монет в вечер, и посторонился, давая ей пройти.
   Чарли растерялась. Это было не по сценарию. Не  по  сценарию  Халиля  или
Хельги. или кого-либо еще. Что будет, если Минкель откроет чемоданчик у  нее
на глазах?
   - О, я не могу. Мне надо занять место в  аудитории.  А  у  меня  еще  нет
билета. Пожалуйста!
   Но у величественного мужчины были свои указания и свои страхи, ибо, когда
Чарли протянула ему чемоданчик, он отскочил от него? как от огня.
   Дверь закрылась, они оказались в коридоре, где по потолку были  проложены
трубы. У Чарли мелькнула мысль, что  вот  так  же  были  проложены  трубы  в
Олимпийской деревне. Вынужденный сопровождать ее мужчина  шагал  впереди.  В
нос ударил запах нефти, и послышалось  глухое  урчание  печи;  лицо  опалило
жаром, и Чарли испугалась, что может упасть в обморок или  что  ее  стошнит.
Ручка чемоданчика до крови впилась ей в руку - Чарли чувствовала, как теплая
струйка стекает по пальцам.
   Они подошли к двери,  на  которой  значилось  "Vorstand".  Величественный
мужчина постучал и крикнул: "Оберхаузер! Schnell!". В этот  момент  Чарли  в
отчаянии оглянулась и  увидела  позади  себя  двух  светловолосых  парней  в
кожаных куртках. Оба держали автоматы. Боже правый, что же это такое?  Дверь
отворилась, Оберхаузер первым переступил порог и быстро  шагнул  в  сторону,
как бы показывая, что не имеет ничего общего с Чарли. Она  очутилась  словно
бы в павильоне, где снимали фильм "Конец пути". В кулисах и у задника лежали
мешки с песком, большие тюки с ватой были с помощью  проволоки  подвешены  к
потолку. Из-за мешков с песком от двери надо было идти зигзагами.  Посредине
сцены стоял низкий кофейный столик с напитками  на  подносе.  Возле  него  в
низком кресле сидел, точно восковая фигура, Минкель и смотрел  прямо  сквозь
Чарли. Напротив сидела его жена, а рядом  с  ним  -  бочкоподобная  немка  в
меховой накидке, которую Чарли приняла за жену Оберхаузера.
   Других актеров на сцене не было, в  кулисах  же  среди  мешков  с  песком
стояли две четко обозначенные  группы  с  предводителями  во  главе.  Родину
представлял Курц; слева от него стоял этакий  мужлан  среднего  возраста  со
слабовольным лицом - так охарактеризовала для себя Чарли Алексиса.  Рядом  с
Алексисом стояли его "волки", обратив к Чарли отнюдь не дружелюбные лица.  А
напротив - несколько человек из ее "родни", кого она уже знала,  и  какие-то
совсем незнакомые, и этот контраст между их  смуглыми  еврейскими  лицами  и
лицами немецких коллег на всю жизнь останется красочной  картиной  в  памяти
Чарли. Курц, главный на этой сцене, приложил палец к губам и приподнял левую
руку, изучая часы.
   Чарли только хотела  было  спросить:  "А  он  где?",  как  с  радостью  и
одновременно злостью увидела его: он. как  всегда,  стоял  в  стороне,  этот
перевертыш и одинокий продюсер данной премьеры. Он быстро  шагнул  к  ней  и
стал рядом, не перекрывая дороги к Минкелю.
   - Скажи ему то, что должна сказать, Чарли, -  тихо  проинструктировал  он
ее. - Скажи и больше ни на кого не обращай внимания.
   Теперь требовалось лишь, чтобы помощник режиссера хлопнул дощечкой  перед
ее носом.
