрана. В  глубине
-  обшитая  деревом  ванная  с  примыкающей  к  ней  сауной.  Чарли  достала
приемничек и осмотрела его - он был точь-в-точь, как ее старый, только  чуть
более тяжелый. Дождись, пока он заснет. Пока я засну. Она посмотрела на себя
в зеркало. А этот художник, который  создал  фоторобота,  не  так  уж  плохо
справился с делом. Страна без народа - для народа без  страны.  Сначала  она
тщательно вымыла руки и под  ногтями,  потом  порывисто  разделась  и  долго
стояла под душем - только б подольше быть вдали от его теплого доверия.  Она
протерлась лосьоном, взяв бутылочку из шкафчика над умывальником. Интересные
у нее стали глаза - как у Фатимы, той шведки в тренировочной  школе,  в  них
была  та  же  яростная  пустота,  указывавшая  на  ум,  отбросивший  препоны
сострадания. И точно такая же  ненависть  к  себе.  Когда  она  вернулась  в
гостиную, Халиль расставлял еду на столе. Холодное мясо, сыр, бутылка  вина.
Свечи были уже зажжены. В лучшей европейской манере  он  отодвинул  для  нее
стул.  Она  села.  он  сел  напротив  нее  и  сразу  принялся   за   еду   -
сосредоточенно, как он делал все. Убийство совершено, и теперь он ел  -  что
может быть естественнее? "Мой самый безумный ужин, - подумала она.  -  Самый
страшный и самый безумный. Если к нашему столу подойдет скрипач,  я  попрошу
его сыграть "Реку под луной"."
   - Ты все еще жалеешь о том, что  сделала?  -  спросил  он,  как  если  бы
спросил: "Головная боль у тебя прошла?"
   - Они  свиньи,  -  сказала  она,  и  она  действительно  так  считала.  -
Безжалостные убийцы... - Она  снова  чуть  было  не  заплакала,  но  вовремя
сдержалась. Нож и вилка в ее руках так тряслись, что  ей  пришлось  положить
их. Она услышала, как проехала  машина,  а  может  быть,  пролетел  самолет?
"Сумка, - вдруг подумала она. - Где я ее оставила? В ванной, подальше от его
любопытных пальцев". Она снова взяла в руки  вилку  и  увидела  перед  собой
красивое лицо дикаря - Халиль внимательно изучал  ее  при  свете  оплывающих
свечей, совсем как Иосиф на горе возле Дельф.
   - Возможно, ты уж слишком стараешься ненавидеть их, - заметил он, пытаясь
дать ей лекарство.
   В такой ужасной пьесе она еще никогда не играла, и такого ужасного  ужина
у нее еще не было. Ей хотелось разорвать этот  союз  и  в  клочья  разорвать
себя. Она встала и услышала, как с грохотом упали на пол  е&  нож  и  вилка.
Сквозь  слезы  отчаяния  она  едва  различала  Халиля.   Она   начала   было
расстегивать  платье,  но  не  могла  заставить  пальцы  выполнить  то,  что
требовалось. Она обошла стол - Халиль уже поднимался ей навстречу. Он  обнял
ее, поцеловал, затем поднял на руки и  понес,  точно  раненого  товарища,  в
спальню. Он положил ее на кровать, и вдруг - одному  Богу  известно,  почему
так сработало отчаяние, - она сама завладела им. Она раздела его,  притянула
к себе, словно он был последним мужчиной на Земле и это был  последний  день
Земли; она овладела им, уничтожая себя,  уничтожая  его.  Она  сжирала  его,
высасывала из него все соки, вдавливала его в кричащие пустоты своей вины  и
одиночества. Она рыдала,  она  кричала  что-то  ему,  наполняя  рот  лживыми
словами, переворачивала его и забывала о себе и об Иосифе под  тяжестью  его
ненасытного тела.
   Она почувствовала, что он иссяк, но  еще  долго  не  отпускала  от  себя,
крепко обхватив руками, прикрываясь им от надвигающейся грозы.

***

   Он не спал, но начинал дремать. Его голова со спутанными черными волосами
лежала на ее плече, здоровая рука была небрежно перекинута через ее грудь.
   - Салиму повезло, - прошептал он с легкой  усмешкой  в  голосе.  -  Из-за
такой, как ты, и умереть можно.
   - Кто сказал, что он умер из-за меня?
   - Тайех сказал, что это вполне возможно.