   Его  рука  опустилась  рядом  с  ее  рукой  -  она  чувствовала  на  коже
прикосновение его волосков. Ей хотелось сказать ему: "Я люблю тебя - как  ты
там?" Но говорить  ей  предстояло  другое,  и,  сделав  глубокий  вдох,  она
произнесла текст, потому что в конце-то концов ведь  на  этом  строились  их
отношения.
   - Профессор, случилась ужасная вещь,  -  быстро  залопотала  она.  -  Эти
идиоты в отеле принесли мне ваш  чемоданчик  вместе  с  моим  багажом:  они,
должно быть, видели, как мы с вами разговаривали, а мой багаж  и  ваш  багаж
стояли рядом, - и каким-то образом этот тупица вбил в свою  дурацкую  башку,
что это мой чемоданчик... - Она повернулась к Иосифу, чтобы дать ему понять,
что ее воображение иссякло.
   - Отдай профессору чемоданчик, - приказал он.
   Минкель встал как-то очень уж деревянно, с таким видом, точно мыслью  был
далеко, как человек, выслушивающий приговор на большой срок. Госпожа Минкель
натянуто улыбалась. А у Чарли подгибались колени, но подталкиваемая Иосифом,
она  все-таки  сделала  несколько  шагов  к   профессору,   протягивая   ему
чемоданчик.
   Минкель взял бы его, но тут чьи-то руки схватили чемоданчик и опустили  в
большой черный ящик на полу, из которого вились толстые провода.  Вдруг  все
перепугались и нырнули за мешки. Сильные руки Иосифа потащили ее туда же; он
пригнул ей голову так низко, что она видела лишь собственный живот. И тем не
менее она успела увидеть водолаза в  противобомбовом  костюме,  прошагавшего
вперевалку к ящику. На нем был шлем с забралом из толстого стекла, а под ним
- маска хирурга, чтобы дыхание не затуманивало стекло.  Кто-то  скомандовал:
"Тишина". Иосиф привлек ее к себе, прикрывая своим телом. Последовала другая
команда - головы поднялись, но Иосиф продолжал прижимать  ее  голову  книзу.
Она услышала размеренные шаги человека, уходившего со  сцены,  -  тут  Иосиф
наконец отпустил ее, и она увидела Литвака, спешившего  на  сцену  с  бомбой
явно  собственного  производства,  от  которой   тянулись   неподсоединенные
провода, - устройство это больше походило на бомбу, чем  халилевское.  Иосиф
решительно вытолкнул Чарли на середину сцены.
   - Продолжай свои объяснения, - шепнул он ей на ухо. -  Ты  говорила,  что
прочитала надпись на бирке. Давай дальше. Что было потом?
   Сделай глубокий вдох. Продолжай говорить.
   - Я прочитала ваше имя на бирке и спросила про вас у портье, мне сказали,
что вы ушли на весь вечер, что у вас лекция здесь, в университете;  тогда  я
вскочила в такси и... просто  не  знаю,  сможете  ли  вы  когда-нибудь  меня
простить. Послушайте, мне надо бежать. Счастья вам, профессор, успеха  вашей
лекции.
   По знаку Курца Минкель достал из кармана  связку  ключей  и  сделал  вид,
будто выбирает ключ для чемоданчика, хотя ему уже нечего было  открывать.  А
Чарли, увлекаемая Иосифом, который  обхватил  ее  за  талию,  устремилась  к
выходу, то шагая сама, то лишь перебирая по воздуху ногами.
   "Не стану я этого делать, Осси, не могу. Ты сам сказал, что у меня уже не
осталось мужества. Только не отпускай меня, Осси, не отпускай". Она услышала
за спиной приглушенные слова команды и звуки поспешных шагов - значит,  люди
кинулись в укрытия.
   - У вас две минуты, - крикнул им вслед Курц.
   Они снова очутились в коридоре, где стояли два блондина с автоматами.
   - Где ты встречалась с ним? - спросил Иосиф тихим задыхающимся голосом.
   - В гостинице "Эдем". Это что-то вроде публичного дома  на  краю  города.