   - Салим умер за революцию. Сионисты взорвали его машину.
   - Он сам себя взорвал. Мы прочли немало докладов немецкой полиции на этот
счет. Я говорил ему: "Никогда не делай бомбы", но он не послушался. Не  умел
он этим заниматься. Он не был прирожденным борцом.
   - Что это? - спросила она, отодвигаясь от него.
   Что-то прошуршало, словно рвалась бумага. Чарли подумала: "Так тихо  едет
по гравию машина с выключенным мотором".
   - Кто-то ловит рыбу на озере, - сказал Халиль.
   - Ночью?
   - А ты никогда не удила рыбу ночью? - Он сонно рассмеялся. -  Никогда  не
выходила в море на маленькой лодочке, с фонарем, и не ловила рыбу руками?
   - Проснись же. Поговори со мной.
   - Лучше давай поспим.
   - Я не могу. Я боюсь.
   Он стал рассказывать ей  о  ночной  миссии,  которую  давно,  в  Галилее,
отправились выполнять он и двое других. Как они плыли по морю  на  лодке,  и
вокруг была такая красота, что они забыли, зачем  поехали,  и  стали  ловить
рыбу. Чарли прервала его.
   - Это не лодка,  -  настаивала  она.  -  Это  машина,  я  снова  слышала.
Послушай.
   - Это лодка, - сонно сказал он.
   Луна нашла щелку между занавесками и проложила к  ним  по  полу  дорожку.
Чарли встала и, подойдя к окну, не раздергивая занавесок, посмотрела наружу.
Вокруг стояли сосновые леса, лунная дорожка  на  озере  казалась  лестницей,
уходящей вниз, в центр Земли. Но никакой  лодки  не  было,  как  не  было  и
огонька, который привлекал бы рыбу. Чарли вернулась в постель;  правая  рука
Халиля  скользнула  по  ее  телу,  привлекая  к   себе,   но,   почувствовав
сопротивление, он осторожно отодвинулся от  нее  и  лениво  перевернулся  на
спину.
   - Поговори со мной, - повторила она. - Халилъ!  Да  проснись  же.  -  Она
встряхнула его и поцеловала в губы. - Проснись, - сказала она.
   И он заставил себя проснуться, потому что был  человек  добрый,  а  кроме
того, она стала теперь его сестрой.
   - Знаешь, что меня удивило в твоих письмах к Мишелю? - спросил он. -  То,
что ты писала про пистолет. "Теперь я буду всегда мечтать, чтобы голова твоя
лежала рядом, на моей подушке, а твой  пистолет  -  под  ней",  -  настоящее
любовное послание. Красивое любовное послание.
   - Почему же тебя это удивило? Скажи.
   - Потому что у нас был с ним однажды такой разговор.  Как  раз  об  этом.
"Послушай, Салим, - сказал я ему. - Только  ковбои  спят  с  пистолетом  под
подушкой. Из всего, чему я учил тебя, главное - запомни это. В постели держи
пистолет сбоку - так его легче спрятать и он будет под  рукой.  Научись  так
спать. Даже когда рядом  с  тобой  женщина".  Он  сказал,  что  не  забудет.
Навсегда запомнит - он обещал мне. А потом забыл. Или нашел  новую  женщину.
Или новую машину.
   - Значит, нарушил правило, да? - сказала она, взяла его руку в перчатке и
стала разглядывать ее в полумраке, общупывая каждый мертвый палец. Они  были
ватные - все, кроме  мизинца  и  большого  пальца.  -  Что  же  это  с  ними
произошло? - игриво спросила она, - Мыши? Что с ними произошло,  Халиль?  Да
проснись же.
   Он долго не отвечал.
   - Это было в Бейруте, и я был тогда еще глуповат, как Салим. Я  находился
у себя в конторе, принесли почту, я спешил: ждал один пакет.  Вскрываю  его!
Не надо было это делать.
   - Ну и что же произошло? Ты вскрыл пакет и - хлоп! Хлоп прямо по пальцам.
И на лицо попало тоже?
   - Когда я пришел в себя в больнице, там был Салим. И знаешь? Он был очень
доволен, что я оказался такой глупый. "В другой раз,  прежде  чем  вскрывать
пакет, покажи его мне или рассмотри штемпель, - сказал он. - Если  пакет  из
Тель-Авива, лучше верни его отправителю".
   - Зачем же ты в таком случае делаешь бомбы? Ведь у  тебя  осталась  всего
одна рука!
   Ответ был в его молчании. В застылости его еле видного  в  темноте  лица,
повернутого к ней, - сурового, без улыбки, с пристальным взглядом. Ответ был
во всем, что она видела  после  того  вечера,  когда  подписала  контракт  с
театром жизни. Ради Палестины - гласил ответ.  Ради  Израиля.  Ради  Господа
Бога. Ради собственной моей судьбы. Чтобы ответить мерзавцам тем же, что они
сотворили со мной.  Чтобы  восстановить  справедливость.  Несправедливостью.
Пока все праведники не  будут  разорваны  на  кусочки  и  справедливость  не
восстанет из руин и не зашагает по пустынным улицам.
   Внезапно он востребовал ее, и тут уж противиться она не могла.
   - Милый, - прошептала она. - Халиль. О боже! Ох, милый мой...
   И еще все то, что говорят проститутки.

***

   Уже занималась заря, а Чарли все не давала ему уснуть. Вместе  с  бледным
рассветом какая-то игривость овладела ею. Она целовала, ласкала его, пускала
в ход все известные ей уловки, лишь бы удержать его при  себе,  лишь  бы  не
дать угаснуть его страсти.
   - Ты самый лучший из всех, кто у меня был, -  шептала  она  ему,  -  а  я
никогда не присуждаю первых премий. Мой самый сильный,  мой  самый  храбрый,
мой самый умный из всех любовников.
   - Лучше, чем Салим? - спросил он.
   Терпеливее, чем Салим, нежнее, благодарнее. И лучше. чем  Иосиф,  который
отправил меня к тебе на блюдечке.
   - В чем дело? - спросила она, когда он вдруг  отодвинулся  от  нее.  -  Я
сделала тебе больно?
   Вместо ответа он протянул здоровую руку и повелительным жестом  зажал  ей
рот. Затем осторожно приподнялся на локте. Она прислушалась  вместе  с  ним.
Захлопала крыльями птица, поднявшись с озера. Пронзительно  закричали  гуси.
Прокукарекал  петух.  Зазвенел  колокольчик.   Звук   приглушеиный,   тотчас
поглощенный снегом. Она почувствовала, как приподнялся рядом с нею матрас.
   - Никаких коров нет, - тихо произнес Халиль, уже стоя у окна.
   Он стоял по-прежнему голый, но со  своим  пистолетом-автоматом  на  ремне
через плечо. И на  секунду  в  том  напряжеии,  которое  владело  ею,  Чарли
показалось, что она увидела  напротив  Халнля  Иосифа  с  красным  отблеском
электрического камина на лице -  их  отделяла  друг  от  друга  лишь  тонкая
занавеска.
   - Что ты там видишь? - прошептала она, не в силах выдержать напряжение.
   - Никаких коров. И никаких рыболовов.  И  никаких  велосипедистов.  Я  не
вижу, по сути, ничего.
   Голос его звучал напряженно. Его одежда валялась у  кровати  -  там,  где
Чарли бросила ее. Он натянул темные брюки, надел белую рубашку и  пристегнул
пистолет под мышкой.
   - Ни машин, ни проносящихся мимо огней, - ровным тоном произнес он. -  Ни
единого рабочего, который шел бы на работу. И никаких коров.
   - Их уже угнали на дойку.
   Он покачал головой.
   - Не два же часа их доят.
   - Это все из-за снега. Их держат в доме.
   Что-то в ее тоне задело его ухо: обостренное чутье заставило внимательнее
отнестись к ее словам.
   - Почему ты пытаешься найти объяснение?
   - Я не пытаюсь. Просто...
   - Почему ты пытаешься найти  объяснение  отсутствию  жизни  вокруг  этого
дома?
   - Чтобы успокоить твои страхи. Приободрить тебя.
   В нем зрела мысль - страшная мысль. Он  прочел  это  на  ее  лице,  в  ее
обнаженном теле, а она в свою  очередь  почувствовала,  как  зародилось  его
подозрение.
   - А почему ты хочешь успокоить мои страхи? Почему ты  боишься  больше  за
меня, чем за себя?
   - Ничего подобного.
   - Тебя ведь разыскивают. Как же ты способна так любить меня? И почему  ты
заботишься о том, чтобы меня приободрить, а не о  собственной  безопасности?
Какое чувство вины не дает тебе покоя?