Рядом с аптекой. У него красный пикап, развозящий кока-колу.  И  потрепанный
"форд" с четырьмя дверцами. Номер я не запомнила.
   - Открой сумку.
   Она открыла. Он быстро вынул оттуда ее маленький приемничек с будильником
и положил другой, точно такой же.
   - Это немного другое устройство, - быстро  предупредил  ее  Иосиф.  -  Он
принимает только одну станцию. Время показывает, но будильника нет. Зато это
одновременно и передатчик, и он будет сообщать нам, где ты находишься.
   - Когда? - задала она глупый вопрос.
   - Какие указания дал тебе Халиль?
   - Я должна идти по дороге, все идти и идти...  Осси,  когда  ты  за  мной
приедешь? Ради всего святого!
   На его лице читалось отчаяние и смятение, но уступчивости в нем не было.
   - Слушай, Чарли. Ты меня слушаешь?
   - Да, Осси. Я слушаю.
   - Если ты нажмешь на колесико громкости - не повернешь, а нажмешь,  -  мы
будем знать, что он спит. Ты поняла?
   - А он не спит.
   - Как это не спит? Откуда ты знаешь, как он спит?
   - Он - как ты, он другой породы: не спит ни днем, ни ночью. Он... Осси, я
не в силах туда вернуться. Не заставляй меня.
   Она умоляюще смотрела ему в лицо, все еще надеясь, что он уступит, но его
лицо застыло враждебной маской.
   - Он же хочет, чтобы я переспала с ним! Он хочет устроить  брачную  ночь,
Осси. Неужели это ничуть тебя не волнует? Он подбирает меня после Мишеля. Он
не любил своего брата. И таким путем хочет уравнять счет.  Неужели  несмотря
на все это я должна туда идти?
   Она так вцепилась в него,  что  он  с  трудом  высвободился.  Она  стояла
понурившись, упершись головой ему в грудь, надеясь, что он снова возьмет  ее
под защиту. А он, просунув руки ей под мышки, заставил  ее  выпрямиться,"  и
она снова увидела его лицо, замкнутое и холодное, как бы говорившее ей,  что
любовь - это не для них: не для него, не для  нее  и  уж  меньше  всего  для
Халиля. Он хотел проводить ее, но она отказалась и  пошла  одна;  он  шагнул
было за ней и остановился. Она оглянулась -  она  так  ненавидела  его,  она
закрыла глаза, открыла, глубоко перевела дух.
   "Я умерла".
   Она вышла на улицу, распрямила плечи и решительно и  слепо,  как  солдат,
зашагала по узкой  улице,  мимо  паршивенького  ночного  клуба,  где  висели
подсвеченные  фотографии  девиц  лет  за  тридцать,  с   обнаженными,   мало
впечатляющими грудями. "Вот чем мне следовало  бы  заниматься",  -  подумала
Чарли. Она вышла на главную улицу,  вспомнила  азбуку  пешехода,  посмотрела
налево  и  увидела  средневековую  башню  с   изящно   написанной   рекламой
макдональдсовских котлет. Зажегся зеленый свет,  и  она  продолжала  идти  -
высокие черные горы перегораживали  дорогу  впереди,  а  за  ними  клубилось
светлое,  в  облаках,  небо.  Чарли  обернулась  и  увидела  шпиль   собора,
преследовавший ее. Она свернула направо и  пошла  по  обсаженному  деревьями
проспекту с дворцами по бокам - так медленно она еще никогда в жизни не шла.
Шла и считала про себя. Потом стала читать стихи.  Потом  стала  вспоминать,
что было в лекционном зале, но без Курца.  без  Иосифа,  без  техников-убийц
обеих  непримиримых  сторон.  Впереди  показался  Россино,  выкатывавший  из
калитки мотоцикл. Она подошла к нему, он протянул ей шлем и кожаную  куртку,
и. когда она надевала их, что-то заставило ее обернуться. и она увидела, как
по мокрой мостовой, точно дорожка,  проложенная  заходящим  солнцем,  к  ней
медленно, лениво пополз оранжевый  свет  и  еще  долго  оставался  перед  ее
глазами после того, как исчез. А потом она наконец услышала  звук,  которого
смутно ждала - далекий, однако знакомый грохот. и ей показалось, что  где-то
глубоко в ней самой что-то лопнуло - порвалась извечная нить любви. "Что  ж,
Иосиф, да. Прощай".
   В ту же секунду  мотор  Россино  ожил,  разорвав  влажную  ночь  грохотом
победоносного смеха. "И мне  тоже  смешно,  -  подумала  она.  -  Это  самый
забавный день в моей жизни".

***

   Россино ехал медленно,  держась  проселочных  дорог  и  следуя  тщательно
продуманным маршрутом.
   "Веди машину, я подчиняюсь тебе. Может, пора мне стать итальянкой".
   Теплый дождик смыл большую часть снега, но Россино ехал с учетом  плохого
покрытия и того, что он везет важную пассажирку. Он кричал ей что-то веселое
и, казалось, был в прекрасном настроении, но она не собиралась разделять его
веселья. Они въехали в большие ворота, и она крикнула: "Это тут?", не  зная.
да и не задумываясь, что именно она имеет  в  виду,  но  за  воротами  пошла
проселочная дорога, проложенная по холмам и долинам чьих-то частых владений,
и  они  ехали  по  ней  одни  под  подскакивавшей  луной,   которая   раньше
принадлежала только Иосифу. Чарли взглянула вниз и увидела деревушку, спящую
в белом саване;  ей  показалось,  что  запахло  греческими  соснами,  и  она
почувствовала, как по щекам потекли теплые слезы, тотчас высушенные  ветром.
Она прижала к себе дрожащее, незнакомое тело Россино и сказала:
   - Угощайся тем, что осталось.
   Они спустились с холма и выехали из других ворот  на  дорогу,  обсаженную
голыми лиственницами - совсем такими же, как во Франции. Затем дорога  снова
пошла вверх, и когда они добрались до перевала, Россино  выключил  мотор,  и
они покатили вниз по дорожке, в  лес.  Он  открыл  притороченный  к  сиденью
рюкзак, вытащил оттуда сверток одежды и сумку и швырнул  Чарли.  В  руке  он
держал фонарик, и пока она переодевалась, разглядывал ее при свете  фонарика
- был момент, когда она стояла перед ним полуголая.
   "Если хочешь, возьми меня: я доступна и ни с кем не связана".
   Она потеряла любовь и потеряла  представление  о  собственной  цели.  Она
пришла к тому, с чего начинала, и весь проклятый мир мог теперь обладать ею.
   Она переложила свое барахло из одной сумки в другую -  пудреницу,  ватные
тампоны, немного денег, коробку "Мальборо". И  дешевенький  радиоприемник  с
будильником - "Нажми  на  колесико  громкости.  Чарли,  ты  меня  слушаешь?"
Росснно взял ее паспорт и протянул ей  новый,  а  она  даже  не  потрудилась
посмотреть, какое у нее теперь гражданство.
   Гражданка Тутошнего королевства, родилась - вчера.
   Она собрала свои вещи и сунула их в рюкзак  вместе  со  старой  сумкой  и
очками.
   - Стой здесь, но смотри на дорогу, -  сказал  ей  Россино.  -  Он  дважды
мигнет тебе красным.
   После отъезда Россиио  едва  прошло  пять  минут,  как  она  увидела  меж
деревьями свет. Ур-ра, наконец-то явился друг!

Глава 26

   Халилъ взял ее под руку и чуть не волоком  дотащил  до  сверкающей  новой
машины, а она, вся дрожа, сотрясалась от рыданий, так что едва  могла  идти.