   - Никакого. Мне было отвратительно убивать  Минкеля.  Я  вообще  хочу  из
всего этого выйти. Халиль?
   - Может быть, Тайех все-таки прав? И мой брат действительно  погиб  из-за
тебя? Отвечай, пожалуйста, - очень, очень спокойно потребовал он. -  Я  хочу
получить ответ.
   Все ее тело молило его оставить ее в покое, лицо ужасно горело. Оно будет
гореть до конца ее дней.
   - Халиль... иди сюда, - прошептала она. - Люби меня. Иди сюда.
   Почему же он медлит, если дом уже окружен?  Почему  он  смотрит  на  нее,
когда кольцо вокруг него с каждой секундой стягивается?
   - Который  час,  скажи,  пожалуйста?  -  спросил  он,  продолжая  на  нее
смотреть. - Чарли?
   - Пять. Половина шестого. Не все ли равно?
   - А где твои часы? Твои маленькие часы. Я хочу знать время, пожалуйста.
   - Я не помню. В ванной.
   - Пожалуйста, не двигайся. Иначе, может статься, мне придется тебя убить.
Посмотрим.
   Он принес сумку и протянул ей в постель.
   - Открой ее, пожалуйста, - сказал он, наблюдая за ней, пока она  возилась
с замком. - Так который же  час,  Чарли?  -  снова  спросил  он  с  какой-то
жутковатой беззаботностью. -  Скажи,  пожалуйста,  сколько  на  твоих  часах
сейчас времени?
   - Без десяти шесть. Больше, чем я думала.
   Он выхватил у нее приемник и посмотрел  на  окошко  с  цифрами.  Двадцать
четыре часа. Затем включил радио - взвыла музыка, и он снова  его  выключил.
Поднес к уху, потом взвесил на руке.
   - С прошлого вечера, когда мы с тобой расстались, у тебя, по-моему,  было
не так уж много свободного времени. Верно? Собственно, вообще не было.
   - Не было.
   - Когда же ты успела купить новые батарейки для часов?
   - А я и не покупала.
   - Тогда почему же часы идут?
   - Мне не нужны были новые батарейки... они же еще  не  кончились...  ведь
они работают годами... надо только покупать специальные... долгосрочные...
   Ничего больше придумать она не могла. Все - и на  все  времена,  на  веки
вечные: дело в том, что она вспомнила, как он обыскал  ее  там,  на  вершине
горы, у пикапа, развозящего кока-колу,  и  как  сунул  в  карман  батарейки,
прежде чем бросить приемничек ей в сумку, а сумку - в пикап.
   Она больше не интересовала его. Все его внимание было занято часами.
   - Подай-ка мне сюда этот большой  радиоприемник,  что  стоит  у  постели,
Чарли.  Сейчас  мы  проделаем   один   маленький   эксперимент,   интересный
технический эксперимент, связанный с коротковолновым передатчиком.
   - Можно мне что-нибудь надеть? - прошептала она.
   Она натянула платье и подала ему приемник, современную коробку из черного
пластика с динамиком, напоминающим телефонный диск. Поставив  рядом  часы  и
приемник, Халиль включил приемник и стал менять частоты,  пока  приемник  не
завыл, как раненый зверь -  выше,  ниже,  точно  сигнал  воздушной  тревоги.
Халиль взял часы,  отодвинул  крышку  отделения  для  батареек  и  вытряхнул
батарейки на пол - почти так же, как, наверно, сделал это вчера. Вой  тотчас
прекратился. Словно ребенок, удачно проведший опыт,  Халиль  поднял  на  нее
глаза и улыбнулся. Она старалась не смотреть на  него,  но  не  выдержала  -
посмотрела.
   - На кого ты работаешь, Чарли? На немцев?
   Она отрицательно помотала головой.
   - На сионистов?
   Он принял ее молчание за согласие.
   - Ты, значит, еврейка.
   - Нет.
   - Ты на стороне Израиля? Кто ты?
   - Никто, - сказала она.
   - Ты христианка? Ты видишь в них основателей твоей великой религии?
   Она снова помотала головой.
   - Значит, это ради денег? Они подкупили тебя? Они тебя шантажировали?
   Ей хотелось закричать. Она сжала кулаки, наполнила воздухом легкие, но от
смятения чувств задохнулась и только всхлипнула.
   - Это все, чтобы спасти человеческие жизни. Чтобы в  чем-то  участвовать.