Вместо шофера  в  скромном  костюме  перед  ней  был  безукоризненно  одетый
немец-управляющий: мягкое черное  пальто,  рубашка  с  галстуком,  тщательно
подстриженные, зачесанные назад волосы. Открыв дверцу машины с  ее  стороны,
он снял пальто и заботливо закутал ее, точно больного зверька.  Она  понятия
не имела. какой он ожидал  ее  видеть,  но,  казалось,  не  был  поражен  ее
состоянием, а воспринимал  это  с  пониманием.  Мотор  уже  работал.  Халиль
включил обогреватель на полную мощность.
   - Мишель гордился бы тобой, - ласково сказал он и  внимательно  посмотрел
на Чарли.
   Она хотела было что-то сказать, но снова разрыдалась. Он дал  ей  носовой
платок: она держала ею в обеих руках,  закручивая  вокруг  пальца,  а  слезы
текли и текли. Машина двинулась вниз по лесистому склону.
   - Как там все произошло? - шепотом спросила она.
   - Ты подарила нам большую победу.  Минкель  погиб,  открывая  чемоданчик.
Остальные друзья сионистов, судя по сообщениям, тяжело  ранены.  Жертвы  все
еще подсчитывают. - Он  произнес  это  с  жестоким  удовлетворением.  -  Они
говорят, что это был акт насилия. Шок. Хладнокровное убийство. Пусть приедут
в Рашидийе - приглашаю весь университет. Пусть посидят  в  бомбоубежищах,  а
потом, по выходе, будут расстреляны из пулемета. Пусть им поломают кости,  и
пусть на их глазах будут пытать их детей. Завтра весь мир прочтет о том, что
палестинцы никогда не станут бедными неграми на родине евреев.
   Обогреватель работал вовсю,  но  Чарли  никак  не  могла  coгреться.  Она
плотнее закуталась в пальто Халиля. У него были  бархатные  отвороты,  и  по
запаху чувствовалось, что оно новое  -  Не  расскажешь,  как  было  дело?  -
спросил он.
   Она покачала головой. Сиденья были плюшевые и мягкие, мотор работал тихо.
Она прислушалась, не едут ли следом, но  ничего  не  услышала.  Взглянула  в
зеркальце. Ничего позади, ничего впереди. Да и было ли когда  что-либо?  Она
увидела лишь черный глаз Халиля, смотревший на нее.
   - Не волнуйся. Мы тебя не бросим. Я обещаю. Я рад, что ты горюешь. Другие
убивают и смеются. Напиваются.  сдирают  с  себя  одежду,  ведут  себя,  как
животные. Все это я наблюдал. А ты - ты плачешь. Это очень хорошо.
   Дом стоял на берегу озера, а озеро было в глубокой долине. Халиль  дважды
проехал мимо,  прежде  чем  свернуть  на  подъездную  аллею,  и  глаза  его,
глядевшие на дорогу,  были  глазами  Иосифа  -  темные,  напряженные  и  все
видящие. Дом был современный - бунгало, какие строят себе богатые  люди  для
отдыха. С белыми стенами, мавританскими окнами и покатой красной крышей,  на
которой не сумел удержаться снег. К дому примыкал  гараж.  Халиль  въехал  в
него, и двери  автоматически  закрылись.  Он  выключил  мотор  и  достал  из
внутреннего кармана куртки пистолет-автомат. Халиль, однорукий стрелок.  Она
сидела в машине и смотрела на сани и дрова, уложенные вдоль задней стены. Он
открыл дверцу с ее стороны.
   - Следуй за мной. На расстоянии трех метров, не ближе.
   Спальная дверь вела во внутренний коридор. Чарли  приостановилась,  затем
последовала за ним. В гостиной уже горел свет, в камине был разожжен  огонь.
Диван, накрытый жеребячьей шкурой.  Дачная  простая  мебель.  На  деревянном
столе стояли два прибора. В ведерке со льдом была бутылка водки.
   - Постой здесь.
   Она остановилась посреди комнаты, вцепившись обеими руками и сумку, а  он
обошел все комнаты - так тихо, что  она  слышала  лишь,  как  открывались  и
закрывались двери. Ее снова начало трясти. А он вернулся в гостиную, положил
свой пистолет, опустился на диван  у  камина  и  принялся  раздувать  огонь.
"Чтобы отогнать зверей, - подумала она, глядя на него.  -  Чтобы  овцы  были
целы". Огонь заревел, и Чарли села на диван перед  камином.  Халиль  включил
телевизор. Показывали старый черно-белый фильм про таверну на вершине  горы.
Звука Халиль не включал. Он встал перед Чарли.
   - Хочешь водки? - вежливо осведомился он. - Я сам не  пью,  но  ты,  если
хочешь, пожалуйста.
   Она согласилась, и он налил ей - слишком много.
   - Курить будешь?
   Он протянул ей кожаный портсигар и поднес к сигарете спичку.
   В комнате вдруг стало светлее,  и  Чарли,  метнув  взгляд  на  телевизор,
обнаружила прямо перед  собой  возбужденное  лицо  маленького  немца-хорька,
которого она всего  час  тому  назад  видела  рядом  с  Марти.  Он  стоял  у
полицейского фургона. За его спиной виден был кусок тротуара и боковой  вход
в лекционный зал. Полицейские, пожарные машины  и  "скорая  помощь"  шныряли
туда и сюда. "Террор - это театр", - подумала она. Теперь  показали  заслоны
из зеленого брезента, сооруженные от непогоды, чтобы легче было вести поиск.
Халиль  включил  звук,  и  Чарли  услышала  вой  сирен  "скорой  помощи"   и
перекрывавший их хорошо поставленный голос Алексиса.
   - Что он говорит? - спросила она.
   - Он ведет расследование. Подожди. Сейчас тебе скажу.
   Алексис исчез, и на его месте  -  уже  в  студии  -  появился  ничуть  не
пострадавший Оберхаузер.
   - Это тот идиот, что открыл мне дверь, - сказала она.
   Халиль поднял руку, призывая ее к молчанию. Она прислушалась и  поняла  с
каким-то  отстраненным  любопытством,  что  Оберхаузер  описывает  ее.   Она
уловила: "Sud Afrika", а также что-то насчет шатенки; Чарли увидела, как  он
поднял руку, показывая, что она в  очках,  -  камера  передвинулась  на  его
дрожащий палец, тыкавший в пару очков, похожих на те, что дал ей Тайех.
   После Оберхаузера был показан фоторобот, непохожий ни на  что  на  свете,
разве что на старую рекламу жидкого слабительного, которая лет десять  назад
висела на всех вокзалах. Затем показали двух полицейских, разговаривавших  с
ней и смущенно добавивших собственное описание. Халиль выключил телевизор  и
снова подошел к Чарли.
   - Можно? - застенчиво спросил он.
   Она взяла свою сумку и переложила ее по другую сторону от себя, чтобы  он
мог сесть. Эта чертова штука там внутри жужжит? Пищит? Это микрофон? Как эта
чертовщина работает?
   Халиль говорил отрывисто - врач-практик, излагающий диагноз.
   - Ты в известной мере в опасности, - сказал Халиль. - Господин Оберхаузер
запомнил тебя, как и его жена, как и полицейские, как и несколько человек  в
гостинице. Рост, фигуру,  владение  английским,  актерские  способности.  На
беду,  там  была  англичанка,  которая  частично  слышала  твой  разговор  с
Минкелем, и она считает, что ты вовсе не из Южной Африки, а самая  настоящая
англичанка. Твое описание пошло в Лондон, а  мы  знаем,  что  англичане  уже
взяли тебя  под  подозрение.  Весь  район  тут  поднят  по  трев