Быть кем-то. А потом - я любила его.
   - Это ты выдала моего брата?
   Комок в горле исчез, и она ответила невероятно ровным тоном:
   - Я не знала его. И никогда в жизни с ним не говорила. Мне  показали  его
перед тем, как  убить,  все  остальное  было  придумано.  Наша  любовь,  мое
обращение в вашу веру - все. Я не писала этих писем - они все написали сами.
И его письма к тебе тоже писали  они.  Те,  где  говорится  про  меня.  А  я
влюбилась в человека, который мной занимался. Вот и все.
   Медленно, плавно он протянул левую руку и дотронулся до ее  лица,  словно
проверяя, в самом  ли  деле  она  существует.  Посмотрел  на  кончики  своих
пальцев, потом снова на нее, как бы сопоставляя одно с другим.
   - И ты - англичанка, как и те, кто предал мою родину, - тихо произнес он,
словно не мог поверить собственным глазам.
   Он поднял голову, и она увидела, как его  лицо  исказилось  осуждением  и
почти тут же побагровело от пуль, которые всадил в него Иосиф.  Чарли  учили
стоять на месте после  того,  как  она  спустила  курок,  но  Иосиф  так  не
поступил. Не доверяя пулям, он вбежал в комнату,  чтобы  добить  Халиля.  Он
влетел в дверь, словно заштатный оккупант, продолжая  на  бегу  стрелять.  И
стрелял, вытянув вперед руку, чтобы еще уменьшить разделявшее их расстояние.
Чарли увидела, как лопнула кожа на лице Халиля, - увидела, как он повернулся
и протянул руки к стене, как бы моля ее о помощи. А  пули  вонзились  ему  в
спину, разодрали белую рубашку. Его руки уперлись в стену  -  одна  кожаная,
другая настоящая, и тело, изрешеченное пулями, согнулось, а он еще  отчаянно
старался пробить стену. Иосиф подскочил и ударом ноги  подшиб  его,  ускоряя
его последнее на этой земле  падение.  Вслед  за  Иосифом  появился  Литвак,
которого Чарли знала под именем  Майк  и,  как  она  сейчас  поняла,  всегда
подозревала в чем-то нездоровом. Иосиф отступил, а Майк присел и всадил пулю
Халилю в затылок, что было едва ли уже  нужно.  После  Майка  явилась  целая
армия палачей в черных  костюмах  ныряльщиков;  вслед  за  ними  -  Марти  и
немец-хорек и две тысячи санитаров с носилками, и шоферов "скорой помощи", и
врачей, и суровых женщин, которые держали ее, вытирали с одежды рвоту,  вели
по коридору на свежий воздух, а она никак не  могла  избавиться  от  липкого
жаркого запаха крови, забившего ей горло и нос.
   У крыльца стояла карета "скорой помощи". Внутри были  банки  с  кровью  и
одеяла, тоже перепачканные красным, так что  Чарли  заартачилась,  не  желая
садиться туда. Должно быть, она сильно сопротивлялась, потому  что  одна  из
державших ее женщин вдруг выпустила ее и ударила по лицу. Она  оглохла,  так
что еле слышала собственные крики, но главным для нее было  содрать  с  себя
платье, потому что она - шлюха и потому что оно было залито  кровью  Халиля.
Но она еще не освоилась с платьем - оно ведь появилось у нее только вчера  -
и не могла сообразить, пуговицы на нем или "молния", а потому решила плюнуть
и не думать об этом. Потом появились Рахиль и Роза, стали по обе ее  стороны
и схватили ее за руки, совсем как там, в Афинах, когда она  впервые  явилась
туда сдавать экзамен для поступления в театр жизни; опыт подсказывал ей, что
дальнейшее  сопротивление  бесполезно.  Они  заставили   ее   подняться   по
ступенькам в машину "скорой помощи" и сели рядом с ней. Она посмотрела  вниз
и увидела все эти дурацкие рожи, смотревшие на нее,  -  крепкие  мальчики  с
суровыми физиономиями героев, Марти и Майк, Димитрий с Раулем;  были  там  и
другие друзья, пока ей еще не представленные. Потом  толпа  расступилась,  и
появился Иосиф - у него хватило ума избавиться от пистолета, из которого  он
пристрелил Халиля, но его джинсы и кроссовки были,  как  заметила  Чарли,  в
крови. Он подошел к машине  и  посмотрел  вверх,  на  Чарли,  и